Читать книгу Когда наша не попадала - Александр Кулькин - Страница 5

Зато утром всё было торжественно. Вышедший на палубу Спесь Федорович был немногословен и величав. На красном парусе радостно улыбалось солнце золотое, и небесное светило смягчило свой жар, завидев такой почёт. Лучшие одежды надели ватажники и оставили на борту даже ножи. Не к врагам идём, неча железом бряцать. Журчала вода, охотно освобождая дорогу крепкому брусу ладьи, твёрдо держал прави́ло сусанин.

Но незнаком был берег, и хмуро косились на приближающуюся ладью серые скалы, на которых в беспорядке громоздились такие же серые домики. Споткнулся на ровной палубе Кудаглядов и, вознеся десницу свою к усмехающемуся солнцу, гневно вопросил:

– Куда ты завёл нас, сусанин-герой?!

И хор вопросил следом, потрясая различными предметами:

– Куда-а-а?!!

Но хмурился кормчий, молчал и только скептически разглядывал раскинувшийся пейзаж.

– Ты не отмалчивайся! – возмутился Спесь и решительно направился на корму, но потом остановился и вновь повысил голос: – А ты, Рысь, куда смотрел?

– Дык это, – смущенно мял в руке шапку востроглазый Рысь, – туман ночью пал, совсем не по погоде, и дык это…

– Ни слова о Дыке! Опять не попали к другу!! Да что это творится! – в сердцах Спесь Федорович с размаху кинул шапку на палубу и даже хотел было попрыгать на ней. Но природная бережливость все-таки взяла верх и, сердито кряхтя, Кудаглядов нагнулся за дорогой вещью.

Сусанин перестал морщиться и подал голос:

– Греция это, атаман. Та самая Греция, в которой всё есть.

– А нас тут как раз и не хватало, – совсем загрустил атаман, но потом вздохнул и, отряхнув мех на оторочке шапки, вновь водрузил её на голову. – Ну, раз так, пойдём на ихнюю гору, послушаем, о чём речь ведут здешние греки.

– На агору, батько, – осторожно поправил его Геллер.

– А-а-а, всё равно в гору тащиться. Слушай, Лисовин, отруби там от бруска, – Спесь Федорович задумчиво посмотрел на свою ладонь и показал на ней чуть длиннее большого пальца. – Вот столько.

– А не много им будет? – поинтересовался рыжий.

– Нам? Нет. А им… – атаман вновь скептически посмотрел на уже приблизившуюся гавань. – А им хватит того, что мы дадим. Добавки просить никто не будет!

Брошенную на берег веревку охотно схватил какой-то худющий грек в пыльном, драном хитоне. Но не стал наматывать её на торчащий из мостовой камень, а вытянул правую руку ладонью вверх. Народ недоуменно переглянулся, и Михайло спросил:

– А что он ждёт? Вторую веревку?

– Мзду он ждёт, – презрительно сплюнул за борт Спесь Федорович. – Сову там, или хотя бы лепту малую.

– Так он что, лепила? – шепотом, от которого даже волны разгладились, удивился Михайло.

– Он – мздец, и сейчас ему будет… хм, – атаман покосился на Ивашку, смущенно хмыкнул и перепрыгнул на берег.

На берегу разгорелась бурная дискуссия. А так как грек, оказавшийся еще и хромым, веревку не выпустил, то от его бурномахающих возражений ладью тягало вдоль всего причала так, что весла, которыми отталкивались от камней, трещали. Атаман рычал, как лев, причем на всех языках сразу, но вервь отобрать ему не удавалось. А внешне заморыш, который мог бы в одиночку вытащить ладью на обрывистый берег, бойко отвечал на тех же языках и так поддерживал свои комментарии жестами, что у некоторых дружинников началась морская болезнь.

– Спесь! – не выдержав, закричал сусанин. – Да дай ты ему! – и тихонько добавил: – В ухо…

Как ни шептал кормчий, но его услышали, причём все сразу. Грек бросил веревку, упёр руки в бока, набрал воздуха полную грудь, открыл было рот… Встретившись взглядом с сусаниным, поперхнулся, и стал быстро наматывать любезно поданный Спесем конец на причальный камень.

– Силен, силен, – добродушно похлопал его по спине атаман. – Может быть, с нами пойдешь? Чо ты тут горе мыкаешь?

– Никак мне нельзя, – кряхтя, помощник разогнулся.

– Ибо ранен я жестоко в страшной сече при Трое-городе прямо в пятку.

– И зовут тебя Ахиллесом? – влез в разговор любопытный Ивашка.

– Нет, конечно! – грека даже передернуло от такой кощунственной мысли. – Мой отец сам Гефест! Тоже хромоногий.

Волхв замолчал, пытаясь понять, каким образом хромоногий покровитель кузнецов стал отцом портового побирушки, которого подстрелили уже в зрелом возрасте.

– Ага, – согласился многоопытный атаман. – Значит ты – Гефестид. И что скажешь по поводу присоединения к нашей артели?

– Я же сказал, – недовольно проворчал потомок бога.

– Нельзя мне, ибо пенсию по ранению платят только когда я в городе. Да и напутешествовался я уже, надоело.

– Да что же это за пенсия такая, что герой в порту поби… хм-м, подрабатывает?

