Читать книгу На краю вулкана. Сказки для взрослых, или Неадекватные мысли об адекватных событиях - Александр Холин - Страница 14

Из радиопередачи:

– Сегодня мы, уважаемые радиослушатели, пригласили к нам на Радио Х человека, имя которого известно всей планете. Это знаменитый парапсихолог, хиромант и астролог, бессменный директор НИИ уфологии профессор Ажажа. По нашему контрактному телефону вы сможете спросить профессора, о чём захотите, и задать ему любые вопросы. А пока это сделаем мы. Скажите, господин Ажажа, как вы относитесь к инопланетянам?

– Положительно и даже очень, хотя не исключен некоторый отрицательный момент.

– Как вы считаете, встречи с инопланетными существами опасны?

– Ну что вы, они никогда и никому не приносили вреда, но, тем не менее, возможен некоторый летальный исход.

– К нам в студию прорвался первый радиослушатель. Это юное существо интересуется: почему инопланетяне не идут на широкие контакты с землянами?

– Видите ли, тому есть множество причин как положительных, так и отрицательных…

В этот раз Возмущенский так же безрезультатно провел день в чулане, до рези в глазах всматриваясь в пустынную дачную дорогу, иногда поёживаясь от щекотки порядком надоевшего, но ещё не изъеденного молью тулупа. Горько сплюнув и почесав валенком о валенок, Возмущенский хотел было бросить к чёртовой бабке это неблагодарное занятие, но вдруг его обострившийся болезненный слух уловил какое-то явно механическое жужжание, приближающееся со стороны города.

– Едут-таки козлы драные, – пробормотал он, – вспомнили! Ничего, я им выдам. Выдам такое! Опять заставлю говорить о себе всю Европу и Америку.

С этими словами, сбросив аховый тулупчик и латаные валенки, он выскочил на ещё не успевший сваляться декабрьский снег. Совсем было изготовясь исполнить роль «русского медведя», Возмущенский бросил косой взгляд на дорогу, но, к великому удивлению гения, она оставалась пуста, как и раньше, хотя тарахтение мотора слышалось совсем рядом.

– Вот наваждение: на-важдение, ждение, дение, день, тень Е., – подумал наш герой, деля слово по застарелой поэтической привычке на всевозможные благозвучные аллитерации.

Жужжание между тем возникло снова где-то между зенитом и надиром, поэтому Возмущенский активно посмотрел вверх, да так и остался стоять с раскрытым ртом, даже забыв прикрыть срам.

Прямо над его головой, метрах эдак в десяти-пятнадцати, висела летающая тарелка.

– Вот тебе и нихренасик, – только и сумел промолвить наш герой.

А тарелка никуда не собиралась улетать и, видимо, с неё делали снимки «русского медведя, купающегося в снегу». Но вдруг в брюхе тарелки обозначилось отверстие и Возмущенского стало затягивать откуда ни возьмись взявшееся гравито-магнитно-пю-мезонное поле.

– Зинка! – не своим голосом заорал он. – Зинка!

Его жена в застиранном китайском пеньюаре и турецких тапочках на босу ногу выскочила на крыльцо.

– Господи! Да что же это? Да куда же?! – завопила она и попыталась ухватить мужа за пятку, но тот был уже вне пределов досягаемости и вопил ничуть не меньше своей супружницы, только на совсем другую тему:

– Молчи, дура! В прихожей «Поляроид» лежит. Быстро фотографируй! Но Зина не послушалась, а всё так же, нелепо махая руками, ахала и охала на крыльце.

– Фотографируй, дура! – ещё раз возмутился Возмущенский, поднимаясь, как в песне, всё выше и выше.

Поэт не любил свою жену хотя бы за то, что она в свое время запретила ему эмигрировать и, в конце концов, загнала известного модного поэта под башмак. Возмущенский никак не хотел признаться себе в том, что эмигрировать в юные годы никогда и никуда не собирался, так как возмущаться существующим строем ему было разрешено и здесь, что называется «не слезая с печи», получая к тому же за это ощутимую денежную независимость и удовлетворение от сделанного дела.

Обалденная мечта любого поэта! Но была в этой бочке мёда своя ложечка дёгтя – наглый конкурент Гений Евтушенский. Возмущенский, сколько помнил себя, всегда завидовал удачам и неудачам конкурента, поскольку тот даже из неудач извлекал для себя выгоду.

Размышляя таким образом, плюнув на кудахтавшую внизу жену, он с любопытством присматривался к иноземному летательному снаряду, пассажиром которого ему предстояло оказаться в ближайшем будущем.

Долго ли коротко ли, а люк за ним все-таки закрылся и снаряд рванул со скоростью снаряда так, что у нашего героя Зинины пирожки на волю запросились. Но ничего, пронесло вроде. А когда в открытый космос вырулили – совсем полегчало. В кабинке у него экран во всю стену, очень на окошко похож, только занавесочек не хватает. Смотрит Возмущенский, а Земля уже размером с земляной орех.

– Куда ж это меня черти полосатые потащили? И сами что-то не показываются. Ну, да ничего, потерпим.

Между тем тарелка эта летающая прямо к созвездию Льва устремилась. Да снова ка-ак рванет через все супер световые барьеры и нуль-пространство так, что весь полет в несколько минут обошелся.

Глядит Возмущенский – его скоростное ландо к какой-то задрипанной планетке подруливает, навроде Луны нашей.

– Тоже мне, инопланетяне! – возмутился поэт. – Не могли планетой посолиднее обзавестись, – а сам ждет, что же дальше будет.

Дальше опустила его тарелка осторожно на поверхность. Люк открылся, и путешественник легко так выпрыгнул из неё. Стоит, платочек шейный поправляет, который один только из всей одежды и был у него.

