Читать книгу Уссурийская метелица - Александр Леонидович Миронов - Страница 2

1

Когда друг становится недругом, от него больше зла, пакости и неприятностей, чем от врага. Даже не обязательно, чтобы в том непременно было его участие. Достаточно, чтобы произошло нéчто, что сработало бы не в вашу пользу. Скажем: не вовремя выпал снег, а у вас на полях не убран картофель; или, как некстати, сломалась машина где-нибудь в Уссурийской тайге, вёрст этак за тридцать до пункта вашего назначения; или в деревне (или в городе) вдруг погас электрический свет, а вы проходите в это время мимо столба… И ведь что примечательно, что все эти злонамеренные акты проводятся им, незаметно, априорно, как бы шутя… Да что там "шутя", издевается по всей форме, тихо похохатывая в кулачок. Вот взять хотя бы крушение под лед "бобика" Вовы Бабенкова, в котором, слава Богу, до смерти никто не пострадал. Правда, Морёнов с двухсторонним воспалением легких и с ангиной в острой форме загремел в санчасть погранотряда. Чья тут заслуга? Чьё провидение? Но ведь и на этом не останавливается, друг ситный…

Жена майора Романова, медик по образованию и врач по гражданскому сознанию и клятве Гиппократа, как всегда на добровольных началах, всех пострадавших взяла на своё попечение, благо, что в семейной аптечке имелись медикаменты. Она же рекомендовала начальнику заставы отстранить от службы Бабенкова, пока у того не пройдёт ангина, – что майор безоговорочно принял к исполнению. Бабенков почти неделю находился на вынужденных выходных (тут несомненный плюс). А под конец обрадован был ещё тем, что стал главным действующим лицом в отлове своего друга "бобика" из Уссури, – на заставу прибыли автокран, трайлер и водолаз.

С тем же прилежанием начальник заставы выполнил рекомендации врача и в отношении Потапова. Славикам майор поменял обязанности: Урченко направил фланги мерить, Потапова – на хозблок. Но кому быть воином, тому не быть дояром, скотником. Тем более, что Потапову таких услуг, как обучение столь деликатному делу – доению коров, – никто не предлагал. И коровы выразили протест, то есть подняли рёв на всю границу, протестуя не только против плохого обслуживания, но и содержания, а свиньи готовы были съесть Славку заживо. И съели бы, не сбеги он с хозблока до срока. Куда его тёзка вернулся с важным достоинством.

Так кому тут надо поклониться? Кого благодарить?..

Или вот, совсем кощунственный подвох – заставу закусали вошки.

На заставе был ещё один Слава, Вячеслав Ермошин. Внешне ничем не примечательная личность. Такой же, как и все "салажата", первого года службы: немного угловат, в меру застенчив, безотказный и исполнительный. А поскольку все эти качества, как нельзя, кстати, подходили, что называется без примерки, к обязанностям санинструктора, ему в добровольно-приказном порядке и была прикреплена эта должность. И майор не ошибся. В случае с ЧП на Уссури он проявил себя заботливым медбратом и сиделкой. Задатки эскулапа видны даже в манерах.

Пока ожидали с Казакевичевской заставы машину медсанчасти, которая находилась там с инструктивными целями, Ермошин не отходил от Морёнова. После укола больному и выдачи очередной дозы таблеток, в Славины обязанности теперь входило прикладывание мокрой тряпки ко лбу больного и замер температуры. Застава уже спала, разумеется, кроме тех, кому положено служить, а Слава, сидя возле своего подопечного, клевал сонно носом. Но, стоило больному застонать, он тут же спохватывался, смачивал тряпку или хватался за термометр. Его заботу оценили, и Слава, вместе с прибывшим старшиной медслужбы, был отправлен сопровождать больного.

Ермошин после учебки не был в отряде более полугода. А всякий, кто служит на заставе, по приезде в отряд, испытывает по ней ностальгию, и потому старается смотаться из него обратно, и как можно скорее. Где более вольный распорядок, небольшой и дружный, как семья, коллектив. Где меньше командиров, а больше порядка. Где не надо тянуть ножку и хвататься всякий раз за пуговичку на воротничке, проходя мимо офицера… Это не на заставе.

