Читать книгу Колумбийская балалайка - Александр Логачев - Страница 2

Владимир Михношин

Спасибо, что я к тому времени вообще проснулся. Хотя “проснулся” тут не подходит – очухался. Откупорил глаза, выплывая из мрака.

Ну конечно! Опять… Любимая формула подъема. В голове гудеж и полные непонятки: где я, чего я, что вчера было и где мой багаж. Было оно, так-растак вашу, видать, неплохо. Лежу бревном, а раскачивает, как этого… как дерьмо на гибкой палочке. Начинаю потихоньку разворачивать башню, шевелить корпусом, включаю локаторы ушей – короче, приступаю к познанию мира, как только вылупившийся младенец. И что ж я узнаю? Что я в каюте, что в иллюминаторе волнуется море, что эта лоханка куда-то плывет, где-то гудит мотор, что подо мной еще чья-то койка, что кругом разбросаны вещи – и все не мои, что нигде нет ни капли H₂O. Более серьезные соединения (типа C₂H₅OH) меня сейчас не влекут. Даже пиво, уж я себя знаю, замучаешься заливать в баки – все будет выплевывать измученный организм. А с чего он такой измученный, кстати? Опять, видать, мешал. Или просто перебрал? Ладно, время воспоминаний еще придет. Сейчас – на палубу, под ветер, и пить воду. Холодную, безалкогольную воду.

Каким сполз с верхней полки – кроссовки, шорты, футболка – таким и выполз из каюты. Растянулся в коридоре, хорошо – на клевом коврике, не убился. Идти можно было вперед, и никуда больше. Туда я и пошел. Мимо каких-то пижонских дверей, отвратно блестящих ручек, до лесенки и по ней… ну, по трапу, по трапу… наверх, на запах свежего воздуха.

Под ветром и брызгами чуть отпустило. Теперь можно было и вслушаться в монологи образовавшегося рядом раскормленного типа. Знакомая морда… Да вон еще парочка, и тоже вроде видел их когда-то… Все вспомню, мне бы только залить трубы холодной водой, потом вылить на себя ведро-другое, заглотить лимончик, высосать чашку чая с сахаром, после царапнуть по пивку калибра ноль тридцать три – и готово. Задвигаются приводные ремни соображения, застучат клапаны памяти – короче, машина тогда покатится под горку.

А, мордатый как раз и сватает мне пивко. Говорит по-русски, харя тоже русская – это радует. Очень уж в лом объяснять каким-нибудь неврубающимся туземцам тонкости своего состояния и что тебе в сей момент позарез нужно.

– Брат, – вырывается из меня хрип (таким говорят комические урки в наших фильмах), – воды хочу, холодной. Согласен на дистиллированную.

Он мне: иди туда-то и туда-то. Не, отвечаю, сам не дойду, собьюсь с верного пути. Он ржет, как лошадюга, хлопает меня по спине, идиот, от чего тянет блевануть – и не просто так, а ему на трусы с пальмами и корабликами.

Наконец повел за собой. И все что-то говорит, размахивая рукой с банкой джин-тоника. Сознание, как мух на лету, ловит отдельные словечки: вчера, молодец, текила, водка с кальвадосом, пиво в бассейне. Его тоже, видать, заносит после вчерашнего. Какое может быть пиво в бассейне, где такие бассейны водятся?

Кстати, я разобрался, на какой посудине меня катают. На катере, вот, на очень большом и навороченном. Но не на торпедном. Это я не для смеха говорю. Очухайся я на торпедном, тоже не удивился бы. Ничего, скоро все прояснится. Чувствую, разгадка близка.

Мы протиснулись куда-то и натолкнулись, как на айсберг, на холодильник. Мой приятель протянул к чуду техники руку, ко мне повернул лыбящуюся физиономию, что-то проговорил. Наверное, представлял нас с холодильником друг другу, не иначе, потому что сразу и оставил нас наедине.

– Я тебя люблю, холодильник, – воскликнул я, когда распахнул дверцу и меня обнял морозец, а с нижних полок предложили себя доступные, запотевшие бутылки “кока-колы”.