– Так Ахиллоиды у власти, завидуют, – хмуро ответил Гефестид.

– Кстати, о птичках, – не унимался Спесь Федорович. – Думаю, что ты как муж многомудрый сможешь проводить нас к меняле, чтобы получить потом достойную плату за помощь иноземцам.

– А стоит ли так далеко ходить? – грек сощурился и быстро, воровато огляделся по сторонам.

– Стоит, стоит, – успокоил его атаман, а стоящий рядом Михайло с хрустом потянулся, ненавязчиво показав кулаки, что по размерам если и уступали голове местного жителя, то немного.

Почесав спутанную шапку волос, Гефестид задумчиво посмотрел на Михайлу и, обернувшись, закричал что-то на своем языке.

– А попутчики нам зачем? – удивился Спесь Федорович.

– Так я же потомка Геракла зову, он силен, а места здесь опасные. Для иноземцев! – туманно объяснил абориген, ещё раз посмотрев на кулаки дружинника, и сглотнув слюну.

Подошедшая иллюстрация известной мудрости про силу и ум была тоже грязной и одетой в рваные обноски. В глазах не было ничего, кроме желания подраться, а побитые костяшки на пальцах показывали многолетний опыт в этом деле. Но несколько слов, небрежно брошенных первым обитателем порта, смогли успокоить гиганта. Добродушно толкнув Михайлу в плечо, Гераклид остановился и стал ждать дальнейших инструкций.

– Теперь я готов. Пойдём?

Кудаглядов оглядел своих, пересчитал их для убедительности на пальцах и согласился:

– Пойдём. Давно пора было цивилизацию к вам принести, – и, вновь повернувшись к команде, строго предупредил: – Насильно прогрессорствовать не разрешаю! Только по обоюдному согласию!

Дружная компания в которую входили Михайло, Геллер, волхв и сам Спесь Федорович со товарищи, хором печально вздохнула и, не торопясь, отправилась за проводниками. Идти было недалеко, но Ивашка весь искрутился в ожидании иноземных чудес. Всё-таки первый совсем чужой город. Конечно греки, и греческие, и византийские, были привычны. Но здесь они были у себя дома и выглядели совсем не так. Куда-то пропала их льстивая смиренность, угодливость, тайное презрение ко всем, кто не грек. Местные, когда не спорили между собой, яростно жестикулируя, то обычно лежали в тени, провожая ленивыми взглядами проходящих мимо. Тени для отдыхающих хватало с лихвой. Да и прохожим перепадало – от низких каменных домов, нависавших над узкими улочками. Михайло уже ухитрился ободрать плечи и сейчас только злобно шипел, посматривая на Гераклида, который сновал между шершавыми стенами с опытом, приобретенным долголетней практикой. Вышедшая из подворотни облезлая собака злобно зарычала на ватажников, увернулась от пинка Гефестида и обескуражено смолкла в ответ на вопрос Геллера:

– Шо рычишь? Голодная, что ли?

Тяжелая ладонь безбоязненно потрепала собаку по голове, и под нос ей упал кусок копченого мяса:

– На! Погрызи, а то щеночки твои молока не дождутся. А рычать не надо, люди – они не звери, они все разные.

Гераклид обернулся и, сглотнув слюну, попытался вернуться к подворотне. Взгляд Володимира приковал его к месту, и даже без переводчика грек моментально понял повторенные специально для него слова:

– Люди – они разные бывают…

А атаман, вздохнув, добавил:

– Вот именно! Поменяем деньгу, зайдём в трактир, или как у вас тут едальня называется.

– Батько, – смущенно пробасил Михайло. – А можа, сразу зайдём?

– Прогло-о-от! – восхищенно протянул Спесь Федорович, но всё-таки объяснил: – Ты понимаешь, у них тут свои порядки, людям на слово не верят.

– Как не верят?! – ошеломленный ватажник так резко остановился, что в него врезался Гераклид. Но потрясенный Михайло не обратил на толчок никакого внимания:

– Да что они за дикари такие? Ни, батько, давай возвертаться, съедят же, аборигены этакие.

– Тебя? – скептически поднял бровь Кудаглядов.

Смущаясь, Михайло оглядел себя, на пробу сжал кулак, поднёс его к собственному носу, понюхал и успокоился. Компания, слегка отставшая от Гефестида, догнала того, уже стоящего у невысокого столика. На столешнице громоздились горки потемневшей бронзы и маленькие кучки такого же тёмного серебра. Меняла, лениво крутя тоненькую желтую пластинку в руках, молча слушал яростно машущего руками Гефестида и брезгливо морщился. Ивашка с интересом стал рассматривать первого встреченного им представителя столь необычной профессии. Те деньги, что попадали в княжество, взвешивали при дворе у князя, и практически никто их и не видел. Да и не нужны они были никому, только девчата выпрашивали серебряные монетки у Ерша Ершовича, себе на висюльки. Особенно ценились у них восточные деньги, и то из-за красоты непонятных надписей или узоров. Сейчас же прямо на улице разворачивалось великое финансовое таинство. Высокий, даже очень, для грека, конечно, мужчина с идеально правильным высоким носом без переносицы и связанными в хвост волосами, в пурпурном плаще, склонился над желтоватым прутком, тщательно рассматривая его со всех сторон. Наконец-то он поставил на стол глиняную чашу и небрежно кивнул. Появившийся из темного входа седой мужчина с перебитым носом, одетый только в блекло-синий хитон с неподшитым низом, налил в вазу чистой воды до самых краев и замер за плечом хозяина. Брошенный в вазу пруток выплеснул на подставленное заранее блюдо лишнюю воду. Оценив количество воды, меняла горестно вздохнул, но подвинул к атаману пару кучек серебра. Атаман опять задрал бровь и наклонился над столом. Следующий вздох купца выжал бы слезу сострадания из камня, но еще один небольшой холмик совсем уже затертых монеток добавился к предыдущим. Поколебавшись, меняла добавил еще пару горстей бронзы. Спесь Федорович выпрямился и молча развёл руками. Столик хрустнул. Это подошедший Геллер положил на него руки и очень внимательно посмотрел в глаза грека. Тот презрительно сморщился, но, судя по внезапно вильнувшему в сторону взгляду, всё понял правильно. Собрав в кожаный мешочек все монеты, что лежали на столе, Володимир выпрямился и махнул рукой:

