Читать книгу Подвиг бессмертия. Книга первая. Откровение - Александр Идоленков - Страница 6

Твёрдая уверенность в возвращении физических сил организма не покидала Степана никогда. Каждый новый день лечения в больнице приносил ему прилив новых сил и новых знаний, так как находясь в обществе почти городских жителей, он невольно обучался, расширяя свой культурно-литературный кругозор, общаясь с ними.

– У меня, доктор, превосходное самочувствие и хорошее здоровье, – бодро отвечал Стёпа врачу на вопросы о своём самочувствии. Ежедневно ему делали перевязки. Сестра безжалостно сдирала присохшие бинты, причиняя очередную невыносимую боль. Врач основательно знакомилась с житием Степана-мученика. Эту приставку придумала ему медсестра.

– Меня зовут София Германовна. Я делала тебе операцию. Ты проявил себя молодцом. Я уважаю мужественных людей. А главное, ты не уронил своего мужского достоинства: вёл себя корректно, не выражался нецензурщиной, никого не оскорблял – тем помог нам работать. Я благодарю тебя. Теперь я намерена провести полное обследование твоего организма. Сними рубашку.

Степану с первого взгляда понравилась София Германовна. Она была какой-то особенной женщиной. От неё исходила непонятная прохладная свежесть, разбавленная еле уловимым запахом духов и йода, да и казалась она белокурой пухленькой пышечкой. Белая без изъянов кожа, выразительные серые глаза, пухлые, сочные губы, красивая возбуждающая грудь, пропорционально сложенное тело – всё это как магнитом тянуло мужиков. Ей было лет двадцать восемь, но выглядела она гораздо моложе.

Она тщательно обследовала грудную клетку со всех сторон, затем приказала лечь на топчан, стала исследовать живот. Её тонкие нежные пальчики с блестящими крашеными ноготками и ямочками на щиколотках нежно гладили обнажённое тело Стёпы. «Сколько же можно терпеть это бесстыдство, не бесчувственный же я истукан». Все это так приятно, если нет совести, а каково же Стёпке это терпеть; он еле сдерживался от перенапряжения.

В заключении она расстегнула ширинку, спустила кальсоны до колен и стала ощупывать его половые органы – до возбуждения. Степан закрыл глаза и затаил дыхание. Лицо просто пылало от стыда. Пот застилал глаза. Увидев это, она улыбнулась и сказала:

– Итак, Стёпа, ты почти выздоровел, это похвально. Все органы у тебя тоже в порядке. Дня через три—четыре приступим к физиотерапии.

Последний этап обследования заключался в постукивании молоточком по коленкам и мышцам. Острота юношеской наивности обжигалась новизной такого вторжения. Душа его тихо робела. Сил шевельнуться или противиться у него не было. Всё это таинство было за пределами его понимания.

Все манипуляции Софии Германовны на самом деле представляли собой лишь камуфляж для выявления способностей и возможностей вероятного потенциала пациента. Об этом Стёпа, естественно, не ведал, поэтому возражения были бы нелепы и бесполезны, и ещё неизвестно, к каким могли привести последствиям.

Ввиду нежелания показаться необразованным невеждой, Степан смирился и, осмелев, стал наглеть и приобщаться к действительности своего положения. Взгляд его стыдливо блукал по выпуклостям её красивой груди.

«Медовые», – подумал Стёпа. Невыносимо, страстно захотелось нежно их полапать. Но робость… «Страшно, а вдруг… это хамство… Как плохо быть неграмотным, поди разберись, что можно, а чего нельзя!»

– Ну, вот и всё, я рада, что ты такой крепкий и здоровый парень. – После небольшой паузы она спросила: – Девушка у тебя есть?

– Даже… и не знаю, – в раздумье пожал плечами Степан.

Он постеснялся признаться в своих кристальных чувствах, тем самым дал понять о своей мягкотелости и произвольных толкованиях его поведения в отношениях с женщинами. Это стало началом размывания этического принципа, падения нравственности, воли и человеческой чистоплотности. Это круто повлияло на всю его личностную порядочность в последующей жизни, начиная с того момента, когда закладывалась чистота морального фундамента дальнейшего содержания души. Это было лишь первичным началом падения для него в помойную яму разврата, которое он проворонил в виду своей молодости и неопытности и учителей-наставников, которые умело подталкивали его к ней.

– Это как же? Видно, эта такая тайна, что ты даже себе боишься открыться? Так? Молодость невинна и не может служить обвинением или оправданием. Всё это житейское. Вот я, например, была замужем. Муж как ушёл в шестнадцатом году на фронт, так и не вернулся, с тех пор от него ни слуху ни духу. Прислал, правда, в семнадцатом письмо – писал: «Царский штабс-капитан перешёл на службу к красным». Обратного адреса не было. Так вот и живу одна, как кукушка, ни детей тебе, ни яслей. Я уже привыкла. Ну всё, Стёпа, иди в палату.

