Читать книгу Юность Моисея - Александр Холин - Страница 3

В каждой стране есть своя удивительная природа, свои животные и люди, а так же каждая запаслась всеми четырьмя сторонами света. Не то, что б очень надо, но так положено от природы, от Творца. Только в любой стране люди относились и относятся с наибольшим интересом к прилегающим государствам с северной, а также южной стороны. Гораздо меньше внимания уделяется западу и востоку, хотя не всегда.

Европа, например, с очень большим аппетитом заглядывалась и заглядывается до сих пор на восточного соседа, а вот одна только русская Евразия чуть ли не на цыпочки становится перед забугорным общечеловеческим мнением, несмотря на то, что забугорье идеями не очень-то было богато во все времена. Наоборот, именно оттуда черпали, что в Восточной Европе плохо лежит. В общем, идеи идеями, но что-де люди скажут?! Как посмотрит и отзовётся знаменитая многоуважаемая Заграница на всяческие «народные» решения?

Только время – такая любопытная штука, расставляющая всё и везде на свои отведённые Создателем места для каждой страны в определённых витках временного цикла. И развивалась цивилизация в разных государствах по-разному, в основном от близости уничтожающего жизнь полюсного холода. А ещё от агрессивных соседей, которые плевать хотели на самую главную Заповедь Вседержителя: «Не убий!», и душили всех соседей не хуже любого холода.

Если, скажем, в том же древнем Аркаиме, столице царства Десяти городов, что находится далеко-далеко за Понтом Эвксинским, реки текут в Студёное Северное море, и каждый год с неба сыплется вода, превращающаяся там в белый песок, который местные жители радостно величают снегом, то долину Нила, и весь Египет ежегодно с апреля до середины июля, не покидала страшная испепеляющая душу жара, а соседствующие гунны и ассирийцы готовы были при любом удобном случае ворваться в благоденствующий Египет, разрушить всё построенное и превратить ныне могущественных египтян в многочисленное рабское племя.

На севере Африканского континента плескалось тёплое море, в которое животворный Нил катил свои полнокровные воды. Правда, на речную долину тоже наступали пески и с запада и с востока от Великого Зелёного моря,[1] но эти пески были настоящими жаркими и жгучими. В октябре Нил разливался и тем самым приносил жизнь пахотным землям долины. Местные жители могли с помощью полноводной реки собирать до трёх урожаев в год.

Египет, в общем-то, не боялся никаких природных напастей за исключением дыхания коварного ветра пустыни Самума, приносящего удушающую смерть. Это было настоящим бедствием, гневом Египетских богов, способных за несколько минут стереть с земли всё человечество без остатка. Во всяком случае, египтяне искренне верили в божественную мощь, так что Вышних надземных правителей обижать не полагалось. Более того, неоднократно чревовещатели-жрецы оповещали народ о воле святых богов, и этому не мог сопротивляться даже фараон, поскольку слова святых – неписанный закон для благополучной могущественной страны.

В сторону юга, в пятидесяти милях от Снута, дикие скалы почти подступали к самой воде, а Ливийские горы отодвигались от Нила так далеко, что раскинувшаяся там долина была, несомненно, самая широкая во всём Египте. И там расположились два высокочтимых в Египетском царстве города: Абидос и Тин,[2] где родился Менас – первый фараон страны; там же в начале исторических времён было опущено в землю святое тело Осириса, которого злодейски прикончил его брат Тифон.

Более того, в этих местах великий фараон Сети воздвиг храм в память незабываемых событий погребения великого Осириса. Сюда постоянно стекались паломники, из которых многие были даже чужестранцами. Но среди египтян существовало поверье, что каждый человек, а тем более египтянин, должен хотя бы раз побывать в этой земле, поклониться богам и получить благословение на жизнь и дела человеческие. Именно отсюда, из древнего Египта, по всей земле и во всех религиях укоренился подвиг паломничества к святым представителям потустороннего мира, ибо только получив помощь от богов Египта или же от Единого Вседержителя, известного уже тогда, человек мог что-то сделать на земле, ничуть не прозябая в безделии.

С этим нельзя было не считаться, поскольку ни один египтянин, не получивший благословения богов, то есть, не совершивший паломничество, непроизвольно соглашался с тем, что не способен в этой жизни ни к чему, кроме поедания пищи и послеобеденного отдохновения в блаженной тени сикомор. Но никчёмный человек никогда не сможет сделать ничего даже для своего номарха,[3] не говоря уже и о несчастной семье этого бездельника.

Храм Сети не принадлежал ни к каким из величественных или древних святилищ в стране, но он был копией храма Амона-Ра в Мемфисе, хотя занимал огромную площадь около ста пятидесяти моргов,[4] на которых уютно покоились сады с пальмами, тамариндами и сикоморами.