В отряде же видится только казовая сторона, за нарушение которой можно получить как замечание, так и наряд вне очереди, а то и губу. За ту же расстегнутую пуговичку или за слишком ослабленный поясной ремень; за не почищенные сапоги, да мало ли… Тут от безделья люди страдают, вяжутся к солдатам. А на заставе разве до того? И потому бежать надо из отряда. Бежать!.. И Слава Ермошин готов был сразу, как только сдал Морёнова врачам, вернуться обратно. Да не тут-то было.

В отряде происходили вещи, причина которым – всё тот же "добрый" друг-приятель, от которого покоя не стало ни на границе, ни в отряде. И Ермошину пришлось задержаться в медсанчасти на неопределенный срок.

…В отряде проходило доформирование мангруппы. Вначале эта часть задумывалась небольшим подразделением, как взвод, рота, с соответствующим техническим обеспечением и оснащением. Но политические отношения с Китаем всё более обострялись. Всё чаще на границе стали происходить инциденты и порой небезобидные, доходящие до столкновений, правда, не вооруженных, однако, не безболезненных. Поэтому на базе роты было принято решение создать батальон – маневренную группу.

Месяца три тянулось назначение на должность командира мангруппы, и временно эту должность исполнял старший лейтенант Талецкий. Но явным претендентом был подполковник Андронов, заместитель начальника штаба отряда. Он уже примеривался к будущим обязанностям, частенько заглядывая в казарму, давал, вместе с ЦУ, нагоняй и старшим, и младшим по званию, поскольку характер имел требовательный, порой строгий. У него уже был подготовлен кабинет и всё необходимое для предстоящей работы. Однако зиму, лето, до самой осени командование не торопилось, затягивало с его назначением.

И вот, по первому снежку вопрос решился.

Решился, и настолько неожиданно и непонятно, что кое-кого ввёл в недоумение, а то и в шок. На подполковничью должность в мангруппу занесло даже не майора, или капитана, а – микромайора! – младшего лейтенанта. Андронов, едва не занемог. И, посчитав себя оскорбленным, хотел было, подать рапорт и от обиды, если не уволиться из погранвойск, то перевестись в другой отряд и на любую должность.

Но обиду пережил. Куда деваться? – армия. Тут приказы не обсуждаются, назначения не согласовываются и мнения нижних чинов не учитываются. Иначе говоря: не живи, как хочешь, живи, как прикажут.

Как последний лист листопада, холодным ветром в отряд занесло младшего лейтенанта Трошина. Кого-то он заинтересовал красотой и статью, а кого-то не соответствием звания с должностью, звания с образованием. Ему было под сорок лет, а в такие годы люди дослуживаются до майоров, а то и выше. Тут же – микромайор. И вот этого микромайора предпочли подполковнику! Это был нокаут. Ну не злой ли рок?..

А командир мангруппы развернулся. Всё поставил с головы на ноги. Собрал со всех подразделений: с хозвзвода, инженерно-технической роты, с комендантского взвода, со столовой, с санчасти, – своих солдат и сержантов, разбазаренных по доброте душевной подполковником, и приступил к серьёзным плановым занятиям в подразделении.

И Слава Ермошин как раз попал под эту метлу, и в тот момент, когда в санчасти отсутствовал санитарный персонал, по причине учебных мероприятий. И ещё потому, что каждый командир рад воспользоваться чужой рабсилой, тем более – залётной. Славу тут же пристроили к санчасти, где он продолжил повышение квалификации по части медицинского обслуживания госпитализируемых и методам санитарной обработки помещений.

Только через две недели, по настоянию майора Романова, при содействии начальника штаба майора Родькина, Ермошина удалось вызволить из отряда.

Несмотря на суету и бестолковость в мангруппе (как казалось Славе), он с гордостью осознал то, что миссию свою он выполнил с достоинством – дождался, когда прошёл кризис у Морёнова.

– Теперь солдат выкарабкается… – сказал главврач, подполковник Крайнев.

Будет что доложит на заставе.

И были в отряде ещё два приятных момента. Первый, он увидел в солдатском клубе художественный фильм "Щит и меч". Посмотрел его с удовольствием, поскольку уже на заставе прочёл роман В.Кожевникова с одноименным с кинофильмом названием.

