Читать книгу Старик и ангел - Александр Кабаков - Страница 4

Сергей Кузнецов почти потерял любовь ко всему, что любил прежде, и полюбил то, что было вовсе безразлично. Будто с возвращением родовой фамилии стал он другим человеком.

Начнем с того, что он полюбил художественную литературу, ходил на почту за журналами «Новый мир» и «Юность» и брал в библиотеке книги из отделов, о существовании которых раньше не знал. Обладая удивительной памятью и быстрой сообразительностью, вскоре едва ли не наизусть запомнил много прозы от Толстого до Паустовского, просто наизусть – стихи Лермонтова и Блока, стал разбираться и в текущих литературных событиях. Естественно, следил за творчеством своего однофамильца Анатолия Кузнецова, а также Гладилина, Аксенова, Амлинского и других вольнодумцев современной литературы, не говоря уж о поэтах Евтушенко, Рождественском, Вознесенском, Ахмадулиной, а также сочинителях песен Окуджаве и Визборе.

Соответственно перераспределились его силы и время. Все меньше он сидел дома, в комнате общежития, все равнодушней работал над диссертацией, посвященной созданию современной, предполагающей использование электронно-вычислительной машины М-20, методики расчета рамных конструкций, подвергающихся динамическим нагрузкам… Между прочим, в этой теме были заинтересованы военные, и, конечно, закончи Кузнецов диссертацию, как тут же ему дали бы защититься без всякой очереди, и молодой кандидат технических (или даже физико-математических) наук получил бы приглашение на должность начальника сектора, а то и отдела в соответствующее конструкторское бюро. А это значило: триста пятьдесят (а то и четыреста двадцать), включая надбавку за степень, плюс премии, плюс близкая перспектива докторской и должности заместителя главного конструктора годам к тридцати восьми – сорока. Все складывалось, да еще и биография – сирота… И при этом непьющий… Ну, понятное дело, квартира по нормам на должную составиться к тому времени семью (любая красавица и умница из числа коллег в полном распоряжении) плюс двадцать квадратных льготных метров за степень. Своим чередом Государственная, а то и Ленинская премия в группе (без публикации в открытой печати, естественно) «за важнейшую оборонно-техническую разработку». Автомобиль «Москвич-403», а то и «Волга» ГАЗ-21, в зависимости даже не от заработков, их хватило бы и на две машины, а от наличия в профкоме и от собственного тщеславия.

И так далее.

Но ничего этого не произошло.

Переродившийся Серега Кузнецов влился в тот большой отряд веселых бездельников – можно было бы сказать, плейбоев, если бы не отечественная склонность к духовному и душевному, – каких было в те времена не меньше трети в любом НИИ, КБ и техническом вузе.

Итак, диссертация писалась медленно и вяло, ассистентская должность на кафедре стала уже не совсем приличной, и, из уважения к прежде проявленным способностям, ему дали старшего преподавателя – без степени эта должность была бы пожизненной, точнее, до пенсии. Научный руководитель уже почти махнул на него рукой… Однако, продолжая понемногу, одновременно все больше предаваясь гуманитарным увлечениям, писать диссертацию, Кузнецов к двадцати восьми годам все же защитился, после чего стал молодым доцентом. И с удвоенным, утроенным энтузиазмом принялся все свободное от преподавания время отдавать разного рода культурно-массовой деятельности.

Прежде всего, конечно, это был КВН. Будучи старше и, как это ни странно при еще недавно свойственном ему складе ума, остроумнее товарищей по институтской команде, он сразу занял в ней видное положение. А видное положение в команде КВН тогда не только вызывало интерес девушек и почтительную зависть товарищей, но и, это может показаться удивительным, снисходительную доброжелательность начальства. Хорошая команда КВН ценилась этими еще сравнительно молодыми начальниками как составляющая институтского престижа, на всесоюзных совещаниях ректоров командами хвастались в кулуарах и всерьез обсуждали роль Саши Маслякова и даже Светланы Жильцовой в ходе кавээновского чемпионата. Носившийся в воздухе того времени легкий ветерок вольнодумства сильнее всего веял вокруг КВН, а вольнодумство было в моде, в том числе и среди тех, кто должен был его удерживать в рамках разумного. Они сами ходили на поэтические вечера в Политехнический – благо, что билеты приносили в приемные, так что толкаться не приходилось. Многие были постоянными посетителями джазовых концертов и фестивалей, расплодившихся по всей стране, а один главный конструктор, циркулировали такие слухи, сам собирал джазовые американские пластинки и играл на альт-саксофоне в ходе сугубо закрытых джем-сейшенов. И коллекция пластинок при его-то возможностях у него, говорили, была колоссальная, просто колоссальная, чуваки, просто колоссальная…

И все это крутилось вокруг КВНа.