Среди живописной зелени, тёмных рощ акаций, окружённых прекраснейшими цветами, то тут, то там виднелись дворцы жрецов, истинных хозяев этих мест.

Водоносы постоянно занимались поливкой садов и пахотных угодий. Для этого вода из реки закачивалась в каналы, а иной раз орошение случалось и просто вручную.

Такие же дворцы, но ещё великолепнее прижились ниже, в южной части Мемфиса, на правом берегу Нила. Город с храмом Амона-Ра со стороны севера соединяла единственная, можно сказать, дорога, уставленная двумя рядами каменных сфинксов, у которых огромные бычьи тела с львиными лапами и орлиными крыльями были увенчаны человеческими или же бараньими головами. Сфинксы вольготно разлеглись по обе стороны дороги, уставившись, друг на друга, беззвучно споря о чём-то своём сокровенном, или же просто беседуя о прошлом, грядущем и настоящем. А, может быть, опять обсуждали болезненную тему охранения живущих на земле людей, находящихся у богов в неисправимой опале. Но от кого же охранять опальных? В этом вопросе сфинксы до сих пор не могли разобраться.

Но город не интересовался их каменными разговорами. И, если дворцовый квартал Луксор отвоевал для себя южную часть города, то Карнак был строгим северным кварталом. Более того, Карнак считался признанным кварталом богов, имеющим в центре своё бессмертное сердце – храм Амона-Ра, возле которого красовалось несколько прудов, окружённых смоковницами, апельсинами и тополями. Живописная природа северной части города выглядела как самый обширный парк с ухоженными аллеями, проложенными на четыре стороны света. Стоит ли сомневаться, что южная часть города оставляла в египтянах и приезжих гостях только общепринятое поклонение. А южная часть радовала глаз любому пришедшему сюда своей кипучей жизнью.

В огромном парке Мемфиса все деревья были правильно рассажены и одной высоты. Даже растения тут не кучковались смешанным кустарником, а рассажены были определёнными семьями, постриженные определёнными геометрическими причёсками – везде чувствовалось заботливое человеческое внимание. Радовали глаз также пальмы с тамариндами и мирты с кипарисами, между шеренгами которых можно было увидеть какой-нибудь таинственный иероглиф, изображенный рядами послушно выросших цветов. Видать садовники специально высаживали цветы на клумбы в виде символов, нёсших с собой всё те же заповеди жителей потустороннего Зазеркалья.

Надо сказать, что зеркал, кроме изумительно начищенных бронзовых, Египет пока ещё не познал, но уже существующие зеркальные предметы служили каббалистам окнами в запредельные миры. Тем более, что кабалистическими мистериями давно уже тайно увлекался сам сын фараона Менефта, хотя на природу и жизнь города мистические увлечения будущего властелина Египта никак пока не влияли.

Центральную часть благовоспитанной городской лесостепи занимал прямоугольник длиной более восьмисот пятидесяти шагов и шириной около трёхсот восьмидесяти, за которой и находился священный храм Амона-Ра. В окружающей его не очень высокой стене были видны только одни ворота. Но сколько потайных калиток скрывала густая зелень кустов, не знал, вероятно, никто, потому что жрецы, слуги и рабы пользовались только своими привычными, а для посетителей открывались во время службы главные тяжёлые ворота. Через них богомольцы входили во двор, выложенный тёсаным камнем.

Посредине двора находился сам храм, ста пятидесяти шагов в ширину и больше четырёхсот в длину, украшенный снаружи фресками и молитвенными иероглифами. От ворот к храму также вела аллея, окружённая двойными рядами сфинксов, но по ней ходили только высшие сановники. Остальным прихожанам, даже паломникам из Ирана и Месопотамии, приходилось проходить по боковым тропинкам.

В конце аллеи возвышались два тонких четырёхугольных обелиска из красного гранита. На плоских гранях обелисков была начертана вся история земной жизни Осириса, Исиды и их сына Гора. Позади этих колонн высились две мощные усечённые пирамиды, называемые пилонами.

Эти две широкие башни служили надёжными стражниками тяжёлым воротам храма, ибо одним видом своим внушали пришедшим сюда непроизвольную боязнь. Ворота открывали путь в перистиль, который тоже был двором, только окружённым галереей, поддерживаемой множеством толстых мощных колонн. Из этого двора люди ещё имели право входить в первый зал, носящий имя гипостиль, потолок которого тоже поддерживался огромными колоннами, но этот зал был последним для мирян.