– Надул, конечно, но так лень торговаться. Пойдём, что ли, атаман?

Идти было недалеко, благо, рослый Гераклид, уже махал рукой от какого-то подозрительно низкого проёма.

– К Аиду, что ли, зазывает? – засомневался атаман, но, подойдя ближе, успокоился. Вход казался низким только потому, что ступеньки вели куда-то в подвал. Зайдя в таверну, Ивашка удивился чистоте каменного пола и отсутствию хмельных песен. В стольном граде был только один кабак, и тот был раз и навсегда захвачен приезжими. Местные в него ходить брезговали, а стражников, для порядка, князь отправлял туда в качестве наказания. Правил там могучий Константин, давно уже обжившийся в княжестве византиец. Зашедшему как-то раз волхву Щерому, что водил с собой учеников для изучения нравов, византиец налил братину своего напитка и, усмехнувшись от побагровевшего лица учителя, гордо сказал:

– Это шустовский! На тьме трав настоянный и пять годов в дубовой бочке выдержанный! Только для князя и моих друзей!

Но в кабаке Ивашке не понравилось: лето, гостей много, шум, гам. Непорядок. Все лакают из больших кружек, каждый орёт, кто-то уже спит в миске со специально нарезанной травой. Мягче ему так, что ли? А здесь было всё тихо и благолепно. Чисто одетые греки аккуратно ели сыр, ломали лепешки, отхлебывая из высоких кубков. В уголке что-то бренчал на лире молодой аэд.

Усевшись на лавку, Спесь Федорович кивком позвал хозяина и сурово приказал:

– Чтоб всё было как надо! А что не надо, то ни-ни!!

Удивленный трактирщик повернулся к хромоногому проводнику, но блеск серебра в руке главного заказчика помог обойтись без переводчика. Вскоре стол был заставлен мисками, кувшинами и чашами, а Гефестид стал настойчиво просить холодной воды. Не успели дружинники удивиться, как вода, да ещё со льдинками, была доставлена шустрым мальчишкой. Налив в свою чашу воды, грек долил её до краев из кувшина с вином и, высоко подняв, провозгласил:

– Хайре!

– Чего это вдруг «харе»? – недовольно спросил Михайло, пододвигая к себе блюдо с ещё шипящим мясом, а второй рукой нащупывая чашу с вином. – Только вот сели, и нате вам…

– Он предлагает возрадоваться, – уточнил Геллер, отщипывая веточку от какой-то травы, полностью покрывающей мягкий сыр.

– А-а-а, это хорошо, это по-нашему! – обрадовался богатырь и, бестрепетно взяв горячий кусок поджаристого мяса, закинул его в рот. Челюсти сомкнулись, но тут неожиданно глаза полезли на лоб, а рука, уже обхватившая за бочок симпатичную чашу с темным вином, как-то сразу обмякла и упала на стол.

– Ты чего? Подавился? – встревожился Володимир и потянулся было стукнуть по спине, но Михайло уже проглотил кусок и ошеломленно покрутив головой, громоподобным шепотом поделился своим открытием: – Вкус у мяса, как у козлятины старой.

– А это и есть козлятина, – спокойно ответил атаман, пережевав свой кусок. – Но молодая. И еще, дружина моя верная, вином не упиваться. Крепкое оно у них и горькое.

Осмелевший волхв тихонечко подтащил к себе чашу Володимира и принюхался. Пахло солнцем, смолой и ещё чем-то малознакомым. Обнаружив своё вино у Ивашки, Геллер нахмурился, но потом разрешил. Один глоток. А больше парню и не захотелось, уж больно густым и терпким было чёрно-красное вино. И вкус его был резок до неприятия, даже солнце в нём жгло язык, и будто расплавленная смола липла к горлу. А смутно знакомый запах морской горько-соленой волной ударил в нос, и казалось, что наглые чайки вновь закричали над головой. Вернув запретный плод старшему, Ивашка оторвал кусок сыра и, пережевывая солоноватый комок, вдруг вспомнил свой любимый напиток, взвар.