Посекундно легчало. Я сидел на полу, прижавшись спиной к холодным полкам, употреблял уже вторую бутылку “колы” и грыз шоколадку. Жизнь возвращалась.

Вот на этом месте мой интим с холодильником обломали. К нам впорхнула деваха, и притом симпатичная. Притом в таком невесомом платьишке, что будь я в форме… Ничего, скоро буду, ждите…

– Миши нет? – спросила она после того, как оглядела все округ и убедилась, что в этой кандейке я единственный.

Ох, как бы я сострил, будь на коне, а не под конем. А так…

– Миши? – переспрашиваю. – Какого Миши?

И нет девочки, упорхнула. А может, и не было? Впрочем, была, и до этого я ее тоже как-то видел. А может, не просто видел? Ну, погодите у меня, еще чуть-чуть, и я вас всех вспомню. Все вы у меня припомнитесь. Уже восстанавливаетесь. Правда, кусками, обрывками, но скоро они сложатся в ленту с кадриками, и я пойму, с кем и куда плыву. И зачем, главное, – я ведь не на катере должен быть, а на… на… блин, где ж я быть-то должен…

Захватив пластиковую поллитровку “спрайта”, я пошел искать палубу. Ведро, веревка, забортная вода – вот что поможет мне окатиться. Потом покурю, вылакаю “спрайт”, поговорю с людьми, попью пивка (не больше банки, хватит, надо ограничивать) и во всем разберусь.

Таков план.

Из него осуществилась только палуба. Выбрался по знакомому трапу наружу, вздохнул глубоко, углядел берег в виде леса метрах в пятистах от нас (деревья знакомые, не нашенские, стало быть, мы по-прежнему в Южной Америке), увидел на корме мужика и бабу в шезлонгах, пошел к ним стрельнуть папироску…

Вот тут как раз и вжарило.

Где-то под ногами грохотнуло, меня словно подняли за ручки и – о-па! – подкинули. Дернулись катер, море и палубные доски, помчались куда-то, краем глаза зацепил прыгнувшую береговую зелень – и я животом врезаюсь в ограждение катера. И тут же вспоминаю, как оно правильно называется. Фальшборт, так его разэдак. Спасибо детским книжкам, лично Стивенсону и Джеку Лондону. Бутылка “спрайта” вырывается из моих рук, точно жизнелюбивая рыбешка, и бросается в волны. Как я не последовал тогда за “спрайтушкой” – ума не приложу. Впрочем, скоро выяснится, что это лишь временная отсрочка. А пока я повис на фальшборте, и мне было плохо. Из меня полились в открытое море “спрайт” и “кока-кола”. Очень своевременно, разве не так?

А с нашим пароходом и впрямь случилось что-то неладное. Его перекосило, откуда-то повалил вряд ли технологически предусмотренный дым, вокруг завопили и завизжали мои товарищи по этому бреду. Я вцепился в перила, чтобы крены и толчки не увлекли куда-нибудь, куда я совсем не захочу. Над палубой пролетел и плюхнулся в воду ярко-оранжевый тюк. Кто-то из сопалубников “ласточкой” сиганул в пучину. Кто-то выскакивал по знакомому трапу наружу, и даже с вещичками, а – ты смотри – кто-то внутрь. Мать моя женщина, подумалось, куда я попал?

Мордатый в трусах с пальмами ломанулся вниз – забыл, видать, чего-то. Штаны, может. А мне есть что спасать, кроме себя, любимого? Тогда чего ж я жду? Посудина явно тонет, во, водичка все ближе и ближе. Пора?

Я приподнялся и оглядел просторы. Берег недалече. Не знаю, как там в милях и кабельтовых, а по-русски говоря, метров пятьсот. Вода, конечно, теплая. Ну, это еще хорошо мы тонем.

В море уже покачивался оранжевый спасательный плот, человек на десять пассажироизмещением, на нем грудились вещи. Кто-то из попрыгавших людей забрался на плот к вещам, кто-то плавал вокруг. Ну, пора мне или не пора?

