Читать книгу Науки о психике и эпистемологический анализ - Александр Лазаревич Катков - Страница 6

Актуальность настоящего фрагмента в детальном описании метода эпистемологического анализа обусловлена необходимостью разработки более четких представлений о функциональной направленности, структуре, разрешающей способности и роли данного метода в сущностном понимании предметной сферы психотерапии. Такие абсолютно необходимые в нашем случае представления формируются с учетом изучения истории становления метода эпистемологического анализа.

Первенство в постановке и более или менее отчетливом позиционировании задач собственно эпистемологического плана, по-видимому, принадлежит Аристотелю, создавшему корпус трудов (14 книг) с описанием так называемой первичной философии. В последующем эти труды Аристотеля получили общее название «метафизика», т. е. в буквальном значении «после физики», что, заметим, идет вразрез с важным в данном случае определением «первичная», ибо сам Аристотель считал, что «Наиболее совершенная наука – это наука о максимально познаваемом предмете. Обладают же такой познаваемостью первые элементы и причины, с помощью которых и на их основе познается все остальное, а не они через то, что лежит под ними» (Аристотель, цит. по изд. 2006). Таким образом, первичная философия в интерпретации Аристотеля – это и есть философия науки с абсолютно явным эпистемологическим содержанием и обоснованием метода логических рассуждений как основного инструмента эпистемологического анализа.

На современном этапе развития философии науки начало полноценного осмысления и оформления метода эпистемологического анализа следует отнести к моменту публикации докторской диссертации Карла Мангейма «Структурный анализ эпистемологии» (1922 г.), в которой были приведены и обоснованы следующие основополагающие позиции данного метода:

– ни один феномен не содержит в себе достаточных оснований для раскрытия собственного значения и, следовательно, поддается объяснению главным образом, поскольку оказывается возможным выявить его место в «структуре»;

– под этим углом зрения, эпистемология (гносеология) образует таковую структуру для онтологического, психологического и логического способов познания;

– под структурным анализом какой бы то ни было теоретической дисциплины, таким образом, понимается прежде всего ее систематизация и попытка истолковать, исходя из этой систематизации, все ее компоненты (другими словами, отдельные логические сущности не должны вырываться из органической целостности, каковую представляет собой общая структура, и не должны быть изучаемы изолированно друг от друга: своим значением они обязаны контексту вездесущей систематизации, в связи с которым их и следует понимать);

– если мы желаем понять причины единообразия систематизация эпистемологии и априорные основания различий между эпистемологическими системами, нам необходимо выявить логическую структуру эпистемологического мышления;

– структурный анализ в конечном счете должен быть направлен на выявление общих оснований всех теорий познания, которые состоят в том, что они переводят вопрос о природе познания в плоскость выявления логических предпосылок познания;

– поиск основных предпосылок знания полагается на основе свойства разума, которое можно назвать способностью «выбора эталона»;

– структурный анализ – с тем, чтобы стать успешным – должен достигать стадии, на которой стоящая перед ним проблема исследования основных предпосылок познания сочетается с необходимостью действовать всецело вне этих предпосылок;

– таким образом, эпистемология занята поиском всех основных предпосылок, благодаря которым возможно знание как таковое, и, кроме того, определением значения этих предпосылок;

– отсюда следует, что эпистемология имеет две формально различные цели:

1) установить основные предпосылки всякого возможного знания и 2) оценить достижение знания как такового на основе оценки его предпосылок;

– такая задача структурного анализа эпистемологии является выполнимой, поскольку существуют предпосылки и систематизации, которые с определенной точки зрения могут быть описаны как универсальные: логический, психологические и онтологические.

