Читать книгу Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма - Александр Логачев - Страница 3

Глава третья
Мост

Оглавление

«Господину Иосифу Сталину,

Москва.

Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза.

Адольф Гитлер».

Опубликовано в газете «Правда» 23 декабря 1939 года

1

Дача в Волынском, как и вся страна, жила ритмами Сталинского пульса. Хозяин остался один, он думает и его пульс бьется размеренно, покойно, – дача не нарушит его биение ни единым посторонним звуком. Будто и нет в доме роты охраны и роты обслуги.

Сталин подошел к высокому окну. За стеклом мертвели сугробы, за стеклом мерзли заснеженные ели. Сталин невольно поежился, подумав о том, какая нечеловеческая стужа царапает ледяными когтями об окна и стены его дома. Вах! Какой грузин зимним холодным вечером, чтобы согреть себя так, как не согреет и чача, не вернется в мыслях в солнечный летний полдень где-нибудь на окраине Кутаиси. Не сядет в мыслях за стол, сколоченный из грубых досок, под навес, увитый виноградной лозой, не наклонит глиняный кувшин с цинандали над деревянным стаканом. Рядом наливается соком алыча, шелестит листьями платан, вдали режут небо кавказские горы. Больно, что не в твоей власти объявить вечное лето. Хотя в твоей власти перенести столицу в Кутаиси. Сталин отнял трубку от губ, выпустил дым, разбившийся о стекло. А сколько, сколько еще не в твоей власти!

Сталин только что выгнал все это шапито. Молотова, Хрущева, Микояна, Ворошилова. Они ему сегодня быстро наскучили. Они подумали, что товарищ Сталин хочет остаться один. Они глупы. Им не понять, что товарищ Сталин всегда один. Как Христос, он тоже был один. Его двенадцать учеников такие же клоуны, как те, что пили и ели сегодня за его столом. Христос тоже никогда не делился с ними своими мыслями. Он учил их, как надо жить, рассказывал всякие поучительные басни, но ни с одним он не говорил, как говорит человек с человеком. Так ничего и не сообщил о себе, как он жил, что делал тридцать три года, чего хочет добиться для себя. Не о собственной же казни он мечтал, в самом деле.

Да, один. И даже не поговорить вслух с самим собой. Потому что товарищ Сталин не может доверять свои мысли воздуху. Даже воздуху.

Сталин подвинул к себе по подоконнику пепельницу и выбил в нее трубку. Еще раз взглянул в окно. Какой же там холод! И вдруг Сталин громко расхохотался от пришедшей на ум забавной мысли. Надо послать этого засранца Ворошилова на финский фронт. Можно вообразить, какое лицо у него будет, когда он услышит, куда предстоит отправиться. Он наделает в штаны от испуга. Герой хренов! Этот герой до сих пор уверен, что товарищ Сталин затеял эту войну, чтобы отодвинуть границу от Ленинграда. А кто из них думает по-другому? Их ум ограничен. Они все смотрят только себе под ноги. Им представляется достаточным такое объяснение, что товарищ Сталин вздумал обезопасить северо-западные рубежи. А кого мог бояться с той стороны товарищ Сталин? Не финнов же в самом деле? Или они думают, что немцы вплотную подберутся через Финляндию к Союзу с этой стороны? Пусть думают. А товарищу Сталину все равно в тридцати двух километрах граница или в трехстах тридцати. Это ничего не решает. Это не будет играть никакой роли. Или они думают, товарищу Сталину хочется, чтобы Финляндия сегодня стала советской? А товарищу Сталину все равно, будет какая-то Финляндия-Шминляндия сейчас советской или нет. Придет время и эти финляндии на коленях приползут к товарищу Сталину.

Сталин, оставив трубку на подоконнике, вернулся к столу. На скатерти краснели капли пролитого вина, блестели точечки жира, желтела в блюдцах никем кроме Сталина не тронутая мамалыга, валялись комки салфеток, которые всегда оставляет после себя в больших количествах Молотов, гляделось в бутылку рыло жареного поросенка.


Сталинская дача в Волынском


А его полководцы решили, когда он на заседании Генерального штаба приказал поручить всю операцию против Финляндии целиком Ленинградскому фронту, а Генштабу этим не заниматься, заниматься другими делами, что товарищ Сталин не считает финскую армию серьезным противником. А финские укрепрайоны не считает серьезным препятствием для нашей армии. Потому и не требует сосредоточения такого количества людей и техники у финской границы, от одного вида которой чухонцы бы подняли руки вверх. Его полководцы трусливо молчат, но теперь, спустя месяц после начала войны, думают себе, что товарищ Сталин способен ошибаться.