Даже самые богатые сановники, не имеющие посвящения в мистерию Осириса, могли возносить молитвы только отсюда и смотреть на занавесь, покрывающую статую бога в следующем зале «божественного откровения». Туда проходить разрешалось только избранным, и перед входом молящиеся замирали, как перед заветной чертой прошлого и будущего. Все пришедшие знали, что где-то там, перед ними, несомненное жилище самого бога Осириса.

За запретным залом находился ещё один, называемый «залом божественного отдохновения». Где-то там, в глубинах этого не менее обширного «зала отдохновения», разместилась часовня, выдолбленная в каменной глыбе, где и почивал бог после трудового общения с народом. Туда не имел право входить никто из живых, кроме верховного жреца и фараона.

На стенах и колоннах каждого зала красовались исторические рисунки фараонов, с иероглифическими надписями начиная от Менеса, первого повелителя Египта и до Рамсеса Великого, который был ещё жив, но заслужил поминовение хотя бы одними только победами над девятью чужестранными государствами, пытавшимися поработить Египет.

Вообще-то и в других приделах, прилегающих к гипостилю, повсюду можно было увидеть рисунки, даже прочесть таинственные письмена. Знаменательно, что прочесть мистические наставления разрешалось любому посетителю, владеющему грамотой. Именно тут содержались исторические записи о завоёванных странах, о географии Египта, об проникновении в другие миры. Можно было полюбоваться на астрономические карты или религиозно-обрядовые картины, которым именно в храме следовало быть для всех путеводной звездой. Мистические мистерии и кабалистические ритуалы за пределами храмов запрещались. А отважившиеся на это жрецы, навсегда исчезали в подземельях храма, как непослушные нашкодившие еретики.

И всё же были здесь ещё выставлены на всеобщее обозрение красочные путеводные наставления, как управлять силами природы, как вызвать загробные тени. Эти письмена служили явным искушением для увлекающихся кабалистикой. К счастью, воспользоваться ими не всегда могли даже владеющие грамотой, потому как со времён возникновения Египта во всех жреческих храмах прижилось понятие тайной тройственности существующего мира, поэтому понять учение мог не каждый.

Понятие триединства пришло из более древнего государства русичей, находящегося далеко на севере за Эвксинским Понтом. Царство Десяти городов со столицей Аркаимом было известно во многих концах света. Там родился Заратуштра, ставший в Иране пророком. Но жреческие тайны не оглашались ни в одной стране, потому как жреческую мудрость мог понять и принять не всякий смертный. В Египте тоже умели хранить священную мудрость, но жрецы всегда скрывали от людей понятие триединства. Это считалось одной из божественных наивысших тайн, приобщения к которой достойны лишь немногие.

Занесённые в Египет халдеями и шумерами тайные знания нашли отклик в сердцах многих египтян, поэтому жреческая каста приняла единственный жизненно-верный закон о триединстве всего видимого: всё сущее берёт начало от того, что существует, а вещам несуществующим невозможно стать сущими. Но далеко не все жрецы, а только истинный посвящённый мог правильно прочесть таинственные иероглифические наставления, выведенные на стенах и колоннах храма. Ведь недаром только посвящённые допускались разделять управление существующим миром.

В то время, когда солнце уже серьёзно задумывалось над погружением в Ливийский песчаник вплоть до завтрашнего дня, к Величественному храму Амона-Ра шагали двое одиноких юношей. Хотя таких приметных путешественников обычно сопровождали слуги, так как тот, что повыше, одет был в короткую юбочку, украшенную передником в синюю и белую полоску, а его малорослый спутник шествовал в тонкой полотняной тунике, перепоясанной широким кожаным ремнём. Но на груди у обоих виднелись золотые цепи, которые имели право носить только знатные.

У того, что повыше ростом, юбочку скреплял на животе пояс с золотыми пластинками, который издалека можно было принять за эфуд.[5] Причём, человека, носящего пояс посвящения, обязательно должны были сопровождать негры с носилками и несколько невольников. Вероятно, отрокам захотелось просто прогуляться в благодатном одиночестве или побеседовать без соглядатаев, поэтому ни слуг, ни сопровождающих девиц, ни носилок не было, Они шли довольные своим одиночеством, поскольку времени побыть вдвоём, поговорить без посторонних, им явно не хватало.

Низкорослый, бросив взгляд искоса, заметил, что его долговязый спутник вышагивает походкой важного господина и обеими руками держится за пояс, очень похожий на эфуд. Долговязый явно разучивал величавую походку сильных мира сего, что у него выходило довольно-таки неумело и вызвало усмешку тонких губ низкорослого юноши.

– Разве ты не знаешь, Менефта, – чуть заикаясь, произнёс коротышка, – что эфуд разрешено носить только посвящённым? За подлог священного пояса сам фараон тебя не помилует, несмотря на то, что он твой отец.

