Читать книгу Книга о вкусной жизни. Небольшая советская энциклопедия - Александр Левинтов - Страница 3

Если спросить у моей дочери, какую рыбу она больше всего любит, она, не задумываясь, ответит:

– Тысяголова!

Я сам – рыбная душа и в рыбе знаю толк. Но дочь свою смог понять, лишь вспомнив всю свою жизнь…

– Дети, – говорит нам мама (а это пятеро голодных, но предприимчивых до жратвы ртов от пятнадцати до пяти лет), – мы с отцом работаем, и у нас есть хоть какой-то скромный достаток. Но вот в моей школе есть уборщица. Она зарабатывает триста двадцать рублей (дело происходило в первой половине 50-х годов) и по состоянию здоровья не может работать в двух местах. У нее есть дочка, которая ходит в школу. Они не едят ничего, кроме картошки без масла и развесных килек. Всю жизнь. Вот эти люди и заслуживают уважения. Если у вас есть возможность помочь им, то помогайте, если нет – то хоть не кичитесь тем, что у вас в картошке – маргарин, а вместо тысячеголова – селедка.

Мне было лет десять, и я, уже опробовав большинство видов и сортов рыб, понял, что тысячеголова – кильку, тюльку, хамсу, снетка – едят бедные, то есть самые лучшие и достойные люди. Парадокс нашего общества заключается в том, что именно бедные, а не нищие, богатые или обеспеченные сохраняют честь и достоинство.

…Пивная на углу Первомайки и Пожарного проезда. Одноэтажный сарай в рачьих шкурках и вобляной чешуе. Мат-перемат. Пивная пена и красно-синие перебито-перепитые морды мужиков, оголтелых и свирепых. К пиву – водочка лафитничками по пятьдесят и сто грамм, а к лафитничку – бутербродик: черный хлеб с маслом вроде маргарина и тремя плоскодонными килечками. Иногда – кружочек репчатого лука или крошево зеленого.

Килька в России – рыба бедняков и бедолаг.

Хамса – она другая. Спинка песчано-серая, толстенькая, балычок и кишочки почти прозрачные, тельце сигарообразное, как маленькая подлодка. Берешь за хвост и за голову и просто обсасываешь, оставляя паутинный скелетик.

Тюлечка вроде та же килька, только поменьше. Хотя и килька бывает разная: то как салака, а иногда – сто штук в минуту. На Дальнем Востоке кильку называют анчоусом. Мы-то, дураки, все одергивали друг друга:

– Тебе, может, еще и анчоусов к столу подать?

Но когда я в середине семидесятых впервые побывал во Владивостоке и увидел анчоусов, я понял, что зря мы такие уж надежды возлагали на них.

Если честно, я не очень умею отличать каспийскую кильку от балтийской. Знаю только, что анчоусы дальневосточные длиннее. На Волге килька совсем мелкая – речные грошики. Важно, что килька бывает соленая, пряная (соленая с пряностями), бочковая и баночная (рядами), вяленая, копченая, в томате, с горохом и морковкой в масле (это – консервы). Хранить кильку-тюльку дома надо так: берешь левой рукой за загривок, правой за голову и отрываешь эту голову вниз, вместе с кишками. Тушку – в банку, ошметья – вон. Залить сверху постным маслом, банку закрыть – и в холодильник.

Про кильку есть хороший анекдот.

Директор говорит инженеру Иванову:

– Завтра у нас будут иностранцы. У меня к вам нет претензий, но вы все время на обед едите кильку. Это неприлично. Придумайте что-нибудь более достойное советской интеллигенции.

На следующий день американская делегация была потрясена видом инженера, уписывающего ложкой черную икру. Директор, растроганный подвигом Иванова, вызвал его после отъезда американцев к себе в кабинет.

– Не ожидал. Представляю, чего стоило это вашей семье.

– Да уж. Всю ночь с женой у кильки глаза выковыривали.

На Азовском море была когда-то незабвенная барабулька, по поводу которой люди, жившие в мезозое диалектического материализма, скорбно кивают головами: да, да, была в Ростове и Таганроге такая рыба.

А в Сочи и по всему благодатному маршруту Крымско-Колымской трассы (Крымско-Колымской мы называли Крымско-Кавказскую круизную пароходную линию, на которой скоропостижно погиб в 61 год дедушка германо-советского флота «Адмирал Нахимов») продавалась к пиву или рядом с пивом мелкая копченая ставридка, размером чуть больше кильки и ценой пятачок за штуку.

Речным аналогом кильки, вездесущим тысячеголовом наших рек и речек, является пескарь – сто штук на одну сковородку, – и нет рыбы нежней и слаще, хотя есть приходится с прожаренными головами, хвостами и тонюсенькими скелетиками.

Отдельно – о снетке. Их на килограмм (по сорок копеек на старые) в любом магазине завернут огромный куль – в руках не унесешь. Конечно, снетка можно и так есть, как семечки. Белесый, скрученный, прямых рыбок почти и нет. Вкусно. Но варварство есть их так. Из снетка вяленого суп варят. С пшенкой. Немного картошечки. Ну, там, лук, конечно, перцу пару горошин. При готовности заправляют молочком или сметаной. Суп это, а не уха. Но не это важно. Суп из снетка с пшенкой – уникальный суп. Это одно из немногих блюд, в равной мере почетное и на столе бывшего партийного бонзы, и торгового богача, вплоть до директора «Гастронома», и даже торговца пивом, и на учительском столе, и на тумбочке дворника. Незазорно похлебать суп из снетка и народному артисту, и герою-разведчику, и знатному стахановцу, и юному мичуринцу, специалисту по губоцветным и выявлению скрытых вейсманистов-морганистов в подвалах и бараках. Снетка любят все. И те, кто виснет на трамвайной колбасе, и те, кто мечтает забыть о нашей колбасе и наших трамваях, и даже те, кто давно уже не живет в мире коммунистических иллюзий.

Между прочим, только у нас, чем рыба больше, тем дороже. Впрочем, не только рыба, но и микрокалькуляторы. Что делать – издержки материалистического мировоззрения. К тысячеголовам можно отнести еще мелкую салаку балтийскую, особенно колхозного копчения (горячего). И мойву (длинная, прозрачная, жирная, со специфическим запашком) – главную рыбу эпохи застоя. И нежно-томную, весеннюю, пахнущую свежими огурцами и крапивными щами ладожскую корюшку. И ее дальневосточную сестру. И западно-сибирскую пелядь, но эта уже – благородных кровей, сиговая микроба, нежная и барская.

Наблюдая лов корюшки в устье Волхова, я понял две истины.

Первая – за последнюю тысячу лет эта технология почти не изменилась, и рыбаки все также перебирают пальцами сеть, как струны гуслей или молодую упругую женскую грудь. Вторая – погибая в сети, серебристая рыбка с фиолетовым отливом выбрасывает в параксизме любви и смерти фонтанчик молоки: это и есть героизм или приобретение бессмертия в насильственной смерти. Все стремится к продолжению жизни. И умирающая яблоня в последний год плодоношения дает небывалый урожай. Наверное, и на виселице у человека должно быть семяизвержение.

Тысячеголов, будем надеяться, неистребим, как и весь наш великий народ маленьких людей.