Сталин отломил виноградину, бросил в рот. Взял бокал с недопитым мукузани, сделал небольшой глоток.

Они думают, что знают товарища Сталина. Самые прозорливые из них понимают товарища Сталина, как шахматного игрока, который размышляет над доской с фигурами, просчитывая партию на много ходов вперед. А товарищ Сталин играет одновременно сразу на тысяче досок, и нигде нельзя забыть сделать свой ход. И везде требуется просчитать партию до самого конца. До есть до мата королю противника, который играет черными фигурами.

Когда-нибудь им откроется, для чего товарищ Сталин начал войну с Финляндией и почему он вел ее так, а не иначе. Они поймут тогда свое ничтожество, узость своих мыслей.

Сталин толкнул бокал, он опрокинулся на скатерть, но не разбился, остатки вина расплылись по скатерти. Он любил гадать таким образом. Сегодня своими очертаниями пятно напомнило Сталину Францию. Многозначительно. Сталин любил рассматривать карту и помнил очертания многих стран этого мира…

2

По финскому снегу ползла колонна. Одна из многих, проползших до нее и где-то сейчас одновременно с ней ползущих.

Впереди, броневым лбом этого петляющего по дорогам Карельского перешейка червя, состоящего из техники, людей и боеприпасов, шли два легких танка БТ-5. За ними держался бронеавтомобиль БА-20, в котором ехал полковник Есипов. Он командовал колонной. За «бэтэшками» следовали грузовые автомашины числом пятнадцать, потом шли пять автоцистерн с бензином и дизельным топливом, еще четыре грузовика, а замыкали колонну три трактора. Первый трактор тащил сцеп из двух бронесаней-волокуш, второй и третий – полевые 152-миллиметровые гаубицы.

Глаз человека, будь это не глаз человека, едущего на войну, смотрел бы по сторонам с удовольствием. Красивый, хоть и морозный, зимний день. Редкие, случайные обрывки облаков бездвижно повисли на голубом небесном потолке. Внизу – снежное засилье, затейливо расписанное звериными следами. Сосновый лес в белом масхалате с гренадерскими корабельными соснами впереди. Угадывающиеся в снежных, бугристых курганах нагромождения валунов. Все вокруг переполняла величественная отчужденность природы от мирской суеты.

Капитан Шепелев ехал в кабине третьего по счету грузовика вместе с батальонным комиссаром. И вместе с шофером, разумеется. В кузове под брезентовым пологом, наглухо застегнутом со стороны заднего борта, на лавках и на ящиках тряслись и зябли те, кто составлял особый отряд капитана Шепелева. Конечно, они вчетвером не занимали весь кузов. С ними притоптывали ногами и охлопывали себя руками, для согреву толкали друг дружку, курили и травили всякие истории младшие пехотные командиры.

– Через два часа прибудем в расположение, – с радостным ожиданием в голосе сказал сосед Шепелева по кабине. Комиссар был совсем молодым парнем. Как он успел сообщить, еще год назад ходил в кремлевских курсантах. Он не успел пока что обзавестись ни наградами, ни женой, ни детьми, ни житейской мудростью, ни страхом. Казалось, его расстраивает в походе только одно – мороз за стеной кабины.

– До темна успеем. По карте – помните, товарищ капитан? – скоро будет река, черт, название забыл. От той высотки, что мы проехали, как раз три километра выходит, – и внезапно переключился, как ни раз уже было во время их совместной поездки. – Как вы думаете, финские рабочие поддержат нас восстанием в городах?

– Я думаю, – ответил капитан, – что у них вообще слишком мало рабочих. Крестьяне, в основном. Такая уж страна.

– Да, вы правы, крестьянство более отсталый элемент, – огорченно согласился молодой комиссар. – Так учат товарищи Ленин и Сталин. В крестьянах слишком сильны собственнические инстинкты…

Жох попал в бронесани. Попал не сладко. Борта волокуш были наращены пуленепробиваемыми бронелистами, которые тепла не выделяли. Более того, к ним невозможно было прислониться – холод прожигал сквозь ватники и полушубки. Потому лежали вповалку, а значит вовсе без движения и, понятное дело, мерзли. Поверх саней натянули перед выездом брезент, но он большой пользы не приносил. Ехали, считай, под открытым воздухом, под всеми сорока градусами.

