Читать книгу Николай II. Святой или кровавый? - Александр Колпакиди - Страница 4

Николай II имел очень длинный и практически невоспроизводимый титул: «Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новгорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкесских и Горских князей и иных Наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голштинский, Сторманский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая и прочая и прочая». Многие из вышеперечисленных земель были больше среднего европейского государства.

Носитель этого титула имел неограниченную личную власть в Российской империи. То есть мог по своему желанию издавать и отменять любые законы и правила, назначать и смещать любых чиновников, генералов и министров. В 1897 году на вопрос всероссийской переписи о роде занятий он ответил: «Хозяин земли русской».

Насколько хозяин соответствовал хозяйству? Каким он был? Не станем гадать, обратимся к воспоминаниям современников.

Очень интересную характеристику Николая оставил его родственник, великий князь Александр Михайлович Романов. К «кузену Ники» он относился с определенной симпатией, по крайней мере не был склонен ни лакировать, ни демонизировать своего венценосного родича.

«Будущий император Николай II рос в напряженной атмосфере вечных разговоров о заговорах и неудавшихся покушениях на жизнь его деда императора Александра II. Пятнадцати лет он присутствовал при его мученической кончине, что оставило неизгладимый след в его душе.

Николай II был мальчиком общительным и веселым. Детство его протекало в скромном Гатчинском дворце в семейной обстановке, среди природы, которую он очень любил. Его воспитатели были сухой, замкнутый генерал, швейцарец-гувернер и молодой англичанин, более всего любивший жизнь на лоне природы…

В семейной обстановке он помогал отцу строить дома из снега, рубить лес и сажать деревья, так как доктора предписали Александру III побольше движения. Разговоры велись или на тему о проказах его младшего брата Михаила, или же о моих успехах в ухаживании за его сестрой Ксенией. Все темы о политике были исключены. Поэтому не было случая увеличить запас знаний. В царской семье существовало молчаливое соглашение насчет того, что царственные заботы царя не должны были нарушать мирного течения его домашнего быта. Самодержец нуждался в покое»²².

До Александра III круг общения русских царей был очень широк. Балы, обеды, приемы, военные маневры, да и сама жизнь в центре столицы поневоле учила царских детей общению с самыми разными людьми. Перебравшись после убийства отца в охраняемую Гатчину, Александр III резко сузил круг своего общения. И если на царе это не так сказывалось, то дети росли в некоем «заколдованном» мире.

Николай получил домашнее и вроде бы серьезное образование. Сперва – расширенный гимназический курс, потом – специальный, сочетавший курсы государственного и экономического отделений юридического факультета университета и Академии Генерального штаба. Лекции читали лучшие специалисты в своей области. Но теория без примеров мертва, да и наследник, по-видимому, был просто малоспособен. По крайней мере, о его средних способностях говорили многие, а об уме и таланте… биографы, право, очень старались – но почти без результатов. А кроме того, преподаватели не имели права спрашивать своего ученика, что он понял и понял ли вообще.

«Накануне окончания образования, перед выходом в Лейб-Гусарский полк, будущий император Николай II мог ввести в заблуждение любого оксфордского профессора, который принял бы его, по знанию английского языка, за настоящего англичанина, точно так же знал Николай Александрович французский и немецкий языки.

Остальные его познания сводились к разрозненным сведениям по разным отраслям, но без всякой возможности их применять в практической жизни. Воспитатель генерал внушил, что чудодейственная сила таинства миропомазания во время Св. Коронования способна была даровать будущему российскому самодержцу все необходимые познания»²³.

Это суждение подтверждается и из иных источников.

«Александра Викторовна Богданович, жена генерала от инфантерии, старосты Исаакиевского собора и хозяина одного из наиболее престижных и влиятельных салонов высшей петербургской знати Е. В. Богдановича, писала в дневнике 6 ноября 1889 года: наследник „развивается физически, но не умственно“. И даже отец Николая император Александр III отметил в 1892 году, когда наследнику было уже 24 года: „Он совсем мальчик, у него совсем детские суждения“»²⁴.