Глядь, а к нему уже аборигены инопланетные спешат. Засмущался Возмущенский, за тарелку прячется: как-никак первый контакт с внеземной, так сказать, а он не при смокинге. Хорошо хоть платочек есть: поэт его никогда не снимал, даже в бане, но тут снял-таки и на манер бикини пристроил.

Подбегают аборигены, рады-радёшеньки, что такую птицу заполучили и ну наперебой интервью брать. А Возмущенский, достоинство своё и честь планеты блюдя, отвечал поначалу осторожненько, с оглядкой. Но потом разошелся всё же и давай отборной словесной грязью поливать кого попало, особенно конкурента своего:

– Скажите, а ваш собрат по перу, поэт Гений Евтушенский помогал вам добиться славы и почета?

– Нет, никогда! – возмутился Возмущенский. – Евтушенский здесь совершенно ни при чём. Я был, есть и остаюсь главным поэтом страны и самым непревзойдённым скульптором планеты. Ведь на призвание и значимость человека всегда указывает его фамилия и потому, если уж возмущаться, то возмущаться, как положено истинно русскому человеку. Конечно, в разумных пределах, но рамки мне никто никогда не ставил, не то, что этой бездари Евтушенскому. Недаром он и прославился только тем, что писал поэмы о Чернобыльской АС да о космодроме Байконур, где однажды был Сам Первый Президент! Я – другое дело. Мне ничего не стоит сказать прямое слово даже о душе, глядя ей прямо в глаза. Вот послушайте:

– Но ведь это же не о душе, а…

– Напрасно вы так! – возразил Возмущенский. – Ведь человеку свойственно пачкать душу в течение дня. Где же ему отмываться? А отмываться надо, потому что нет опаснее грязи грязной и грязи разной, прилипающей. А вокруг нужен друг и подруг кутерьма. Эх-ма, Дюма, ума котома!

Поэт тут же отыскал под ногами уголёк и принялся наглядно выписывать своё словотворчество на боку летающей тарелки:

– И что же, это нравится землянам? – удивились инопланетяне.

– А то?! – кивнул поэт. – Без меня и моей умы котомы они давно бы уже свихнулись.

– Вы хотите сказать, с ума посходили бы? – принялись уточнять инопланетяне.

– Конечно, – кивнул Возмущенский. – Ведь я же не серость как, скажем, тот же Евтушенский, который только и знает, что вопит о своей преданности Вождю и родине, хотя он, а не я самый настоящий Ирод, Христопродавец, да вообще тёмная личность..

– За что же вы его так невзлюбили? – удивились инопланетяне.

– За пиджак в яблоках и за многоженство, – с уверенностью произнёс Возмущенский.

– У вас это не разрешено?

– Нет, почему же. Но он так нагло женился на… Впрочем, я не сплетник, – оборвал себя поэт, – и, если уж говорить, то не о нём, а обо мне и моём творчестве.

– Что же вы сейчас такого бесценного творите? – любопытничают аборигены.

Возмущенский давно уже ничего такого не натворил, но давешняя, привитая ему привычка к возмущению, взяла свое:

– Я творю сейчас очень объёмную и разоблачительную вещь «Пельше Пельцын и примкнувшие к нему домократы». В этой поэме весь мир увидит истинное лицо так называемой дермократии.

– Вы против существующего правительства и проводимой им политики? – стали коварно интересоваться инопланетяне.

– Нет, нет, – поспешно возразил Возмущенский, – но терпеть прихлебателей и – в прошлом – идеологов коммунистической морали не намерен.

Возьмите хоть Гену Бурбулиса или, скажем, Толика Чубайса. Они завтра же перекрасятся из полосатых в ещё каких-нибудь, буде им от этого польза.

– А вы самый верный патриот?

– Нет. Я, как всегда, нет! – кивнул Возмущенский. – То есть, я хотел сказать «Да»! Конечно да! Вернее не бывает!

– А Евтушенский тоже патриот или примкнувший к отщепенцам?

– Дался он вам! – возмутился Возмущенский. – Недаром его чучело на Масленицу сожгли Бондарев со товарищи прямо во дворе Дома Литераторов.

– Как же это произошло? – удивились инопланетяне. – Мы ничего не знаем.

Тут Возмущенский сел на своего любимого конька и долго разглагольствовал на тему демократии в писательских кругах Земли, пересыпая речь цедеэловскими сплетнями и анекдотами. Выдохшись чуток, наш герой напомнил хозяевам о том, что «не хлебом единым», то есть наоборот. А когда спохватившиеся и чуть было не сгоревшие со стыда аборигены, накормили поэта всякой всячиной и разными разностями, Возмущенский выразил желание погулять по планете: на других посмотреть, себя показать.

И всё бы, может быть, тихо-смирно прошло, да увидел наш герой, что нету у этих иночеловеков в городе ни одного памятника.

– Я же вам, оживился Возмущенский, – такой памятник отгрохаю, век помнить будете! Я уже его вижу! Это будет початок кукурузы величиной с тридцатиэтажный дом! И посвящен он будет воссоединению наших цивилизаций!

Скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. Долго ли, коротко ли, сотворил поэт памятник – ни в сказке сказать, ни пером описать. Увидит его абориген – перекрестится, увидит другая тварь – задрав хвост, убегает. А поэт-то наш не теряется.

– Я, – кричит, – вам всю планету памятниками обеспечу. Даешь культуру в массы!

Думали-гадали инопланетяне, что же делать, как спастись от беды неминучей и утихомирить заземлённого поэта-скульптора? Но не придумали ничего лучше, чем отправить Возмущенского восвояси и ни с кем из землян больше не связываться. С тех пор ни одного контакта с внеземными аборигенами больше не наблюдалось. Вот так-то.