– Нельзя ж так людей перевозить, – в полутьме саней снова разворчался кто-то из ополченцев, а именно они были определены в одни и другие бронесани.

– Сказано тебе, в машинах местов нет, – отозвался старшина, поставленный командовать взводом ополченцев и разделявший с ними неудобства дороги. – Сказано, что опосля поменяемся с армейцами.

– Какие на хер белофинны, раньше эти санки погубят наш геройский взвод и медалек не получим, – это сказал Жох.

– Опять ты мутишь! – повысил голос старшина. – Ой, чую, намаюсь я с тобой, парень. Это армия, а не гражданка. Я тебя предупредил, не шути со мной. Отошлю назад или отдам под трибунал.

– Все, ребята, хоре бакланить, доставай припасы. Не у меня ж одного, – и Жох привстал в санях, вытащил из-за пазухи фляжку, аппетитно булькнул содержимым. – Иначе кранты без всяких финнов. А до передовой еще дожить надо.

– Отставить! Под расстрел пойдешь!

– Батя, – взмолился еще один боец-доброволец, – прав он. Надо греться, а то ж заболеем, какими вояками будем.

– Я тебе не батя, а товарищ старшина! Ох, угораздило меня командовать гражданкой.

– Точно, – как-то враз все очнулись, заворочались в санях и поддержали начинание Жоха. – Сдохнем! Мочи нет! Да в такой холод сколько не выпей – не закосеешь! По глотку!

А старшина почему-то замолчал и продолжал молчать. И под его молчание пошла по кругу фляжка Лени-Жоха, наполненная медицинским спиртом. Где и как он ее раздобыл, на приемном ли пункте или в его окрестностях, о том никто не спрашивал, потому что думали – прихватил из дому. А какой там дом! Ну а спросили бы, Леня подмигнул бы и ответил, что некоторые называют его Жохом. Может, не впустую некоторые языками машут, а?

– Только смотрите у меня по глотку, не больше, – вдруг напомнил о себе смирившийся с неизбежностью старшина.

– Конечно, товарищ старшина, – дружно заверил взвод своего командира. – Не хотите тоже?

– Не положено, – пробурчал он, и по голосу почувствовалось, что внутри его идет нешуточная борьба…

Одна за другой вслед за танками тормозили машины. И колонна встала.

Шепелев открыл дверцу, высунулся наружу:

– Мост, – капитан вернулся на место. – Сейчас саперы будут проверять. Что, комиссар, пойдем разомнемся?

Шепелев выпрыгнул на снег, комиссар выбрался следом. Из кузова, из-под брезентового полога выскакивали батальонные командиры и вперемешку с ними бравые бойцы его, капитана Шепелева, отряда.

Сперва люди по всей длине колонны побежали к обочине. Отправление надобностей сопровождалось шутками вроде «Не отморозь, жена домой не пустит», «Напиши на снегу желтеньким «Смерть врагу!»… Издали доносились орудийные выстрелы, но были они глухи, неотчетливы, казалось, что до передовой еще сотни километров. Даже те, кто знал, что морозный воздух сильно искажает звук выстрела, предпочитали не думать, что через какой-то час-два их уже могут бросить в бой сразу с колес.

– От своих машин не отходить! – несколько запоздало послышались команды. Управившись с надобностями и шутками, люди топтались возле своих машин, подходили к знакомым, едущим в другом грузовике, некоторые уже убежали в начало или конец колонны.

Капитан Шепелев, разумеется, подошел к своим.

– Живы, соколы?

– Ну, капитан, ты нас и завез! – возвращаясь от обочины, на бегу прокричал Хромов, на бегу же застегивая ширинку.

– Ничего, ничего, проветриться полезно. А каково южному человека, а, Омари?

Лейтенант госбезопасности Омари Гвазава зажимал перчатками уши и прихлопывал нога об ногу. Его смоляные усы покрылись ледяным наростом. Он заговорил с сильным грузинским акцентом:

– Какой я южный человек! Совсем тут с вами северным стал. Я два года море не видел!

– Финский залив – это тоже море, – заметил сержант госбезопасности Лева Коган.