И тут я совершил подвиг. Вернее, мной его совершили. Неведомые могущественные силы. Они повлекли меня в подпалубные помещения. Да-да, в те, откуда валил дым. У трапа внизу я столкнулся с мордатым, услышал от него “мудила”, вырвался из его захвата и продолжил подвиг. Силы протащили меня сквозь едкую завесу до холодильника, заставили нащупать в нем на верхней полке упаковку пива, замеченную во время употребления лимонада, и спасти ее.

Я был быстр и ловок и потому не задохнулся. Выскочил на палубу со спасенным пивом.

И тут сзади бабахнуло. Потом очевидцы рассказывали про столб огня, а я могу рассказать только про славный подброс вверх сродни могучему пинку. Про полет и приводнение живым и невредимым. И даже не уронившим пива, чести и достоинства.

Я зашвырнул упаковку на плотик. Зашвыривая, подумал, захватил ли кто-нибудь сигареты. (Овладела тревога: вдруг никто?) Ну, теперь уже ничего не поделаешь. Руку дайте, ироды, потону же. Или акулы закусают. А вода была действительно теплая. Вот только пересоленная. Да уж, это не родненькое Черное море. Океан, однако, едрить его…

На десятиместном плотике оказались лишние места. Семеро счастливчиков, включая меня, спасшихся после кораблекрушения, дрожали, рассевшись на натянутых между бортами резиновых лентах, которые, очевидно, исполняли роль лавок. (Как это по-морскому? Банки, во как.) Дрожали, обсыхали и ошарашенно озирали морские просторы. А вот интересно, сколько ж нас всего было на катере, царство ему небесное? Не помню. А вдруг погиб кто?..

Все, с меня лично хватит. Вот выберусь на берег, хлопну пивка, грохнусь спать и проснусь уже на какой-нибудь более подходящей койке…

Однако выбраться на берег нам не дали.

2003 г., 09.19 утра. Температура воздуха + 27 °С, температура воды в береговой зоне + 25 °С, ветер умеренный, до 7 м/с. Территориальные воды Республики Колумбии, примерно 50 км от границы с Республикой Панамой.

Точка на карте и дата в календаре ничем примечательным не отмечены, хотя именно здесь и именно в это время затонул дизельный катер “Виктория”. Десять минут назад воздух еще полнился испуганными криками, треском горящей надстройки, глухими разрывами где-то во внутренностях тонущего судна, океанская гладь кипела вокруг него, короткие пластиковые весла спасающихся в оранжевой надувной лодке вспенивали мутную зеленую воду, насквозь простреливаемую солнечными лучами. Сизый, словно от исполинской сигары, низко стелющийся дым лизал соленый Тихий океан.

Люди перестали грести.

“Виктория” встала по-титаниковски вертикально, бесстыдно обнажив оба винта и пошкрябанное бордовое брюхо, и задрала корму к безоблачному, почти белому небу, едва тронутому голубизной. С днища текло ручьем. Потом во внутренностях катера шваркнуло как-то по-особенному гадко, и сцену кораблекрушения заволокло непроглядным черным дымом. “Виктория”, тяжело вздохнув, начала заваливаться на правый борт и вдруг стремительно провалилась под воду, как под лед, – точно ее кто-то дернул за нос.

На том месте, где несколько минут назад сиял высокими бортами прогулочный катер, с утробным урчанием вспух сноп белых пузырей, вытолкнул на свет божий несколько никчемных обломков, исчез, и – все стихло. Дым медленно струился над водой, таял, растворялся в солнечном сиянии. Неподалеку, метрах в пятистах, слышится монотонный шорох наползающих на песчаный берег волн; лодка вяло покачивается; под днищем раздаются тихие бульки. Солнечные блики скользят по воде, играют на смурных лицах семерых уцелевших.

Словно и не было никогда бодро бороздящего океанский простор катера под гордым именем “Виктория”.

– Ой, блин… ой, блин… ой, блин… – тупо повторял Мишаня, обхватив волосатыми ручищами свою коротко стриженную головенку и раскачиваясь на банке. Его переживаниям больше бы подошли черные траурные одежды, а уж никак не игривые трусы с пальмами и кораблями и курортная фиолетовая маечка с плейбоевским кроликом.