Услышав такое обличение, спутник недорослика оторвал руки от пояса, будто золото пряжки вспыхнуло ярким пламенем на его животе, потом снова схватился за злополучную пряжку, прикрывая её ладонями, потому как не знал, куда деть руки. Долговязый Менефта споткнулся на ровном месте, и его величавую походку можно было назвать уже мистическим миражом налетевшего из Ливийской пустыни злого ветра.

– Но ведь ты же знаешь, Хозарсиф, что это не эфуд?! Мой пояс только похож на святыню! Я вовсе не посягаю на жреческие законы! – начал защищаться долговязый и, непроизвольно копируя друга, принялся так же заикаться. – Но ведь ты не донесёшь на меня отцу?

Коротышка не обратил на новоявленного заику никакого внимания, только машинально правой рукой принялся накручивать на палец косичку,[6] что привык делать в минуты раздумья. Потом обратился к спутнику уже серьёзно:

– Прости, друг, – серьёзно проговорил Хозарсиф. – Я совсем не хотел обидеть тебя. Но в отличие от тебя я помню, что от рождения считаюсь твоим двоюродным братом, а где ты видел, чтобы брат предавал брата или доносил на него? Тем более жрецы уже отдают тебе таинства своих знаний, как и положено наследнику фараона.

– Зря завидуешь, Хозарсиф, – удовлетворённо наклонил голову собеседник. – Я хоть и старше тебя, но до сих пор не могу постигнуть тайных знаний нашей страны. Знаешь, жрецы постоянно предлагают обращаться только к собственному разуму. А что я могу выискать в разуме, если не знаю, зачем и как сотворён человек? Тебя я всегда слушаю со вниманием, ибо ты наделён даром словотворчества, хоть и заикаешься. Я уже привык понимать тебя, и за наши беседы боги вознаградят тебя.

– Но ведь любому, кого ни спроси, известно, что Египет – это образ неба, то есть отражение неба, как в воде, или бронзовом щите воина, – для наглядности Хозарсиф даже показал указательным пальцем на небо и землю. – Всё, что происходит здесь, то обязательно отражается на небе. Ведь наши боги не гуляют по Египту и не плавают в барках по Нилу, но всегда знают, что здесь происходит, кому оказать помощь и кого стоит наказать. Недаром нашу землю считают небесным храмом, и жрецы это прекрасно знают. Но они не знают, что напрасно соблюдается в Египте культ богов. Наша страна – совсем не отражение небесного мира.

– Ты в своём уме, Хозарсиф? – искренне ужаснулся Менефта. – Ты, верно, наслушался наставлений Отоя, духовника твоей матери. А она хоть и сестра моего отца, но, как настоящая принцесса, не должна слушать наставника из Месопотамии. Да и чему может научить простой шумер, хоть он и жрец?

– Представь себе, именно шумерский жрец может рассказать правду о сотворении мира, – улыбнулся низкорослый. – Может научить, как управлять этим миром. Ведь человек за свою короткую жизнь никогда не сможет даже придумать управления. Но всё равно скоро наши божества покинут землю и оставят Египет без своего покровительства. Финикийцы и ассирийские чужестранцы будут, как и раньше проникать в страну и превратят её в большой базар: продадут всё, что можно и что нельзя. Видимо, так устроен этот мир. Но он никогда не будет отражением небесного. Единственно, кому удастся спастись – это евреям, потому что эти люди молятся одному Богу, и они могут не выжить, не спастись от человеческой ненависти, но донесут Слово Божие всему миру.

– Неужели о тебе говорят правду, Хозарсиф? – глаза Менефты округлились. – Неужели моему отцу доносят о тебе правду?

– Что именно ты узнал от доносчиков? – вскинул голову коротышка, и глаза его подозрительно сузились.

– Часто в номах ходит из уст в уста легенда о твоём рождении, – царевич даже понизил голос, как будто сообщал другу страшную и великую тайну. – Говорят, будто ты не настоящий сын сестры моего отца, фараона Рамсеса II, да будет прославлено имя его! Говорят, что ты вовсе не брат мой! Будто одна из еврейских рабынь положила своего младенца в тростниковую корзину и пустила вниз по реке, чтобы младенца не убили стражники или не сделали его рабом. Но корзинка не попала в пасть крокодилу, не утонула. Её обнаружила в зарослях тростника молодая принцесса, сестра фараона, и повелела служанкам, гуляющим с ней, никому не говорить о находке. Более того, она приказала пустить слух, что тайно родила мальчика. И этот мальчик – ты, Хозарсиф.

Спутник Менефты даже остановился у одной из статуй, слушая и недовольно хмурясь, но виду не подал, что слышал уже эту историю. Неизвестно было ли что-нибудь в этом повествовании хоть сколько похоже на правду, только, кто же распускает такие дурацкие сплетни по Верхнему и Нижнему Египту? А сейчас обвинение было высказано в лицо.

