Читать книгу Русская недвижимость. Сборник рассказов – 2 - Александр Леонидович Миронов - Страница 3

Ей повезло. А девчат уволили. Даже тех, кого, казалось бы, увольнять нельзя. У всех у них были положенные по Закону льготы. Даже перед ней, Светланой, они выгодно выглядели. То есть у них у всех имелись уважительные причины, по которым следовало бы их оставить на заводе. У той же у Серафимовны – двое детей, мать-одиночка; у Сони – тоже две девочки и муж полгода как умер, вернее, был убит где-то под Нижним Новгородом, дальнобойщиком был; у Вали – сын инвалид, семь лет; да и другие под КЗОТом ходили, как под бронированным колпаком, – уволили. А ей повезло, оставили.

А вначале, так переживала, так напугалась… Шутка ли, остаться одной с двумя детьми. С Колькой, как под «крутого» закосил, жизни не стало, искрутился весь – год как развелись. Старший, Рома, в МГИМО учится, на второй курс перешёл. Сколько на него вбухали: за поступление, за обучение, за проживание. И что не семестр – десять-двадцать тысяч выложи. Не учёба – грабёж. Спасибо Кольке, хоть и козёл, но не бросил мальчишку, и, говорит, поможет выучиться. А ведь мог бы после развода послать по матушке, и учи, как знаешь. Сын-то не его, её, без него нажитый. Да и Серёжка, их совместный, в пятом классе. Тоже растёт, как на дрожжах, не напасёшься. Тут поневоле затоскуешь.

Предупреждать о сокращении, с приказом в папочке, пришёл в цех начальник отдела кадров Лубок. Мужчина лет пятидесяти, а то и с хвостиком, немного ссутуленный. Глаза простоквашные, щёки круглые, с провисом. Головка клинышком, с высокими залысинами спереди. Серафимовна окрестила его, скажи кому – себя в краску введёшь. Но прозвище точное, тут же пристало и накрепко, лучше родного имечка, хрен плешивый.

Начальник цеха собрал всех в актовый зал. И Лубок затянул речь, дипломатическую, витиеватую.

О том, что на заводе грядёт сокращение, слух прошёл раньше – уже недели за две всех предупредил. Ну и те, у кого нервы слабые, и у кого все шансы оказаться за воротами, уже суетились, метали икру. Все близлежащие и вдали стоящие предприятия обежали, работу искали. А они, матери-одиночки, многодетные, у кого инвалид в семье – энергию свою в труд вкладывали, на благо и процветания родного акционерного общества. Та же Серафимовна ходила нос кверху. Самой-то бабёнке чуть за тридцать, но все её величали по отчеству, даже старше её, из-за редкого имени папочки. В наш век такое имя – тоже ископаемое, и потому на устах оно звучит реликвией, и не изнашивается. Её, наверное, ещё в девках так звали. Мужики порой подзуживают: «Серафима, Серафима, как ты нам необходима…» – вкладывая в шутку фривольный подтекст. Хотя особой распущенности за ней не наблюдалось, однако, замужем не была, а двоих нажила. Говорит, ветром надуло! Мать-одиночка, а это уже гарантия!

Лубок долго говорил о том, что как сейчас туго живётся предприятию. Завод, говорит, как на кочковатой дороге, то в одной колдобине засядет, то в другой. Из-за этого приходится снижать объёмы производства, выпуск продукции, оттого и зарплату нечем выплачивать.

Оказывается, завод сильно зависит от внешних экономических связей. Стоит где-нибудь хоть одной связи, как пуповине, перетереться, и производство встало. Но объяснять: почему же эти жилочки перетираются? – он не стал, или же сам не знал. Да по нему – они хоть все разом полопайся.

Слушали, слушали, Серафимовна возьми, да и ляпни, сидевшим рядом с ней, Соне и Вале. Вроде бы тихо, а услышали.

– Ну, член парламента, всю душу вытянул своей политграмотой. И за что его бабы любят? – а она-то знает, что говорит.

Все засмеялись. Но сдержанно, в кулачок.

Однако член парламента услышал. Усмехнулся.

– Видать есть за что. И некоторые даже очень довольные, – ответил он с нескрываемой, но мягкой злобой. – Скоро и ты полюбишь.

Показалось, что эта злоба тучей опустилась на головы и ядовитой кислотой окатила души. На Серафимовну закосились, зашипели. Прикуси язык, мол, шутница. Сиди, прижми уж… И все притихли.

Лубок тут же от дипломатии перешёл к делу. Стал со списком знакомить. Исправлять чего-то, на ходу приписывать.

Как пакетом тетрадей по голове огрел, когда их фамилии зачитал, четверых. Она, Светлана, тоже подхохотнула.

Соня с лица сменилась. Валя ойкнула, как испуганная наседка. И у неё, у Светланы, глаза навыкат. Вот те раз! Это по какому такому?..

– Так по праву члена парламента, ха!

Серафимовна взвизгнула.

– Да я к прокурору пойду! Пойду в комиссию по трудовым спорам! Ответишь!..