Владимир, последним забравшийся в лодку, малость очухался за время вынужденного купания и теперь зачем-то пытался стащить с ног промокшие кроссовки. Не получилось: руки дрожали, как перепуганные зайцы. Тогда он покосился на две упаковки с пивом у себя под ногами, решил с этим делом повременить, сдул со лба прядь волос, с которых капало, и пробормотал, неизвестно к кому обращаясь:

– Дурак ты, боцман, и шутки у тебя… Народ, а че это было?

– Хотелось бы понять, – тихо то ли ответил на вопрос, то ли произнес вслух то, о чем подумал, старик в коричневых вельветовых брюках и серой рубашке с короткими рукавами. Он неторопливо, демонстративно спокойно стащил с головы кепку и выжал ее за борт.

Последив за его действиями, растрепанная рыжеволосая женщина на корме, очевидно только что выйдя из ступора, вдруг начала подвывать в тон Михаилу. Видно было, что еще немного – и ее прорвет по-серьезному. Пальцы судорожно сцепленных между колен рук побелели от напряжения, словно она искупалась не в теплой водичке, а по крайней мере в проруби.

– Так, ну-ка хватит тут истерить, бляха-муха! – крикнул высокий крепыш и в сердцах пнул чей-то спасенный баул на дне лодки. В бауле звякнуло, из незастегнутого кармашка вывалилась пудреница, а лодка от крика заходила ходуном. Был он небрит, но в спортивные штанцы и футболку с надписью “Рыбфлот” одет чистые, хоть и насквозь промокшие.

– Алешенька… – растерянно выдохнула растрепанная женщина, на которой из одежды был лишь темно-синий закрытый купальник, и посмотрела на названного мужчину безумным коровьим взглядом.

Однако “Рыбфлот” кричал не на нее:

– Тихо, Любка. Мишаня, это я к тебе обращаюсь!

– Че такое?.. – Михаил поднял голову. На левом запястье весело блеснули часы “роллекс”. Судя по всему, только они радовались ситуации.

– А ниче такое! Берись за весла! До берега рукой подать, там разбираться будем!

– Разбираться? Это ты мне про разборки говоришь?! – Миша угрожающе приподнялся с банки, а потом вдруг круто развернулся к седому усачу в темно-синем парусиновом костюмчике, стилизованном под морскую форму: – Че за херня, а? Я за это, что ли, бабки платил?! – Он обвел рукой океанские просторы – пустынные и бескрайние, подернутые на горизонте сероватой дымкой. – Танька, ну-ка переведи ему: я за это, что ли, бабки платил?!

Но переводить не понадобилось: до сих пор подавленно молчавший капитан “Виктории” Энрике вдруг ухватил Татьяну за голый локоток и, попеременно тыча пальцем то в горизонт, то в сторону берега, принялся громко лопотать по-своему. Но даже без знания испанского спасшиеся кое-что из сказанного поняли прекрасно:

– Базука!.. Эсте а базука!.. Бандитос а терра!..

Усач быстро выдохся и теперь лишь шумно дышал, хлюпая длинным крючковатым носом и выпучив глаза.

– Чего? – на всякий случай переспросил Мишаня у Татьяны.

И Татьяна подтвердила то, что уже уяснили все остальные: катер не просто затонул – “Виктория” была подорвана бандитской ракетой, пущенной с берега. Дескать, он, Энрике, прекрасно видел дымный след.

В оранжевой спасательной лодке поднялся галдеж. До берега метров пятьсот, но на берег, в лапы неизвестных злыдней с ракетной установкой, уже никто не рвался – Миша предлагал ждать панамских пограничников, дескать, граница-то с Колумбией вроде как совсем рядом, должны же были там услышать взрыв. На это Энрике, тряся своими роскошными седыми усами, возражал, что граница между Панамой и Колумбией в этих местах – чисто символическая, никаких пограничников тут отродясь не было; а кроме того… А кроме того, ночью катер, судя по радиомаяку, благополучно эту границу пересек, и теперь они находятся в колумбийских территориальных водах. Как пересек?! Очень просто – шел вперед, шел и пересек! Он, Энрике, перед тем, как… гхм… отправиться спать, прекрасно слышал, как Мигуил после “Баллантайна” решил поиграть в пиратов и встал к рулю. А ты, значит, спать пошел, старый пердун?! А он, Энрике, честно предупреждал Мигуила, что с океаном шутки плохи, но разве кто-нибудь слушает старого опытного моряка? Даже мой тупоголовый брат Агустино слушает старого опытного моряка!..