Как понятно из всего сказанного, предмет структурного анализа эпистемологии (или эпистемологического анализа) по К. Мангейму представлен: системой знаний, в которой приоритетное значение имеют: 1) структурные характеристики исследуемой системы знаний с возможностью определения топологии каждого значимого компонента в данной структуре и выведения в данной связи его сущностных функций; 2) базисные предпосылки, используемые «эталоны» логических построений, на основании которых была выведена исследуемая система знаний; 3) достижения, которые оказались возможными в результате использования соответствующих базисных предпосылок в генерации исследуемой системы знаний. И далее за счет возможности соотнесения используемых базисных предпосылок, логических «эталонов» (или когнитивных моделей) с теоретическими и практическими достижениями, имеющими место в сфере функциональной активности исследуемой системы знаний, можно сделать выводы об эвристическом потенциале и разрешающей способности используемых когнитивных подходов.

Характерно, что уже на данном начальном этапе становления метода Карл Мангейм указывал на необходимость использования таких способов проведения эпистемологического анализа, которые позволили бы дистанцироваться от тех самых базисных предпосылок или логических схем, которые, собственно, и являются предметом данного анализа. В этом последнем тезисе усматривается намек, во-первых, на необходимость поиска достойных альтернатив исследуемым когнитивным подходам, а во-вторых – на необходимость адекватного моделирования и сравнения полученных таким образом альтернативных моделей исследуемой системой знаний с фактологической моделью, Что, собственно, и является неким прообразом «информационной генетики» – базисного концепта современной методологии эпистемологического анализа.

Следующим этапом становления метода эпистемологического анализа можно считать появление – начиная с 30-х годов прошлого столетия – публикаций известного французского эпистемолога и историка науки Гастона Башляра (1972, 2000), в которых он, во-первых, вводит понятие рекурсивной истории науки как обязательного атрибута эпистемологического анализа, а во-вторых – уточняет объект и предмет такой рекурсивной реконструкции научного знания в виде отдельных исторических эпох развития научной мысли с таким характеристиками, как «особые типы рациональности» или «эпистемологические профили». Последние, по мысли Башляра, представляют собой системы взаимосвязанных базовых понятий, стандартных способов исследования и коррелированных с ними предметных областей научного знания.

В этих своих трудах Г. Башляр уделял первостепенное внимание вопросу создания адекватных «археологических» принципов конструирования предметности идентифицируемых таким образом эпох развития научной мысли. Он утверждал, что системы знаний, представленные определенными эпистемологическими профилями, не выводимы одна из другой по принципу преемственности, и предлагал фокусировать внимание на эпистемологических разрывах – т. е. глубоких системных противоречиях, прослеживающихся между сменяющими друг друга эпистемологическими профилями, которые, собственно, и обеспечивают возможность появления качественно нового знания. И далее в продолжение развития концепта эпистемологического разрыва Башляр предлагал исследовать феномен эпистемологических препятствий – т. е. отживших стереотипов уходящего эпистемологического профиля – с тем, чтобы понимать, каким именно наилучшим образом эти препятствия могут быть преодолены. Рекурсивная история науки, по Башляру, способствует расчистке «завалов» на пути развития подлинного научного знания и многое проясняет в отношении сущностного генеза науки.

Таким образом, Гастоном Башляром были сделаны более чем существенные дополнения к общей методологии эпистемологического анализа, разработанной К. Мангеймом, которые, в частности, выражались: 1) в признании необходимости введения в «ткань» эпистемологического анализа метода исследования рекурсивной истории науки, либо определенной области научных знаний; 2) в признании необходимости углубленного исследования таких содержательных аспектов предметной сферы научных знаний, как эпистемологические профили, разрывы и препятствия, идентифицируемые в русле проводимого рекурсивного исторического анализа; 3) выведении главных характеристик центрального понятия рекурсивного исторического анализа – эпистемологического профиля – в виде используемых в анализируемой научной сфере базовых понятий, стандартных и соответствующих этим понятиям методов исследования, и выводимой отсюда предметной сферы исследуемого сектора или направления науки.

Здесь же стоит отметить, что предлагаемые Г. Башляром исследования исторического аспекта становления и развития предметной сферы ареалов, направлений или же корпуса науки в целом, явилось действенным импульсом к формированию концепции «информационной генетики», вокруг которого выстраивается разработанная нами методология эпистемологического анализа.