Все гамузом зашумели, на Серафимовне зло срывать стали. Лубок сидел, молчал, потом почти без крика, весь гвалт прекратил.

– Да что к прокурору, – говорит. – Давай выше. К президенту. А лучше в ООН, в комитет по правам человека. Он вас облагодетельствует. Трудоустроит где-нибудь в Африке. Ха-ха! К кучерявым и черноголовым, которые без плешин. – И тут же скомандовал: – Марш расписываться под приказом!

Кстати, их фамилии, четверых, были вписаны рукой. В самом конце списка. А четыре другие, отпечатанные, вычеркнуты. Перестановку на ходу ввёл.

Соня по наивности спросила:

– А почему нас не напечатали, а подписали?

– Пропустили. Расписывайтесь.

– А я не… не буду, – робко отказалась Валя.

– И я… – сказала она, Светлана.

– А как хотите! – парировал Лубок. – Составлю акт об отказе и дело с концом.

И составил. И подписали: сам, начальник цеха, мастер. Как и полагается при сокращении, соблюли все формальности, законный вид и лад.

Дважды всех сокращаемых, а кого и по три раза, Лубок приглашал в отдел кадров, предлагал работы. Вначале тех трудоустраивал, кто подписался под приказом. А потом за них, четверых, взялся. Они, грешным делом, уж думали, что пронесло, может директор запретил, или своя совесть заговорила. Всё-таки под законом ходят. Нет, новый приказ отпечатали и их фамилии в него внесли, чтоб, видимо, не испытывали они дискриминации.

Вначале Лубок вызвал Соню. Предложил ей аж две вакансии, видать, от доброты душевной, исключительно из уважения, как к передовику производства. Первая – на склад готовой продукции, грузчиком. Мужик-то хлипкий пошёл, не выдерживает, увольняется или спивается. Вот, подбираем женщин. И вторая – в ОХЧ (в отдел хозяйственной части) уборщицей, на сортиры.

Соня аж подпрыгнула, и не от восторга. Спасибо, благодетель вы наш!.. Это ей-то, матери двоих детей, высококвалифицированной работнице?!.

– Да вы!.. – и поперхнулась. Ведь не всякая добродетель маслом смазана. Бывает и с горчичкой.

Валя тоже в слезы. И она, Светлана, тоже не обрадовалась. Правда, на её счёт Лубок немного смягчился, дал понять, что на этом у них разговор не окончен, мол, попробует для неё что-нибудь подыскать. Но и ты, Светик, будь ласка. И вообще, он давно, оказывается, заприметил её каштановые кудри, а к ней питает самые нежные чувства.

– Жаль, конечно, что об этом приходится говорить при не совсем приятных обстоятельствах, – поморщился. – Ещё подумаешь, что я пользуюсь своим служебным положением… – глазки масленые, липкие. Она промолчала. – Вот и хорошо, – одобрил он. – Хорошо иметь дело с уравновешенными и понятливыми людьми. Давай обо всём об этом поговорим в более удобной обстановке. Ты ведь теперь в разводе?.. – и уже более наставительно: – Ты, Светик, о нашем разговоре помалкивай. Не хотелось бы, чтобы мои симпатии к тебе омрачились. Поняла? И потом, народ-то у нас, сама видишь, какой – злой. Только попади на язык. А мы с тобой… могли бы с тобой задружить… Словом, ты не девочка, понимаешь…

Высокие залысины его поблёскивали на свету ионовой лампы. Узкий клин коротких волос, уходящий от блестящего лба к затылку, разделял голову на два полушария и наводил на эротические ассоциации… И этот словесный блуд, намёки… Так и хотелось чем-нибудь трахнуть по этой блудливой головке!

Но в позу становиться не спешила. Приняла условия игры. Время выгадать надо. Может, как-нибудь выкрутится? Может, Колька что придумает? Может, случай какой поможет? Может…

«Может, придётся и с этим членом парламента закадрить?» – словно кто со стороны подсказал. И душа её тоскливо заскулила. И никому не сказала об их разговоре. Постеснялась. Да и кто знает, как теперь выкручиваться?.. В стране бардак, никакие законы не работают, на что теперь надеяться?

Серафимовна терпеливо выждала, пока её пригласят в отдел кадров. Никуда не бегала, хотя в разговорах намекала, что этого дела так не оставит. Найдёт управу.

Серафимовна, не смотря на своё архаичное отчество, была девахой современной и недурна собой. Но враг у неё был один и постоянный – её язык. Могла им, что называется, гладить и брить одновременно. При первой процедуре собеседник расслаблялся, подпадал под гипноз её мягкой воркотни. Это, когда её саму по шёртске гладят. Но, как только сорвалась рука – шерсть дыбом. Тут уж не взыщи. Обреет, саднить долго будет.

Выскочила Серафимовна от Лубка, как ошпаренная кошка. Кричать не кричит, глаза горят, пальцы в растопырку. Так и думали – Лубка причесала по самой последней моде, всю ему плешь ногтями изрисовала.