– Э, какое это море! – Омари даже оторвал ладони от ушей, чтобы возмущенно взмахнуть руками. – Вот дадут отпуск за героические подвиги, поехали, покажу тебе море.

– Ты ушанку распусти, опусти «уши», – посоветовал практичный Тимофей Рогов. – Нам, товарищ капитан, в кузове все завидуют из-за этих ушанок. Но, говорят, интенданты пообещали завалить фронт ушанками.

Капитан Хромов приблизился к Шепелеву, показал рукой с дымящейся в ней папиросой на засыпанный снег сосновый бор.

– Погано так стоять на виду у всего леса. Не отделаться, что на тебя оттуда пялятся сквозь прицел. И могут жахнуть в любой секунд.

– Привыкайте, – сказал Шепелев. – Теперь долго вокруг всегда будет лес…

Один из бойцов-добровольцев, выбравшихся вместе с Жохом из саней, пустился бегать кругами вокруг волокуш, чередуя бег с приседаниями и отжиманиями. Пробегая в какой-то раз мимо Леонида, стукнул того по спине, как стукал всех подряд:

– Не стой, присоединяйся!

– Да пошел ты! Спортсмен, тоже мне, – огрызнулся Жох, поднимая воротник шинели. Леонид чувствовал себя не просто скверно. Омерзительно, тошнотно до кровавой рвоты. Еще хуже было, чем вчера, когда он узнал, что его собираются замочить в Луге на сходняке. На что он подписался! Согласился по пьянке и влип, как муха в говно. Подчиняться! Ему и подчиняться! Подчиняться всем подряд, начиная с этого ходячего устава в звании старшины. Хотя капитан сказал, что возьмет в свой отряд, когда прибудут в расположение, но ладно, он-то с понятием, а остальные…

– Сидевший? – раздалось над ухом.

– Что?! – Жох повернулся так быстро, будто за спиной щелкнула выкидуха. И наткнулся на взгляд старшины. Они принялись жечь друг друга глазами.

А ему лет пятьдесят, вдруг подумал Леонид, какая ж это у него война по счету? И все неймется? Или ему так нравится ползать под пулями?

– Я, парень, всяких повидал на своем веку, – старшина словно прочитал мысли вора. – Ничему уже не удивляюсь. Я тебе вот что скажу… Отойдем-ка!

Заметив, что к их разговору начинают прислушиваться топчущиеся возле волокуш добровольцы из взвода, старшина отвел Леонида ближе к обочине.

– Если уж попал, – старшина огладил рыжие усы, не отрывая глаз от зрачков Жоха, – то гордыню-то смири. Вот у вас свои законы. Скажем я, тьфу-тьфу, попал к вам и начинаю…

– Понты кидать, – подсказал Жох.

– Вот, – кивнул старшина. – И что получится?

Но он так и не узнал, что получится. Он увидел саперов, которые от моста возвращались обратно в колонну.

– Ладно, отложим беседы, парень. Сейчас поедем. Пошли к саням…

…Первый танк вполз на мост, до того проверенный на заминированность. Вполз осторожно, словно прощупывая гусеницами крепость перекрытия и опор. Но танки не представляли угрозы крепости переправы над рекой. Финны работают добротно, на совесть, мост, как свои хутора, делают в расчете на века, на несколько поколений.

Первый «БТ» всей массой, всеми двенадцатью тоннами уже давил на дощатый, покрытый снегом настил. Уже подбирался к середине реки, занимая почти всю проезжую ширину моста, до перил из струганных брусьев с одной и другой стороны оставалось по полсажени. Взревели моторы второго танка, и он по следу первого вкатился на мост. А за ним, не желая отставать, двинулся бронеавтомобиль.

Окуталась облаками выхлопов, вздрогнула, зарычала и затарахтела вереница машин, люди под хриплые команды запрыгивали в кабины и кузова. Гусеница снова поползла. Заглохла, отказывалась заводиться предпоследняя машина. Шофер, скинув с себя сверху все кроме исподней рубахи, вращал стартер иступлено, безостановочно. Рядом что-то кричал, выбрасывая изо рта клубы пара, старший лейтенант, рука его лежала на кобуре. Солдаты, перекуривающие у передних колес и наблюдающие, предлагали шоферу подменить его, но тот, не обращая ни на кого внимания, крутил и крутил ручку стартера.