Далее необходимо остановиться еще на трех категориях описания и структурирования предметного поля данного метода, представленного в работах Мишеля Фуко, Томаса Куна и Имре Лакатоса – известных ученых, философов и методологов науки, опубликовавших свои главные труды в период 60-70-х годов прошлого столетия.

Так, Мишель Фуко, выдающийся французский философ и историк, в своих главных трудах «Слова и вещи» (1977), «Археология знания» (2012) обосновывает понятие «эпистема», которое трактуется им как совокупность определенных – в соответствии с актуальными культурно-историческими доминантами – априорий, или общих идеоматических контекстов, в русле которых выстраиваются возможные мнения, теории, науки в различные исторические периоды. Таким образом, эпистема – это масштабная объективная категория, которая лежит существенно глубже уровня кодифицированного знания и которая проясняет условия возникновения не только концептуальных оснований науки, но и таких «зыбких», по выражению Фуко, образований, которые могут оказаться химерами, «идеологиями», верованиями и любыми другими информационными конгломератами, претендующими на статус истины и присутствующих в актуальном идеоматическом поле конкретной исторической эпохи.

Методология изучения эпистемы, обозначаемая М. Фуко как «археология знания», имеет много общего с рекурсивным историческим анализом Г. Башляра и сводится к дискурс-анализу доступных источников исследуемого исторического периода. С использованием данного подхода М. Фуко были идентифицированы и обоснованы два крупных эпистемологических разрыва, которые пролегают между тремя «археологическими» образованиями, или эпистемами. Последние обозначаются М. Фуко как ренессансная, классическая и современная. При этом основные различия между дифференцируемыми таким образом эпистемологическими образованиями устанавливались им в основном на основании анализа соотношения «слов» и «вещей» или, по выражению апологетов современной когнитивной науки, на выявления сущностных различий в использовании «ментального лексикона» смысловых и вербальных репрезентаций, т. е. без учета всех других возможных каналов объект-субъектного информационного взаимодействия. Такой явно лингвистический уклон в эпистемологических построениях М. Фуко, отмечаемый его критиками, по-видимому, и послужил причиной того, что предлагаемые им конструкции в большей степени имеют хождение в сфере гуманитарного знания и в существенно меньшей степени – в области естественно научных подходов. Однако сама по себе попытка «привязывания» эпистемологического анализа к определенной репрезентативной системе, имеющей отношение к первичной генерации и особенностям оформления информации, и в связи с этим конкретизация методологии проведения такого анализа – факт весьма примечательный. И наряду с важными уточнениями характеристик предметного поля эпистемологического анализа данный факт, вне всякого сомнения, может быть поставлен в заслугу Мишелю Фуко.

Однако центральной фигурой рассматриваемого периода становления эпистемологического анализа, вне всякого сомнения, является Томас Сэмуэль Кун – американский философ и историк науки, основной труд которого «Структура научных революций» (1998), впервые опубликованный в начале 60-х годов прошлого века, и по настоящее время является абсолютным лидером по цитированию в сфере эпистемологии и истории науки. Томас Кун известен как автор фундаментальной теории научных революций, центрального концепта данной теории – парадигмы, а также понятия «дисциплинарная матрица», уточняющего содержательные характеристики категории «парадигма». Поскольку все эти концепты и инструменты до настоящего времени остаются наиболее востребованными в научном сообществе, рассмотрим их содержательные характеристики более подробно.