Юный Хозарсиф с детства терпел выходки своего двоюродного брата, а «секретное» обвинение подкидышем, выдавало с корнем прямого наследника в боязни за свой будущий трон. Поэтому Хозарсиф совершенно спокойно ответил на этот неуместный выпад близкого родственничка:

– Злым языкам, мой друг, пристало царствовать в этом мире на все отпущенные богами годы и века. Никто из нас не защищён от человеческих словоблудий. Я знаю, что принцессе, то есть моей матери, приписывают связь с евреями из Гесема. Поскольку она бывала там, сопровождая своего духовника жреца Отоя, о котором ты только что вспоминал. Я не раз сопровождал мать в этих поездках и уже познакомился с евреями из долины Гошена, племя которых известно под именем Бен-Иакова. И скажу тебе, они ничем не плохи. Более того, я вижу будущее еврейского народа именно в том, что эта нация кочевников должна стать связующим звеном меж Северной Гипербореей и Ближней Азией. Ныне ассирийские цари объявили себя, если не властителями мира, то всех четырёх частей света. Но, поклоняясь Ваалу и многим другим идолам, они мало чем отличаются от нас, египтян. Резвее что, свирепости у них намного больше.

Хозарсиф на минуту замолчал, поскольку старался никогда не проявлять своих ораторских способностей из-за природного заикания. Впрочем, их-то у юноши как раз не хватало. Он позволял себе вслух поразмышлять только в беседах с матерью, двоюродным братом, да ещё с другом детства Аароном, который зачастую говорил вместо Хозарсифа, когда тот начинал заикаться. Но сейчас Аарона рядом не было и пришлось просто передохнуть.

– Я скажу тебе, мой брат, – продолжил юноша. – Идея многобожия не влечёт за собой объединения человечества и создания одного закона доброты и справедливости. Религия всегда разъединяет людей, а вера объединяет. Нашим египтянам, ассирийцам и даже шумерам далеко до веры, какой владеют евреи. Если же еврейскому народу надлежит быть избранным, неважно как отнесутся к этому верные, неверные, даже сам народ, но если кто-то из избранных возвеличится в гордыне, то будет проклят Богом на все времена. А если кто-то станет поклоняться идолу и не признает Бога, будет отвергнут раз и навсегда от путешествия в Абидос.[7]

– Ты говоришь страшные вещи, Хозарсиф, – непритворно поёжился Менефта. – Не будет ли на тебя самого послано проклятие от богов за произносимые речи? Ведь высказанное слово, есть истина. Хотя ни мой отец, ни жрецы истину не любят, таковы их законы.

– Ты делаешь успехи в умственном развитии, брат мой, – печально усмехнулся Хозарсиф. – Я лишь песчинка в нынешнем мире. Но по молитвам жреца Отоя мне стали часто приходить во сне откровения. Я даже предвижу будущее не только своё, но и всего Египта.

– Так расскажи, что тебе приснилось? – воскликнул Менефта. – Может быть, в твоих откровениях боги посылают нам истину!

– Истина по моим видениям бесславна, – печально улыбнулся Хозарсиф. – Гораздо неприютнее будет выглядеть эта страна, освящённая столькими храмами и святилищами. Здесь когда-то будет пустыня. Весь Египет превратится в страну мертвецов, где тьму предпочтут свету, где саму смерть будут считать божественной благодатью. Верующего в Единого Бога посчитают сумасшедшим, каждого проходимца возвеличат, как мудреца, а каждому тирану и человекоубийце припишут добродетель. Даже писцы будут возносить им хвалу и поклонение за всё зло, посеянное в мире.

Хозарсиф снова замолк. С двоюродным братом они хоть и не часто, но с раннего детства подолгу общались, благо, что заикание не мешало старшему слушать и понимать младшего. Помассировав рукой шею в районе кадыка, Хозарсиф продолжил:

– Предки египтян с глубокой древности превозносили души демонов и признавали их способными творить добрые или злые дела, совершать чудеса и владеть этим миром. Поэтому у множества наших богов разные виды и способности, разное отношение к живому человеку и к человеческому миру.

Но пока человек не познает, что Бог Един, что Он и всё, и ничто, что Он в каждом из нас и в Себе Самом, что Он где угодно создаст что-то из Собственного небытия и превратит существующее уже в, казалось бы, невозможное целое, то этот человек не сможет понять своё Божественное начало, откуда он и для чего пришёл в этот мир.