Осенней порой, когда мелкий дождик льет целыми днями, или студеной зимой, нет ничего лучше, как после дня, занятого делами и заботами, сев у уютно гудящей печки, отхлебнуть глоток горячего питья и раствориться в лете. Щедрое, а не злое, как здесь, солнце согрело травы, летний весёлый дождь дал им силу для роста, озорной ветерок теребил их, не давая заснуть. Всё для того, чтобы, настоявшись с медом, поделились они своей силою с тобой. Второй, уже спокойный, глоток, и на тебя обрушивается нежная ночь, когда в травы входит спокойствие и безмятежность. И звезды тянутся своими лучиками с небес, и вспоминается тебе, как под огромными деревьями, что упираются верхушками прямо в небеса, ты вдруг видишь эти звезды в глазах доверчиво запрокинувшей голову девчонки. И, вдыхая парок над горячим взваром, ты как наяву чувствуешь её дыхание на твоих несмелых губах. И всепрощающе улыбаешься, сделав ещё один глоток, вспомнив, как звенел в лесу колокольчик смеха ускользнувшей за миг до поцелуя подруги. Это взвар, напиток, которым поделились боги. А не горькое вино, которое даже местные разбавляют водой.

Ровный гул голосов, что скользил по краю сознания задумавшегося волхва, вдруг стих, как отрезанный. И в наступившей тишине парень услышал пока ещё удивленный голос атамана:

– А это что за театр?

Ивашка повернулся к светлому пятну входа и прищурился, пытаясь разобраться, что же было странного в фигуре гордо застывшей на пороге.

– Эврика! – воскликнула фигура и сделала шаг вперёд.

– Вот же дожился, бедолага, – грустно вздохнул Михайло. – Из одежи только губка и осталась.

Местные, покосившись на ворвавшегося гения, отвернулись к своим столам, и только хозяин снял фартук и пошёл к прибывшему, что-то бормоча себе под нос.

– Если тело, погруженное в воду… – задрав руку с губкой вверх, продекламировал мужчина. И оторопел, получив дружный ответ:

– Через полчаса не всплыло, значит, оно утонуло!

– Опять? – чуть не плача, отвернулся гений. Но тут подоспел трактирщик и закутал его в фартук:

– Слушай, Орхымэд, я тебя как брата прошу! Разбавляй фалернское, особенно когда ванну принимаешь, да?

– Так что же мне, вообще не мыться? – возмущенно шлёпнул мокрой губкой о пол светоч мысли городского квартала. Но, получив в освободившиеся руки чашу с вином, успокоился и позволил увлечь себя к ближайшему столу. Отхлебнув одним глотком добрую треть, внезапно повернулся к сдвинутым столам, где сидели ватажники, и радостно воскликнул:

– А, вот где варвары сидят, которых бить идут!

Михайло кротко положил большую обглоданную кость на стол и повернулся к атаману:

– Батько, позволь лавку взять с собой.

– Зачем? – удивился Ивашка, повернувшись к Геллеру. Но, дождавшись утвердительного кивка Спеся, на вопрос ответил сам богатырь:

– Так рукой я и прибить могу. А деревяшкой оно послабже будет.

Кинув на стол пару серебрушек, атаман поднялся первым и строго приказал:

– До смерти не бить, а прохожих укладывать в тенечке, чтобы солнечного удара не получили!

На улицу компания вывалилась как раз вовремя. Закутанный в багряный плащ, в мрачно надвинутом почти на самый идеальный нос шерстяном колпаке, никем не узнанный меняла инструктировал небольшую толпу с дубинками в руках. Страшилы в коротких пропыленных плащах, открыв рты, заворожено смотрели на возбужденно шипящих змей, крутящихся вокруг короткого жезла.

– И каждый получит по целой драхме! – закончил инструктаж меняла и повернулся к входу в тракторию, из которого как раз выбирался Михайло, волоча за собой скамью с висящим на ней хозяином.

– Дядька, а почему у этого типа сандалии крылышками машут? Только пыль поднимают без толку, – в очередной раз поразился Ивашка, повернувшись к Володимиру. Но тот, яростно рванул рукав, освобождая руку, и прорычал:

– Попался, Проныра! Сейчас я тебе устрою похищение Велесовой телочки!

Змеи на кадуцее подавились своим шипением и, быстро схватив в зубы свои же хвосты, прикинулись художественной резьбой. Завитые волосы встали дыбом, подняв колпак, и инстинктивным движением Проныра прикрыл жезлом наиболее пострадавшую тогда часть тела. Крылья на сандалиях превратились в вихри, но Геллер успел раньше. Со словами «а вот это тебе Велес просил передать!», он отвесил такую оплеуху, что менялу унесло в противоположную часть улицы, где он и замер, встретившись с тележкой, влекомой худющим ишаком.

– Вай мэ! – горестно схватился за голову, покрытую тюбейкой, пожилой мужчина в когда-то богатом халате. – Из самого Гиндикуша вино вёз, шайтана обошёл, дэвам ни капли не дал, ишака собственным потом поил! Савсэм довёз, Гиви радовать, дэнги получать! И тут…

– Подержи его немного, отец! – закричал Геллер, быстро шагая по серым пыльным плитам мостовой. – У меня для него еще много подарков передать просили!

Змеи, вновь распутавшиеся, жадно лакали разлитое из разбившегося кувшина светло-красное вино, пользуясь случаем. Меняла лежал без движения, а свалившиеся сандалии встревожено порхали над ним, периодически оборачиваясь носами к приближающемуся «дарителю». Потом правый резко кинулся навстречу и стал метаться перед лицом Володимира, а левый спикировал к хозяину и усилил трепыхание крылышек, стараясь привести того в чувство.

