Читать книгу Идущие на смех - Александр Каневский - Страница 22

Сейчас на этом месте вырос шестнадцатиэтажный дом с голубыми балконами. Первый этаж занимает огромный магазин «Дары моря». На стекле каждой витрины нарисована рыба, чтобы покупатели не забывали, как она выглядит.

На скамейке у первого подъезда два мальчугана, – один острижен наголо, другой – с лихим чубчиком, – сообща решают задачу.

– … Из одной трубы выливается… Из другой – вливается…

Списки жильцов сняты в связи с предстоящим ремонтом. Дворника тоже нет – он участвует в республиканском смотре самодеятельности. Вхожу в подъезд, звоню в первую же дверь, обитую дерматином, спрашиваю – Харитона никто не знает.

– Трудная задача. Не решим… – доносится голос одного из «математиков».

В этом доме у всех изолированные квартиры и изолированная жизнь. А когда-то…

Когда-то на этом месте бурлил страстями маленький южный дворик, заплетённый паутинами бельевых верёвок, на которых, как пойманные мухи, трепыхались чулки, майки и бюстгальтеры всевозможных размеров.

Я учился в политехническом институте и снимал койку у дворника Харитона. Одну комнату он сдавал постояльцам, а в другой – размещалась вся его семья: маленький сухарик Харитон, его жена, большая и пышная, как буханка, и девять шумных разновозрастных Харитонычей. Когда-то здесь квартировали футболисты, поэтому все Харитонычи бегали в застиранных футболках. Дети были очень похожи друг на друга, имён их никто не помнил – различали их по номерам на футболках.

Со мной в комнате жил ещё один постоялец, брюнет в галифе, который привозил сюда мимозу. Он привозил её спрессованную в чемоданах. Потом, как Кио, из каждого чемодана доставал сотни букетов и увозил их на базар. Деньги, вырученные от продажи, прятал в галифе. Спал, не раздеваясь. В комнате пахло потом и цветами. К концу распродажи он ходил, переваливаясь с боку на бок, как индюк, потому что был нафарширован деньгами от сапог до пояса.

Приезжал он уже много лет подряд, во дворе к нему привыкли и называли Нарзан.

По субботам маленький Харитон напивался, хватал топор и с криком «Убью!» гонялся за своей огромной женой. Подойти к нему никто не отваживался: он с такой яростью орал «убью», что стаи ворон начинали кружить в ожидании трупа.

Но жертв не было и быть не могло. Парад силы и воинственности требовался маленькому Харитону только для самоутверждения, Это понимала его огромная жена и с неописуемым ужасом на лице бегала по двору, подыгрывая мужу в субботних спектаклях.

В этом же дворе жил довольно известный профессор, автор многих работ по автоматике. Только он мог влиять на Харитона. Когда дворник начинал буянить, профессор появлялся во дворе, забирал у Харитона топор и уводил его к себе в кабинет пить чай.

Погасив пожар души чаем, Харитон мирно возвращался домой. Жена кормила его ужином и ласково приговаривала:

– Ты ешь, ешь, Харя. Набегался!

Роза презирала жену Харитона за такую покорность. И вообще! Разве они пара?

– Она – красавица, пудов на восемь, а он – как собака сидя!

Дружбе Харитона с профессором она не удивлялась, а заявляла, что профессор такой же чокнутый, как этот «лилипут с топором».

Выходец из деревни, профессор до старости сохранил нежную любовь к лошадям. Не имея машины, он построил во дворе гараж и держал там рыжую кобылу Альфу. По утрам чистил её, впрягал в маленькую двухколёсную бричку и ехал на ней в институт читать лекции по автоматике.

Роза не прощала профессору этой странности и позорила его на всех перекрёстках.

– Тоже мне будёновец!

Роза была душою всего двора. И телом. Говорят, когда спортсмены бросают спорт, они сразу заметно толстеют. У Розы была фигура спортсменки, которая бросила спорт, не начав им заниматься. Когда она возвращалась с базара, сперва раздавался её голос, потом из-за угла дома появлялся бюст, затем живот и, спустя некоторое время, – сама Роза с двумя кошёлками, полными цыплят, кабачков, фруктов.

– Пускай Аркаша перед смертью накушается – ему будет что вспомнить.

Жила она в полуподвале вместе со своим мужем, который умирал от какой-то болезни. Кто входил во двор, видел сквозь окно, как в затемнённом полуподвале, словно в склепе, покачивается в кресле-качалке бледный живой покойник, укрытый белоснежным пикейным одеялом.