Ты знаешь, что ежегодно во время летнего солнцестояния Нил принимает кровавый оттенок, который не могут смыть никакие проливные дожди, а их из Абиссинии налетает множество. Ветра каждый год обрушиваются на Египет, Нил разливается, но не меняет своего цвета до самого осеннего равноденствия. Все считают, что так и надо, потому что так случается каждый год, но жрецы знают о Божественном откровении, о стремлении Творца вернуть своих сыновей на путь истины. Ведь окрашенная цветом крови вода, говорит о том, что наши боги приведут Египет к погибели. Вся страна просто захлебнётся кровью.

Ныне жрецам с помощью других подвластных сил легче управлять народом, влиять на фараона и приводить в трепет врагов. Да ты и сам это знаешь не хуже меня, поскольку давно уже знаком с оккультными науками.

– Хозарсиф! – воскликнул Менефта. – Ты обвиняешь меня в противлении указам жрецов? Ты хочешь сказать, что я участвую в магических мистериях вне стен храма?

– Я ничего не говорил, – пожал плечами Хозарсиф. – Но ты сам признался в своём увлечении. Поэтому должен знать, какую власть можно получить при помощи приходящих из другого мира. Многие наши жрецы умеют пользоваться дарованным знанием и энергиями Вселенной. Многие пользуются помощью оккультных знаний для управления народом, но это не наш путь.

Такой мудростью не пользовалось ни одно правящее сословие, ни в одном государстве, и оккультизм никогда не спасёт Египет от гибели. Лишь когда человек познает путь к Единому Богу, его ожидает победа над всеми злобными силами этого мира.

Но даже победа придёт не сразу. А если не придёт вовсе, то человечество вымрет, уничтожит себя собственными руками, позволяя себе разгульную жизнь и пиры на собственных похоронах. Опять же все будут думать, что так и надо! Ты же знаешь, у Египта всегда был и будет только один фараон. Сейчас это твой отец, а за ним придёшь ты. Во все времена власти жаждут многие и чаще всего недостойные. И ныне, и в будущем многие жрецы всегда стремятся стать незаменимыми советчиками фараона, душеспасителями, и душеприказчиками.

Но на земле один фараон. Значит, и на небе только одни Бог, хотя многие демоны стремятся стать учителями Создателя. А чему они могут научить? Вот посмотри. Сколько добра сеет вокруг Исида, супруга Осириса, сколько благоденствия приносит она людям, когда не разгневана! И сколько бед может принести она же какому-нибудь неповинному, попадись ей тот под горячую руку?

Божественное ли это создание, коли гнездятся в её душе радость и страдание, благодать и гнев? Ведь Бог никогда не творит зла, иначе Он не создавал бы этот беспутный мир, демонам на потеху. Поэтому все наши божества лишь сотворение человеческого ума и чувства, что где-то есть Настоящий Бог, а кто Он? И человек часто рисует для себя идола или поклоняется попавшемуся под руку демону.

Поэтому в Египет пришло поклонение животным, которых человек почитает всю свою жизнь и без которых не видит будущего. Поэтому иногда возникают войны между нашими городами, жители которых поклоняются разным богам, но боги ли это? Ведь настоящий Бог никогда не дарил зла человеку. Это происки демонов, возникших от того же Всевышнего, но смешавшие в себе непримиримые друг с другом вещи. Ведь не может день смешаться с ночью или Луна заменить Солнце. Каждая вещь хороша сама по себе, но, ежели смешать их, то получится страшная буря, приносящая зло человеку.

– Откуда ты это знаешь, о, Хозарсиф? – глаза Менефты смотрели на брата с нескрываемым любопытством. – Ведь ты ещё даже не посвящённый!

– Жрец Отой, наставник матери, стал и моим наставником, – пожал плечами юноша. – Мудрость земли не умирает с народом или государством, и переходит к посвящённым…

– Смотри! Рабы несут сюда носилки! – перебил его Менефта. Он даже непроизвольно схватил брата за руку.

Беседуя, молодые люди неприметно вышли на площадь к ограждённым пилонами воротам храма. Навстречу им восемь нубийцев несли носилки, балдахин которых был покрыт шелками с золотой вышивкой. В таких носилках могла путешествовать только особа знатного рода, и царевичу показалось, что он видел уже такие носилки. Хоть ничего в этой встрече неожиданного не было, но и показываться родственникам вместе с Хозарсифом царевичу явно не хотелось.

– Кажется, это твоя мать, – добавил Менефта, и оба юноши склонились до земли, приветствуя сестру владыки Египта.

Носильщики осторожно опустили носилки прямо посредине Серапеума.[8]

Царские носилки имели высокий поддон, чтобы выйти из них, нужна была небольшая лестница. Этой лестницей стал один из нубийцев, опустившись в земном поклоне и подставив обнаженную чёрную спину.