– Брысь, мелкота, – проворчал Геллер, отодвигая защитника в сторону. – Ничего особенного я делать не буду, приветы вот только передам, и заберёте своего Проныру. Всё равно он бессмертный.

– Кито безмертный?!! – яростный крик ударил в спину и полетел дальше по улочке, рикошетя от стен. – Кынжал рэзать буду много-много!!

Удивленный Ивашка, устремившийся было за дядькой, обернулся. Хозяин трактории уже выпустил лавку и сейчас пытался вырваться из рук Михайлы. В руке у почтеннейшего негоцианта сверкал огромный кинжал, по размерам напоминающий небольшой меч.

– Пусти мэня, пусти! Он – вор, он у меня самое лучшее украл! Я его зарэжу, да, и все луди скажут – вах, Гыви, маладэц!

Тут, совсем некстати, сверху прозвучал мелодичный голос:

– Зачем резать, дорогой? Или ты всё-таки нашёл барана, о котором так долго мне рассказывал?

Михайло поднял голову и невольно разжал руки, но трактирщик никуда не побежал, а сел прямо на мостовую и заплакал.

– Девонька… – восхищенно прошептал богатырь, заглядывая прямиком в распахнувшийся хитон низко наклонившейся из окна гречанки. Но она не глянула в его сторону, а, отшатнувшись, скрылась в темноте дома. Впрочем, через миг прекрасная воительница, держа в руках тяжёлую даже на вид кочергу, уже стояла около Гиви.

– Гивиат, встань и говори прямо, кто и что у тебя украл?

– Вон тот, – махнул рукой уже вставший хозяин. – Он украл у меня веру в человека! Ахмет-джан вино нам привез, чистое, как твоя улыбка, сладкое, как твои губки. Оно сделано из фруктов, которые отражались в озерах, голубых, как прекрасные глаза моей музы, то есть твоих, Европа. Я ждал Ахмета, я хотел сделать тебе и только тебе прекрасный подарок, а этот… Он оскорбил моих гостей, приведя стражу, и он разбил наш кувшин… Он украл веру, я больше не могу верить всем, я буду рэзать его, как кентавра, и вновь уйду в горы, потому что больше нигдэ нэт мэста гордому джигыту, вах!

– Мы, – свистящим шепотом уточнила Европа. – Мы вместе будем резать этого негодяя и вместе уйдём! И Майя уже не вымолит прощения для своего беспутного сына!

Первым почуял угрозу правый сандалий. Он обогнул руку Геллера и в стремительном пике ударил хозяина в лоб. Тот вяло открыл один глаз, заметил летящую на него фурию и тряхнул кадуцеем. Но обвисшие с жезла змеи только синхронно икнули и даже не пошевелились. Уже грянул клич:

– Стоять, Гермес!

Уже взметнулись к побелевшему от испуга небу чёрная, как глубины Тартара, кочерга, и сверкающий, как молния Зевса, кинжал, но тут дрогнул воздух, и тело Гермеса подернулось рябью, два раза мигнуло и пропало.

– Опять удрал, – горестно константировал сын гор.

– Пускай, – отмахнулась Европа. – Всё равно поймаем. Пойдёмте к нам, Ахмет-джан, и вы, уважаемые варвары, простите, не знаю ваших имён.

– Благодарствую, – низко поклонился Володимир. – Но надо нашим друзьям помочь, а то что-то неладное у них там творится.

Волхв обернулся и успел заметить, как замахивается Михайло. Порыв ветра от широкого, как душа хорошего человека, замаха взъерошил волосы у парня, и горец спокойно заявил:

– Нам там делать нечего.

– Как так нечего? – удивился Геллер. – Атаман велел всех в тенёчек переложить. А это ещё кто?

Тайком проникший в расщелину улицы солнечный лучик ударился о сверкающую медную броню и обиженно рассыпался блёстками. От стены до стены стали закованные в броню воины с низко надвинутыми на лбы шлемами. Лязгнули сомкнутые щиты, и строй ощетинился острыми жалами копий. В первом ряду вои держали копья в руках, просунув их между щитов. Второй ряд положил свою оружейную справу на плечи товарищей, а третий ещё и добавил остроты к первым двум.

– Крепкие хлопцы в первом ряду стоят, – похвалил воинов Геллер, деловито поднимая оглоблю от разваленной тележки, – уже по два бревна на плечах держат.

– Фаланга, – с гордостью сказала Европа и вдруг схватилась за щёки. – Так как же это? В нашем городе фалангу строят! Против кого?!

– Против кого, потом будем разбираться, – мрачно ответил Володимир, примериваясь, – Сначала их с нашей игрой познакомим, городки называется. – А ну, братия, пригнитесь!

Последние слова он выкрикнул на своем языке, и кому надо его поняли. Оглобля просвистела по улочке, и строй рухнул. Получив дрыном по коленям, упал первый ряд, а вслед за ним посыпались и остальные.

– Как в кузне у Машкиного батюшки, – мечтательно проговорил Ивашка, увертываясь от катящегося под уклон и отчаянно матерящегося воина.

