Читать книгу Самбо Черного Тигра - Александр Козлов - Страница 2

1.

В середине ноября 1997 года две здоровенные сороки на спортплощадке школы-интерната отвоевывали друг у друга блестящий фантик.

Птицы не нападали, а только глухо стрекотали и угрожающе взмахивали крыльями, не отрываясь при этом от земли. Каждая старалась напустить побольше страху на соперницу, выглядеть грозно, демонстрируя решимость в овладении трофейной блестяшкой.

– Вот видишь, – прошептал одиннадцатилетний Расул младшему брату Шамилю (мальчишки поодаль сидели на корточках и наблюдали за битвой сорок), – они не клюют друг друга, а только сражаются за бумажку. Важно, чтобы все было по-честному. Значит, у них тоже есть какие-то правила, понял! – добавил он со знанием дела.

С первого класса Расул не проявлял рвения к учебе. Зато без остатка выкладывался на уроках физкультуры, посещал спортивные кружки и всегда побеждал в школьных мероприятиях по бегу на длинные дистанции. Увлеченно слушал рассказы школьных тренеров о восточных единоборствах, смотрел кинофильмы и восхищался бойцами, в одиночку побеждающими армии противников в рукопашном бою. Этот маленький сгусток большой энергии откровенно досадовал на свое «бесполезное» пребывание в интернате. И только там, за пределами школы, откуда нередко убегал, он по-настоящему ощущал себя свободным, независимым от вынужденных обстоятельств. Однако его всегда находили (Кизляр – город небольшой, здесь все друг друга знают чуть ли не поименно): то с новыми друзьями на детских площадках летом, то спящим на отопительных трубах в подвалах многоэтажных домов зимой – и снова возвращали в школу.

Своих одноклассников Расул Мирзаев был старше – кого на полгода, кого и больше. В шесть лет, почти перед самой школой, его насильно увез к себе родной отец. Почти похитил, воспользовавшись ситуацией, когда тот играл с мальчишками за пределами дома и не успел убежать. Возможно, существовала и иная причина, подтолкнувшая старшего Мирзаева к недостойному поступку: Патимат встретила другого мужчину и с сыновьями проживала в доме нового мужа в Старом Тереке. Она панически боялась бывшего мужа и долго не решалась ехать к нему одна, чтобы вернуть сына.

За время жизни у отца Расул окончательно понял, что не нужен ему: в школу он так и не пошел, а от жестких «воспитательных» мер прятался в пустой собачьей конуре. Там зачастую и ночевал, чтобы не встречаться в доме с грозным родителем; там его и нашла Патимат, которая приехала за сыном вместе с дедушкой Курмагомедом. Бывший зять побаивался тестя, поэтому не рискнул спорить и позволил бывшей жене забрать ребенка. Тогда Расул по-настоящему почувствовал себя нужным матери, но не сразу осознал, почему потом та отдалила его от себя, отправив с братом Шамилем в школу-интернат…

А пернатые соперницы между тем продолжали отвоевывать друг у друга конфетную обертку.

– Видел, как в «Осаде» Стивен Сигал тоже сразу не нападал, а подходил-подходил сначала, бил потихоньку, а потом – ба-бац! – и бандит валяется! – Расул, не поднимаясь, изобразил несколько чередующихся движений руками. – Понял!

– Не понял! – огрызнулся Шамиль (его иногда раздражали восторг и чрезмерная увлеченность брата спортивной борьбой, которой сам особо не интересовался и относился к ней как к обыкновенной драке) и запустил в воюющих сорок обломок кирпича.

Птицы от неожиданности застрекотали еще громче, агрессивнее, вспорхнули и, видимо, от страха позабыв о трофее, разлетелись в разные стороны.

– Зачем ты это сделал? – Расул вскочил, потерянно посмотрел на исчезающих вдали сорок, следом хмуро – на братишку.