По настоянию отца Николай участвовал в заседаниях Государственного совета – «почетной богадельне» для отставных чиновников. Вместе с отцом путешествовал по России и предпринял даже путешествие по миру. Как русские цари перемещались по своей стране, мы расскажем несколько позже, что же касается зарубежных визитов, то он сам жаловался, что надоело осматривать пагоды. Единственное, что ему нравилось, – это служба в армии. Правда, служба в гвардейских полках сильно отличалась от армейской, особенно для принца – но все же…

Александр Михайлович пишет:

«В Николае II рано начала развиваться большая любовь к военной службе. Эта служба, как нельзя лучше, отвечала складу его характера. Он был командиром эскадрона Лейб-Гусарского полка. Два года прослужил он офицером в Гвардейской Конно-артиллерийской бригаде. Ко всем своим обязанностям относился серьезно и добросовестно. Смерть отца застала его командиром батальона Л.-Гв. Преображенского полка в чине полковника, и всю свою жизнь он остался в этом сравнительно скромном чине. Это напоминало ему его беззаботную молодость, и он никогда не выражал желания произвести себя в чин генерала. Он считал недопустимым пользоваться прерогативами своей власти для повышения себя в чинах.

Его скромность создала ему большую популярность в среде офицеров-однополчан. Он любил принимать участие в их вечерах, но разговоры офицерских собраний не могли расширить его умственного кругозора. Общество здоровых, молодых людей, постоянной темой разговоров которых были лошади, балерины и примадонны французского театра, могло быть очень приятно для полковника Романова, но будущий российский монарх в этой атмосфере мог приобрести весьма мало полезного».

Веселая жизнь гвардейского офицера пришлась наследнику по душе. Вот выдержки из дневника. «12 января 1890. Встал в 10½; я уверен, что у меня сделалась своего рода болезнь – спячка, т. к. никакими средствами добудиться меня не могут. <…> Катались на катке без Воронцовых. После закуски поехали в Александринский театр. <…> Отправились на ужин к Пете. Порядочно нализались и повеселились»²⁵. Или: «31 июля 1890. Вчера выпили 125 бутылок шампанского. Был дежурным по дивизии»²⁶.

«Балы, лакеи, юнкера»… Ну, и красавицы тоже – как же без них! Была в Петербурге такая балерина – Матильда Кшесинская, «коллекционировавшая» Романовых. Издатель А. С. Суворин писал в своем дневнике: «Наследник посещает Кшесинскую и е…т ее. Она живет у родителей, которые устраняются и притворяются, что ничего не знают. Он ездит к ним, даже не нанимает ей квартиры и ругает родителя, который держит его ребенком, хотя ему 25 лет. Очень неразговорчив, вообще сер, пьет коньяк и сидит у Кшесинских по 5–6 часов, так что очень скучает и жалуется на скуку»²⁷.

Все это для молодого гусарского офицера вполне естественно и заклеймению позором не подлежит. «Блажен, кто смолоду был молод». Один только нюанс: молодой повеса – сын императора, будущий хозяин огромной страны. Чем он занимался еще, кроме шампанского, балерин и присутствия на заседаниях Госсовета? Сведений нет никаких. Но, коль скоро мог позволить себе по 5–6 часов просиживать в доме любовницы, государственными делами наследник обременен не был…

Высокопоставленный чиновник того времени Владимир Гурко позднее воспроизвел в воспоминаниях слова управлявшего Морским министерством Н. М. Чихачева: «Наследник – совершенный ребенок, не имеющий ни опыта, ни знаний, ни даже склонности к изучению широких государственных вопросов. Наклонности его продолжают быть определенно детскими… Военная строевая служба – вот пока единственно, что его интересует»²⁸.

Конечно, Александр, могучий богатырь, мог надеяться дожить до глубокой старости, и Николай, пробыв в наследниках лет до пятидесяти, постепенно, может быть, и освоил бы науку управления государством – но ведь всякое бывает!