И второй – побывал в городской бане. Куда ходил с мангруппой строем: с полотенцем, с мылом, мочалкой под мышкой и с бодрой песней на устах. Может быть, о бане долго бы и не помнилось, прошло бы как рядовое событие, но после деревянной, тесной, заставской, городская была, конечно же, шикарным заведением. Особенно для паренька, до армии не знавшего ни городских парков, ни многолюдных бань.

Светлые залы, каменные скамьи, вода из кранов, и парилка… Правда, попариться не удалось из-за отсутствия веников, но погрелся, спасибо и на том. Слава, разомлевший, распаренный, выйдя из парилки, плюхнулся на каменную скамейку и прилип к ней в блаженстве. Не-ет, есть что-то особенное в цивилизации…

2

Многое в жизни для молодых людей является открытием: непонятное становится понятным, запретное – доступным, скрытое – увиденным. Порой простые вещи вдруг постигаешь с таким изумлением, словно они из другого мира, откуда-то из-за границы.

После возвращения Ермошина, на заставе начались представления. На пограничников напал зуд. И зуд не кожный, не лишайный, и не на открытых местах, где можно было бы без стеснения почесать, а при остром желании – поцарапать, а там зудилось, куда не всякий раз сунешь руку, и только через карманы. А руки в карманах – нарушение устава. И первым же нарушителем его стал сам Славик.

Но вскоре неуставное поведение перешло к его соседу по второму ярусу. Чуть позже – на двух годков (солдат второго года службы), спавших под ними на первом ярусе. Потом на "стариков". Так эпидемия неуставного хождения по заставе распространилась на добрую треть личного состава. Ходьба по казарме и служебным помещениям, держа руки в карманах галифе, стала если не модной, то примером, достойный подражания. И ему подражали, и с каждым днём всё больше и больше пограничников. Встречаясь друг с другом, общаясь, каждый из воинов мог продемонстрировать свою страстную приверженность к карманному этикету.

Слава Ермошин был шокирован, обнаружив на себе гнусную живность – паховую вошь. Мальчик-паинька, безгрешная душа – и вдруг такое! Он напугался, застеснялся и замкнулся. Но не сдался.

Всякий, кто делал неожиданное открытие, всегда вставал перед вопросом: что с ним делать (с открытием)? Как с ним поступить? На что его направить? В данном случае – как с ним справиться? Но горе тем, кто в тех открытиях случайный человек, к тому же – дилетант. Ермошин был в этом вопросе полное тому соответствие. Поэтому все попытки, что Слава предпринял для избавления себя от злой и гнусной твари, ни к чему не привели. Да и попытки эти были древними, как мир, известными ещё с незапамятных времен – как ловля блох. За что, как в отместку, эти безмозглые твари, казалось, кусали ещё сильнее, издевались над своей жертвой со сладострастием вампиров.

Размножаясь, они не знали границ приличия и невидимыми путями, как бы резвясь и играя на просторах солдатского общежития, скакали по нему, вживались в человеческие тела, в молодые и упругие, в которых пульсирует кровь и, похоже, с молоком. Отчего жизнь на заставе становилась всё веселей и занимательней. Не-ет, на такую шутку способен только закадычный друг.

Самоотверженных ребят, наподобие Славы Ермошина, кто решился самостоятельно вступить в единоборство с этой живностью, на заставе был – каждый третий. Они так же, как и Слава, отважно старались вылавливать этих диверсантов в дебрях мелколесья, вычесывать, давить. Но не тут-то было. Не та гвардия! В одиночку не возьмешь. И ратаны стали объединяться.

…В два часа ночи с пограничного наряда вернулись Леша Щёдский и Серёжа Сарванов. В коридоре заставы они застали довольно необычную картину. В полумраке дежурный по заставе, ефрейтор Миролич, стоял с зажженной паяльной лампой в руках. Триполи находился перед ним, своим земляком, тоже молдаванином, с опущенными кальсонами до колен. Он был в сапогах, они и удерживали кальсоны.

Миролич, наклоняясь, легкими касаниями пламени осмаливал на его теле волос, кудрявые заросли от низа живота едва ли не до колен, и выжигал всё то, что в нём паслось. Особо ценное Михаил прикрывал руками. По коридору распространился чад бензина и запах палёного волоса. Процедура деликатная, требующая ювелирной точности.