Роза была удивительной чистюлей. Она могла часами гоняться по комнате за последней мухой, пока та, обессиленная, не падала на пол с инфарктом. Окна она мыла утром и вечером, Аркашу – три раза в день. Говорили, что когда-то у неё была кошка, но она её прокипятила.

Раз в неделю Роза ходила к председателю райисполкома, толкала грудью стол, кричала: «Я живу в могилу!» и требовала немедленно отдельную квартиру, чтобы Аркаша мог умереть «на своём унитазе». Председатель исполкома, задвинутый в угол, ругал строителей, бил себя грудь и клялся, что они – первые на очереди. Когда Роза являлась снова, председатель сам забивался в угол и оттуда умолял дать ему дожить до пенсии.

Роза работала надомницей. Получала на швейной фабрике полуфабрикаты и шила лифчики. Лифчики были из какого-то пуленепробиваемого материала, а объёмом – как чехлы для аэростатов.

– В таких лифчиках наши женщины непобедимы! – поддразнивал её сосед сверху, усатый моряк, похожий на Дартаньяна на пенсии. Всё тело моряка было покрыто татуировкой. От пяток до шеи он был исписан всевозможными надписями и изречениями, как школьная доска к концу урока. Только стереть их было невозможно. В самую жаркую пору моряк не позволял себе снять тельняшку, чтобы Харитонычи не увеличивали свой словарный фонд.

Когда-то он был женат. Для своей жены он остался непрочитанной книгой. Она ушла от него, не в силах переварить информацию, которую получила при чтении всех частей его тела. С тех пор он жил один с приблудным котом, которого называл Дарданел.

Роза не любила усача за то, что его окна находились на самом верху, он «выдыхивал всю свежесть», а ей и Аркаше доставался «только задний воздух». Но задевать его боялась. Когда-то в ответ на её тираду моряк молча приподнял край тельняшки. От пупка направо шла надпись, загибаясь на спину. Моряк медленно поворачивался, чтобы Роза сумела прочитать всю фразу. Когда она дочитала до позвоночника, у неё щёлкнула и отвалилась нижняя челюсть. Когда моряк сделал полный оборот вокруг своей оси, Роза была в лёгком обмороке. С тех пор она в открытые конфликты с ним не вступала. Но вечерами, в кругу соседок, поносила некоторых мужчин, от которых убегают жёны и которые живут, «как ширинка без пуговиц».

Кроме кобылы Альфа и кота Дарданела в доме жила ещё курица Шманя. Так прозвали её Харитонычи. Курица была собственностью бессловесной старухи из флигеля. Старуха считалась богатой: она ежемесячно получала по три перевода от своих детей, которые жили в других городах, к ней не приезжали и к себе не звали. На умывальнике старуха держала три зубные щётки в стакане. Каждый день мыла стакан и меняла воду. Потом надевала на курицу поводок и выводила её погулять. Курица чувствовала себя собакой и усвоила собачьи привычки: отмечалась под каждым деревом.

Роза ненавидела Шманю как неиспользованный бульон для Аркаши и распускала слухи, что курица бешенная.

Над Розиным полуподвалом, в бельэтаже, жили дворовые аристократы, семья Невинных: папа, мама и сын. Если исходить из определения «шапка волос», то у папы их была только тюбетейка. По вечерам он тайком принимал частную клиентуру, сверлил зубы портативной бормашиной, которую можно было легко спрятать, но нелегко заглушить.

Она прыгала у него в руках и гремела, как отбойный молоток. Когда он ставил больного к стенке, упирался ему коленом в живот и включал двигатель – голова страдальца начинала дергаться в такт машине и выбивала барабанную дробь о стену. У этого агрегата было одно достоинство: клиенты от грохота и сотрясения теряли сознание, и можно было работать без наркоза.

У папы Невинных была болезнь, которую зарабатывают обычно на сидячей работе. У стоматологов работа в общем-то «стоячая», но болезнь об этом, очевидно, не знала. Папа мучился, доставал какие-то импортные свечи, пробовал их, разочаровывался и добывал новые. В доме накопилось такое количество свечей, разных форм и расцветок, что сын Леня однажды украсил ими новогоднюю ёлку.

Папина болезнь, конечно, была покрыта непроницаемой тайной, о которой, конечно, знал весь двор.

Мама Невинных, бывшая эстрадная чтица «на договоре», была патологически худой и модной: по пять раз в день меняла платья, которые, казалось, надевала прямо на скелет.