И «всякое» случилось. Александр III умер в 1894 году, не дожив и до пятидесяти лет. На трон вступил Николай, которого отец до последнего времени держал за «ребенка».

И опять слово Александру Михайловичу:

«Каждый в толпе присутствовавших при кончине Александра III родственников, врачей, придворных и прислуги, собравшихся вокруг его бездыханного тела, сознавал, что наша страна потеряла в лице государя ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть. Никто не понимал этого лучше самого Никки. В эту минуту в первый и в последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах. Он взял меня под руку и повел вниз в свою комнату. Мы обнялись и плакали вместе. Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что он сделался императором, и это страшное бремя власти давило его.

– Сандро, что я буду делать! – патетически воскликнул он. – Что будет теперь с Россиeй? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами…

Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай II мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой»²⁹.

Как видим, Николай сам понимал, что не готов править. 31 декабря 1894 года он записал в своем дневнике: «Я без страха смотрю на наступающий год – потому что для меня худшее случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь!».

Каким человеком был Николай? По отзывам большинства современников – прекрасно воспитанным, безукоризненно вежливым, приветливым со всеми, никогда не выходил из себя, не повышал голоса, прекрасно одевался и танцевал. Баронесса Буксгевден писала о нем: «простой в обращении, без всякой аффектации, Он имел врожденное достоинство, которое никогда не позволяло забывать, кто он. Вместе с тем Николай II имел слегка сентиментальное, очень совестливое и иногда очень простодушное мировоззрение старинного русского дворянина… Он мистически относился к своему долгу, но и был снисходителен к человеческим слабостям и обладал врожденной симпатией к простым людям – в особенности к крестьянам»³⁰.

Однако этот очаровательный человек в огромном количестве наживал себе врагов. Почему бы это? Сейчас поймем.

«Сам государь представлял собою своеобразный тип, – вспоминал последний пресвитер русской армии и флота, протоиерей Георгий Шавельский. – Его характер был соткан из противоположностей. Рядом с каждым положительным качеством у него как-то уживалось и совершенно обратное – отрицательное. Так, он был мягкий, добрый и незлобивый, но все знали, что он никогда не забывает нанесенной ему обиды. Он быстро привязывался к людям, но так же быстро и отворачивался от них. В одних случаях он проявлял трогательную доверчивость и откровенность, в других – удивлял своею скрытностью, подозрительностью и осторожностью. Он безгранично любил Родину, умер бы за нее, если бы увидел в этом необходимость, и в то же время как будто уж слишком дорожил он своим покоем, своими привычками, своим здоровьем и для охранения всего этого, может быть, не замечая того, жертвовал интересами государства…

Государь чрезвычайно легко поддавался влияниям и фактически всегда находился то под тем, то под другим влиянием, которому иногда отдавался почти безотчетно, под первым впечатлением. Каждый министр после своего назначения переживал „медовый месяц“ близости к государю и неограниченного влияния на него, и тогда он бывал всесилен. Но проходило некоторое время, обаяние этого министра терялось, влияние на государя переходило в руки другого, нового счастливца, и опять же на непродолжительное время…»³¹

А наклонности императора отражались в его дневнике. Он регулярно записывал: какая была погода, как катался, развлекался, гулял и сколько и кого сегодня убил. Например, в 1904 году Николай II совершил 575 убийств: 3 лосей, 9 глухарей, 28 тетеревов, 2 рябчиков, 2 вальдшнепов, 46 куропаток, 326 фазанов, 2 кроликов, 117 зайцев-беляков, 15 зайцев-русаков, 24 ворон и одной совы. В разгар войны с Японией он пишет: «8 мая 1905 года. …Принял морской доклад. Гулял с Дмитрием в последний раз. Убил кошку. После чая принял князя Хилкова, который только что вернулся из поездки на Дальний Восток». Или в разгар революции: «10 сентября 1905 года. <…> В 2 часа отправился на „Разведчике“ на охоту к восточным островам. Загоны были в красивых местах. Летало много тетеревей. Убил дятла. В 7 часов была всенощная».