Ночами, запершись в комитете комсомола, кавээнщики придумывали шутки, репетировали экспромты, сыгрывались и спевались с музыкальным сопровождением – институтским джазовым комбо, проигрывали варианты конкурсов и оттачивали домашнее задание. Литературно одаренные писали рифмованные речовки, имевшие артистические наклонности учили тексты и осваивали мизансцены.

Комитет комсомола тут появился в воспоминаниях не случайно – натурально, комсомол курировал всю эту деятельность, в которой допускались и элементы сатиры, так что курировать ее надо было в оба глаза. Второй глаз, более серьезный, но по-доброму прищуренный, принадлежал уже парткому, мимо которого такое в сущности идеологическое дело пройти никак не могло.

А в результате Сергей Кузнецов, сделавшись заметным членом знаменитой команды КВН знаменитого подмосковного Механико-математического института, великого МЕМАИНа, стал своим человеком и в комитете комсомола, и, как единственный в команде преподаватель, взрослый человек, с которого можно спросить, и в парткоме стал своим. Мог среди учебного дня, в окне между семинарами, просто так зайти, потрепаться о кавээновских делах, анекдот рассказать и в ответ выслушать тоже такой, не для любых ушей предназначенный, и даже поспорить о футболе, хотя, честно говоря, футболом совершенно не интересовался, но приходилось быть в курсе.

Правда, к этому времени его отношение к спорту и действительно изменилось: из безразличного к результатам, но упорного бегуна на длинную дистанцию – как в известной переводной книге английского писателя Алана Силлитоу и демонстрировавшемся по кинолекториям фильме – Сергей превратился в заядлого баскетболиста, как все современные молодые люди. Рост приличный, сто восемьдесят два, позволял, а играл он резко, заметно, так что нехватку техники перекрывал напором.

Ну и КВН, конечно.

В общем, завиднейший молодой мужчина, все при нем – кандидат, остроумный, баскетболист, даже петь под гитару про кожаные куртки, брошенные в угол, научился, а заодно и гитару освоил до необходимой степени. Талантливый, веселый, симпатичный – настоящий молодой ученый, только кино про такого снимать: ну, кругом приборы, а у него сложные отношения с невестой друга, и они с другом понемногу выпивают, но говорят не о том, и так все понятно…

Да, совсем забыли: в этом некогда пресном, не имевшем никаких слабостей человеке слабости появились вполне общепринятые. Во-первых, стал он в своей компании – кавээнщиков, баскетболистов, музыкантов и поэтов с приличным математическим образованием, комсомольских активистов и других хороших ребят – понемногу выпивать. Иногда портвейн обыкновенный, недорогой. Иногда водочка, если было, чем закусить в гостях у кого-нибудь из женатых. А то и коньячок три звезды, «полковничий», или даже болгарский «сухарь» в длинных бутылках – как-нибудь на ходу, на скамеечке в парке… Словом, стал нормальным человеком в этом смысле. И не так, как в кино, по глотку, а усиживали по бутылке на брата, усиживали и больше. Когда деньги, конечно, были, а они в основном были – по крайней мере на бутылку.

В некотором смысле Сергей даже обогнал других веселых ребят – то есть насчет женщин.

И сильно обогнал.