Итак, парадигма, с точки зрения Т. Куна, – это совокупность фундаментальных научных установок, представления и терминов, принимаемая и разделяемая научным сообществом и объединяющая большинство его членов. Главная функция этой несущей конструкции, по мысли Куна, – обеспечивать преемственность развития науки и научного творчества, притом что наука, согласно его основной теории, развивается отнюдь не линейно, но за счет качественных прорывов, т.е. привносимых сущностных изменений в структуру и содержание актуальной (приоритетной) парадигмы или радикальной смены приоритетных парадигм в связи с получением неопровержимых доказательств более высокой разрешающей и эвристической способности новых научных подходов. Таким образом, история развития науки, по Томасу Куну, может быть представлена и отслежена как история становления конкурирующих парадигм и сопоставления результирующих характеристик того или иного способа производства научных знаний.

Структурные и содержательные характеристики термина «парадигма» уточняются за счет введенного Куном понятия дисциплинарной матрицы. Данное понятие учитывает, во-первых, принадлежность ученых к определенной дисциплине и, во-вторых, систему правил исследовательской деятельности в определенном секторе науки, которые состоят из символических обобщений (законов и определений основных понятий теории); метафизических положений, задающих способ видения универсума и его онтологию; ценностных установок, влияющих на выбор направлений исследования; «общепринятых образцов» – схем решения конкретных задач, дающих ученым методику разрешения проблем в их исследовательской практике.

Современное понимание термина «парадигма», выстраиваемое в духе синергетического внедисциплинарного подхода, позволяет, кроме того, соотнести данное понятие с несущими параметрами порядка в такой нестабильной и быстро развивающейся сфере, как производство научных знаний. Причем такие значимые для цивилизационного развития фундаментальные параметры порядка, позволяющие уберечь как научное, так и мировое сообщество от непредсказуемого хаоса, должны содержать как стабилизирующие, так и собственно развивающие элементы (в частности, возможности для открытого сопоставления различных подходов в сфере производства актуальных знаний и постоянной дискуссии), что в конечном итоге и обеспечивает устойчивое поступательное развитие науки и общества в целом.

Популярность и «живучесть» понятия парадигмы, по всей видимости, связана со степенью функциональной проработанности и приемлемости данного концепта в секторе науки, но также и с возможностью его использования практически во всех более или менее структурированных сферах актуального человеческого опыта.

И далее мы рассмотрим третью основополагающую конструкцию современной эпистемологии, и, соответственно, эпистемологического анализа – концепт Научно-исследовательской программы (НИП) – центрального понятия в философско-методологических разработках Имре Лакатоса (2003), английского философа и эпистемолога венгерского происхождения.

Научно-исследовательская программа, по Лакатосу, определяется как «последовательность научных теорий, которая выстраивается как развитие некой исходной (как правило, фундаментальной) теории, основные идеи, методы и предложения которой выдвигаются интеллектуальными лидерами науки и усваиваются научными сообществами догматически».

Фундаментальная теория, обладающая мощным эвристическим потенциалом, составляет «жёсткое ядро» НИП, вокруг которого её приверженцы выстраивают «защитный пояс» вспомогательных гипотез, защищающих «ядро» от столкновения с фактами наблюдения, не согласующимися с логическими следствиями из этой теории или от противоречий с другими хорошо известными фактами, теориями. Такая стратегия положительной и отрицательной эвристики подчеркивает преимущество НИП перед её конкурентами, в частности, перед похожими эпистемологическими конструкциями, которые таким «защитными механизмами» не обладают.

И, кроме того, в случае НИП, как понятно из определения данного концепта, речь идет, как правило, о кластере научных направлений, а не только о каком- либо одном из них. Так, например, сам И. Лакатос считал, что наука как таковая может рассматриваться в качестве гигантской исследовательской программы, чего не скажешь о сходных эпистемологических конструкциях.

Однако вот это последнее обстоятельство, с нашей точки зрения, как раз и является причиной пока еще не очень высокой востребованности эпистемологических построений Имре Лакатоса – для этого нужны масштабные и глубокие эпистемологические исследования с задачей проведения сущностной ревизии крупных кластеров и ареалов научных направлений либо всего корпуса науки. Между тем в связи с абсолютно неизбежным процессом формирования и, соответственно, форматирования массива так называемых больших данных, в которых результаты научных исследований, скорее всего, будут иметь приоритетное значение – время главного эпистемологического концепта Лакатоса если не наступило, то уже на подходе.