– А зачем ты опять хочешь убежать, чтобы драться, да? – тот выпрямился тоже, сжал кулаки; в глазах мальчугана отразились злость и обида.

– Я дерусь, только когда ко мне пристают!

– А вот неправда – ты дерешься, потому что тебе это нравится!

– Не твое дело! – Расул весь напрягся, подумав, что больше никогда не будет посвящать его в свои планы. – Хочешь рассказать Марьяне Магомедовне – давай, иди, я не боюсь!

– Я тебя тоже не боюсь! – визгливо выкрикнул Шамиль. – Мама опять будет плакать, а дядя Мага башку оторвет тебе, вот увидишь! – и, чтобы скрыть слезы, побежал к учебному корпусу.

Расул дернулся, хотел удержать его, но остался на месте, задумался: «Почему он так говорит? Неужели я меньше него люблю маму? Нет, просто злился, потому что не хотел удирать вместе со мной. А я хочу! И не останусь здесь, потому что мне тут совсем не нравится».

От слов братишки, брошенных в сердцах, сделалось неприятно, тоскливо и обидно. Он, Расул, ведь уже не ребенок, а почти мужчина, и хорошо понимал, зачем мать отдала их в интернат – так спасала их от нищеты, помогала получить образование, которого сама была лишена. После развода она выживала, как могла: зарабатывала тем, что привозила рыбу в Кизляр и продавала ее на рынке.

Конечно, в спецшколе имелось и что поесть, и где поспать. Но ничего подростку Мирзаеву не нравилось здесь – ни еда, что он ел, ни постель, в которой спал. Дома, как бы тяжело ни приходилось из-за постоянной нехватки денег, – лучше. Там ощущал себя по-домашнему комфортно, даже простая лепешка, испеченная матерью, казалась вкуснее всех сладостей на свете, а брань и подзатыльники дяди Магомеда – заслуженными, «родными».

Да, Расул все понимал. Но почему никто не хотел понять его? Ведь убегал он не из вредности, а уж тем более не для того, чтобы досадить матери (ее слезы ранят его, как и Шамиля, в самое сердце!). Ведь он никому не хотел делать больно. Может, ради нее он и поступал так – сбегал. Хотел этим продемонстрировать свою самостоятельность; таким образом внутренне сопротивлялся той безысходности, в которой оказался из-за не зависящих от него обстоятельств. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы кто-нибудь поинтересовался его мнением и предложил сделать так, как было нужно ему. Но никто не интересовался, взрослые относились к нему как к ребенку и не считались с его точкой зрения. А он не маленький и прекрасно понимал, где ему хорошо или плохо, кто по-настоящему его любит, а кто просто делает вид.

Ах, мечтал ребенком: если бы он мог превращаться в тигра (по рассказу биологички, зверь пробегает сотню километров за три часа!), то не бродил бы по городу, не спал бы в кустах или подвалах, а понесся бы прямиком домой. Бежал бы без устали до заветной цели, не страшась опасностей, преодолевая препятствия. Но… он не тигр.

Пока еще не тигр!..

2.

Расул с детства усвоил, что в жизни ничего не дается даром. Этому научили непростые обстоятельства, с которыми он столкнулся еще ребенком. Он помнил, что в доме всегда не хватало еды и тайком плакала мать, еле живая от усталости и постоянных трудностей. Ему было бесконечно жаль ее, но в свои шесть лет он не понимал, почему мама отдавала его в интернат, хотя не раз признавался ей, что не хочет оставаться в нем, что убежит и вернется домой. И никто, кричал он однажды ей вслед, когда та уходила из интерната, не сможет его остановить!

Конечно, пешком ему домой не добраться – чересчур далеко, а почувствовать себя взрослым и независимым можно только за школьным забором. Пусть его считали дерзким и невоспитанным, неисправимым драчуном, зато он знал наверняка, что такое свобода и как ее себе добыть! Там, за забором, он ощущал себя иначе: как рыба в воде, как птица в небе, как тарпан в степи. Даже воздух, который он вдыхал полной грудью, казался другим – наполненным ароматом беспредельной свободы.