Жизнь свою, отнятую у эстрады, она посвятила сыну, пятнадцатилетнему балбесу с ярко выраженной уголовной внешностью. Мама пыталась научить своё дитя аристократическим манерам и оградить его от влияния улицы. Улица же мечтала оградить себя от него, но безуспешно. Юный Невинных бил из рогаток фонари, кусал в подворотнях девчонок и находился в постоянном состоянии войны со всеми Харитонычами. Кроме того, он не выговаривал буквы «с» и «з», произнося вместо них «т».

– Эту семейку делали в мясном магазине, – говорила Роза о своих верхних соседях. – На сто килограммов мужниного мяса накинули тридцать килограммов костей жены.

Скандалы с аристократами вспыхивали, когда мама Невинных вытряхивала в окно салфетку, держа её двумя пальцами за кончик.

– Я живу в могилу! – кричала Роза стоматологу. – А она свои микробы трусит мне в бульон!

– Пожалуйста, не вмешивайте меня в кухонные дела. Я всё-таки мужчина, – пытался тот сохранить нейтралитет.

– Как вам нравится этот мужчина! – кричала Роза на весь двор и добивала стоматолога запрещённым приемом. – Знаете, кто вы такой? Вы – подсвечник!

Но главным врагом Розы была Муська, свободная женщина свободных нравов. Когда она шла через двор, виляя задом, как машина на льду, брюнет Нарзан издавал сладостный звук «М-пс!» и приседал, как бы готовясь к прыжку. Но тут же щупал свои галифе, вздыхал и выпрямлялся: желание сохранить галифе убивало в нём все другие желания.

Муська часто возвращалась с работы не одна, а с каким-нибудь провожатым, который обычно задерживался у неё до утра. Окна Муськи находились напротив Розиных окон. Полночи Роза проводила, стоя у себя на подоконнике, а по утрам митинговала во дворе:

– Это ж надо иметь железное здоровье!.. Ничего!.. Я этому положу концы!

Иногда Розе удавалось сообщать женам Муськиных кавалеров местопребывание их мужей. Тогда по ночам весь дом наслаждался бесплатными представлениями: с криками, пощёчинами и истериками. Даже Аркаша просил Розу раскрыть пошире окно.

– Я ищу своё счастье, – рыдала Муська. – Чего вы всовываетесь!

– Когда ты ищешь – гаси свет! – изрекала Роза. – Аркашу это травмирует перед смертью.

– Я хочу найти мужа. Хотя бы такого дохленького, как у вас.

– Молчи, потерянная! – гремела Роза, и Муська стихала, уползала к себе в комнату и там зализывала сердечные раны.

Как я уже говорил, Роза была душою этого двора, главным и непременным участником всех событий.

Но однажды она ушла на базар и не вернулась. Скорая помощь подобрала её без сознания на улице, вместе с двумя полными кошёлками. Троё суток она пролежала в больнице. И показалось, что маленький, тесный дворик, до краёв заполненный Розиным голосом, вдруг сразу затих и опустел. Можно было с утра до вечера вытряхивать салфетки, чистить лошадь под самыми окнами, спокойно гоняться с топором за собственной женой – никто не мешал, не комментировал, не скандалил. Не приходя в сознание, Роза скончалась от инфаркта. Хоронили её всем двором, с почётом, как полководца.

По настоянию профессора, в последний путь Розу везла Альфа, которую впрягли в старую подводу-биндюгу. Моряк покрасил подводу в чёрный цвет. Роза возлежала на ней в красном нарядном гробу, впервые активно не участвуя в таком важном событии. На груди у неё желтел букет мимозы, бесплатно положенный Нарзаном. Рядом водрузили кресло-качалку с Аркашей. Подвода дергалась, и Аркаша горестно раскачивался над гробом, как старый служка, читающий молитву.

Сбоку, у гроба, гордо вышагивал Лёнька-уголовник, держа поводья.

За подводой шли супруги Невинных и несли венок из металлических цветов с надписью: «Незабвенной нижней соседке от любящих соседей сверху». Их венок был единственный, они этим очень гордились и не позволяли никому его трогать.

Сзади двигалась башнеподобная жена Харитона и, как ребёнка, вела за руку поникшего супруга. С другой стороны дворника поддерживал профессор. За ними маршировали все девять Харитонычей, выстроившись друг за другом по порядку номеров. Следом шла Муська, изо всех сил сдерживая в рамках приличий свой разудалый зад. Замыкали процессию моряк и старуха с курицей. Курица, чувствуя серьёзность происходящего, не хулиганила, а шла рядом с хозяйкой, как послушная собака после приказа «к ноге»!

Прощались молча. Потом Муська произнесла:

– Она мене была как родная мама.