Степан побрёл к двери, закручинившись печальной судьбой этой женщины. Но София Германовна вдруг остановила его и приказала:

– Иди-ка сюда… Я ведь, помнится мне, обещала тебя поцеловать за хорошее твоё поведение на операционном столе…

Степан в нерешительности повернулся и робко, не чувствуя ног, шагнул в её сторону, как в пропасть. Голова не соображала, стала какой-то чужой и совершенно пустой, да и времени одуматься и правильно воспринять это из-за проклятой робости не оказалось. Какая-то застенчивость охватила всё тело. Стал он как будто сам не свой, даже дышать стало нечем. С другой стороны, смешанное чувство мужского достоинства и боязнь показаться тюхой-матюхой помешали реально оценить действительность положения.

Она взяла его голову своими мягкими ручками, подтянула к себе и нежно поцеловала в губы. Степан почувствовал упругость её груди и уловил необыкновенный запах зрелого влекущего женского тела. К этому зовущему, дурманящему запаху примешивался тонкий аромат каких-то неведомых ему духов. Он увидел, что она закрыла свои глаза и с жадной страстью наслаждалась поцелуем. А он просто потерял себя в этом неведомом ему пьяняще сладостном состоянии. Голова закружилась, ноги ослабли, всё тело заколотилось мелкой дрожью. Это был его первый поцелуй с женщиной, не считая коротких поцелуев матери.

– Ну, теперь иди. Приятных снов тебе, мой мальчик, – сказала врачиха, сделав особое ударение на слове «мой».

София Германовна ласково проводила Степана к выходу, погладив нежной ладонью своей руки по его обветренной упругой щеке.

Уже вечерело. Редкие сполохи молний мягко и кратковременно освещали окрестности города. Грома не было слышно. Небо затянулось мрачными тучами, лишь краешек горизонта оставался освещённым. Косые языки дождя чередой, то усиливаясь, то затихая, ломились в оконную раму, шурша листвой деревьев. Было таинственно и напряжённо, пахло прохладной сыростью и колдовством, приводящим Степана в данной ситуации к опустошению его сознания.

От волнения у него нервно подрагивала нижняя губа, как у кролика перед очередным спариванием; его немигающие глаза бестолково остановились на одной точке. В сознании никак не совмещались его жизнь и то, что произошло с ним сейчас. Греховное уныние заполняло душу. В его сбалансированный мир неожиданно ворвалась эта докторша, как вихрь, разбросав весь уклад и все устои его прежней уравновешенной жизни. Он не находил разумного объяснения и выхода из этого немыслимого тупика, а также своего приобщения к этому совершенно новому мышлению и его толкованию.

Что делать? Как вести себя в дальнейшем? А то, что это дальнейшее не минует его, он предчувствовал и нисколько не сомневался. До него стало доходить, что всё своё дальнейшее поведение надо чётко заранее продумать и обозначить. Тогда он ещё надеялся собраться, найти силы и противостоять этому вероломному бесстыдному насилию.

Он лёг на кровать и, закрыв глаза, задумался. Хотел заснуть, но не смог, глаза самопроизвольно раскрылись и уже больше не сомкнулись. Так он с открытыми глазами пролежал до наступления полной темноты.

За окном задул ветер, располыхались синие молнии и загрохотали громовые раскаты. Дождь поливал землю, не жалея влаги до самого утра, будто старался помочь ему смыть всю эту грязь с его души.

Немного свыкшись со своим нелепым положением, вдруг в его обезумевшую голову пришли наставления старшего брата Григория: «Прежде всего нужно успокоиться. Для этого глубоко дыши и перестрой мысль на другую волну». Это помогло. Височная ломота прошла. В голове стало постепенно проясняться, а в душе стихли волнения и наступил сердечный покой. Всё стало просто и обыденно. Горизонт для других мыслей раздвинулся; стало очевидным появление совершенно независимых рассуждений на другие и даже противоположные темы.

Степан продолжал лежать на спине, уставившись широко открытыми глазами в темноту, а в голове проплывали крамольные мысли, противоречащие его убеждениям.

«И чего я только разволновался? Собственно говоря, что страшного произошло? Ну, поцеловала меня красивая женщина, ну и что? Что я потерял? Мне ли, такому любопытному парню, чего-то бояться? В конце концов, я мужик, а может, нет?» Какое-то сомнение закралось в его душу.