Может быть, столь необычный процесс выведения насекомых так бы и продолжался в отработанном режиме, при ночной тишине и покое, но в дверях появился наряд. Технология опаливания шерсти на живом организме человека нарушилась. Миролич, обернувшись на дверь, дернул руками, в которых держал лампу. В ту же секунду раздался дикий вопль «Тарзана», и Триполи, с проворством своего древнего предка, оказался на турнике, что был вмонтирован между стенами коридора.

Пограничный наряд, ребят не хлипких и не робких, словно подрубили или от неожиданного удара в солнечное сплетение (под дых), переломило пополам, и они по косякам двери сползли на пол.

На крик из спального помещения, названного моряками речной флотилии, служившими при заставе на "утюге" – кубриком, – выскочили взъерошенные со сна пограничники и отрепетировано метнулись к ружпарку, как при команде "к бою!" или "в ружье!" Но Миролич, встав на их пути и размахивая горящей лампой, кричал:

– Отставит! Всем отбой!

Пограничники, кто в трусах и в майках, кто в кальсонах, недоуменно сгрудились перед ним.

– Всем отбой! Не был команда "в ружо"! Нет нарушеня, нет и команда "к бою"!..

На него, на паяльную лампу в его руке, на голый волосатый зад, свисающий с турника, смотрели во все глаза.

Валера Богомазов спросил, кивнув на турник:

– А этот что там делает?

– Он выходной. Он может, где хочет нахадица.

Триполи спрыгнул с турника и стал натягивать кальсоны. Сердито глядя перед собой, негромко ворчал:

– Скатины, савсем зажралы… Волчары…

И только теперь до пограничников стал доходить весь смысл происходящего. Полумрак, мерцающий в нём огонь паяльной лампы, волосатый от колен до спины зад, и ворчание молдаванина на молдавском и на русском языках, похожее на нелепое оправдание. И страдающий от смеха у входной двери наряд – все это, как детонатор к взрывателю, вызвало раскат хохота. И если до этого кто-то не проснулся ещё от крика Триполи, то от рокочущих накатов, сотрясающих заставу, вскочил, как от взрыва.

Триполи был сильно уязвлен: и самолюбием, и пламенем. Ему одному из всех было не до смеха. Он ходил по заставе и ворчал:

– Ху-у, пакост бешана. Ху-у, худбин голодная…

Щёдский, сдавая дежурному автомат АКМ, подсумок с магазинами, штык-нож, услышав его ворчание, засмеялся.

– Что ты, Миша, вполне симпатичная публика. Ласкают до щекотки, покусывают до экстаза.

– Узнать бы, кто нам эту симпатишну публику суда запустил? – говорил Триполи, оттягивая спереди галифе с кальсонами и, пытаясь в недрах разглядеть не то обожженное место, не то отдельных представителей выше названного сообщества.

Серёжа Сарванов сказал вполне определенно:

– Бактериологическая диверсия, – и кивнул в сторону границы. – Наши лепшие друзья запустили.

– Маленьких таких цзаофанчиков, – добавил Лёша.

– Ху-у, пакост! – воскликнул Михаил и с остервенением зачесал под мышками.

Ребята рассмеялись.

– Смехуёчка вам, – чуть ли не плача выговаривал он.

А невольный носитель "бактериологического оружия", вернувшись с ночного представления, лежал под одеялом, чесался и плакал. Он был, в общем-то, парень не робкого десятка, когда дело касалось себе подобных, но перед такой шпаной – сдался. Понял, что против неё нет у него приёма. И, отбросив застенчивость – собачья жизнь принудила! – был полон решимости, сдаваться. Сдаться на милость начальника заставы. Иначе эти диверсанты совсем заедят, а такой финал его добропорядочная натура принять не могла.

И какая только б.... оскверняет бани? Слава теперь знал, что только там он мог подцепить эту гнусную вошку, и был не рад цивилизации – какая гадость! И если бы сам страдал, тут ползаставы стонет!

3

Из санчасти на заставу прибыла медицинская помощь: старшина срочной службы – медбрат, и рядовой – санитар.