Однажды (еще прошлой осенью), когда Расул учился в 5-м классе, он убежал из интерната вместе со школьным товарищем. На перекрестке улиц Коркмасова и 40 лет Дагестана, сразу за городским парком, к ним пристали трое незнакомых подростков. Ни с того ни с сего один из них, паренек с искривленным носом (наверное, обожатель потасовок!), ударил одноклассника в плечо, а другой, с виду рыхловатый, но со злыми глазами, стукнул его ногой сзади.

Расул действовал интуитивно – в нем в мгновение ока сработало чувство самосохранения: сейчас, если не он, то побьют его! Ему уже много раз приходилось драться, чтобы защитить себя. Не всегда, правда, удавалось самому избежать крепких тумаков, но и сдачу дать умел с лихвой. Только так можно завоевать авторитет, не позволить себя унизить. А дашь слабину – заклюют, затопчут, и никогда не отмыться от этой грязи. Закон улицы!

Поэтому в такой ситуации думать некогда, нужно действовать. Едва кривоносый сорванец подался вперед, Расул коротким ударом проехался кулаком по лицу. Паренек охнул, качнулся назад и, потеряв равновесие, с глухим стоном рухнул на землю; кровь брызнула у него из носа. Третий мальчишка ринулся выручать своего товарища, но не успел – от толчка в грудь тоже упал на спину. Расул вскочил сверху и надавил локтем на горло так, что мальчишка захрипел…

– Эй, слушай, хорош! – прозвучал сзади надменный юношеский голос, и к дерущимся приблизился четвертый подросток-незнакомец.

Его Расул тоже не знал, но манера парнишки вести себя, его взгляд, исполненный превосходства, и низковатый голос с нотками высокомерия – все свидетельствовало о том, что он главный.

– Крутой, значит. Драться, смотрю, умеешь, да? – спросил он со снисходительной улыбкой.

– Умею, – отозвался Расул.

– А сигареты курить?

– Конечно! – машинально ответил тот, обменявшись растерянным взглядом с одноклассником, на лице которого отразилось удивление.

– Хм, и кизлярку пить?

– Да, – обманул он.

Звонок на урок. Расул отогнал нахлынувшее воспоминание и побежал в учебный корпус. Школьники – некоторые с портфелями или с учебниками и тетрадками – разбегались по классам шумной, крикливой толпой.

В коридоре, возле кабинета русского языка и литературы, толстый мальчуган исподтишка подсек ногой одноклассницу Расула. Хрупкая девочка (то ли украинка, то ли молдаванка) взвизгнула и упала на колени, содрав ладони до крови. В толпе бегущей ребятни она не заметила, кто подставил подножку, заплакала и скрылась за дверью.

Обидчик школьницы, которая хорошо училась, со всеми дружила и ни в коей мере не заслуживала такого обращения, остался, по-видимому, очень доволен собой: лицо его расплылось в счастливой гримасе. Внезапно в глазах озорника вспыхнул неподдельный страх, когда он заметил Расула. Тот все видел и сейчас смотрел на него исподлобья. Ничего хорошего этот взгляд не предвещал. Толстяк побелел, когда тот приблизился к нему, не говоря ни слова, и прижался спиной к стене, готовый расплакаться, как девчонка, оттого что лишен пути к отступлению…

– В чем дело, Мирзаев? – строго поинтересовалась учительница русского языка и литературы Любовь Васильевна. – Почему ты еще не на уроке? – и многозначительно посмотрела сначала на восьмиклассника, затем на пятиклассника, давая понять обоим, что не желает становиться свидетельницей мальчишеских разборок. – Мирзаев, мне повторить вопрос?