Однажды, например, некая девушка, секретарь комсомольской организации аспирантов, лежала спиной на длинном столе в комнате комитета комсомола, сбросив на пол недорисованные ватманы стенгазеты, а он стоял между ее ног, а ноги эти упирались в дверь комитета комсомола, а в дверь уже кто-то толкался, потому что забыли запереться изнутри… А в другой раз и уже с другой девушкой они поехали в выходные на природу. Ехали в только что купленном за шестнадцать тысяч – шесть получил по линии научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, а десять назанимал – его красном маленьком «запорожце», легкомысленной машинке. Ехали-ехали, да и остановились прямо на дороге. И прямо на дороге эта девушка… Между прочим, тоже кандидат наук, да еще и начальник институтского вычислительного центра, где в четырех комнатах помещалась та самая машина М-20, для работы на которой выстраивалась очередь людей с колодами перфокарт в руках, и каждая перфокарта, если посмотреть ее на свет – как делали некоторые виртуозы, умевшие таким образом определять ошибку в набивке карты, – становилась похожа на длинный многоквартирный дом вечером, в котором некоторые окна освещены, а другие – нет, такие дома уже быстро строились по окраинам города, и в одном таком доме, в чужой квартире, Сергей однажды лежал на широченной тахте даже с двумя девушками из институтской команды фехтовальщиц… Впрочем, сейчас не о том, а о начальнике вычислительного центра, сумевшей в, прямо скажем, очень тесной машине «Запорожец» ЗАЗ-966 поместиться между рулем, педалями и Сергеем. Вполне поместилась, только дышала с трудом, но это не от тесноты. И прямо посреди пыльной, жаркой и, к счастью, пустой все эти десять минут дороги…

Словом, как видите, это уже был совершенно другой Сергей Кузнецов, непонятным образом возникший в теле – правда, существенно увеличившемся – мальчика Сергея.

Но еле… Еле-еле… Еле-еле ощутимый… Еле-еле ощутимый запах барака витал над ним, он это точно знал и не забывал никогда. Запах невозможно было перебить ни одеколоном «В полет», ни даже польским лосьоном после бритья – ничем. И когда время от времени наплывал этот запах, Сергей оглядывался, потому что ему казалось, что кто-то произнес за спиной «гегемон».

Значение этого слова он, конечно, давно знал.

Тут как-то вдруг Сергей Кузнецов женился.

Жена – звали ее Олей – не принадлежала к числу его многочисленных девушек и вообще была не из тех девушек, которые могли принадлежать к его компании, поскольку жила с родителями в частном доме на краю пригородного поселка, где находился институт. Таких частных домов, без газа и с водой из общей колонки, в поселке оставалось уже немного. Их владельцев и жильцов понемногу переселяли в многоквартирные, четырехэтажные, двух чередовавшихся вдоль улицы цветов – буро-красного и буро-желтого. Остававшихся в частных домах называли «местными», а уже переселенных – «институтскими», хотя и те и другие были местные уроженцы, работавшие в институте на незначительных технических должностях. А приезжие – в основном уже упомянутые академики – жили в спрятанных между деревьями огромного лесопарка коттеджах на четыре или две семьи. Обитателей коттеджей так и называли, «академиками». Ну и рядом с главным корпусом института стояли три шестиэтажных серых дома без балконов и со странно маленькими окнами – общежития. Все, кто наполнял эти тюремно-казарменного вида строения, независимо от их истинного научного и социального положения, назывались «студентами». Вот в «студентах» ходил и молодой доцент Кузнецов, а знакомых среди «местных» у него почти не было, как и у большинства людей его круга.

С Ольгой он познакомился, когда комитет комсомола направил ее в его распоряжение для помощи в каком-то трудоемком общественно важном деле – кажется, в подготовке актового зала для очередной встречи факультетских команд КВН. На вид Оля была вполне ничего, крупная шатенка с зеленоватыми глазами и выраженными формами, которые тогда были в моде после сравнительно недавнего триумфа фильма «Колдунья». Эти качества перевесили даже довольно сильный запах барака, который Сергей всегда чутко улавливал, а потому с носителями его почти никогда не общался. Оля была, безусловно, самый настоящий «гегемон». Она и работала лаборанткой на какой-то из не самых важных кафедр. Однако, увлеченный мощными бедрами и немаленькой грудью, отчетливо видными под – неожиданно для «местной» – довольно модным платьем джерси – ну точно Марина Влади! – Сергей все же пригласил ее, когда закончили развешивание юмористических лозунгов и призывов, к себе, в общежитскую комнату. Комендантша на гостей одинокого преподавательского состава вообще смотрела снисходительно, а у Сергея еще были с нею и собственные добрые отношения.