Старшина зашёл на доклад к начальнику заставы, – круглолицый, розовый, с ямочками на щеках и, в столь молодые годы, у него уже проявлялся второй подбородок. На нём был белый полушубок и, вопреки уставу, офицерская шапка с солдатской звездочкой. В нём чувствовалась лёгкая неуставная развязность, леность в движениях. Он даже руку не дотянул до шапки, делая доклад. Майор поймал себя на мысли: сгонять бы такого боровка разок-другой на левый фланг!.. Поднялся и выслушал доклад.

– Товарищ майор, медицинская бригада в составе старшины Кубрякова и рядового Паранитова, прибыла для проведения на вашей заставе дезинсекционных мероприятий против паховой вши.

– Хорошо старшина. Ждём вас, – показал на стулья вдоль стены: садитесь… – Скажите, какие мероприятия должны быть проведены с нашей стороны?

– Первое – весь личный состав должен пройти обеззараживание. Для этого нам нужно помещение. – Старшина, сев, снял шапку, положил её аккуратно себе на колено. Голова с большими залысинами.

– Помещение будет. Личный состав готов. Со службы придут – будут направлены к вам.

– Второе – после процедуры людей надо помыть. И третье – всех нужно переодеть в свежее продезинфицированное бельё. Заменить простыни, постели. Потом мы в помещениях проведем дезинсекцию.

– Сейчас будет затоплена баня. Бельё каптенармус выдаст.

Старшину он узнал, это был тот, кто приезжал за Морёновым, и поэтому спросил о самочувствии своего солдата.

– Его состояние нормализовалось, может через недельку, а то и раньше, выпишем. Просится на заставу. Но предстоит, похоже, ещё некоторое время для адаптации, – ответил старшина. – Щадящий график службы, а лучше направить пока на хозработы или дежурным по заставе, где-нибудь на месяц. Придётся вашему врачу, вашей супруге, – особо выделил он, – за ним понаблюдать. Александр Данилович ею очень довольный остались. Её диагноз и первая помощь были правильными и своевременными. Благодаря им у больного не… – старшина осекся.

В кабинет вошёл капитан Муськин. Он был оживлен, и глаза его выдавали возбуждение. Он сам подошёл к старшине и с некоторой подобострастностью протянул ему руку. Тот поднялся.

– Здорово старшина! Приехал? Вот хорошо. Очень своевременно. Очень! – Муськин хотел ещё что-то добавить, но сдержался. – Так о чём ты?.. Прошу прощение, я, кажется, перебил? – извинения уже относилось к начальнику заставы.

Старшина панибратски, как с равным по званию, пожал капитану руку и, не дожидаясь, когда тот сядет, сел сам. Сказал:

– Да я товарищу майору докладывал о вашем солдатике, о Морёнове?

– Ну-ну. И как он там, бедолага?

– Да поправляется.

Майор уловил перемену в интонациях капитана, кажется, он поменял к Морёнову отношение. В словах прозвучали тёплые нотки. С чего бы это?.. Романов провёл рукой по щеке, по рубцам ещё чувствительным, и на морозе особенно болезненным. По этой причине он не выходил на проверки пограничных нарядов, возложив эти мероприятия на своего замполита, старшину и парторга Пелевина.

Майор снял телефонную трубку.

Капитан, пользуясь занятостью начальника заставы, наклонился к медбрату, стал ему что-то говорить, понизив голос до шепота.

– Дежурный, дайте команду Урченко, Сапелю, чтобы затапливали баню, грели как можно больше воды. Второе, весь личный состав, который есть сейчас в наличии, на дезинсекцию. Подготовьте Ленкомнату для этих целей. Старшина Кубряков вам скажет, что ещё ему необходимо. Каптенармусу Романову быть в каптёрке, готовить бельё к выдаче. Выполняйте!

Положив трубку, майор выжидающе посмотрел на старшину. Тот, почувствовав на себе его взгляд, прервал негромкий разговор с капитаном. Спросил:

– Можно приступать к работе?

– Немедленно. Необходимые распоряжения отданы.

Старшина поднялся и без воинских церемоний направился к двери. Муськин последовал за ним.