– Нет! – широко и весело улыбнулся Расул – так, будто ничего не произошло, а если что и случилось, то доставило ему несказанное удовольствие. – Извините, – и вошел в кабинет, даже не взглянув на трусишку.

После ужина дети возвращались в спальный корпус делать уроки, а потом под присмотром воспитателей выходили во двор интерната на прогулку и спортивные игры.

Среди учащихся Расул увидел младшего брата и хотел поговорить с ним, прежде чем снова покинуть интернат и отправиться на поиски приключений. Но Шамиль демонстративно отвернулся и сделал вид, что увлечен беседой со сверстниками.

– Ну и пусть злится, – насупился Расул, – а я все равно убегу!

3.

– Убежал? Опять! – дядя Магомед в очередной раз пришел в ярость. – Нет, доиграется он у меня, я ему башку оторву! Сколько можно нервы нам делать?..

По характеру Магомед Кадиев, родной дядя Расула, был совсем не злым. Среднего роста, поджарый, с рано посеребрившимися висками, он оставался человеком эмоциональным, вспыльчивым, но одновременно жизнерадостным и незлобивым; быстро остывал, прощал обиды, и в серых глазах снова вспыхивал огонек озорства, с которым тщетно пытался совладать всю жизнь.

Сразу после службы в армии он скитался по побережью Каспийского моря в поисках работы. Позже организовал маленький бизнес по ремонту лодочных двигателей; появились заказчики, начал зарабатывать. А когда приобрел в собственность рыболовный катер – поставил промысел на рельсы. Ловля и продажа рыбы позволили ему не только самому пережить тяжелые 1990-е годы, но и помочь близким родственникам – матери Айше, проживающей в селе «Вперед» Кизлярского района, сестрам Патимат и Патиме, племянникам. Словом, как настоящий «морской волк», много работал, курил, бранился, но при этом слыл в округе добряком – в меру импульсивным, немного грубоватым.

В девяностые годы Магомед проживал с матерью в саманном домике на окраине совхоза. Позже туда перебралась старшая сестра Патимат с двумя малолетними сыновьями-погодками. Магомед в то время устраивал свою семейную жизнь, но продолжал изредка помогать сестре и матери. Несколько лет спустя Патимат вышла замуж во второй раз и переехала с детьми в Старый Терек. Однако и это супружество из-за непростых отношений с новым мужем не принесло молодой женщине ни психологического, ни материального облегчения. Она по-прежнему испытывала глубокую нужду, которая побудила ее несколько лет заниматься продажей рыбы, а детей отвезти в Кизляр и устроить в школу-интернат.

Кадиев не вмешивался в личную жизнь сестры, ни в чем не осуждал – считал, что она вправе сама принимать решения, по обстоятельствам. К племянникам же неизменно относился по-доброму, стремясь возместить недостаток отцовского внимания, но одновременно требовательно, стараясь воспитать в них чувство ответственности. Последнее, видно, так и не удалось привить в полной мере: Расул упрямо игнорировал требования дяди оставаться в интернате, чтобы помочь матери и дождаться, когда он повзрослеет и сможет без чьего-либо вмешательства принимать решения. Такое упорство племянника зачастую просто выводило дядю из себя.

– Хватит ругаться, Мага, помоги мне найти Расула, – негромко сказала Патимат, озираясь по сторонам, будто надеялась увидеть сына. Она с братом и воспитательницей Марьян Гусейновой, стояла у ворот школы-интерната, освещенных мрачноватым шафрановым бликом фонарей.

Уже стемнело, моросил мелкий дождь, насыщая атмосферу пронизывающей сыростью.

– А сколько можно искать, говорить ему, объяснять, что так делать нельзя! – не на шутку разозлился Магомед, топнув ногой о землю. – Все без толку!..

Женщина взглянула на него с укоризной, проговорила, отчеканивая каждое слово:

– Помоги мне найти моего сына.