Европа махнула кочергой, и воин покатился дальше уже молча.

– Не понимаю, чего на него нашло? Почтенный человек, зеленью торгует, а ругается как кентавр.

За обсуждением моральных качеств местного ополчения несостоявшиеся убийцы Гермеса подоспели к остальным в тот момент, когда атаман при активной помощи остальных уже достал из панциря командира фаланги. Гречанка ахнула, а её супруг задумчиво положил руку на кинжал, точащий из-за пояса.

– Какой позор! Гефестид, как ты мог?!!

– А что я? – раненый в пятку обитатель порта висел в воздухе, а зажатая в крепкой руке Михайлы хламида угрожающе трещала. – Мне сказали.

– Ты привёл хороших людей ко мне! – возмущенно подскочил на месте Гиви. – Ты у них деньгу брал! Ты за стражников вступился, да?!

– За каких стражников? – удивился Гефестид.

– Вон за тех! – махнул рукой в сторону смирно лежащих у ближайшей стенки оборванцев Михайло. Хламида жалобно затрещала, но удержать тело хозяина не смогла, и с воплем «Я их не видел!», бывший проводник улетел к стене. Стена оказалась крепче материи, и после глухого удара грек сполз по ней до гостеприимно распластавшейся мостовой.

– Ведмедь, – огорченно сплюнул Спесь Федорович. – Я же хотел его спросить, куда он нас еще поведёт? На целый же день нанимался.

– Так их же двое было, – виновато ответил Михайло и, поколебавшись, направился к груде тел, сваленных на месте разбившегося кувшина. Вяло шевелящиеся воины единовременно вздрогнули и стали стремительно расползаться. Положение спас остроглазый Ивашка, указавший на выглядывающего из-за угла Гераклида.

– А ну, мил человек, иди-ка до нас, – ласковым голосом позвал того атаман. И, как ни странно, улыбающийся гигант покорно направился к компании, явно не чувствуя за собой вины.

Подойдя ближе, Гераклид смущенно стал извиняться, что покинул компанию в таверне, но Гефестид – он-то завсегда старшой, он сразу сказал, что к начальству итить надоть. Богатырь душераздирающе вздохнул, отводя взгляд от раскинувшегося в позе морской звезды проводника:

– А мы и выпили-то всего по чаше, даже не закусили почти. А потом он мальчонку послал в ареопаг, а меня по своим адресам погнал.

– А зачем? – грустно спросил Геллер, поднимая с мостовой медный панцирь и зачем-то раздирая его на части.

– Как зачем? – удивился гигант, нервно сглатывая слюну от скрежета раздираемой пальцами меди. – Он и сказал: Родина, мол, в опасности! Собирай мой десяток, пойдём, проводим гостей на агору.

– Это понятно, что в опасности, – согласился Кудаглядов, потом подумал и добавил: – Не понимаю, правда, в какой. А на гору сходим, посмотрим, послушаем.

– А может быть, сначала к Гиви зайдём? Там еще не всё доели, – скромно потупился Гераклид.

– Успеем, – отмахнулся от радостно оживившегося Михайлы атаман. – Гиви с нами пойдёт, ему как жителю города тоже на собрание надо.

– Нэ хачу, – хмуро отказался владелец трактории. – Кричат много, да. Делают мало.

– Как это не хочешь?! – Европа уткнула руки в боки и стала удивительно похожей на миллионы женщин, столкнувшихся с семейной проблемой. – Это наш город, и у нас демократия! Каждый должен сказать!

– Сказать, – согласился Гиви и, задрав вверх указательный палец, назидательно продолжил: – Сказать, но не кричать! Собрание мужей должно быть, а не торг в базарный день!

– Ладно вам, – отмахнулся Геллер от раскрывающей рот женщины. – Идём, что ли? Мальчонке надо вашу демократию показать, пусть радуется, что у нас такого нет.

Немного поворчав для приличия, Гиви отдал свой кинжал Ахмету и, отправив того вместе с Европой в своё заведение, возглавил процессию.

– Кинжал надо оставлять, – с горечью поведал горец удивленному атаману. – Горячий я чэловек, да. Порежу совсем глупых оратуров.

По сторонам Ивашка почти не смотрел, город был скучен и одинаков. Высокие стены загораживали внутренние дворики, а плоские крыши домов жались друг к другу в непрерывную дорогу. Улочки были узкими и грязными, единственное что – мощенными. Близость стен спасала от солнца, но полностью загораживала просмотр, так что волхв начал прислушиваться к бурно жестикулирующему Гиви.

– Ушёл я в горы, да. Тот кинязь совсем дохлый был, его родня сильно обиделась. Дэн сижу, два сижу. Хванчкары нэт, хурджин савсэм пустой, хачапури нэт, лепешка кончилась. Думаю, говорят, в Греции всё есть. А мэня там совсэм нэт, непорядок значить. Пошэл я с гор. Туда иду, сюда иду, нэмного торгую, да. Здесь взял, там продал. Скучно. А Греции всё нет и нет. Зашёл, панымаэшь, совсем далеко, тут из леса выскакивают такие-сякие, железом машут, кричат, да…

Атаман с рассказчиком свернули за угол, и Ивашка ускорил шаг, заинтересовавшись былью.