Наклонности Николая II передались и его наследнику – цесаревичу Алексею. Как писал Георгий Светлани: «Кто-то подарил Алексею игрушечное ружье. Наследник подходил к любому, прицеливался и говорил:

– Пах!..

И если кто не падал, он закатывал страшную истерику»³².

Видный сановник, товарищ министра внутренних дел Владимир Гурко уже в эмиграции дал развернутый портрет самодержца:

«Николай II принуждал себя заниматься государственными делами, но по существу они его не захватывали. Пафос власти ему был чужд. Доклады министров были для него тяжкой обузой. Стремление к творчеству у него отсутствовало…

Министры знали, насколько их доклады утомляли государя, и старались по возможности их сократить, а некоторые стремились даже вносить в них забавные случаи и анекдоты… Впрочем, краткости доклада министров весьма содействовала способность царя на лету с двух слов понять, в чем дело, и ему нередко случалось перебивать докладчика кратким досказом того, что последний хотел ему разъяснить.

Да, в отдельных вопросах Николай II разбирался быстро и правильно, но взаимная связь между различными отраслями управления, между отдельными принимаемыми им решениями от него ускользала.

Вообще синтез по природе был ему недоступен… Отдельные мелкие черты и факты он усваивал быстро и верно, но широкие образы и общая картина оставались как бы вне поля его зрения…

Обладал Николай II исключительной памятью. Благодаря этой памяти его осведомленность в разнообразных вопросах была изумительная. Но пользы из своей осведомленности он не извлекал. Накапливаемые из года в год разнообразнейшие сведения… совершенно не претворялись в знание, ибо координировать и сделать из них какие-либо конкретные выводы Николай II был не в состоянии…

Общепризнанная черта характера Николая II – его слабоволие было своеобразное и одностороннее.

Слабоволие это состояло в том, что он не умел властно настоять на исполнении другими лицами выраженных им желаний, иначе говоря, не обладал даром повелевать. Этим, между прочим, в большинстве случаев и обусловливалась смена им министров. Неспособный заставить своих сотрудников безоговорочно осуществлять высказываемые им мысли, он с этими сотрудниками расставался, надеясь в их преемниках встретить более послушных исполнителей своих предположений.

Однако если Николай II не умел внушить свою волю сотрудникам, то и сотрудники его не были в состоянии переубедить в чем-либо царя и навязать ему свой образ мыслей»³³.

Кстати, менял он министров тоже особым образом – и почти каждый из смененных делался врагом царя, даже не за отставку, а за то, как именно она была проведена. Действительный тайный советник, бывший член Государственного совета А. Ф. Кони, хорошо знавший жизнь государственной верхушки, писал о «жестоких испытаниях законному самолюбию и чувству собственного достоинства, наносимых им своим сотрудникам на почве самомнения или даже зависти…»³⁴.

И не только писал, но и примеры приводил:

«Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по отношению к явным и тайным врагам, „обожаемый монарх“ не нашел возможным быть на похоронах убитого, но зато нашел возможным прекратить дело о попустителях убийцам и сказал, предлагая премьерство Коковцову: „Надеюсь, что вы меня не будете заслонять, как Столыпин?“.

Такими примерами полно его царствование. Восьмидесятилетний Ванновский, взявший на свои трудовые плечи тяжкое дело народного просвещения в смутные годы, после ласкового и любезно встреченного доклада о преобразовании средней школы получил записку о своем увольнении. Обер-прокурор синода Самарин, приехав на другой день после благосклонно принятого доклада в совете министров, прочел записку царя к Горемыкину, в которой стояло: „Я вчера забыл сказать Самарину, что он уволен. Потрудитесь ему сказать это“. <…> Вечером того же дня, когда утром Кауфман-Туркестанский был удостоен лобзаний и приглашения к завтраку за то, что он рассказал об опасностях, грозящих России и династии, он получил увольнение от звания, дававшего ему возможность личных свиданий с государем…»³⁵.