Первый «БТ» с надписью на башне «Щорс» добрался до того берега. Его гусеницы, усиленные перед отправкой самодельными болтовыми шипами, вгрызлись в снег, лежащий уже не на мостовых досках, а на земле. Второй танк резво догонял первый, и сейчас подъезжал к середине моста.

Капитан и комиссар, размявшие ноги на снегу и на морозе, не без удовольствия вернулись в кабину, где можно было отогреться.

– Такую стужу в бане хорошо пережидать, – комиссар яростно высморкался, тщательно вытерся и спрятал платок за обшлаг шинели. – А потом перебежать до избы, да к столу с пузырем, щами и румяной бабой. Да, капитан?

Их шофер оторвал взгляд от грязно-снежной колеи, от маячащего впереди заднего борта автомашины и с одобрением посмотрел на комиссара – было видно, что ему хочется внести от себя в нарисованную мужицкую идиллию какой-то личностный мазок. Может быть, добавить к бане, бабе и водке купание в проруби и гармонь.

– Да, – сказал капитан Шепелев, растирая прихваченные морозом щеки, – в бане лучше, чем в сугробе. Товарищ комиссар, можно еще раз взглянуть на карту?

– Конечно, пожалуйста, – комиссар передвинул планшет с бедра на колени, щелкнул застежкой. Но открыть не успел…

Те, кто сидел спиной, те, кто был под брезентовым пологом или за бортом бронированных саней, те, кто смотрел не прямо, а вбок, на заснеженный сосновый ряд, на сугробы, перечерченные звериными следами, – все они вдруг услышали, как строй звуков, к которым привыкли за этот день, погас, был подавлен громовым раскатом, вызвавшим в мыслях образ шара. Шара, вздувшегося где-то впереди и разросшегося вмиг во все пределы, поглощая в себя всю звуковую мелочь. Оборвались, будто разрубленные ножом, смех, разговоры, движения. Головы поворачивались туда, откуда накатила звуковая волна. Те, кто не мог ничего увидеть, закрытые глухим брезентовым пологом, все равно повскакивали с сидений. Шоферы ударили по тормозам, заставляя людей в кузовах валиться друг на друга, падать на пол.

Из-под моста в разные стороны брызнули бревна и камни. Мост и технику на нем подбросило и потащило вниз. К реке. И повело вбок. Уши заложило грохотом.

Заряд был заложен в «быки» еще при возведении моста. Заряд скрывали толстенные сосновые бревна, «растущие» из каменных устоев, увязанные в «клетки» металлическими обручами и проволокой. Сердечником этих «клеток» служил динамит. Обнаружить его было невозможно, возможно было только знать, что он там есть. И тому, кто знал, требовалось лишь подсоединиться и крутануть ручку электрогенератора. После чего оставалась сущая малость: дождаться, пока пропущенный проводами ток «оживит» детонаторы и уставший от бездействия динамит совершит то, в чем и состояло его предназначение – взорваться.

Мост подпирали две пары «быков». Их широкие навершия принимали на себя пролетные строения в местах, где стыковались секции. Динамит смел верхний слой фундаментов, разбрасывая их камни и цементное крошево по снежной перине, покрывающей лед. Динамит разорвал «клетки», разодрал в клочья проволоку и обручи. Разрубленные взрывом бревна «быков» разлетались городошными битами, крутясь. Некоторые сосновые стволы выбило целиком, они летели едва ли не величественно. Какие-то из них падали в снег плашмя, какие-то втыкались торцами и потом степенно заваливались на бок.

Лишенный опор центральный пролет моста – под добавочным гнетом тяжелой техники – провалился. Эта, самая длинная секция, падая, накренилась, и находившийся на ней танк еще в полете пробил деревянные перила и первым обрушился на речной лед. Взметнулись стены из черной воды и белого льда со снегом.

