Читать книгу Реперные точки - Александр Ладошин - Страница 3

Сороковые помнятся лишь краем,

от карточек зависимость отпала.

Подумалось, земля пребудет Раем,

житуха хлебом расцветет и салом.

Отец вернулся, сидор да погоны,

а для меня, так, дядька незнакомый.

Тогда впервые в руки взял патроны,

прочувствовал портянок дух весомый.

Моим мечтам не привелось свершиться,

по выдаче был хлеб, похлебка в плошке.

Для школы мал, чтоб грамоте учиться,

цифирь учил с рисунка на ладошке.

Ах очередь, вот мой толчок к рассказу,

ее понять лишь опытом возможно.

Не мерз кто ночью у дверей лабаза,

про нас судить тот должен осторожно.

И очередь дарила всем с лихвою,

сочувствием совет простой бесценен.

Любой багаж забот тащил с собою,

под грузом тем не можешь быть заменен.

Различный люд под дверью собирался,

не ведая, чем новый день одарит.

С пустой авоськой, было, возвращался,

иль с требухой, с чем мама супчик сварит.

Сороковых закончилась декада,

восторгов нет, но и печаль забыта.

В полсотые теперь шагать мне надо,

в две пятилетки новых дверь открыта.

Передо мною масса ожиданий,

обвал событий, для движенья трасса.

Я старше стал, я приобрел познаний,

начну рассказ от первого «А» класса.

В мужскую школу в срок определили,

ведь пацаны учились без девчонок.

Начать и со второго шансы были,

отец не дал, ишь – белый вороненок.

Пришла весна, умытая слезами,

плачь по стране – ушел людей всех Папа.

Крестила бабка лоб пред образами,

а я ревел, мне было жаль сатрапа.

Мне Сталин был на вроде как Создатель,

в обоих веровал, жизнь заставляла.

Днем сталинских наук приобретатель,

а ввечеру бабуля просвещала.

Постичь не детскую науку парню,

про злых врагов, про дядьку генерала,

не просто. То трубят о них фанфарно,

а-то, училка в школе вдруг сказала:

– Открыть Родную Речь, страницу восемь,

там лысый генерал сидит, очкастый.

Теперь страницу вырвем, на пол бросим,

растопчем каблуком, он враг ужасный.

В сырую землю многих он отправил,

твердили мне, что – до того не знали.

А я и верил, и ругал, и славил,

тогда не дети, все так поступали.

И взрослых приучили слову верить,

а уж дитя, – в сомнениях едва ли.

Страничку вырвал, чтоб ее похерить,

гордиться мог бы мной товарищ Сталин.

Меня в коммуну Родина стремила,

я и шагал, за тройки лишь стыдился,

а инвалид-сосед, война скосила,

со стенки снять портрет распорядился.

Он мне твердил, что я, покуда мелок,

всех должен слушать, доверять не многим.

Случись учет поделок и подделок, —

себя с умом не выказать убогим.

И грянул гром, мы в форме, как кадеты,

и молния, пришли девчонки в школу.

К нам, не к себе, все в банты разодеты,

теперь вниманье им, а не футболу.

Под формою гормоны заиграли,

себя уж не считаем детворою.

Одни в стихах любовных заплутали,

других романтикой влечет блатною.

И я был грешен, трудно отказаться,

чтоб во дворе не звали слабосильным,

в сарай с бруском тихонько забирался,

затачивал ромбический напильник.

Куренья опыты прервал родитель,

ох, как потом садиться было сложно.

Но… видно всем порокам я обитель,

хоть и ремня поболе было б можно.

Вот пятьдесят четвертый с целиною.

Тогда сестра на подвиг уезжала,

а я был горд причастностью такою.

Впервые сердце острой грустью сжало.

Вот год другой, другие впечатленья,

впервые дачу сняли среди сосен.

Из злых трущоб в лесные откровенья,

век не видать тебя б златая осень.

Но дача часть, по ней восторги лишни,

мне «Смену» подарили в это лето!

До «Сладкой жизни» не дошел Феллини,

но «папарацци», (мне), не важно это.

Вот уж когда пацанчик потерялся,

и стал «охотником за головами».

За репортерский труд с задором взялся,

довел до бешенства иных, – буквально.

Вот пятьдесят седьмой для афоризма.

В апреле получили мы квартиру,

прощай жильё еще времен царизма,

– Восторг и слава теплому сортиру.

В кирпичный дом на Ленинском проспекте,

да к финской кухне, да к огромной ванной,

ну как властям не расточать респекты,

стряхнув остатки жизни голодраной.

Был Фестиваль, всех языков смешенье,

и девочки какого хочешь цвета.

Конечно… молод был для «отношенья»,

но фантазировать ведь нет запрета?

Кондомы, порно-фотки, чуингам и

бейсболки, что увешаны значками.

Товаром этим бойко фарцевали,

рублями прирастали, трояками.

Но все конечно, даже фестивали,

закончен праздник, началась рутина.

Обычной жизни радости, печали,

уныло-блекло-школьная картина.

К концу уж полусотые скатились.

Но… пятьдесят девятый отличился.

С прекрасным полом действия случились,

я в звании мужчины утвердился!

Впервые подбиваю я итоги,

шестнадцать лет как реперная точка.

Вы к юности не будьте слишком строги,

не просто каждая давалась строчка.