Принцесса, ибо это действительно была она, легко сошла на землю и направилась к склонившимся перед ней юношам. После ритуального приветствия она сделала Менефте знак рукой, чтобы он оставил мать наедине побеседовать с сыном. Тот поклонился и отошёл с недовольной физиономией. Но принцессу это ничуть не тронуло. Встреча с сыном для неё была явно важнее и то, что мать оказалась здесь – совсем не являлось случайностью.

– Ты редко являешься ко мне, Хозарсиф, – начала мать со строгостью в голосе, но у неё это плохо получалось.

– Я не смею злоупотреблять вашим временем, матушка, – учтиво возразил юноша. – По первому вашему зову я являлся всегда и, думаю, не заслужил упрёков в непослушании.

– Тем не менее, – продолжала принцесса, удовлетворённая сыновней почтительностью. – Тем не менее, я стараюсь следить за твоим воспитанием, мальчик мой. И уже настало время постигнуть глубины знаний, предназначенных для настоящих мужей. Настало время проникнуть в мистерию Исиды и Осириса. Готов ли ты к этому?

Предложение матери оказалось неожиданным. Надо сказать, что юноша сам задумывался уже об этом, то есть о постижении знаний, к которым допускались отпрыски лишь жреческого и вельможного сословий, но никогда не предполагал, что всё будет так неожиданно. Видимо, всему виной послужило положение матери во дворце фараона. Ведь сам Рамсес II неоднократно советовался с сестрой по различным государственным делам, игнорируя советы и указания верноподданных жрецов. К тому же, советы сестры не раз помогали фараону укрощать некоторых разгулявшихся соседей, и возвратить Египту утерянное было имя царства непобедимого и непокоряемого.

– Твой двоюродный брат давно уже готовится к посвящению, – подняла глаза на сына принцесса. – Неужели тебе не хочется последовать его примеру? Или ты считаешь себя не способным постичь учения древних мудрецов? Скажи, я не стану гневаться.

– Но Менефта старше меня, – возразил Хозарсиф, – Поэтому ему раньше открыли доступ к великозаветным учениям. К тому же воля его отца, Рамсеса II, не обсуждается.

– А со мной, значит, можно ещё поспорить? – улыбнулась мать. – Или моё предложение тебе оказалось не по сердцу?

– Я вовсе не хотел вас обидеть, матушка, – принялся оправдываться Хозарсиф. – Просто сказал, не подумав. Простите.

Царственная мать удовлетворённо кивнула:

– Когда-нибудь, если захочешь, всё это может принадлежать тебе, – она указала рукой на лежащий за спиной мальчика город, на воды живоносной реки, на раскинувшиеся за ней плоскогорья. В общем, на весь мир, расстилающийся у ног мальчика и готовый по его желанию попасть безропотно к нему под ноги.

– Вы хотите, чтобы я властвовал над этой страной? – глаза Хозарсифа лучились, словно огоньки, вспыхнувшие в глазах нильского крокодила. – Вы хотите, чтобы я в подобие нашему народу молился человекошакалам и человекоибисам? Это не боги, а всего лишь идолы. Можно с уверенностью сказать, что даже не идолы, а демоны из запредельного мира. Все они погибнут через несколько лет. И страна тоже погибнет.

Мальчик нагнулся, сгрёб ладошками горстку песка из-под ног, поднял руки над головой и всё рассыпал по воздуху. Песок, словно мелкие капли дождя, развеялся без остатка и, смешавшись с принявшей его землёй, был уже совсем неприметен и даже невидим.

– Вот чем станет Египет и молящийся идолам народ! – засмеялся Хозарсиф. – Вот что ожидает эту, великую ныне страну! Стану ли я желать величия в ней, о, мать моя?

– Ты с ума сошёл, сын! – голос принцессы задрожал то ли от гнева, то ли от испуга за своего мальчика, открыто произносившего ересь. – Ты против знаний, которые веками сберегают жрецы для процветания всей страны! Ты против религии твоих отцов! Утверждая такое, тебя никогда не посвятят в жреческий сан и, если боги разгневаются, ты не сможешь принять жреческого учения.

– Вовсе нет! – опять возразил её сын. – Я никогда не иду против Истины, матушка. Самая Божественная Троица – это Осирис, Исида и сын Гор. Но они не боги, они Божьи создания. О настоящем триедином Боге – Элоиме или Саваофе – знают жрецы, но это скрыто ото всех, даже от фараона. Это знает любой жрец Абидоса и это величайшая тайна, скрывающая путь к Истине. Жрецы скрывают эту тайну лишь для того, чтобы легче было управлять народом, ведь боги-идолы всегда могут жестоко наказать непослушных. Пусть это делается руками тех же жрецов, но страх принуждает к животному послушанию. А Всевышний на самом деле не таков. Он не наказывает своих детей за проступки, а ждёт, чтобы мы научились понимать его.