Почти в дверях капитан негромко попросил, что майор расслышал:

– Так мы договорились? Дашь мне с пол-литра?

– Конечно, товарищ капитан.

Старшина ушёл.

4

На старшину и санитара измученные воины заставы смотрели, как на спасателей. Особенно Миша Триполи. После ночной процедуры под турником у него на интимных местах вздулись пузыри, вскоре лопнули, возможно, он сам их расцарапал, а, возможно, их прогрызли "цзаофанчики", и теперь беззастенчиво пировали на обнажившихся ранах, на его крови. Находясь в наряде, уже возвращаясь с правого фланга, – благо, что с короткого, – он готов был, как той ночью, сбросить с себя штаны и сесть в сугроб задом, чтоб не быть казнимым так жестоко. Он не плакал. Он уже взвывал, махая кулаком сопредельной стороне.

– У-у, худбины! У-у, штоб вас самих блошки съели!..

Но они ели его.

И ещё два происшествия произошли накануне приезда избавителей-архангелов медиков. Они, эти происшествия, правда, не вышли за рамки международных отношений, но не обошлись без инцидентов на местном уровне. И по некоторым элементам можно было уловить их лейтмотивы. Капитан Муськин, почти трезвый, но взбешенный, задал трёпку своей Муське. И была эта операция проведена по-военному скрытно, без лишнего шума и крика (как когда-то высадка Советских войск на Кубу, в которой кэп принимал участие). Да не рассчитал "кубинец" тяжести кулака на объект приземления, в результате, эта акция стала достоянием общественности, как некогда и кубинская операция. Как учили… Такой фингал не скроет никакая замазка, никакой макияж, не оправдаешь никакой случайностью. Да и просто так старшину-медика на квартиру к себе не позовёшь, баночку с волшебной жидкостью не будешь выпрашивать.

Не обошла эта диверсия и Пелевиных. Скандал был с погромом. Настолько серьезный, что оба супруга поняли каждый для себя: – всё! Это – конец! Никакие объяснения, уговоры Наташа не воспринимала. Она вначале плакала, истерически вскрикивала, отвечала с крайним сарказмом, едва не кидалась, как разъяренная кошка с растопыренными пальцами, на его "подлую", "отвратительную", "притворную" физиономию. И говорила:

– Как я сейчас раскаиваюсь! Какая же я дура! Какая наивная, глупая, доверчивая!.. Бросила всё: ребёнка, родителей, хорошую работу, хоть небольшую, но уютную квартирку, и попёрлась куда-то, к чёрту на кулички, за тридевять земель! Ха, декабристка! И за кем?.. За подлым обманщиком! За бабником! За бесчестным человеком!

– Наташа… Да выслушай ты меня, наконец! – просил Анатолий, стоя у дверей комнаты, которую жена снимала у одних из жителей села Аргунское.

– Вон! Не хочу тебя слышать! Не хочу тебя видеть! И чтоб больше на мои глаза не попадался! И я завтра же уеду отсюда, из этой дыры домой. С меня хватит! Натерпелась! Надоели мне твои дурацкие отговорки, оправдания. А теперь ещё и подарочки носишь! Спасибо, муженек! Очень рада!

– Да, Натка, да остепенись ты!

– Вон! Вон! И ещё раз вон! Я тебя ненавижу!..

Он не успел увернуться, и в лоб, в его верхнюю часть, прилетел флакончик духов. Его же новогодний подарок!.. Войдя в комнату, он хотел раздеться, но успел снять лишь шапку. Если бы он надел её заново, то она сыграла бы роль каски, снаряд срикошетил бы, и было бы не так больно, и потому не так обидно. Тут, он вскрикнул от удара, взялся за голову, словно испугался, что она треснет, и, пошатываясь, едва ли не вывалился из горенки. Тут же за ним захлопнулась дверь, и накинулся крючок.

Наташа, обессиленная, униженная до крайней степени, рыдая, упала на кровать и зарылась с головой в подушки. Весь мир в её сознании помрачнел, и жизнь предстала настолько омерзительной и пошлой, что хоть волчицей вой. А тут, где она теперь одна, вдали от родины, родителей и сына, одинокая и обманутая, участь её представлялась именно такой – горькой и дикой.