Особенно интересным в свете всего сказанного представляется анализ положительной и отрицательной эвристики наук о психике, а после этого и корпуса науки в целом, который пока что никто и никогда не проводил.

Актуальные аспекты эпистемологических новаций самых последних десятилетий, имеющие значение в построении методологии эпистемологического анализа, представлены в первую очередь идеей эпистемологических поворотов – обновляемых идеоматических контекстов, в русле которых производится и осмысляется научная информация. Такого рода подвижная «когнитивная оптика», с одной стороны, позволяет выстраивать многополярную систему оценки научных знаний, информации или любого другого структурированного опыта, с другой стороны – периодически обновляемые идеоматические контексты выполняют важнейшую функцию опорной системы координат, вне которой само существование эпистемологии как метафилософии науки вызывает обоснованные сомнения. Кроме того, именно за счет реализованной возможности таких «поворотов», или появления обновляемых и дополняющих друг друга идеоматических контекстов – и осуществляется формирование наших представлений о совокупности научных знаний как о структурированной, открытой и развивающейся информационной системе.

Между тем представители некоторых крайних эпистемологических течений новой волны пропагандируют необходимость решительного отказа от каких бы то ни было ориентиров или контекстов в построении информационного базиса науки и любого другого структурированного опыта, в чем, собственно, и заключается главная идея последнего по времени эпистемологического поворота (В. И. Кураев, 2009; С. В. Никоненко, 2009)

В частности, здесь постулируется необходимость отказа от фундаментализма, понимаемого как принятие концепта лишь относительной ценности и значимости любых норм, с позиции которых проводится критический анализ каких-либо теоретических построений в науке и философии (данная позиция часто обозначается и как посткритицизм).

Раздаются призывы к пересмотру и отказу от, казалось бы, незыблемых позиций субъектоцентризма, ставящего в главу угла неоспоримый тот факт, что источником, так же как и конечным адресантом любого акта познания, является субъект. Аргументы для такого «отказа» усматриваются в таком же неоспоримом факте необходимости взаимодействия субъекта с объектами и явлениями реальности, другими субъектами и общества в целом, с тем чтобы такой субъект состоялся как познающая единица. Таким образом, по мысли авторов данного критического тезиса, первичным основанием в генезе научного знания является все же субъект-объектное и социальное взаимодействие, а не «вспышка сознания» субъекта.

И далее представители вот этой новой эпистемологической волны призывают отказаться и от наукоцентризма, аргументируя необходимость такой акции тем, что наука, конечно, не единственная система производства значимой, адаптивной информации – существуют, например, еще и целые пласты укорененных в сознании людей идиом – носителей здравого смысла и непосредственного опыта, и с этим необходимо считаться. И не только в смысле некой «уступки» вот этой будто бы изжившей себя системы координат современного человека, но именно в тех случаях, когда осуществляется неадекватный перенос и грубое игнорирование контекстов, в которых только и возможно использование научного знания для формирования научной картины мира.

Обоснованные таким образом аргументы отказа от наукоцентризма были исчерпывающе сформулированы Мартином Хайдеггером в его известном произведении «Что зовется мышлением?». В частности – в знаменитом пассаже «о цветущем дереве», в котором Хайдеггер предъявил претензии к таким наукам, как физика, физиология и психология с научной философией, которые «со всей их оснащённостью примерами и доказательностью объясняют, что мы, собственно, не видим дерева, а в действительности воспринимаем некую пустоту, в которой определённым образом рассеяны электрические заряды, мчащиеся с великой скоростью туда и сюда» (цит. по изд. 2007). Хайдеггер решительно возражал против иррациональной склонности радикального крыла научного сообщества, ориентированного исключительно на так называемый естественно-научный полюс общего корпуса науки, «скорее повалить цветущее дерево, чем отказаться от наших якобы более ценных физических и физиологических знаний».