«Может я ещё не дорос? Она намеревается распахнуть мне глаза в другой, совсем неведомый мне мир в отношениях между людьми, о существовании которого я и не догадываюсь. Тогда чего мне упираться? Предрассудки ханжеского невежества сковывают наше сознание железными цепями. И я сам добровольно вцепился в них зубами мёртвой хваткой. Будь что будет! Будем познавать туманный и неведомый мир. Время, хочу я этого или нет, настало».

Ему уж начала мерещиться какая-то таинственная бездонная пропасть желаний и бездна неведомых ему сказочных удовольствий. Эта маленькая, хрупкая женщина всё больше завладевала умом Степана; влекла к себе своей нежной волнующей плотью и жаждой познать бесконечность вселенной; минуты адова падения и отчаяния, взлёт к вершинам чарующего безмерного блаженства – смерть и воскрешение. Он стал прислушиваться, ожидая какого-то чуда; душа его наслаждалась тихой музыкой ликования. Незаметно он уснул крепким младенческим сном, уткнувшись в подушку носом, обнимая её.

Три дня прошли в муках ожидания. В больнице София Германовна не появлялась. Чего только Степан ни передумал. Затаённая надежда на что-то особое, таинственное не покидала Стёпу. После завтрака – обход. Ему назначили очередную перевязку. Рана уже устойчиво затянулась. София Германовна приказала ему делать физические упражнения, только постепенно увеличивать нагрузки. Главное – не перенапрягаться и не переусердствовать. Она была строга и неприступна. Другого внимания она не проявила к нему, даже ни разу не дотронулась.

Опять плохо. Степан слишком самомнителен, придерживается крайних эмоциональных точек, не допуская никаких этических дипломатий, опирающих на догмы человеческих отношений…

«А я распустил перья, как петух, и выпустил слюни, – думал разочарованный Степан: – Может, во мне что-то дикое или неприятное?» Он срочно зашёл в туалетную комнату и критически полностью с ног до головы осмотрел себя в зеркале. Всё было в норме, разве только чёрные пятки да под ногтями залежи навоза? До обеда эти признаки деревенщины, порочащие его жениховские качества, были успешно устранены с помощью кирпича и кухонного ножа. Ещё раз Степан бегло окинул себя восхищённым взглядом и остался вполне доволен и пятками, и ногтями. В конце он взглянул на себя в зеркало и, оскалив зубы, проверил их чистоту. Они были цвета слоновой кости.

Степан видел, как некоторые городские жители чистили зубы маленькими щёточками, макая её в белый порошок. Он взял это себе на заметку, но отложил на потом. Но вот теперь он вспомнил эту процедуру и интуитивно предположил, что данная проблема связана с чистым дыханием и запахом изо рта.

Немедленно Степан сходил в магазин и купил эту самую щётку и так называемый зубной порошок. Он долго чистил зубы, пока дёсны не стали кровоточить и гореть от боли, но так и не добился идеальной белизны, какая была у докторши. «Видимо, белизны зубов за один раз не добьёшься», – решил Степан, но результатом чистки остался доволен, Зубы блестели, между зубов не было видно никаких остатков пищи, которые раньше Степану приходилось выковыривать соломинкой или кусочком дерева.

Было тихо и вольготно, истома ломила затёкшие кости, душа изнывала от безделья и неведения. Солнце щедро одаривало людей последним теплом. Наступило бабье лето. По небу величаво плыли нескончаемой чередой разнообразной длины вереницы лёгкой паутины. Осень беглыми штрихами обозначила свой очаровательный приход.

Сегодня к Стёпе приезжали родители. Мать, как увидела Стёпу, обхватила его шею руками и заголосила не своим голосом, будто он покойник:

– Кровиночка ты моя родная! Сыночек ты мой ненаглядный! Убить хотели, злодеи, да, видно, Бог не позволил, окаянным! Господи, разрази их громом и испепели молнией! – звучно голосила она, не стесняясь посторонних.

– Маманя, успокойся ты, живой же я, да и рана пустяшная…

За короткое время их пребывания они обговорили всё, что их волновало и интересовало: о том, как на него напал бандит Луньков; о домашних новостях и о том, что брат его Данилка переехал наконец в свой новый дом; о том, что в их родовой усадьбе остались они втроём; о том, что мать уже не успевает за всем хозяйством и ей понадобится помощница, намекая на будущую жену Стёпки.

– Стёпушка, тут мы с отцом привезли тебе подарки и особливо подарок дохтуру; так ты передай ему от нас низкий поклон за твоё спасение и подарок с благодарностью, – ворковала мать на прощанье. Степан не стал переубеждать её в том, что доктор – женщина, да и тема эта для него теперь закрыта в связи с его тайными ожиданиями.