За эту особенность характера – за то, что не любил говорить неприятные для собеседника вещи прямо, а действовал все какими-то обходными путями, он и получил репутацию человека коварного и двуличного, «византийца». «Безвольный, малодушный царь», – писала все та же Богданович. «Хитрый, двуличный, трусливый государь», – это уже председатель второй Государственной думы кадет Головин. Может быть, и несправедливо заявлено – но таково было общее впечатление, и кто скажет, что незаслуженное? Если бы у вас был такой начальник – как бы вы к нему относились?

«Мягкохарактерный и потому бессильный заставить людей преклоняться перед высказанным им мнением, – пишет далее Владимир Гурко, – он, однако, отнюдь не был безвольным, а, наоборот, отличался упорным стремлением к осуществлению зародившихся у него намерений…

Насколько Николай II в конечном результате следовал лишь по путям собственных намерений, можно судить по тому, что за все свое царствование он лишь раз принял важное решение вопреки внутреннему желанию, под давлением одного из своих министров, а именно 17 октября 1905 года, при установлении народного представительства»³⁶.

Президент Франции с 1899‑го по 1906 год Эмиль Лубе так же оценивал его характер: «Обычно видят в императоре Николае II человека доброго, великодушного, но немного слабого, беззащитного против влияний и давлений. Это глубокая ошибка. Он предан своим идеям, он защищает их с терпением и упорством, он имеет задолго продуманные планы, осуществления которых медленно достигает. Под видом робости, немного женственной, царь имеет сильную душу и мужественное сердце. Непоколебимое и верное. Он знает, куда идет и чего хочет»³⁷.

А вот жена императора Александра Федоровна была иного мнения. Она писала мужу: «Как легко ты можешь поколебаться и менять решения, и чего стоит заставить тебя держаться своего мнения… Как бы я желала влить свою волю в твои жилы… Я страдаю за тебя, как за нежного, мягкосердечного ребенка, которому нужно руководство»³⁸.

В чем же проявлялась сильная воля царя? По сути, в одном: в отстаивании принципов самодержавной власти. Обратимся снова к воспоминаниям Владимира Гурко.

«…От воли государя зависело самовластно и единолично отменить закон и издать новый, но поступить вопреки действующему закону он права не имел. Между тем Николай II до самого конца своего царствования этого положения не признавал и неоднократно, по ничтожным поводам и притом в вопросах весьма второстепенных, нарушал установленные законы и правила, совершенно игнорируя настоятельные возражения своих докладчиков.

Видя в себе прежде всего помазанника Божьего, он почитал всякое свое решение законным и по существу правильным. „Такова моя воля“, – была фраза, неоднократно слетавшая с его уст и долженствовавшая, по его представлению, прекратить всякие возражения против высказанного им предположения.

Regis voluntas suprema lex esto³⁹ – вот та формула, которой он был проникнут насквозь. Это было не убеждение, это была религия.

Своеобразное представление о природе и пределах власти русского царя было внушено Николаю II еще в начале века двумя лицами, известными – первый своей ограниченностью, а второй – раболепной подлостью, а именно: министром внутренних дел Д. С. Сипягиным и проникшим к тому времени ко двору кн. В. П. Мещерским. В дневнике статс-секретаря А. А. Половцова, под 12 апреля 1902 года, значится, что именно эти лица убедили государя, что „люди вообще не имеют влияния на ход человеческих событий, а что всем управляет Бог, помазанником коего является царь, который поэтому не должен ни с кем сговариваться, а следовать исключительно Божественному внушению. Если царские веления современникам не нравятся, то это не имеет значения. Результат действий, касающихся народной жизни, обнаруживается лишь в отдаленном будущем, и лишь тогда получают сами эти действия правильную оценку. Согласно сему, – добавляет хорошо осведомленный, благодаря своим обширным связям, Половцов, – государь никого больше не слушается и ни с кем не советуется“. (Едва ли тридцатилетнему царю можно было внушить что-то, не согласующееся с его убеждениями. Они могли разве что придать этим убеждениям словесную форму. – Авт.) <…> Не на основании какой-либо системы, или вперед начертанного плана и не в путях преследования твердо определенных целей стремился он править великой империей, а как Бог ему в каждом отдельном случае „на душу положит“»⁴⁰.