– Ой, я не могу, не могу, не могу… – стонала Люба.

– Ребята, – жалобно протянул не принимающий участия в гвалте Вова. – Какая Колумбия? Какая Панама? Вы о чем, а?..

– О том, что мы из Панамы попали в Колумбию! – гаркнул Миша. – Протрезвел, алкоголик?

Володя помотал головой, рассыпая вокруг брызги с мокрых волос, и еще более жалобно спросил:

– А в Панаме мы как оказались?..

– Тихо! – вдруг подал голос старик. – Слушайте!

И как раз в этот момент в хор голосов вклинилось тихое, едва слышное жужжание. Из-за мыска по правому борту лодки показались две моторки бледно-зеленого цвета. Оставляя в кильватере белопенные “усы”, они развернулись и уверенно двинулись к спасшимся.

Агент “Неваляшка”

Как это ни прискорбно, но в этой истории я выгляжу как полное чмо. Нет бы сразу догадаться, что взрыв на катере неслучаен, что нас пасли с самого начала – профессионально пасли, кстати говоря… а потом, когда выпал удобный случай, решили, видимо, перейти к активной фазе. А я? Мне нужно было не в оранжевое корыто это спасательное сигать, а, наоборот, – с другого борта, да в морскую синь, да проплыть тайком до берега, да выбраться незаметно, да поглядеть, кто и почему, и спокойненько разработать план действий в условиях непредвиденной ситуации.

Ладно, тут мы лопухнулись. Но ведь уже в корыте, когда прозвучали слова “базука” и “бандитос”, можно было понять, что катер примитивнейшим образом расстреляли с берега? Можно было. И нужно. И по тому, с какой скоростью он затонул, ежу понятно, что попали в машинное отделение. Или же случайно, или специально целились. При нашей работе предполагать надо худшее: значит, целились специально. Дальше. Из простой базуки засандалить гранату с подобной точностью невозможно. Значит, ребята серьезные, с серьезным ракетным комплексом и нешуточными намерениями – не просто заложников взять и выкуп потребовать…

Да уж, подвели меня рефлексы агента влияния. И вместо того, чтобы тупо таращиться на опекаемую “персону” (здесь ли, не утопла ли, не ранена ли), надо было тут же смекнуть, что обстрел гражданского катера на границе с Колумбией – это не хухры-мухры, что за атакой последуют захват пассажиров и, не приведи Бог, зачистка. И надо было, опять же, мягонько перевалиться через борт спасательного корыта и драпать к берегу. Потому что привычка у меня такая – в одиночку работать. И когда Энрике с простреленной головой повалился в бутылочно-зеленую воду, когда резиновое корыто с проколотыми армейским ножом секциями отправилось на дно, в компанию к “Виктории”, стало окончательно ясно, что добром эта катавасия не закончится. Эх, товарищ генерал-майор Ермакин, Григорий свет-Салтанович, отец родной, по головке не погладит. Ну да что толку после драки кулаками махать…

А началась катавасия так. Дислоцируюсь возле кормы, поправляю здоровье лекарством под названием “отвертка” (пятьдесят водки на двести апельсинового джюса – и именно в такой пропорции, иначе это уже не лекарство. Иначе это уже не “отвертка”, а форменный “штопор”). И чинно беседую кое с кем из спутников на тему того, что как это хорошо, что сезон дождей еще не начался, хотя уже пора бы, и, кстати, был ли вчера метеоритный дождь – потому как в здешних местах метеоритные дожди явление нередкое. Я-то никаких дождей, ни метеоритных, ни обычных, вчера не помню, недосуг мне было на небо смотреть, за “персоной” уследить бы…

В общем, беседую светски и по сторонам не забываю поглядывать. Идем вдоль берега – узла три-четыре, не больше. Мотор работает ровно, умиротворенно. Ветерок подмышки приятно обдувает, “отвертка” прохладная манит из запотевшего бокала… Хотя “отвертка” с утра – не самое хорошее начало трудового дня, но после вчерашней оргии более чем полезное. В рубке усатый Энрике показания каких-то приборов на пульте управления катером изучает. Репу чешет озадаченно. Лепота.