– А я им говорю, вах, зачем шуметь, да? А они, полукони, только ржут и вокруг меня прыгают, савсэм дикие, да. Смотрю я на них, смотрю и понимаю, нэ хотят они говорить, да. А я, кинязь, горячий савсэм. Вынул я кынжал, туда-сюда махал, тихо стало. Совсэм тихо, – уточнил Гиви и оглянулся.

– Вот ты, мальчик, скажи, зачэм онэ на мэня саблями махали, а?

– Не знаю, – растерялся волхв. – Может быть, у них такой обычай? И кто это – полукони?

– У нас их китоврасами зовут, – ответил Володимир и почесал в затылке. – Но у нас они спокойные, даже слишком. Хотя и редкие гости, холодновато для них в наших краях.

– У вас они, наверное, уже учёные, – уважительно посмотрев на руки Геллера, ответил горячий горный человек. – А здесь управы на них совсем нет, распустились. Там я, кстати, и с Европой познакомился, эти кентавросы её похитили. Дикие они… были…

А за очередным поворотом внезапно открылась большая площадь со множеством народа. И весь народ был очень занят. Говорильней и криками. Совсем рядом группа возмущенных граждан стаскивала с бочки оратора в неподшитом плаще грязно-серого цвета. А тот яростно отбивался, громко вопя хорошо поставленным голосом:

Последнее восклицание относилось к увесистому дрыну в руках одного из критиков. По всей видимости, литературному критику, ибо даже на вкус неискушенного в высокой поэзии волхва, ни рифмы, ни ритма в стихах оратора не было.

А на освободившуюся «трибуну» воздрузили нового говоруна, и тот, упершись левой рукой в бок, а правую выкинув вперёд начал монотонно читать с клочка папируса зажатого в левой руке:

С громким криком «Да здравствует охлос!», в толпу врезалась сплоченная когорта в одних хитонах и стала щедро раздавать тумаки, не задерживаясь для получения сдачи.

– Вся власть олигархам! – успел выкрикнуть без всякой бумажки оратор, прежде чем его смело с бочки разгоряченной толпой.

Гиви удержал возмущенного таким бесправием Гераклида:

– Нэ лэзь! Пускай накричатся, это несерьезно.

– Так наших же бьют, – растерялся герой.

– Здесь всех бьют, – удивительно рассудительно сказал Гиви и потянул атамана за рукав, – Пойдёмте со мной, друзья, покажу вам, где остраки раздают.

– А эти «остраки» хоть вкусные? – сглотнул слюну Михайло, придавливая ладонью громкое урчание в своем животе.

– Нет, – нахмурился свободный житель города. – Они очень многим поперек горла встали. Но пока ничего другого не придумали.

Ивашка был разочарован: остраки оказались грубыми осколками глиняного сосуда с криво нацарапанными буквами местной азбуки. Да и раздавал их какой-то неприятный тип с бегающими глазками. А сидевшие неподалеку толстые греки в подозрительно чистых пурпурных плащах, прихлебывающие вино из черно-красных чаш, вообще вызывали чувство отторжения. Гиви устроил скандал, требуя выдать ему чистую остраку. Он поминутно хватался за пояс, пытаясь найти кинжал, и возмущенно шипел сквозь зубы, вспоминая, что оставил оружие дома.

– Я свободный гражданин! Я сам могу нацарапать имя избранника! Незачем мне подсовывать уже заполненный черепок!!!

А с трибуны, заслоняющей это безобразие, очередной трибун нараспев читал пламенный манифест:

Первым очнулся до сих пор молчавший Рысь:

– О ком этот пиит распинается? Кто это варвары дикие? И чего ради весь этот народ собрался?

– Стратига избирают, который войско в бой поведёт, – ответил отдувающийся Гиви, всё-таки отвоевавший чистую пластинку и теперь ищущий, чем же её поцарапать.

– А с кем воевать будуте?

– С варварами какими-то, – равнодушно пожал плечами тратторщик, от напряжения при царапании высунувший кончик языка. – Их сейчас много развелось, кто разбогател, тот и варвар. Главное, успеть первым, пока тот тебя варваром не назвал.

– А сдаётся мне, что вещающий нас имел в виду, – негромко произнёс Молчун. И эти слова произвели ошеломляющее впечатление на всех. Даже не слова, а то, что всеобщее мнение озвучил самый неразговорчивый ватажник. Ивашка мало что знал о нём. Седой, с перебитым носом, кряжистый, как и все. Летом он был с ватагой Спеся, а зимой пропадал на дальних засеках, и дружинники князя его охотно брали с собой. Давным-давно он пришёл откуда-то с севера, да и остался жить. И, несмотря на мрачный вид, к нему всегда льнули дети и зверята.

– И? – вопросительно заломил бровь Спесь Федорович.

– Не буду я воевать, – так же негромко ответил Молчун. – Мы не у себя дома.

– Генацвале, – повернулся к горожанину Кудаглядов. – Надеюсь, вы не расстроитесь, если воевать не с кем будет?

– Я воевать не хочу, это стыдно, – хмуро ответил горячий южный человек, забросив свой черепок в урну. – Одно дело – врага рэзать, и совсем другое – вместе с толпой рваться бить такую же толпу. А потом ещё и доказывать побежденному, что он должен жить по-нашему, предварительно отдав нам всё, что у него есть. Скучно, да.