Подобные настроения всячески поддерживала и супруга. Немка, выросшая в Англии, о России она знала меньше, чем ничего, – то есть европейские сказки.

«Выходя замуж за русского царя, – пишет Владимир Гурко, – она была глубоко убеждена, что власть его, не только фактически, но и в силу действующего в России закона, беспредельна… Поэтому ни государь, ни царица особого значения законам вообще не придавали, так как были искренно убеждены, что законы обязательны лишь для подданных русского царя, но до него самого никакого касательства не имеют…

…Властная природа Александры Федоровны никогда не могла примириться с возможностью ограничения в чем-либо воли ее супруга. К этому вопросу она относилась, можно сказать, с болезненной напряженностью. Отсюда ее постоянные напоминания в письмах Государю: „Ты – самодержец, ты владыка и повелитель, ты – глава Церкви“, „Ты – самодержец – помни это“, „Как они смеют (члены Св. Синода) не исполнять твоих велений?“».

Причем сочетание самовластия и безволия были у царя самые неудачные. «Свою волю» он проявлял большей частью в мелочах. Произвести статского чиновника в военный чин, наградить орденом Св. Владимира с ленточкой Св. Георгия, отменить штраф, наложенный директором Императорских театров на балерину Кшесинскую… Были деяния и покрупнее – например, приказать открыть понравившемуся ему человеку кредит в Государственном банке. Одно из таких деяний – а именно поддержка финансовых планов некоего ротмистра Безобразова по части лесных концессий в Корее – привела к русско-японской войне. Гурко писал:

«Примечательно, что Николай II, неоднократно превышавший свою власть в отдельных частных случаях, ни разу по собственному побуждению не нарушил закона в вопросах общегосударственного значения. В этих вопросах он почти неизменно соглашался со своими докладчиками… Он расходился с министрами не на почве разногласий в понимании порядка управления той или иной отраслью государственного строя, а лишь оттого, если глава какого-нибудь ведомства проявлял чрезмерное доброжелательство к общественности, а особенно если он не хотел и не мог признать царскую власть во всех случаях безграничной.

Степень личной преданности министра государю всегда измерялась именно этим последним обстоятельством.

Вследствие этого в большинстве случаев разномыслие между царем и его министрами сводилось к тому, что министры отстаивали законность, а царь настаивал на своем всесилии. В результате сохраняли расположение государя лишь такие министры, как Н. А. Маклаков или Штюрмер, согласные для сохранения министерских портфелей на нарушение любых законов…

…Нужно отметить одно весьма любопытное явление: несмотря на свои деспотические наклонности и всегдашнее стремление использовать в полной мере казавшуюся ему неограниченной царскую власть, Николай II ни на своих отдельных сотрудников, ни на Россию в целом не производил впечатления сильного человека. Обаяния его властности никто не чувствовал.

Происходило это потому, что в личности Николая II наблюдалось странное и редкое сочетание двух, по существу, совершенно противоположных свойств характера: при своем стремлении к неограниченному личному произволу он совершенно не имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повиноваться. Основным качеством народного вождя – властным авторитетом личности – государь не обладал вовсе. Он и сам это ощущал, ощущала инстинктивно вся страна, а тем более лица, находившиеся в непосредственных сношениях с ним»⁴¹.

В сочетании с ограниченностью, инфантилизмом нового самодержца и его пристрастием к армейской службе это обещало для России незабываемое царствование.

Так оно и случилось.