И тут.

Краем уха улавливаю едва слышный плеск. По левому борту. Нарастающий. И вроде бы тень какая-то в воде проскользнула – то ли акула, то ли торпеда. Вдруг ни с того ни с сего: ХЕ-Р-РАК! Палуба буквально встает на дыбы, я отлетаю к леерам правого борта, тент с надписью “Marlboro” упархивает в море, початый бокал с “отверткой” разбивается вдребезги. Грохот такой, что аж в глазах потемнело. И вроде бы заорал кто-то. Озираюсь. Крен катера на левый борт – градусов двадцать; и – увеличивается, зараза. Откуда-то со стороны левого борта дым валит, уже и языки пламени появились. Пассажиры кто в чем за борт сигают.

Вот тут-то мне б поумнее пассажиров быть. Рюхнуть бы, что это не просто движок взорвался. Что это – акция, и вряд ли дружественная. Но рефлексы оказались сильней. Главное было – не потерять из зоны видимости “персону”. Как только она вновь нарисовалась и тут же исчезла за бортом, я следом за ней. “Солдатиком”. В воду. Плюнув на вещи в каюте. Плюнув на оружие, рацию и кое-какие джеймс-бондовские причиндалы.

Кретинизм, конечно.

Ну и что? Ну, живы и я, и моя подопечная персона класса “А”. А толку? Быстренько пересчитываю людей в корыте – все ли семеро спаслись. Все мы тут: новый русский Миша, его секретарша Татьяна, похмельный Вова, морячок Алексей, старик по отчеству то ли Михалыч, то ли Борисыч, растрепанная Люба и бравый капитан Энрике. Сидим, на море тупо глядим. В шоке. Обсыхаем. Кто в чем. Главным образом в несерьезных шортиках, сандаликах и футболочках. Вещей почти ни у кого. Скверно, очень скверно.

Мне становится жарко, и не столько от солнца, сколько от осознания того, что мы влипли по-крупному. И поделать-то я ничего не могу, кроме как тупо продолжать игру по легенде и ждать, пока обстановка прояснится.

– Это пограничники? – неуверенно произнесла растрепанная рыжеволосая женщина на корме.

Никто ей не ответил.

– Правда ведь? – Она обхватила себя за плечи и впилась ногтями в кожу. – Скажите, что это пограничники!

Голос ее сорвался.

– Кто бы то ни был… – Старик в кепке напряженно вглядывался в приближающиеся моторки. – Так, быстро, хорошие мои, документы есть у кого?

– Документы?.. – тупо переспросил Миша и вдруг опять схватился за голову. – Ой, блин! Барсетка в каюте! Кредитки, мобильник!..

– Ясно. – Старик выудил из нагрудного кармана книжицу темно-зеленого цвета в пластиковой обложке, отряхнул от воды, открыл.

– У меня есть. Паспорт моряка, – сообщил “Рыбфлот” и запустил руки в груду вещей на дне.

– Подмок малость. – Старик разглядывал вытащенный документ. – Но не расплылся…

– А у меня в отеле остался. – Рыжеволосая Любка оглядела свой нехитрый наряд с таким видом, будто только сейчас заметила, что на ней всего лишь купальник.

– Михалыч, а что, это действительно пограничники? – Татьяна не отрываясь смотрела на моторки.

– Борисыч, – поправил старик.

– Да?.. А мне почему-то казалось…

До лодок оставалось метров сорок, и уже можно было разглядеть сидящих в них людей. В форме. Вооруженных.

– Черт их разберет… Но, Танюша, – вдруг сказал Борисыч и крепко взял девушку за локоть, – мне кажется, пока не стоит выдавать им, что вы хаблаете по-эспаньольски. Сделайте вид, что ничего не понимаете. Пусть Энрике общается.