Критиками идеи наукоцентризма используется, конечно, не только тезис о несводимости различного опыта получения знания, но также и несопоставимости разных систем анализа такого опыта (психологической, онтологической и логической), и далее – собственно ареалов и областей научного знания (естественно-научного и гуманитарного, физики и биологии, и пр.), что дает повод для утверждений в том духе, что наука и эпистемология, как метафилософия науки, так же как и все другие сферы структурированного гуманитарного опыта, переживают период глубинного кризиса, обозначаемого как эпоха постмодернизма. По мысли главных идеологов постмодерна Жиля Делеза и Жака Бодрийяра, этот современный период еще можно обозначить как эпоха тотальной деконструкции, хаоса и конца эпистемологии.

Между тем, что касается собственно эпистемологии и методологии эпистемологического анализа, – никакой особой новизны в этих апокалиптических констатациях не прослеживается. Во всем этом видится лишь предельно заостренная и приправленная социальным пафосом форма изложения известного тезиса Карла Мангейма, еще около ста лет назад говорившего о необходимости отказа от использования «монументальных» ориентиров, важности осмысленного отхода от любых мыслительных стереотипов в процессе исследования предпосылок научного мышления. В частности, Мангейм совершенно определенно заявлял о том, что: «В ходе своего внутреннего развития эпистемологическое мышление небезуспешно достигает стадии, на которой стоящая перед ним проблема исследования основных предпосылок сочетается с необходимостью действовать всецело вне этих предпосылок. … Это своеобразное положение отличает эпистемологию от всех прочих областей мысли; задача, которую она ставит перед собой – поиск основных предпосылок – по-видимому, находится в разладе с обычным процессом обыденного или научного мышления» (К. Мангейм, 1922). Вопрос, следовательно, состоит в том – и это было совершенно ясно еще в самом начале становления эпистемологии как метафилософии науки, – какие стили мышления или более сложные эпистемологические построения и конструкции могут эффективно использоваться в процессе эпистемологического анализа тех самых предпосылок научного мышления. Однако, как понятно из всего сказанного, сущностного ответа на этот важнейший вопрос апологетами постмодерна найдено так и не было.

Тем не менее, нельзя пройти и мимо вклада эпохи постмодерна в общую методологию эпистемологического анализа, основные позиции которого видятся в следующем:

– ситуация, при которой наблюдается почти полное упразднение объективизма, легализация множественных миров субъективного, в том числе научного опыта (т.е. процесс «децентрации» мировоззрения современного человека), способствует в итоге тому, что любое научное направление и наука в целом понимается как набор актуальных гипотез, в большей или меньшей степени аргументированных с помощью наиболее адекватной исследовательской методологии, но не претендующих на статус истины в конечной инстанции;

– таким образом решается, наконец, извечная дилемма науки, вынужденной раз за разом отказываться от своих же собственных «незыблемых» установлений;

– но, кроме того, здесь обращается внимание и на тот факт, что специфика и сила аргументов в пользу той или иной интерпретации исследуемых характеристик реальности тесно увязывается с общей адекватностью избираемого варианта «когнитивной оптики» и разрешающей способностью соответствующей исследовательской методологии (от использования которых, разумеется, никто и не собирался, и не собирается отказываться);

– постмодерн, следовательно, лишь «узаконил» принцип относительности в построении методологии научных исследований и интерпретации получаемых соответствующим образом результатов. Что, вне всякого сомнения, послужило импульсом к освобождению общего поля науки от излишней догматической приверженности, привлекло внимание к самому процессу генерации нового знания и способствовало принятию процесса творчества в качестве основополагающей ценности;

– соответственно, эпистемология эпохи постмодерна отнюдь не «растворилась» и не лишилась своей предметности – всесторонне оцениваемых вариантов когнитивной оптики, но лишь избавилась от навязываемых приоритетов и укрепилась в своей метапозиции по отношению к любой логике выстраивания исследовательского процесса. Кроме того, предметная сфера эпистемологии эпохи постмодерна стала охватывать еще и весь процесс генерации научного знания, с акцентами на взаимозависимость идентифицируемых сущностных компонентов этого процесса с характеристиками промежуточных и итоговых результатов.