– Несколько мальчиков видели, как Расул убегал в сторону парка, – вмешалась в разговор Марьян Магомедовна, чтобы разрядить обстановку. – Говорят, он там, где-то на улице Коркмасова, сдружился с какими-то ребятами. Да и сам однажды проговорился, что у него есть друзья в том районе. Может, снова в милицию позвонить? Мы обязаны сообщить, понимаете?

– Не надо, – ответил мужчина, не сводя напряженного взгляда с сестры, – мы поищем его в том районе. Скорее, прячется в каком-нибудь подвале – не месяц ведь май, чтобы по улицам шататься, да и поздновато уже.

Патимат кивнула в знак благодарности и коротко взглянула на спальный корпус; там, в одной из уютных, чистых комнат, готовился ко сну Шамиль…

Вместе с воспитательницей брат и сестра Кадиевы на сером автомобиле отправились искать Расула Мирзаева – сына, племянника, воспитанника.

Темнота окутала Кизляр густой вуалью наступающей ночи. Редкие уличные фонари скупо освещали участки полуразбитых дорог; в потоке их электрического свечения частая изморось казалась плотной искрящейся завесой, ритмично колыхавшейся в порывах усиливающегося ветра. Город, объятый тьмой, как огромный живой организм, замер, всхрапывая воркотней редких автомобилей…

По дороге Марьян Гусейнова рассказывала о своем воспитаннике. Она говорила о том, что, несмотря на отсутствие у Расула интереса к учебе, он все-таки веселый, энергичный и смышленый мальчишка, о том, как легко и непринужденно общался со сверстниками, но болезненно реагировал на несправедливость или чье-то плохое отношение. Подчеркнула, как уважительно общался с воспитателями интерната и безоговорочно готов был выполнить любую просьбу или поручение учителя.

Магомед слушал молча, самодовольно улыбаясь: слова воспитательницы лились, как бальзам на его душу, и сейчас он уже не злился на племянника, а чувствовал себя причастным к воспитанию в нем устойчивых нравственных принципов. При этом часто оборачивался в сторону сестры, но, встречаясь с ее взглядом, понимал, что, в отличие от него, та иначе воспринимала информацию о беглеце.

Патимат тоже слушала, не проронив ни звука. От слов Гусейновой на ее глаза навернулись слезы, но не от того, что она чувствовала себя сейчас несчастной, а от ощущения всепоглощающей, беспредельной опустошенности. Должна ли она испытывать вину за то, что ее сын оказался в интернате, где ему не нравилось и откуда он регулярно убегал, выражая протест? Но какие слова подобрать, чтобы объяснить несмышленышу мотивы, побудившие ее принять такое решение? Как объяснить, что поступила она так исключительно из любви к нему, а не наоборот? Неужели за семь лет, прожитых с ней со дня рождения, и три года из них, утопивших ее жизнь в страданиях за его здоровье, она не заслужила понимания и участия родного сына! Она ведь тоже мечтала о полноценной семье: о том, чтобы дети росли при ней, а рядом находился любящий, заботливый отец и муж. Увы, судьба-злодейка распорядилась по-своему, отнюдь не так, как хотелось Патимат.

Ей вспомнился тот день, когда она вместе со своим отцом, Курмагомедом, приехала к бывшему мужу, чтобы забрать у него шестилетнего Расула. Как болезненно сжалось ее материнское сердце от вида ребенка, прячущегося в собачьей конуре; как не сдержала слез, когда малыш боялся подойти к ней в присутствии отца, и только на ее призывной жест приблизился, и они обнялись. Патимат сразу почувствовала, как отощал сын, похудели его руки, а под грязной майкой отчетливо прощупывались ребра, и с ненавистью посмотрела на мужа:

«Как ты мог! Неужели у тебя совсем не осталось любви к нему? Ведь это же твой ребенок! Он похож на тебя, но обещаю: я не допущу, чтобы он стал таким же бессердечным, бездушным, как ты. Он будет другим, лучше тебя во сто крат!»

