Читать книгу Под хэштегом #Мосолово. День отъезда, день приезда – один день… - Александр Иванович Кудряшов - Страница 18

Синий туман. Снеговое раздолье,

Тонкий лимонный лунный свет.

Сердцу приятно с тихою болью

Что-нибудь вспомнить из ранних лет.

С. Есенин.

Вспомню и я. Дело было зимой, когда учился в 4 классе. В те времена в Мосолове люди ходили в гости друг к другу, так и говорили – ходить в гости. Родители в этот вечер собрались в гости, приоделись. Мама накормила младших сестер, сказала, чтобы не ждал и ложился спать, потому что вернутся поздно. И чтобы входную дверь изнутри не закрывал, она замок повесит снаружи.

Остался один, сестры заснули, стал искать, что почитать. Книжки из взрослой библиотеки (а была в деревне еще детская и школьная!) уже прочитал, но не успел поменять. Среди маминых книг и тетрадок попалась на глаза книга Гоголя. К писателям, которых проходили в школе, относился с пренебрежением, когда по программе время придет, тогда и буду читать. В то время больше увлекала фантастика. Жюль Верн, Александр Беляев, Герберт Уэлс, Стругацкий со страной багровых бурь, жаждал перечитать.

Но делать нечего, начал листать Гоголя и наткнулся на повесть Вий. С первых страниц увлекло, как бурсаки учились и озоровали в бурсе и на Киевском базаре, курили люльки и пили горилку, вот это ученики! Потом распустили на каникулы, и толпа школяров, по пути из Киева таяла, разбредалась по родительским хуторам. Знакомо, вспомнил, как и мы вываливались толпой из школы и шли домой, расставаясь по пути. Друзья поворачивали, одни на Советскую, другие в сторону Колбасной, Рощиной улиц. К родному дому на Прудовую подходил один. Киев из книги виделся маленьким городком, поселком, вроде Шилова, раз пешком из него школяры уходили.

На улице поднялась метель. Железная крыша нашего дома громыхала, ветер завывал, а у печки тепло спине, даже горячо, приятное время читать. Гоголь читается легко. Смеялся, как трое оставшихся бурсаков ночевали на хуторе, стянули карасей с возов и спрятали в бездонные шаровары. Первая тревога, беспокойство, появилось, когда бабка – хозяйка неожиданно вскочила на философа Хому Брута, отправилась в полет на нем, как на коне. И смешно, и жутковато. Но философ не сдался, а сам эту колдунью палкой приземлил и отлупил старуху, которая перед смертью превратилась в молодую и красивую девушку. Когда ректор бурсы отправил Хому с казаками, под конвоем, на другой хутор, читать молитвы по погибшей панночке, насторожился. Понял, что дальше будет страшнее. Но хотелось узнать, что будет и продолжил читать, под вой метели и гром железной крыши.

В первую ночь философ увидел в гробу панночку, узнал ту ведьму, вздрогнул и похолодел. И я похолодел, оторвался от книги и печки, подошел к окнам, задернул плотнее занавески и сел с книгой за стол, стоявший в центре комнаты. Включил свет везде, и на кухне. Читаю дальше, но страх не проходит, а усиливается, как и интерес. Вышел в сени и закрыл на засов и задние и передние двери дома, на всякий случай. Продолжаю листать страницы, переживаю за Хому, надеялся, что сбежит из этого ведьминого хутора, не вышло. Охрана горилку пила, но Брута не выпустила.

На эпизоде, когда во вторую ночь ведьма открыла глаза и приподнялась из гроба, ясно представил картину и испугался, даже книгу закрыл, вдруг из нее выскочит ведьма. Потом походил по комнате, принес из кухни ножи, которые покрупнее, и положил на стол, рядом с книгой. Будет чем отмахнуться, если появятся ведьмы. Заглянул за занавеску, где спали малолетние сестры. Сопят, и не знают, какая опасность, что творится рядом, и кто их защищает. Позавидовал, что спят и обозлился на них, никаких забот, а тут такое. За окнами вьюга, ветер воет, крыша гремит, будто весь дом шатает, тревога растет…

Передохнул вместе с Брутом до третьей ночи, продолжаю читать. Философ, правда, горилкой расслаблялся. А я, предчувствуя ужас впереди, принес из сеней два топора. Один прислонил у двери, а другой под ногой у стола, чтобы не искать. Подумал и притащил лом, которым лед окалывали у крыльца, пусть будет. Читаю, каждый лист переворачиваю с трудом, но оторваться не могу. Поздно книгу закрывать, уже знаю, уже не забыть и не прогнать страх. Смотрю на оружие, ножи и топоры, это успокаивает. Но только до летающего гроба, и до Вия, который требовал поднять веки. Защита одна – прочертить вокруг себя круг и начать молиться, что сделал Хома Брут. И не смотреть на Вия.

Также поступил и я, преодолевая страх, усилием воли пробравшись к своему школьному портфелю в темном углу комнаты, в котором нашел мелок. Провел мелом черту вокруг стола, полегчало. Поскольку молитвы не знал, для надежности прочертил еще один круг, побольше, получилась двойная сплошная полоса, чтобы нечисть крыльями не задевала. Видимо (как будущий водитель), надеялся, что Вий, при перемещениях, не посмеет пренебречь правилами движения и совершить такое тяжелое правонарушение, за которое права отбирают.

Последний эпизод, когда нечисть бесновалась до третьих петухов, дочитывал в ужасе, обреченно, но решительно. Как человек, которому терять нечего, который сделал все, что мог. Перевернул последнюю страницу повести, выдохнул. Жалко Хому, зря он на Вия взглянул. Перевожу дух, успокаиваюсь, оглядываю комнату, чертей не видно. И книга уже не страшит, глаза закрываются, не заметил, как заснул…

Проснулся за столом, услышав стук в окно, вернулись родители. Быстренько отнес, куда надо, ножи и топоры, двойной круг стирать некогда было, побежал отпирать засовы…

Вот и опять у лежанки я греюсь,

Сбросил ботинки, пиджак свой раздел.

Снова я ожил и снова надеюсь

Так же, как в детстве, на лучший удел.

С. Есенин.