И далее нам необходимо рассмотреть вопрос, каким образом последние достижения когнитивной науки – весьма взыскательной к понятию информации, особенностям выведения и репрезентации всех сущностных аспектов этого, чрезвычайно емкого феномена – могут и должны учитываться в методологии построения современной версии эпистемологического анализа.

Так, в качестве наиболее очевидного приоритета в когнитивной науке позиционируется проблема репрезентации знания, в частности – задача выявления сущностных закономерностей формирования так называемых ментальных репрезентаций (С. Э. Поляков, 2011). С одной стороны, такого рода ментальные репрезентации относятся к процессу представления реальности в психическом мире людей, включая процессы осмысления актуальных планов реальности (Э. Е. Бехтель, А. Э. Бехтель, 2005). А с другой стороны – к выведению единицы или адекватного символа такого представления. Последний аспект, с точки зрения современных исследователей, представляется особенно важным, поскольку имеет непосредственное отношение к задачам компьютерного (цифрового) моделирования актуальных аспектов реальности и продвижения в сфере разработки искусственного интеллекта.

Первичное распределение ментальных репрезентаций реальности на два больших класса так или иначе присутствует практически во всех разработанных и используемых в настоящее время систематиках и классификациях. Например, в так называемой интегральной классификации речь идет об аналоговых репрезентациях, посредством которых происходит наглядное изображение фрагментов реальности, и символических репрезентациях, представляющих собой когнитивные модели некоторых, дифференцируемых фрагментов – объектов, явлений, процессов – реальности. Последние воспроизводят лишь часть информации о реальности и могут быть сведены до конвенциального минимума, что, собственно, и происходит при формировании так называемой физической картины мира, выстроенной по «лекалам» естественно-научного полюса кодифицированной системы научных знаний. При этом когнитивная наука не выдвигает каких-либо надуманных аргументов в отношении абсолютного приоритета того или иного способа репрезентации реальности или актуальных аспектов. И в этой позиции присутствует намек на возможность неконфликтного решения уже процитированного нами знаменитого пассажа Мартина Хайдеггера о «цветущем дереве».

В итоге, по-видимому, следует согласиться с тем, что всем предшествующим эпистемологическим концептам вот этой информационно-репрезентационной конкретики в процессах поиска и построения адекватных предпосылок научного знания как раз и не хватало. Что, конечно, не является сколько-нибудь серьезным поводом для очередной «отмены» эпистемологии или даже вообще философии (а такие призывы в связи с успехами когнитивных наук и их претензиями на статус метанауки периодически раздаются). Ведь никто не собирается отменять когнитивные науки на основании только того, что исследованные и систематизированные ими способы репрезентации реальности в итоге так и не решили проблему глубинного кризиса науки. Следовательно, и в этих предлагаемых способах, проясняющих процессы генерации и организации феномена информации, не достает неких существенных компонентов – предпосылок научного знания, которые и должны выявляться в ходе использования современной и обогащенной за счет достижений когнитивной науки методологии эпистемологического анализа.

Какими же, исходя из всего сказанного, видятся итоги развития методологии эпистемологического анализа в обозреваемый, практически столетний исторический период. С нашей точки зрения, это весьма впечатляющая динамика и свидетельства интенсивного развития исследовательской мысли от в целом неопределенных представлений о неких универсальных «предпосылках» научного мышления, которые должны укладываться и пониматься через их «систематизации» к аргументированным концептам эпистемы (М. Фуко, 1977), эпистемологической системы, эпистемологического профиля (Г. Башляр, 1972); с такими дифференцированными конструкциями и компонентами этих концептов, как базисная научно-техническая программа (И. Лакатос, 2003), научная парадигма и дисциплинарная матрица (Т. С. Кун, 1998).