«Это мой сын, и я буду воспитывать его, как считаю правильным для мужчины, – негромко, чтобы не услышал тесть, сказал тот ей, когда молодая женщина с Расулом садилась в машину. – И ты мне не сможешь помешать. Я все равно заберу его, вот увидишь».

«Не заберешь, – ответила Патимат с твердостью в голосе, хотя внутри нее все содрогалось от страха перед этим жестоким человеком. – Он будет находиться там, где я смогу защитить его от тебя! Там, откуда ты не сможешь забрать – побоишься пойти против закона. А забирать сына у меня, родной матери, ты, конечно, герой!..»

В поисках Расула они почти два часа ездили от одной жилой многоэтажки к другой. Магомед первым выходил из машины, заглядывал в подъезд дома, и, если дверь в подвал оказывалась запертой, возвращался. Дважды он с сестрой и воспитательницей спускались в подвал, где двери не запирались. Никого там не обнаружив, отправлялись к следующему дому.

Наконец, в многоэтажке за гастрономом Магомед заглянул в открытую дверь подвала и услышал приглушенные детские голоса. Тут же вернулся к машине и негромко позвал сестру. Воспитательница осталась в автомобиле: посчитала правильным не вмешиваться в дела родственников, рассудив, что ее присутствие усугубит ситуацию.

– Пожалуйста, Мага, сдерживай себя, – попросила Патимат брата шепотом, – чтобы Расул не испугался и не убежал от нас – я этого не вынесу.

– Ладно, – буркнул тот. – Но надо что-то решать с ним, – и пропустил ее вперед.

Они бесшумно двинулись по темному коридору в направлении света, пробивавшегося впереди блеклым пятном, и голосов, доносившихся из глубины подвала. Сердце Патимат заколотилось от волнения, живот обожгло, словно раскаленным железом, когда она услышала и узнала среди остальных голосов короткий смешок своего сына.

– Мой мальчик, – еле слышно прошептала она.

«Неужели здесь, в этом страшном, гадком месте, в котором могут жить только бродяги и бездомные собаки, ему лучше, чем там, в интернате? – подумала молодая женщина, остановившись. – О, Аллах, молю тебя: помоги мне вразумить его!»

Магомед взял ее под руку, и они снова зашагали вперед…

Блеклый электрический свет исходил от лампочки, свисавшей с потолка. Вокруг деревянных овощных ящиков, взгроможденных один на другой, сидело несколько ребят. Двое из них курили, трое других подростков держали пластмассовые стаканчики с прозрачной жидкостью на донышке. Шестой – сам Расул! – сжимая в кулаке кусок хлеба, выразительно жестикулировал, демонстрируя приятелям приемы рукопашного боя.

Наверное, он еще долго удерживал бы внимание ребят, но по их взглядам, обращенным поверх него, догадался: сзади кто-то стоит. От замешательства они разом будто окаменели, ошарашенно глядя в полумрак.

Расул тоже обернулся – и тут же вскочил, как наэлектризованный.

– Мама! – сорвалось с его губ.

Патимат не могла унять дрожь от волнения; она прижала руки к груди и с ужасом посмотрела сначала на початую бутылку водки, потом – на наполовину опустошенную пачку сигарет, затем неуверенно, будто страшась увидеть невообразимое, взглянула сыну прямо в глаза.

Этот взгляд! От него по телу подростка пробежали мурашки, а внутри будто все оборвалось, и сам он, безвольный, зашатался у бездонной пропасти, готовой поглотить его. Ему сделалось невыносимо страшно и одновременно стыдно от этого взгляда: в нем противоречивые чувства – упрек, ошеломление, страх и отчаяние – смешались воедино. В этих широко раскрытых глазах стояли слезы, и сейчас он отдал бы все на свете, чтобы ни одна из этих слезинок не скатилась по щеке матери.

Расул стиснул зубы, отрицательно покачал головой и закрыл лицо руками.