И Харитон зарыдал, уткнувшись в необъятность своей супруги. Та успокаивала его, баюкая у себя на груди. Муж и жена Невинных горестно вздыхали, все ещё не решаясь выпустить из рук свой венок. А на подводе, как на постаменте, памятником невысказанному горю, в кресле-качалке шёпотом плакал Аркаша.

Прошло несколько дней. Тишина во дворе стала привычной. И вдруг – сенсация: Аркаша начал оживать! Сперва он вставал с кресла и шагал по комнате, потом сидел на скамеечке во дворе. А после – уже сам ходил за молоком и даже стоял в очереди за бананами. Двор загудел. Все горячо обсуждали воскрешение из мёртвых, сокрушались, что Роза не дожила до такой радости. Но это было не всё. Не успели переварить это событие, как взрывной волной ударило следующее сообщение: Муську засекли, когда она на рассвете выныривала из Аркашиного полуподвала. Это было уже слишком.

Потрясённый двор угрожающе затих перед бурей. Страсти накалялись и дымились.

Первым сорвался Харитон. Он напился, не дожидаясь субботы, схватил топор и с криком «Ну, Муська!» стал гоняться за своей женой. Когда профессор, отобрав топор и напоив его чаем, спросил: «Зачем жену гоняешь, Харитон?», тот горестно ответил:

– Все они такие.

И впервые профессор не осудил его, а задумался.

– Тука она, вот кто! – заявил молодой Невинных.

– Фи, Ленечка, что за выражение! – брезгливо сморщилась мама-аристократка.

– Что такое тука? – спросил папа.

– Тука – это жена кобеля, – интеллигентно объяснила мама.

После первого шока, вызванного неожиданным сближением Муськи и Аркаши, все обитатели дома, не сговариваясь, объявили им войну.

Харитонычи теперь играли в футбол только возле Муськиного окна, используя его как ворота без вратаря.

Харитон, убирая двор, сметал весь мусор в окно полуподвала. Через несколько дней окно Аркашиной комнаты уже не открывалось, оно было замуровано, вернее замусоровано, до форточки.

– Они все сказились! – жаловалась Муська участковому. – Чего они всовываются? Мы хотим создать молодую семью.

Участковый призывал всех сохранять спокойствие, но его призыву не внимали.

– Путкай убираюта по-хорошему, пока не потно! – потребовал Лёнька от имени общественности.

Но будущие молодожёны не убирались. Тогда решил действовать моряк. Когда Муська гостила у Аркаши, он зашёл к ним, снял тельняшку и долго читал себя вслух. После этого Муська и Аркаша больше не сопротивлялись. Они попросили профессора дать им Альфу, чтобы переселиться к Муськиной маме.

– Лошадь – благородное животное, – недвусмысленно ответил им учёный.

Рано утром, надеясь, что все ещё будут спать, они выносили узлы, чемоданы и грузили их в нанятую полуторку. Но весь двор, конечно, был на ногах. Их провожали угрюмым молчанием взрослые, пронзительным свистом – Харитонычи, улюлюканьем – Лёнька, и злобно лаяла им вслед курица Шманя. А может, мне это просто показалось…

…Юные математики все ещё пыхтят над задачей. Подсаживаюсь, пытаюсь помочь.

– А ответ какой?

– В том-то и беда… Нет ответа, – грустно сообщает мне Чубчик.

Мимо, шаркая ногами, проходит человек, нагруженный покупками, очевидно, с базара. Увидел меня, остановился.

– Здравствуйте. Не узнаёте?

Аркаша! Только обесцвеченный: белая голова, белые брови, белые усики – негатив своей молодости.

Он сел рядом и быстро-быстро, очевидно, боясь, что я встану и уйду, стал рассказывать об отдельной квартире, о приличной пенсии, о том, что ему очень, очень хорошо… Потом вдруг, не делая паузы:

– Роза была святой женщиной, я к ней до сих пор хожу на кладбище. Она обо мне заботилась и вообще. Но… – он протянул ко мне руки, как бы умоляя понять его. – Может, я умирал, потому что мне с ней было скучно жить, как-то бесцветно… А Мусенька меня заставила подняться, мне захотелось выздороветь, понимаете?!..

– Вы встречаете своих бывших соседей?

– Да. Им всем дали квартиры в этом доме. Они с нами до сих пор не разговаривают, даже на субботники не приглашают… – Он спохватился, вскочил: – Мне пора – Мусенька там одна. Она не выходит, у неё тромбофлебит.

Он ухватил две кошёлки, полные цыплят, кабачков, фруктов, и потащил их к лифту.

– Хорошо, когда в задаче есть ответ, правда? – мечтательно произнес Чубчик.

– Конечно, хорошо, – согласился с ним я.