Существует понимание в том отношении, каким образом формируются все эти элементы предметного поля эпистемологического анализа в онтологическом и историческом плане (концепты эпистемологических порогов, «археологических» эпох и разрывов М. Фуко и Г. Башляра). Сложились внятные представления о том, в какую итоговую системную последовательность эти элементы укладываются: первичные элементы (отдельные эпистемологические структуры, компоненты и стили научного мышления); промежуточные структурные компоненты (дисциплинарная матрица, научная парадигма, базисная научно-исследовательская программа); эпистемологическая система (эпистемологический профиль, эпистемологическая система, эпистема). Формируется методология полномасштабной эпистемологической реконструкции отдельных научных направлений и корпуса науки в целом, призванная выявить подлинные обстоятельства кризисного состояния определенного сектора или сферы науки как таковой. Складывается понимание определяющей роли эпистемологической структуры современной науки в важнейшем процессе генерации технологической реальности, в которой, собственно, и осуществляет свой жизненный путь современный человек. Понятен и базисный алгоритм формирования такой технологической (в нашем случае психотехнологической) реальности: обновленная эпистемологическая конструкция фундаментальных допущений – адекватная концептуализация предметной сферы – проработанная теоретизация накопленного массива эмпирических знаний – выводимая отсюда эвристическая технологизация рассматриваемой сферы организованной деятельности – соответствующим образом проработанная инструментализация основных направлений такой деятельности (в нашем случае научной, образовательной, практической, организационной, нормотворческой, экспертной психотерапевтической деятельности).

Классические методы, представляющие «ткань» эпистемологического анализа (рекурсивная история или метод культурно-исторической реконструкции предметного поля эпистемологии; дискурс-анализ основных тематических источников с идентификацией используемых стилей научного мышления), на сегодняшний день дополняются сложными комплексными методами, исследующими особенности репрезентации реальности человеком. И конечно, главное достижение самых последних лет – это включение в систему эпистемологического анализа усовершенствованных генетико-конструктивных и гипотетико-дедуктивных методов, которые позволяют осуществлять не только мысленное или ментальное моделирование каких-либо изменений в системе научных представлений о мире в результате использования тех или иных эпистемологических конструктов, но и получать, и сравнивать полноценные компьютерные модели вариантов реальности, генерируемые с использованием этих конструктов.

Таким образом, метод эпистемологического анализа развивается не только интенсивно, но и экстенсивно, с одной стороны стимулируя появление отдельных научных направлений, исследующих процессы репрезентации реальности и собственно познавательной деятельности человека, а с другой – ассимилируя конструктивные достижения этих научных направлений, не утрачивая при этом своей собственной философской идентичности.

Особо важным в этой динамике представляется изменение традиционного рекурсивного аналитического вектора, в целом присущего философии, на перспективный вектор, характеризующий современный этап развития методологии эпистемологического анализа. Последнее обстоятельство подчеркивает беспрецедентную роль эпистемологического анализа в формировании моделей будущего.

Констатация такого положения дел уже не столько ставит вопросы, сколько настоятельно диктует необходимость углубленной проработки концепта информационной генетики – главной несущей конструкции эпистемологического анализа, – предполагающего адекватное перспективное моделирование актуальных аспектов реальности на основе уже имеющихся и разрабатываемых эпистемологических конструкций. Нет никаких сомнений в том, что такое многовекторное моделирование реальности, проводимое с использованием идентифицируемых эпистемологических альтернатив, во-первых, и будет предоставлять собой исчерпывающую методологию оценки исследуемых вариантов построения «генетического ядра» научной информации, а во-вторых – позволит, наконец, адекватно учитывать и управлять рисками взрывного технологического развития на пороге Пятой промышленной революции, связанной с ответственным цивилизационным выбором вариантов реальности, а значит и вариантов будущего.