Оля в комнату идти отказалась, чего можно было вообще-то и ожидать от «местной». И на том все должно было бы кончиться, Сергей никогда особенно не настаивал, скорее сам бывал объектом активности. Однако тут на него что-то нашло – он скромнейшим образом испросил разрешения и пошел провожать девушку домой.

Дом ее, в сущности, был деревенской избой с глухим забором. Когда подошли к калитке, Оля неожиданно предложила зайти, выпить чаю. Не понимая, что и зачем он делает, Сергей вежливо поблагодарил и согласился, даже не спросив, дома ли ее родители. На него нашло какое-то оцепенение, откуда-то возникла идиотская мысль «уйти неловко».

Родители, конечно, были дома; отец с очень некрасивым, грубым лицом и неожиданно художественной, голубоватой густой сединой был в старой вязаной кофте, вытянутых тренировочных брюках из шерстяного трикотажа и меховых тапках. По такому своему виду он казался скорее «академиком», чем «местным», но выяснилось, что работает в институте мастером по ремонту электроизмерительных приборов. Руку пожал сильно, но не улыбнулся и снова погрузился в чтение «Советского спорта». Мать, похожая на отца, как будто родная сестра, с таким же грубым лицом и такой же буйной сединой, тоже в вязаной кофте и лыжных штанах, повела себя более любезно – быстро сервировала чай со многими сортами домашнего варенья, конечно, и с одним особенным, из роз, приторным и одновременно горьковатым. Внизу вперевалку передвигались одинаково белые и одинаково толстые низенькие собаки, представленные как «болонки, но здешние».

Сели пить чай, тут отец на минуту оживился. «А? – спросил он, когда Сергей попробовал варенье из роз, и, не дожидаясь ответа, констатировал: – То-то и оно!» За чаем Сергей сидел лицом к удивительно обширным и битком набитым книгами полкам. Там он заметил две полных дореволюционных энциклопедии, Брокгауз-Эфрон и Гранат. Такого – обе вместе – он не видел ни у кого из настоящих «академиков», у которых изредка бывал дома по делам – не торопясь и не поступаясь ни единой гулянкой или институтским вечером, он ведь все же писал докторскую…

Словом, через три месяца Сергей Кузнецов женился на Ольге Шаповаловой, поставил во дворе частного дома свой «запорожец» и занял своей одеждой примерно половину шкафа в комнате жены, сильно потеснив ее немногие платья. Книги его на самодельных стеллажах поместить не удалось, зато удалось купить три чешские прекрасные застекленные полки, которые втиснули в комнату молодых. Комната эта и прежде принадлежала Оле, но в ней не было двери, проем был занавешен гэдээровским гобеленом с озером и оленем. Теперь тесть Георгий Алексеевич за полвоскресенья сколотил из обрезков досок и кусков ДСП вполне приличную дверь, поставил петли и навесил на них свое изделие, обеспечив таким образом изолированную жизнь новой семье. И даже замок в дверь врезал…

Но на ночь дверь приходилось оставлять открытой, потому что собаки, обнаружив непривычную преграду, начинали скулить. И молодожены вели себя тихо, как по отечественной традиции ведут себя все любовные пары, даже живущие в отдельных квартирах. Народный обычай беззвучной барачной любви…

Понемногу Сергей многое узнал и понял про свою новую семью. Иногда ему казалось, что он попал в старинный роман из тех, которые, при всей своей поздно обретенной страсти к чтению, не любил. Прямо какие-то тайны рождения, родовые проклятия и тому подобная чушь, которой в журнале «Юность» совершенно не было места…

Но он быстро отвлекался от этих мыслей и, на ходу кивнув тестю, поблагодарив тещу Варвару Артемьевну за ужин и поцеловав жену – в нос, ему так нравилось, потому что не обязывало ни к чему, – убегал до поздней ночи на какую-нибудь репетицию капустника в Дом ученых, где стал уже, естественно, членом совета… Если не сидел над статьей для институтского сборника или над очередной главой диссертации – тогда в доме устанавливалась мертвая тишина, тесть газетой не шуршал, а теща прекращала всякую кухонную деятельность, отложив ее на утро.

А с девушками все продолжалось, будто ничего и не поменялось.

…Сергей Григорьевич Кузнецов на этом месте воспоминаний задремал, а проснулся от того, что рядом с ним уселся новый пассажир – прежде место у прохода было свободно.