– Это еще почему? – спросил Михаил.

– Ну просто на всякий случай…

Наблюдая за приближением гостей, Вова нащупал упаковку с пивом, отработанным движением разорвал, достал украшенную надписями и коронами жестянку, вскрыл ее и опрокинул в рот.

Метрах в десяти гости одновременно заглушили моторы, и оставшееся расстояние лодки бледно-зеленого цвета проделали по инерции. Первая несильно стукнулась о лодку русских, и один из сидящих в ней людей ухватился за оранжевый борт, чтобы не проскочить мимо. Вторая обогнула с другой стороны и замерла, покачиваясь на волне, чуть впереди.

В моторках сидели солдаты – по четыре в каждой. Латиносы, в камуфляжной форме с закатанными рукавами и множеством карманов, смуглолицые, коротко стриженные. Вооруженные лоснящимися на солнце, с рожковым магазином и пистолетной рукоятью, черными короткоствольными автоматами. Похожими на “Хеклер-Кох”. Никто в русских не целился, и это обнадеживало. Но на потерпевших кораблекрушение солдаты смотрели равнодушно, без всякого выражения. Как на неодушевленные предметы. И это было очень неприятно. До зуда под ложечкой.

Сразу стало ясно, что главный у них – вон тот жилистый крепыш в солнцезащитных очках-“каплях” на горбатом носу, нависающим над щеточкой коротких усиков. Уперев приклад автомата в колено и направив ствол в зенит, он лениво жевал тонкими губами разлохмаченный окурок сигары. В очках отражалось море.

Когда моторки остановились, взяв оранжевую лодку в клещи, главный латинос выплюнул окурок в воду и вполне дружелюбно произнес:

– Пор фаворе, транспассэ эста навиа!

– Чего ему надо? – напряженным голосом поинтересовался Михаил у Татьяны, забыв о просьбе старика.

Та наклонилась к своему шефу и негромко ответила:

– Чтобы мы перебрались в его лодку.

Борисыч в ответ на приглашение молча протянул вооруженному гостю свои документы. Тот охотно принял их и тут же сунул в задний карман брюк. Даже не открыв. Даже не посмотрев на обложку.

– Это пограничники? – встряла лохматая. – Спросите у него, они пограничники?

– И скажите, что мы хотим видеть русского консула, – хмуро добавил моряк Алексей. Значит, личности в оранжевой лодке латиносов не интересуют. Поняв это, он непроизвольно гулко сглотнул и прекратил копаться в вещах.

Татьяна отмахнулась от моряка и с вызовом о чем-то спросила у человека в темных очках. Тот усмехнулся, ответил односложно и сделал приглашающий жест рукой.

– Ну? – нетерпеливо пихнул секретаршу под локоть Миша.

– Он сказал, что… – начала было Татьяна переводить, и тут в беседу вклинился Энрике.

Потрясая запорожскими усами и брызгая слюной, он начал гневную, весьма эмоциональную речь, обращенную непосредственно к командиру латиносов. Он размахивал руками, попеременно указывал то на северо-запад, в сторону Панамы, то на зеленеющий берег, то почему-то на небо. Он ругался – это было очевидно для всех. Он чего-то требовал.

Жилистый тип в зеленой лодке слушал Энрике очень внимательно, склонив голову набок. Потом лениво направил ствол автомата в лицо капитану погибшей “Виктории” и нажал на спусковой крючок.

Все случилось так быстро, так буднично, что поначалу никто не понял – а что, собственно, происходит.

Очень громко треснул одиночный выстрел. В воздухе остро запахло порохом. Рыбкой блеснула на солнце и булькнулась в воду отработанная гильза.

А Энрике как куклу смело за борт – с такой силой, что фуражка слетела с макушки. Он рухнул спиной в воду, подняв тучу брызг, и закачался с раскинутыми руками. Вокруг головы быстро расплывалось розовое облако. Разлетевшиеся полы морского кителя заколыхались, потом, намокнув, мягко потянули тело вглубь.

Вова, успевший к тому времени опорожнить две банки с пивом, выронил третью из рук, так и не открыв. А потом растрепанная женщина завизжала.