Черный пролом в реке походил на гнилое дупло на белой эмали зуба. В нем шевелились танковые гусеницы, медленно уходящие под воду. На другом краю черного дупла над поверхностью еще находилась пулеметная башня бронеавтомобиля. Прыщ люка на ней задергался, крышка отвалилась в сторону, и из отверстия стал выталкивать себя человек с залитым кровью лицом. Он уже по пояс выбрался наружу, когда бронеавтомобиль стремительно потащило, будто чем-то зацепили его снизу и дернули. Над водой взметнулась рука, потом на ее месте забурлили пузыри, одни только пузыри…

Танк с надписью на башне «Щорс» впивался траками в берег, вытаскивал себя на ровную твердую почву. Его задняя часть находилась на остатке моста, который упирался в береговой откос двумя балками. Впрочем, из двух балок одна уже не держала. Взрывной волной ее разломало, как сгнивший посередине карандаш. Каждый проворот гусениц сворачивал последнюю балку на сторону. Ее кованые десятидюймовые гвозди, скрипя, выходили из углублений.

Наконец останки моста на этом берегу съехали в сторону и уже ничего не держали и не подпирали, повиснув на кончиках гвоздей. Но БТ с надписью «Щорс» успел. Выкарабкался, цепляясь, как «кошками», самодельными болтами, наваренными на гусеничные траки перед отправкой, и утвердился на той стороне реки. Отъехав по дороге на расстояние в два своих корпуса, танк начал разворачиваться. Он разворачивался, а на той стороне реки лес ожил стрельбой…

Капитан среагировал мгновенно: надавил на ручку и ударил в дверцу ногой, распахивая ее, и вывалился наружу с криком:

– Прыгайте! За колеса!

Это случилось после того, как одна из первых пуль, хлынувших на колонну, пробила боковое стекло, просвистела через кабину, никого не задев, и застряла в деревянной обшивке кабины над противоположным окошком.

Хрустнул снег под сапогами капитана. Шепелев, не теряя ни мгновения, упал на дорогу и перекатился под машину. С другой стороны спрыгнул шофер и тоже заполз под брюхо грузовика.

– Комиссара убило, – прокричал водила, укрывшись за колесом, загреб в ладонь грязного дорожного снега и растер его по лицу.

Комиссар получил пулю в грудь, когда, отцепив планшет, зацепившийся за головку винта в сиденье, перебросил ноги к выходу. Комиссар остался в кабине, скатившись на грязный от снега с сапог коврик на полу кабины.

– Звиздец нам! Всем звиздец! Перебьют, как крыс! – истошно заорал шофер.

– Закрой харкало! Пристрелю! – рявкнул капитан. Потом достал ТТ из кобуры и сунул за пазуху, чтобы не дать пистолетному металлу превратиться в лед.

Шофер, как просили, закрыл харкало – или подействовал вид оружия, или он все-таки вспомнил, что перед ним капитан госбезопасности.

«Но этот крикун прав, – подумал Шепелев, – нас прихватили крепко. С обеих сторон. И перебить нас ничего не стоит. Мы как на ладони, деться некуда. Кратчайшее расстояние до леса у въезда на мост – где-то около сорока шагов, но поди сделай эти шаги по сугробам метровой глубины под огнем снайперов. Умнее застрелиться».

По колонне лупили, насчитал капитан, по два пулемета с одной и другой стороны леса. Очереди шли в основном верхом. По кабинам, по кузовам, по колесам, по прыгающим вниз людям. Хлопали и одиночные выстрелы.

А ведь белофиннов-то всего ничего, от силы полусотня, прикинул капитан. А несколько сотен человек прячутся от них и могут только огрызаться, надеясь на шальное попадание. Но что он, скажем, сделает сейчас своим ТТ!

В колесо, за которым укрылся капитан, вошла первая пуля. Зашипел вырвавшийся из камеры воздух. И под это шипение вдруг ударили минометы. Опять с двух сторон. Первая мины легли далеко от машин. Но стрельбу явно корректировали. И мины стали ложиться ближе и ближе к колонне.

А вот это уже действительно звиздец. Теперь у нас с шофером полное совпадение в терминологии. Капитан стянул ушанку и вытер ее подкладкой лицо. Пять автоцистерн с горючим… А танки, единственно на что можно было уповать, рухнули вместе с мостом.

Первое минное попадание пришлось в грузовик, находившийся перед машиной, в которой ехал капитан Шепелев. Мина угодила в кузов, из-за борта которого, проделав в брезенте штыками и ножами отверстия, вели огонь красноармейцы. В кузове в зеленых плоских ящиках, на которых еще полчаса назад сидели бойцы, везли на фронт боеприпасы. Патроны и гранаты.

Всего одно лишь минное попадание разнесло в щепы борта, в клочья брезент и погубило сразу больше двадцати человек…

Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма

Подняться наверх