Уметелила не то в ООН, не то сразу в Африку?..

Какая к черту тут работа? – время провождение, нервотрёпка. Те, кто сокращаемые, смотрят на тех, кто ещё работает, как на баловней судьбы. «Баловни судьбы» на них с виноватинкой, с сочувствием, от чего ещё тошнее. Сокращаемые примеряют тех на себя: чем же они лучше их, или, наоборот, хуже? И разумеется, их одёжка им не по размеру. У той, вспоминают, какой-то родственник в управлении работает. У той муж с кем-то в знакомстве. А эта – ха! – высококлассный специалист, – пристипома жареная-пережаренная. А на этой – вообще печати ставить негде.

Что, думаете, вас запросто так здесь оставили? Ха! Знаем мы, чем это зарабатывается. Бельдюги! Не завод, а сплошной аквариум! И как они здесь работали?!.

Когда кто-то в чём-то ущемлён или унижен, всегда найдёт в себе тысячу достоинств, но ещё больше недостатков в своём оппоненте. И свои (достоинства) как будто бы благороднее, выше. Но, если ты чувствуешь, что они подкреплены ещё и правами, законом, но всё равно всё это вместе взятое не срабатывает, тут надо копать глубже: связи, родство, отношения… По-старому – блат. А блат, как известно, выше Наркома. Тут сдай назад и смирись. Наслаждайся своим подлежащим положением.

– Сейчас времена не те, девоньки! – по мнению Серафимовны. И она докажет. – Сейчас суд, профсоюз, комитет по труду…

И Соня, Валя во главе с Серафимовной устремили свои стопы в заданном направлении. А она, Светлана, не пошла. На что-то понадеялась. То ли на Кольку, – с ним уже по телефону обговорили ситуацию. Сказал: не суетись, разрулим. То ли на себя понадеялась, то ли на случай?.. Не было ещё такого, чтобы её что-нибудь да не выручало. И она в этот крайний случай верила.

И точно! Правда, не совсем приятный получился случай, но ведь не смертельный. И никакие связи не нужны стали, ни прокуроры, комиссии, ни профсоюзы…

Дорабатывали последний месяц. Ходили на работу без интереса, без подъёма, как будто бы все моральные обязательства с них были сняты этим приказом, и теперь: лишь бы день да ночь – и сутки прочь. Расслабились.

На конвейере стояла, как робот, тетради фасовала. Туда-сюда, туда-сюда отсортировывала. Да и работа, действительно, привычная, с первого взгляда видно, куда какую тетрадку. А над конвейером растяжки движутся. Раньше и не замечала их, инстинктивно выработалось безопасное расстояние. Даже при желании никогда бы до них не дотянулась. А тут, словно какой чёрт толкнул – голову подсунула. Одна из железяк, ка-а-ак шандарахнет скользом по черепку – белый свет перевернулся под гром и молнии. Отключилась.

Очнулась в санпункте. Рану спиртом (ещё нашли где-то!) обрабатывают, нашатырь под нос подсовывают, в чувства приводят. Очнулась, и от боли тут же едва не скончалась. Садисты! Нет, чтобы, пока была без сознания, издеваться, спиртом рану смазывать. Обязательно оживить надо…

Десять дней отвалялась в больнице, и выписали с диагнозом: производственная травма, сотрясение мозга, скальпирование волосяного покрова головы. Потом дома две недели по больничному отсидела. И на работу вышла, с больной головой. Можно было бы ещё с недельку прихватить, а если закосить – то и больше. Так тот же Лубок уговорил выйти. Когда надо, без мыла, куда не надо влезет. У них там, мол, по каким-то правилам, не то по техники безопасности, не то по возмещению (оказывается, есть ещё такой закон, – никогда бы не подумала!) нежелательна долгая госпитализация. Руководству чего-то там наворачивается, за травматизм на производстве.

– Ты ж не враг своему родному предприятию, – уговаривал Лубок. – Подумай. Каждый день в копеечку встаёт. Директору неприятности. А он тебя теперь в беде не оставит. И работой по-прежнему месту обеспечит, и премию какую подкинет…

Нет, когда дело касается сознательности, то мы что – не люди? Мы ж с понятием.

И все! Девчонки-бабёнки куда не бегали, как не крутились, на то же самое и сели. То есть их под это самое место и вымели, ни на что не посмотрели. С ними ж все формальности соблюдены? – соблюдены. Администрация им работу предоставляла? – предоставляла. Какие к ней претензии? А другой работы, вам по нраву, нет, извиняйте…

А её оставили. Из-за производственной травмы оставили. Двадцать процентов нетрудоспособности, ВТЭКом засвидетельствовано! Куда администрации деваться? Обязана? На все сто обязана! Теперь ей и Лубок по фигу, кобель плешивый. Хотя, в конфликт с ним лучше не вступать. Себе дороже.

Так что, повезло ей. И всё по закону. Никто не скажет, что она рыба, чёрте знает под каким соусом.

2005г.