– Сын мой, – голос матери прозвучал глухо. – Сын мой, я дала тебе жизнь, я родила тебя, я заботилась о тебе, но сейчас совсем не знаю, кто ты, что ты собираешься делать?

– Я сам не могу знать этого, – пожал плечами мальчик. – Что Богу угодно, то со мной и будет. Но в этот раз Всевышний желает, чтобы я постиг жреческое учение и дальнейшую мистерию посвящения Исиды, для того Он и послал вас. А если это так, то благословите меня, матушка, поскольку без родительского благословения учения не будет.

Юноша опустился на колени, скрестив руки на груди. Его мать несколько мгновений стояла перед ним молча, потом вынула из причёски цветок лотоса, который носила над правым ухом по обычаю женщин храма и отдала сыну. Затем положила правую руку ему на голову и совсем ровным спокойным голосом произнесла:

– Сын мой, я действительно разговаривала о твоём будущем с братом своим, фараоном нашего царства и со жрецами здешнего храма. Никто из них не против твоего познания тайн божественной истины. У истоков этой бесконечной реки ты стоишь сейчас. Ты уже познал, слушая уроки Отоя, основу основ жреческих тайн и это поможет тебе пройти испытания при вступлении на путь познания. Ты правильно почувствовал, что я прибыла сюда не просто так. Повторяю, ни я, ни твой дядя не против твоего посвящения и учёбы в здешнем храме. Но ты сам должен решить здесь и сейчас – нужно ли тебе это? Сможешь ли ты посвятить себя познанию истин?

– Я согласен, матушка, – кротко ответил Хозарсиф.

– Хорошо, – удовлетворённо кивнула принцесса. – Отныне ты не должен никогда и никому говорить о том, что я только что слышала от тебя, иначе познаешь смерть. Помни, тайные знания дают большую власть над людьми. Если дадут многое, многое и спросят. Но ни с кем не делись своими познаниями о Едином Боге, иначе тебя принесут в жертву богам Египта.

Запомни: ни с кем не делись мыслями, чувствами и ни от кого не принимай советов, как следует поступить. Только я могу давать тебе нужные наставления, но видеться мы сможем не часто. А если в храме необходимо будет срочно принять какое-либо решение, искренне проси совета у Бога. У того Бога, о котором тебе рассказал Отой. Совет, как поступить, придёт Свыше, и ты в своё время поймёшь это, почувствуешь и оценишь помощь, приходящую от Всевышнего. А сейчас тебя, сын мой, ждёт первосвященник Мембра. Этот жрец проводит тебя к Осирису.

– Прямо сейчас?! – удивился мальчик.

– Да, сын мой, прямо сейчас, – кивнула принцесса. – Запомни, никогда и ничего в жизни не откладывай назавтра или послезавтра. Всё, что можешь, делай только сейчас. Каждый человек состоит только из того, что он может и чего не может сделать. А если придётся принимать решения немедленно, то вера в то, что тебя не оставит Саваоф, спасёт и выручит.

С этими словами принцесса подняла юношу с земли и поцеловала в лоб:

– Иди, мальчик мой, да спасёт тебя моя любовь и тот, кто сотворил весь наш мир.

Хозарсиф оглянулся. В воротах храма, где давно уже скрылся Менефта, стоял священник. Единственное, чем можно было отличить его от остальных, это перекинутая через плечо шкура барса. Такие имели право носить только первосвященники. Юноша знал первосвященника Мембру и даже сталкивался с ним во дворце, где жил вместе с матерью, но до сих пор не удосуживался внимания первосвященника. Мембра иногда приезжал в гости к принцессе или же являлся по требованию фараона, но ни разу до этого Хозарсиф не удостоился жреческого внимания.

Этот подарок со стороны матери был воистину царским, потому что, если Мембра останется благосклонен к отроку, тот сможет понять, изведать и усвоить такие истины, к которым редко допускаются простые смертные. Кто знает, какие возможности откроются перед мальчиком после овладения тайной жреческих мистерий? Может быть, именно жреческую школу и мистерию посвящения необходимо пройти для того, чтобы научиться управлять народом, к которому он был уже не равнодушен.

– Я долго тебя не увижу, сын, – снова заговорила принцесса. – Но ты должен всегда помнить, что ты потомок фараонов, что принадлежишь к великой династии, и что бы ни приготовил для тебя Творец, ты обязан выполнить. Это обязанность на всю жизнь, потому что в тебе кровь фараонов.

Она ещё раз заглянула юноше в глаза, потом развернула его и легонько подтолкнула навстречу первосвященнику.