– Пойдёмте, друзья, – величественно повернулся Спесь Федорович, – Эй, а где наш сильный друг? Это не его ли там бьют толпою?

– Ему полезно, – равнодушно отреагировал Гиви. – Может быть, у него выбьют из головы все прекрасные мысли о торжестве демократии?

– Всё равно – не дело, – насупился Михайло. – Он с нами, а наших бить нельзя. А ну, разой-дис-с-сь…

Его охотно послушались. Некоторые, правда, улетали прочь, так и не поняв, что с ними случилось, но дорогу освобождали. Ивашка устремился вслед за ним, как и остальные. «Надо же видеть, чтобы потом описать», – так объяснял себе эту беготню летописец, но писать оказалось не о чём. Гераклид, до того только ворочавшийся под целой горой азартно верещащих противников, быстро поднялся с помощью друга, и драка закончилась за неимением оппонентов. Но наши герои благоразумно не стали дожидаться окончания выбора полководца. В связи с окончанием бурных дискуссий и миграцией населения к центру агоры, где уже заканчивались подсчеты, дорога освободилась, и грех был этим не воспользоваться.

На самом краю площади ватага миновала группу людей в скромных плащах из грубо отбеленной ткани. Все как один, они были в лавровых венках и сейчас весело переговаривались, передавая по кругу кувшин. Только в стороне пара насупленных типов упорно меряла что-то мелкое, время от времени споря яростным шепотом и кидая опасливые взгляды на веселящихся.

– Это пииты, – на ходу ответил Гиви, перехватив вопросительный взгляд волхва. – Написали речи выступающим, гонорарий обмывают. А те двое клёпку из бочки меряют, из той самой, что под оратором развалилась. Потом пиитов критиковать будут за то, что клёпка была не той системы. Главное – не вмешиваться в их творческие споры, а то народ дикий, за клёпку и убить могут. Заклёпочники, однако.

– Зря мы Эйрика не взяли, – мечтательно произнёс Геллер. – Он бы им спел вису.

– Не знаю, о ком вы говорите, – тратторщик оглянулся и ускорил шаг. – Только уверен, что это бесполезно. Эти заклепочники и самого Аполлона на смех бы подняли, если бы не знали, как тот на критику реагирует.

Ватага свернула на очередную узенькую дорожку между стенами домов, и никто не успел даже слова сказать, как из бойницы первого этажа высунулась рука и ловко стащила с головы атамана шапку. И, как точка в окончательном приговоре, прозвучал резкий стук закрываемой ставни. Не веря ещё всполошённым взглядам и пронзительному ощущению прохлады на макушке, Спесь Федорович поднял руку и зачем-то пощупал воздух над своей головой. Потом неуклюже повернулся и пошёл вперёд, но, стукнувшись об стену, замер и растерянно спросил:

– Зачем?

Первым вскинулся Гераклид. Глубоко оскорбленный таким мелким воровством, он с разбега ударился в дверь и отлетел к противоположной стене. Вскочив на ноги, зарычал и, опустив голову, вновь кинулся на ненавистную преграду.

Но встретив другую – неожиданную – преграду, вновь отлетел в сторону. Преграда, то есть Михайло, почесал ушибленную грудину и озабоченно наклонился над греком.

– Не ушибся?

– Надо дверь ломать! – яростно воскликнул Гераклид, вскакивая с горящими жаждой мести глазами.

– Не надо, – глухо ответил Спесь Федорович. – Гермес то был, гопник мелкий. Не будем ему уподобляться и пакости творить. Мы его ещё встретим.

Спокойно пройти удалось только до первой подворотни. Из чернильного мрака выступила собака и дружелюбно завиляла хвостом. Геллер на ходу наклонился погладить её по голове, но неожиданно остановился. Собака, не переставая молотить воздух хвостом, тем не менее, удерживала его зубами за руку.

– Что случилось? – встревожился Володимир. – Ты меня зовешь? Очень надо? Хорошо, пойдём.

– Не ходи один, – окликнул его атаман. – Собака умна, но и её можно обмануть.

Вместе с деликатно придерживаемым зубами Геллером в переулок вступили Ивашка и Михайло. А вслед им шагнул Молчун.

Собака привела их к удивительному для каменного города зданию. Хижина, а иначе это сооружение язык не поворачивался назвать, была кое-как построена из дерева. Обломки кораблей смешивались в ней со старой, но еще крепкой, мебелью в причудливой гармонии. А крыша ещё помнила своё прошлое, когда она была воротами в небольшом городке, и жалобно поскрипывала под ветром, мечтая широко открыться. Сидящий на пороге седой старик, вскинул голову и посмотрел в сторону приближающихся людей.

– Кого ты привела к нам, Писташ?

Волхв присмотрелся к старику и понял, что тот слепой. Только незрячий может смотреть, не щурясь, в сторону солнца, и только давно ослепший может так уверенно повернуться в сторону еле слышных шагов. А собака на ходу потёршись об опущенную ладонь хозяина, нырнула под хижину и вскоре вылезла, таща за собой кого-то бурно протестующего. Дотащив до Геллера толстого щенка, она по-человечески вздохнула, ткнулась носом в ладонь Володимира и отступила к хозяину. Тот привычно опустил ладонь на холку и приветливо сказал: