Читать книгу Аномалия - Александр Лозовский - Страница 4

Валентин проснулся до звонка будильника. Он повернулся на спину, осторожно, чтобы не разбудить Нину, которая, как обычно, спала спиной к нему, свернувшись калачиком. Буквой «С», как они эту позу называли. Нина – «с» маленькая, а «С» заглавной был Валентин.

«С» маленькая свободно размещалась внутри заглавной, потому что Нина была значительно ниже ростом: метр пятьдесят восемь – у нее, и метр восемьдесят пять – у Валентина! Если Нина укладывалась в койку первая, то скорее дремала, чем спала. По-настоящему они засыпали, когда кто-то говорил: «Ну все, спим!» Тогда они дружно поворачивались на левый бок (Валентин где-то вычитал, что на левом боку спать полезно, не давишь на печень), потом он, немного согнувшись, правой рукой прижимал ее к себе, целовал в макушку – это был привычный ритуал. После чего оба засыпали почти мгновенно, многие знают, как это ценно: никто никому не мешает, не раздражает.

Валентин протянул руку, нащупал телефон на тумбочке, посмотрел на экран:

07:50

Вт., 15 мая

2040 г.

Так и есть, без десяти восемь. Минута в минуту, удивительное постоянство. Интересно, когда не нужно рано вставать, скажем, в воскресенье или в других, надо признать, нередких случаях – он сам себе хозяин, – Валентин не просыпался до десяти, а то и до одиннадцати. Загадки организма.

Он очень любил эти минуты тишины, когда оставался наедине с собой и в то же время не один. Можно было спокойно, неторопливо приходить в себя после сна, вспоминать, размышлять, планировать. Он где-то вычитал, что очень вредно, едва проснувшись, вскакивать как ошпаренный, метаться, нагружаться. Ах, опаздываю! Что-то глотать, что-то прихлебывать на ходу… Нет, в новый день нужно втягиваться постепенно и утром думать только о хорошем. Он так и старался поступать… Если бы не сны. Но он после гриппа уже почти две недели, как вышел на работу, а сны его не оставляют. Возможно, последствия, не исключено… Во всех средствах информации не устают предупреждать, что последние вирусные гриппы дают самые непредсказуемые осложнения.

Но все-таки с утра – только о хорошем…

Он сладко потянулся, стараясь не потревожить Нину. Пусть поспит. Она лежать не любила, проснувшись, сразу подымалась, правда, несуетливо, неторопливо. И всегда в хорошем настроении. Потягивалась, уже сидя. А, кстати, плечо доказывало, что она пополнела. Пока все в пределах нормы, но обратить внимание на это стоит: маленькие быстро становятся колобками.

Да, думал Валентин, спать с ней хорошо. Особенно в приличном, прямом смысле этого выражения. Он вспомнил свой предыдущий опыт – а опыт был, в тридцать пять лет это неизбежно. Скажем, предшественница Нины. Последняя… нет, на всякий случай скажем: предыдущая – не стоит зарекаться… Предыдущая подруга и даже сожительница Настя плохо засыпала. Вертелась, нервничала. Он, даже уснув, слышал, что храпит, и чувствовал себя садистом. Между прочим, с Ниной он не храпел, а может, она не слышала, что, в принципе, одно и то же. А Света, та вообще спать не любила – бывает же такое – и ему не давала. Ее любимая поговорка: спать вдвоем – значит не спать вдвоем. Да, не спать вдвоем она определенно любила. Света…

Но в глубь воспоминаний он погружаться не хотел. Дальше было минное поле…

А Нине на третье совместное утро он сделал предложение и не жалел об этом. А ведь многие, в первую очередь родители, думали, что он будет старым холостяком – в современном смысле этого понятия, то есть неженатым. Он легко сходился, но еще легче расходился. Не только потому, что был очень легкомысленным, и не только потому, что таково веяние времени… Была на то причина… Но утром – только о хорошем.

Определенно ему с женой повезло. Она и сама оптимистка, и легко воспринимает чужой оптимизм. А еще легче заражается чужим весельем и вносит в него свою долю. И мужчинам она нравится, не только Валентину. Симпатичная, круглолицая, чуть-чуть курносая, глазки голубые, искрятся, полные губы всегда готовы к улыбке. Украинский тип. Быстро загорает, и загар ей идет. Волосы светлые – крашеные, не длинные, иногда немного растрепанные – но это стиль, а не небрежность. Фигурка хоть и маленькая, но все при ней. И – чего греха таить – бывает кокетлива. В меру, иногда чуть больше. Он к этому относился спокойно, не ревновал, считал: она не сексуальна, что было бы опасно, она привлекательна, а это не одно и то же.

Да, повезло, и если не всегда все слава богу, то дело не в ней.

Итак, новый день, 15 мая, вторник. Планы? Какие планы, все как обычно, все в норме. Четыре отделения ЖК «Валентин» будут с десяти утра до восьми вечера работать в нормальном режиме. Везде свои люди, хотя он так и не понял, хорошо это или плохо. Возглавляют отделения Нина, ее младшая сестра Лика, теща Галина Михайловна, в четвертом, самом отдаленном, главой является лично он, а замом – Красавица Ирина – так ее называют Нина и все семейство с ее подачи.

Нину Валентин взял прямо с последнего курса педагогического института и усадил в офис по продажам и сдаче в аренду вместе с ее английским языком. Она не сопротивлялась. И поменяла девичью фамилию Полторак на звучную Лаврова. Полтораки жили в Тирасполе. Потом родилась Мила, потом умер отец Нины, потом Валентин купил двухкомнатную квартиру в Одессе, куда теща с Ликой перебрались. Валентин с ними ладил, хотя с тещей это было непросто. Он, нужно сказать, почти со всеми ладил.

Так, о планах. Он обещал сегодня поужинать в кафе с Николаичем, хозяином довольно солидной строительной фирмы. Отказаться нельзя, это почетное приглашение. Кажется, Николаич хочет пригласить его в партнеры. Нужно серьезно подумать. Сейчас в строительном секторе проблемы, впрочем, они там были всегда. И риски. Конечно, риск – благородное дело, и деньги там другие. На его, Валентина, бизнесе не разбогатеешь, но на безбедную жизнь хватает. И тоже все непросто. Раньше выручала сдача квартир в летний сезон, но в последние годы, когда открылись Крым и Сочи, этот золотоносный ручей обмелел. И беженцы возвращаются в свои районы, освобождая квартиры. С одной стороны, есть резерв, а спрос падает. И Интернет режет под корень посредников. Может, действительно пора менять профиль? Или, точнее, не складывать все яйца в одну корзину? Думать, нужно думать…

Раздался звонок мобильника, восемь часов. Заворочалась и повернула голову к нему Нина, заулыбалась, еще не открывая глаз.

Определенно с женой ему повезло.

– С добрым утром.

– С добрым утром.

– И хорошим днем.

Они сели, спустили ноги – каждый со своей стороны кровати. У каждого свой коврик под ногами, своя тумбочка, свой торшер. Спальня была большая, и кровать, состоящая из двух, – тоже немаленькая – стояла изголовьем к стене между двумя окнами, очень удобно: они любили на ночь приоткрывать окна, и в голову не дуло. И еще одно немаловажное удобство – окна выходили в тихий двор, а не на улицу. Валентин прислушался: тихо во дворе, хотя гул транспорта с магистральных улиц, Преображенской и Короленко, доносился, но к этому привыкли.

– Все, я на зарядку, сегодня ветер не с моря, через полчаса нечем будет дышать. Закрой, пожалуйста, окна.

– Хорошо.

Они привыкли к тому, что комфортней всего находиться в квартире под прикрытием центрального кондиционера с фильтрами, которые обеспечивали постоянную температуру и влажность все сезоны, насколько могли, боролись с пылью и смогом, а летом – с жарой. Одесситы уже поняли, что потепление климата – не только пиар-компания: летом тридцать восемь – сорок градусов стали нередким явлением. А тридцать шесть в июле – августе – нормой.

Интересно, как выживают люди, у которых нет хотя бы простенького кондиционера? Не напрасно социальные службы сейчас ставят их даром малообеспеченным людям, особенно пенсионерам. Либо государство стало сильно совестливым, либо жара – невыносимой. А скорее всего, и то и другое. Мрут старички, не выдерживают…

Нина с удовольствием потянулась – это была ее зарядка. Плюс застелить постель, убрать в спальне, приготовить завтрак, поднять Милу, подать на стол, помыть посуду, собрать Милу в садик и прочее по мелочам. Валентин когда-то – это было давно – предлагал свою помощь и слышал в ответ: «Ты, главное, не мешай». Он, нужно признать, очень легко и быстро с ней согласился. Правда, старался не пропускать в домашних заботах ничего, что требовало приложения силы: поднять, переставить, принести из машины, отнести заснувшую Милу в кровать. И никогда Нина не ворчала, как многие жены: мол, мне одной приходится, все на мне… Впрочем, кажется, я повторяюсь.

Зарядку Валентин делал на большом крытом балконе, зимой и летом. Он был только в шортах, хотя дул довольно сильный и прохладный для мая ветер, но что такое ветер для крепкого и еще молодого здоровяка! Валентин посмотрел на себя в трюмо, стоящее у стены, но большого удовольствия от увиденного не получил.

Собственно, здоровяком в общепринятом понимании его трудно было назвать. По-юношески стройным, подтянутым – да, это про него. Мускулатурой а-ля Шварценеггер природа его не наградила, даже регулярно качаясь на тренажерах, он выглядел скорее жилистым, чем мускулистым. И не слишком широк в плечах. Но зато мог есть и пить сколько угодно и все что угодно. Но каждый тенор, говорят, мечтает петь басом. И наоборот.

Иногда о сухощавых немолодых женщинах говорят: сзади пионерка, спереди пенсионерка. Примерно такая же история: к нему сзади нередко обращались в лучшем случае как «молодой человек», а чаще «парень» и на «ты». Но когда «парень» поворачивался к ним лицом, то, как правило, смущались, потому что на свои тридцать пять он и выглядел. И основную роль в этом играли глаза: большие, карие, немного печальные. В них был опыт. Лицо у Валентина простоватое, немного скуластое, нос небольшой и почти курносый, губы как губы, подбородок как подбородок, волосы довольно светлые, легкие и непослушные. Словом, как сказал его друг и Любин муж, ехидный Сашка, обычное русское лицо с еврейскими глазами. Из-за глаз в нем многие подозревали еврея, хотя в роду таковых не имелось. А Нине его глаза нравились, впрочем, ей все нравилось… Да, я об этом уже говорил.

Утро в доме шло как по накатанному: пока он делал зарядку, «дамы» освободили ванную. Потом завтрак, потом Валентин посмотрел кое-что необходимое в компьютере, а Нина убирала со стола и писала инструкцию домработнице, которую они так никогда даже между собой не называли, а только уважительно и даже почтительно: Регина Сергеевна. Мила с полутора лет называла ее отчетливо по имени и отчеству и благодаря этому рано научилась не картавить. Шестидесятипятилетняя пенсионерка, бывшая заслуженная учительница не только помогала по хозяйству, но и могла посидеть с Милой, если хозяевам нужно было вечером уйти. А такая необходимость возникала нередко: дело молодое. Попытки пристроить в этом направлении маму Валентина или его тещу результатов не дали… Но утром – только о хорошем.

Пока они собираются на работу, немножко предыстории о Валентине Лаврове, его жене Нине и дочери Миле, без этого не обойтись.

У них на троих было пять комнат – так сложилось исторически. Квартира им досталась от дедушки, директора довольно большого завода, еще при советской власти. Тогда это был престижный район – улица Гоголя, между переулком Некрасова и бульваром Жванецкого. Эта квартира была их домом, их радостью, иногда со слезами на глазах.

В эту квартиру пришел только окончивший биофак университета молодой Григорий Петрович Лавров, отец Валентина, родом из села Болгарка, что под Одессой. Хороший, добрый человек, немножко слабохарактерный, немножко – не сильно – пьющий. Софья Михайловна, мать Валентина, тоже была неплохим человеком, но, как единственная дочь начальника, немного эгоистична и своевольна – эти качества сохранились и по сей день.

Квартиру, конечно, в свое время приватизировали, и семья Лаврова стала переживать трудности по мере их поступления вместе со всей Украиной. Ушел на пенсию дедушка – он был на десять лет старше бабушки. Отец Валентина преподавал биологию и естествознание в школе, мать – французский в пединституте. К тому же Софья Михайловна подрабатывала на дому – французский язык входил в моду – и поэтому окончательно заняла в семье командные позиции. А что мог добыть биолог в то время? Бизнесмена из Григория Петровича не получилось, это было ясно, поэтому в доме речи типа «ты хотя бы починил окно, если уже не можешь…» звучали все чаще. А Валентин был ближе к отцу и проводил с ним больше времени.

Но все было более-менее терпимо, пока не умер дедушка, выбрав для этого очень тяжелое время – пятнадцатый год. Все не только в их квартире, но и в стране обрушилось в один миг.

Проблемы, проблемы, проблемы… Их осталось четыре человека на площади 142 метра, и коммунальные расходы оказались выше суммарного заработка. Отец не находил выхода и признавался Валентину, что устал чувствовать себя нахлебником, а тем более слышать это регулярно – напряжение не способствовало толерантности в общении, а ее и раньше было немного. Он уехал в Польшу на заработки, вслед за сотнями тысяч, а то и миллионами других. Валентину тогда было тринадцать лет. Отсутствие отца он почувствовал, скучал по нему.

Первые два года Григорий Петрович присылал деньги, приезжал в отпуск. Он устроился по специальности в лаборатории консервного завода, платили прилично, а по сравнению с его заработками в Украине – фантастически. Ему там было неплохо, а спустя еще год стало совсем хорошо:

он нашел молодую – относительно – паненку и предложил Софье Михайловне развод. У Валентина язык не повернулся его осуждать, и в результате отношения с матерью не улучшились – он оказался на стороне отца. Тем более что Григорий Петрович добросовестно посылал деньги до тех пор, пока Валентин не окончил институт, хотя обязан был только до окончания школы. Детей у него в новой семье не было, так что Валентин оставался единственным любимым сыном. А лето у бабы Вали любимый внук проводил все школьные годы, не забывал ее и позже. Вот и прошлым летом гостил неделю.

После двадцатого года в стране полегчало, безумные коммунальные расходы пришли в относительную норму, и они втроем: Валентин, мама и бабушка – жили достаточно стабильно и более-менее обеспеченно. Валентин почти сразу после строительного института занялся близким к специальности делом, завел бизнес – помог с деньгами отец, одолжил, потом не хотел брать долг, потом… Словом, не чужие люди, сговорились.

Шесть лет назад Валентин женился и – острил – в надежде на бабушку завел с молодой женой ребенка.

Но бабушка подвела – скончалась, когда Нина была на третьем месяце, и ничего исправить уже было нельзя. Разумеется, это шутка, причем дурного тона, потому что, само собой, никто ничего исправлять не собирался.

У Софьи Михайловны был многолетний роман с преподавателем ее института, и Валентину даже казалось, что начался он еще до отъезда отца в Польшу. Две смерти были причиной перемен в квартире на улице Гоголя: смерть жены преподавателя освобождала дорогу, а смерть бабушки Валентина и перспектива оставаться с новорожденной внучкой по вечерам подтолкнула к решительным действиям. Софья Михайловна переехала к новому мужу – слово «сожитель» она органически не переносила. Валентин и Нина остались вдвоем, а потом втроем, с Милой. Он мать не осуждал, и Нина в общем-то – тоже. Софье Михайловне недавно грянуло пятьдесят, и ей очень не хотелось оставаться на старости лет одной. Упускать такую связь было глупо, в наше время, да еще в таком женском институте, как педагогический, даже двадцатилетние были готовы на ходу подметки рвать… Словом, ее отпустили с миром.

Во всей квартире после воцарения Нины был произведен ремонт, и почти везде заменили мебель, на что ушли все финансовые накопления Валентина. Исключением был кабинет, бывшая детская, потом холостяцкая комната Валентина. Он на этом настоял. Там все оставалось по-старому: шкаф, книжные полки, любимый стол – только компьютер со встроенным принтером, разумеется, новый. Оставил даже софу двадцатилетней давности, на случай ссоры с Ниной – будет куда уйти на ночь. Но пока такой случай не представился.

Ну что ж, общие сведения у вас есть, можно двигаться дальше.

Они спустились со своего второго этажа на улицу спокойно и неторопливо – хозяева, если и опоздают на пять-десять минут, не страшно, никто претензий предъявлять не будет. Возле парадной им встретился сосед Спиридон, который жил во дворе, на первом этаже, под их спальней. Он, как обычно, с утра пораньше уже соответствовал этой фамилии. Впрочем, никто толком не знал, фамилия это или имя, а может быть, прозвище, но важно, что он на это слово откликался. Он был не шумный и безобидный, но пару месяцев тому назад подобрал бродячего – как и он сам – небольшого пса. Пес иногда жил у него дома, иногда – под окном. Это было удивительное животное, он если не лаял, то подвывал, а ночью совмещал и то и другое без перерыва. Такие собаки, вы знаете, бывают. Уговаривал Спиридона весь двор, но ничто не помогало. Однажды Валентин тоже участвовал в такой делегации, они хозяину и его собаке добра не желали. И спустя какое-то время пес действительно издох. Наверно, съел что-то неподходящее, потому что хозяин его почти не кормил и не поил. А Спиридон почему-то зациклился на мысли, что это дело рук Валентина, как наиболее от пса пострадавшего, и сообщал об этом всем и каждому, в том числе и ему. Вот и сейчас: «Ну что, не снится по ночам бедное животное?»

Когда Валентин был с семьей, Спиридон был краток, а наедине мог обрушиться не слишком приличным монологом. Но что с алкашом поделаешь? Не применять же силу. И к тому же Валентин чувствовал при этом дискомфорт. Конечно, он бедного пса не травил, но помнил, что вслух и от души пожелал: «Чтоб ты сдох!», и даже в воспаленном мозгу возникла картинка – мертвая собака на асфальте. Неинтеллигентно кому-нибудь живому желать смерти, но у него имелись оправдания. Это была ужасная ночь, кризис гриппа, а пес то лаял, то выл не замолкая. И потом, убить оленя, зарезать свинью можно? Но все равно, когда утром Нина сказала ему, что пес сдох, – сказала с радостью, – он по контрасту почувствовал себя не комильфо…

Поэтому на приставания соседа отвечал стандартной фразой: «Иди, Спиридон, бог подаст».

Почему бог, почему он должен подать, обоим было неясно, но Спиридона это успокаивало.

Машина Валентина стояла недалеко от парадной. Он, как обычно, довез их до детского сада, который был недалеко от конторы Нины, и поехал к себе «на выселки», так они называли его офис, расположенный в дальнем новом районе.

Это была дорога не столько дальняя, сколько долгая. В стоянках-очередях возле перекрестков хватало времени все вспомнить, обо всем подумать, все спланировать и… можно было начинать сначала. Минут тридцать пять – сорок только для того, чтобы выехать из центра города. Валентин не смотрел по сторонам: не до того. Чуть зазевался – сзади клаксон. Окна закрыты, но смог выхлопных газов проникает в салон, большинство машин на бензине и солярке, хотя есть и электромобили, но их немного. Метра два проехал – стоп. Он каждый раз давал себе обещание перейти на общественный транспорт, для которого хотя бы выделили отдельные полосы и даже улицы и который в последние годы не только довольно неплохо работал, но и был комфортным. Львовские автобусы стали не в шутку, а всерьез «вторыми в мире и первыми в Европе», как пел старый патриот, западенец Вакарчук, они заполонили украинские дороги. Маршрутки двадцатых годов оставались только в ужасных воспоминаниях и ночных кошмарах.

А пока времени думать о чем угодно – и о хорошем, и о плохом – было более чем достаточно. Конечно, за последнюю пару десятков лет страна стала другой. Догнали и даже перегнали поляков – еще бы, наша земля и наш технический потенциал! – оставили за бортом всех своих соседей по ВВП на душу населения, включая северного. Но и проблем по-прежнему хватает, какая-то чересполосица сегодняшнего, завтрашнего и позапозавчерашнего. Эти родимые пятна социализма далеко не отпускают. И центр города попал в зону этих родимых пятен.

Интерес мэра и бизнеса полностью переключился на строительство новых районов. Впрочем, районами их было назвать трудно, скорее, просто новостройками. Современные многоэтажки вставлялись в свободное или специально подчищенное место, а все вокруг оставалось, как говорила одна моя знакомая, «како было – тако есть». Высотки теснились вдоль побережья, захватывали километр за километром, сливались с Черноморском с одной стороны, заходили за Дофиновку с другой. Это было успешное, бурное наступление! Создавалось впечатление, что мэр и мэрия работают отлично. Но Валентин был в курсе дела и понимал, что это не совсем так. А точнее, совсем не так.

Дома возводили строители, от «А» до «Я», мэрия им только предоставляла, точнее, продавала площадку в соответствии с генеральными планами, а чаще без всякого соответствия. Мэр в том участвовал, злые люди говорили, только в одном формате – входил в долю. А в чем основная работа мэра? Главное – поддерживать жилой фонд и инфраструктуру города, то есть ремонт и реставрацию всех объектов, водопровод, канализацию, электричество, развивать транспортную систему и… дороги, дороги, дороги. В новых и старых районах. Всем этим мэр практически не занимался. Это было наследственное заболевание одесских мэров, поэтому бесконечные пробки, хронические проблемы с водой, канализация обнаруживалась в прибрежных водах – город развивался, но современным не становился. Новые районы вдоль побережья росли, а старые с не меньшей скоростью разрушались.

Предыдущего мэра посадили именно за то, что ничего не делал, а только продавал участки, нового вот-вот должны посадить за то же, но ситуация кардинально не менялась. Дороги забиты и в новых сверкающих районах, и в старом городе. Только в старом они еще в выбоинах и заплатах или со старым булыжным покрытием. Проклятие России – дураки и дороги – никак не удается изжить.

Прежнее громкое название – «центр города» – постепенно стали забывать и переименовали в «старый город». Бывший гордый «центр» действительно становился «старым», дряхлым и даже запущенным.

Вот такое сочетание старого и нового.

Наконец выехали из центра, поехали быстрее, но возле каждого светофора все равно задержка.

«Что-то я совсем захандрил, – спохватился Валентин. – Можно думать и о плохом, но перегибать не стоит. Весна, солнышко светит, если бы не пыхтящий трейлер справа от меня, я видел бы знакомую рощу и зеленеющие поля. И я приближаюсь к месту моего назначения. Откуда это:

“Я приближался к месту моего назначения”? А, “Капитанская дочка”. Петр Гринев. Вот оно, место моего назначения. Его высотки в лучах солнца прям-таки сверкают! Еще минут пятнадцать проторчу на въезде и буду в офисе. Выпью кофе, кофе бодрит. Долой пессимизм!»

Где-то Валентин вычитал, что пессимизм рождается от безделья. У занятого человека просто нет на него времени. Это все очереди на дорогах, они веселью не способствуют.

Район производил впечатление. Четыре мощные блестящие двадцатипятиэтажки почти цеплялись друг за друга углами, они казались единым монолитом с заасфальтированной площадкой, очень скромной по размерам – ничего лишнего. И вокруг многоэтажки поменьше. И вообще все в районе соответствовало этому принципу: ничего лишнего, все в жилье, остальное по возможному минимуму. И даже по невозможному минимуму. На той же площади добавлялись тысячи жильцов, и никого не заботило, что нормальную жизнь людей должен обеспечивать минимум условий.

Так называемые новые районы превращались в человеческий улей, муравейник, и богатые люди сюда не вселялись. В последнее время утвердилась тенденция – больше половины новых квартир были однокомнатными, то есть основной контингент – люди, мягко говоря, небогатые. А поэтому за внешней красивой оберткой домов применялись не очень полезные и недолговечные материалы, дешевые технологии, было невысокое качество. Главное – быстрее продать. Хотя в рекламных роликах, особенно в панораме, все выглядит привлекательно, но даже в этих роликах дороги рядом с громадами домов кажутся тропками, и названия «аллея», «бульвар» – это из другой оперы.

Валентин где-то вычитал определение: многоэтажные новостройки – это блеск и нищета современной бедности. Может быть… Богатые на этажи не лезут. Он в этом районе жить не хотел бы. А может, он просто привык к прямым улицам, возможности не торопясь прогуляться, пройтись, самому или с семьей, к нормальным, обычным, твердым стенам, без подвоха, когда в любом месте можно повесить картину…

И не только он – элитный поселок Савиньон обходится без многоэтажек.

Но вот наконец и офис.

Он был расположен на первом этаже одной из высоток. Солидная, но скромная вывеска «ЖК “Валентин”». Соседнее помещение, поменьше, тоже принадлежало ему, но он знал, что Гриши там нет, он на объекте.

Валентин вошел в офис.

Внутри все аккуратно и по-деловому. Четыре рабочих стола, три из них – с компьютерами и принтерами. Так как отделения работали десять часов в день и суббота была рабочей, то расписание для работников было довольно сложным, и я не буду входить в подробности. В данный момент работают Оля и Рена, «девочки», которым за тридцать. Они и сами так себя называют, и не обижаются, когда это делают другие. Есть еще «девочка» Надя, но она в отгуле. Рядом с Олей – пожилая женщина, очевидно, клиент. Рена работает за компьютером, ищет заказчиков или дополняет объявления фирмы – обычная работа «девочек». А кто стоит, наклонившись над Реной, понятно без объяснений – Красавица Ирина. Ее ни с кем не спутаешь. Ирине двадцать шесть лет, и она вполне могла бы играть Снежную королеву. Высокая, стройная, нет, скорее, точеная, каждый элемент ее тела идеален, вот уж природа постаралась. В последние годы женская мода носить облегающую одежду достигла апогея, и ее жертвам уже невозможно скрыть малейший недостаток фигуры, но у Ирины недостатков не было. Глаза большие, не синие – голубые, волосы до плеч, светло-золотистые, некрашеные. Лицо… лицо продолговатое, аристократическое, лицо шведской Снежной королевы. Любые цвета ей шли, но сейчас в моде было сочетание пастельных тонов, и это подчеркивало образ. Ирина понимает, что такая внешность требует определенного поведения, манер, некоторой холодности, иначе будет диссонанс. И нужно держать определенную дистанцию с простыми смертными, особенно с мужчинами. Но довольно часто, вступая в контакт с симпатичными ей людьми, она оттаивает, улыбается и становится не только красивой, но и просто по-человечески приятной. Вот такое сочетание. Валентину иногда кажется, что эта доля – быть не просто красивой, а очень красивой – ее утомляет. Собственно, ему это не кажется, он знает, что так и есть, потому что входит в число доверенных и симпатичных ей людей.

Ирина поворачивается к нему, выпрямляется и с ледяной вежливостью спрашивает:

– Начальство не опаздывает, а задерживается?

«Девочки» с улыбкой кивают хозяину и возвращаются к своим делам, на традиционную утреннюю пикировку начальства внимания не обращают.

– Подчиненные должны прежде всего здороваться с начальством.

– Здравствуйте, господин начальник. Мы рады вашему прибытию.

Ирина искусственно улыбнулась, но было видно, что это игра. Ей было приятно его видеть.

– А уж как я рад вас видеть, уж так рад, – он тоже немного ерничал, но звучало искренне. И он перешел на обычный тон. – Вижу, я не много потерял. Никого не было?

– Пока никого. Только съём. – Ирина кивнула в сторону клиентки возле Оли. – Правда, позвонил Бочков, обещал прийти. Чем-то опять недоволен.

– Осточертел. Снова будет крутить пальцем перед моим носом.

Бочков купил квартиру в одном из строящихся домов и вот уже полгода довольно регулярно приходит на стройку, сует нос в каждый угол, а потом с жалобами является к Валентину. Такие клиенты попадались, но этот был из худших. Нувориш, недавно из села, оборотистый, но… невыносимый. И у него была привычка вытягивать руку почти к лицу Валентина, Оли, Рены и указательным пальцем – с обкусанным ногтем – водить справа налево: «Вы думаете, я на это соглашусь? Не на того напали». Исключение он делал только для Ирины, даже такой толстокожий ощущал дистанцию.

Валентин поморщился, он понимал, что дело не только в поведении Бочкова, но и в том, что он был из-под Донецка. И, несмотря на то что Украина торжественно зарыла топор войны и все бывшие враги друг другу обещали прощение, мир и в «целовецех» благоволение, лично у него это плохо получалось. Была на то серьезная причина. Так же, но в меньшей степени, он относился к украинским националистам, которые со своей манией всеобщей украинизации в чем-то провоцировали окружающих. В основном это были «западенцы». Валентин иногда думал: почему им так хочется всех подавлять и подстраивать под себя? Может, потому что большинство из них были так называемыми малыми народами в Польше, Венгрии, Румынии, пока Сталин их не прирезал к СССР и они не стали Украиной. И вот тут у них проявился державный комплекс. Теперь они не малые, а державообразующие! Правда, сейчас, с возвращением территорий, хватка националистов ослабевала. И не стоит тянуть с собой в настоящее и будущее прошлые беды. Он считал себя человеком уравновешенным, доброжелательным и немного консервативным. Собственно, так оно и было.

Валентин пошел в кабинет, дверь в который была по правую сторону от входа. Этот кабинет он демократично делил с Ириной. Помещение было небольшим, стол хозяина стоял прямо против входа, места для заместителя едва хватило у стены напротив окна. Между ними в углу с трудом разместили шкаф с документами. То есть общение волей-неволей было тесное, кричать необходимости не было. За креслом хозяина висела картина «Девочка с персиком» Серова, которая выдавала его несовременные вкусы и скрывала сейф.

Валентин уселся за стол, положил на него принесенный из машины ноутбук – компьютер на столе не держал, стал что-то выкладывать из ящичков. Ирина вошла в кабинет через несколько минут с подносом, на котором были две чашки кофе, салфетки, блюдце с орешками. Это была принятая ею добровольная обязанность, «девочки» кофе не подавали.

Затем она открыла верхнюю дверцу шкафа с документами и вынула красивую бутылку армянского коньяка – там оказалось еще две-три бутылки с аналогичным содержимым, налила в чашку Валентина две ложи, себе – одну. Это тоже был ритуал.

Они с удовольствием пили кофе. Разговор начал Валентин.

– Кажется, мы с тобой остаемся без работы.

Договоры на покупку квартиры оформляли они, подписывал Валентин – если не был в отпуске. А аренду оформляли «девочки». Раньше было проще, а сейчас даже на аренду целый пакет документов. Все учтено: и порча имущества, и гарантии, и самые различные обстоятельства, включая форс-мажор, – тлетворное влияние заграницы.

– И отлично, а где можно отдохнуть, как не на работе? Дома, со свекровью?

Валентин понял: она хотела сказать «и с мужем», но сдержалась.

Помолчали. Кофе был вкусным, Ирина это умела.

– Валя, мне нужно подойти к Алексютину, он в суд подает. Что-то у него обвалилось…

– Допьем кофе, и иди. Да, кстати, тебе привет от Нины.

Ирина усмехнулась.

– Не забывает. Почему ты меня не уволишь? Ей будет спокойнее.

– Не хочу, чтобы она расслаблялась и потеряла форму. А вот почему ты не уволишься?

– По той же причине: не хочу, чтобы Денис…

Валентин ее перебил:

– Ты мне льстишь, твоему Денису даже в голову не приходит, что я могу быть его соперником.

– Валя, он везде видит соперников.

Ирина огорченно покачала головой.

Они помолчали. Молчать тем, кто проводит вместе так много времени, совсем не трудно. Никто никого не собирался увольнять, и никто не собирался увольняться. И их половины в общем не слишком волновались. Нина Валентину доверяла, а Денис действительно не считал его достойным соперником. И они были правы. Точнее, почти правы. Все-таки года три тому назад у них было, несколько раз. Правда, Ирина тогда была еще не замужем. Так получилось. И получилось очень даже неплохо, впечатляюще, поэтому, наверно, Ирина больше не хотела бога гневить, рисковать. А Валентин… Знаете, Валентин легко сходился и еще легче расходился.

В это время послышался шум за дверью, выделялся грубый мужской голос, но о чем идет речь, было невозможно разобрать. Ирина вскочила.

– Наверно, Бочков явился. Посмотрю.

Она вышла, но через пару минут вернулась, давясь от еле сдерживаемого смеха, закрыла за собой дверь и прыснула.

– Ой, Валя. Конечно, это неприлично. Чужая беда… Но… но… не могу. Ты, Валя, пророк! Как ты сказал, ой, не могу. Кто-то ему его откусит…

– Что, кому…

В дверь проскользнула, зажимая рот ладошкой, Оля.

– Ох… Валентин, вы как в воду смотрели, – она пыталась сдержать смех. – Он сунул его в клетку, и гиена ему откусила. Где… ох… где он нашел гиену?

Дверь снова распахнулась, и на пороге появился красный и возмущенный Бочков.

– Так себя нормальные люди не ведут. Интеллигенция! Я не позволю…

И он по привычке вытянул руку вперед. Вместо указательного пальца там была аккуратная наклейка. Валентин похолодел, он почувствовал, как между лопатками течет прохладный ручеек. Все поплыло перед глазами. Он ухватился за стол. И отчетливо вспомнил: это было сразу, как только он вышел на работу после болезни, – надоевший всем Бочков вышел из офиса, помахав на прощание перед ним указательным пальцем, и Валентин громко сказал «девочкам»: «Не удивлюсь, если кто-нибудь ему этот палец откусит». Тогда же в сознании промелькнула картинка, такая, как перед ним сейчас: ладонь и вместо указательного пальца аккуратная наклейка.

Наверно, он побледнел, потому что Ирина испуганно сказала:

– Валя, тебе плохо? Что случилось?

– Н-ничего, – с трудом выдавил он. И знаком показал: мол, уведите его.

Ирина поняла.

– Бочков, видите, человеку плохо. В офисе поговорим.

Наверно, вид Валентина подтверждал, что это не симуляция, иначе Бочков не позволил бы Оле без сопротивления себя увести, пробурчав недовольно:

– Что смешного? Пошел с дочкой в зоопарк…

Ирина осталась.

– На тебе лица нет. Ты такой чувствительный?

– В-все в порядке. Наверно, утром перекачался. – Голос был хриплым. – Дай мне, пожалуйста, немного коньяку.

Ирина торопливо выполнила просьбу, налила пол кофейной чашки. Он взял бутылку, долил доверху.

– Да что с тобой? Если сердце, тогда…

– Коньяк расширяет сосуды. – Он выпил. – Спасибо, Ирочка. Ты собиралась к Алексютину?

– Ты уверен? – В ее голосе были обида и тревога: поняла, что он хочет остаться один. – Ладно, телефон с тобой… В случае чего звони…

Она немного хлопнула дверью. Не сильно – все-таки человеку было нехорошо.

Ему было не просто нехорошо. Он был испуган, испуган по-настоящему, до дрожи в коленках. Главное слово было – «откусит»! У человека откусили палец! Откусили! Насколько вероятно, что у человека кто-то откусит палец? Такое совпадение невозможно. Ну, отрезать, разбить… Но откусить!

С ним в лучшем случае не все в порядке. А в худшем…

Это, с ужасом подумал он, второй случай за последний месяц. И Спиридон к нему прицепился, а у алкашей – он где-то вычитал – очень сильна интуиция. Он это не связал бы с Бочковым, если бы не было повторения. Тоже вслух пожелал и тоже увидел картинку. И исполнилось!

Он встал, достал из шкафа бутылку – достаточно было руку протянуть, – налил еще чашку, сел, отпил половину. Прислушался к себе: кажется, полегчало.

А вывод? Перед выводом он допил коньяк, еще немного расширил сосуды.

Валентин, разумеется, не верил, что желания могут волшебно исполняться. Невозможно видеть будущее, можно только его угадать – это относилось даже к Нострадамусу и Ванге, не говоря уже о нем, грешном. А он не только предвидел, но и увидел еще не сбывшееся. Такое в реальной жизни невозможно. Да, определенно с ним не все в порядке.

Коньяк помогал сохранить трезвость ума. Он решил проверить немедленно, а был ли мальчик, в смысле – Бочков. Встал, открыл дверь и спросил сидящую ближе к нему Рену:

– Бочков ушел?

– Ушел.

– С пальцем?

«Девочки» дружно рассмеялись.

– В смысле – без!

– Вы, Валентин, как в воду…

Он закрыл дверь. Значит, либо это правда, либо галлюцинации продолжаются. Посоветоваться бы. Чтоб человек посмотрел со стороны. Может, он действительно слишком много внимания уделяет чепухе. Хотя не только это. А сны? Нет, основания для беспокойства имеют место быть.

– Имеют место быть, – повторил он вслух. Прозвучало солидно. Сосуды определенно расширились.

И главное – чтобы об этом не узнали, особенно дома. И тут, на работе. Сознание, что рядом… скажем… не совсем нормальный человек, создает напряжение.

Сашка! Сашка – это кладбище моих секретов. Надежней сейфа!

С Сашей Гулько Валентин просидел за одной партой со второго по седьмой класс, пока их не рассадили по росту. Саша отправился в первые ряды, к маленьким. Его профессия – журналист – позволяла быть в любое время в любом месте.

Валентин позвонил ему и предложил встретиться в кафе рядом с его домом в двенадцать часов.

– Припекло?

– Припекло.

– Буду.

Валентин решительно поднялся, с сомнением посмотрел на бутылку – нет, хватит. Поставил ее в шкаф. Позвонил Николаичу, извинился, сказал: «Что-то съел не то». Закрыл ноутбук, взял сумку и вышел.

– Девочки, скажите Ирине, что я сегодня не вернусь.

– Вы на машине? – удивленно спросила Рена, наверно, почувствовала запах коньяка. С этим очень строго!

– Нет, оставлю на стоянке. До завтра.

Остановка автобуса была на трассе, туда нужно было пройти какое-то расстояние, не пять-семь минут, как писали в рекламе квартир, а пятнадцать-двадцать, потом спуститься по ступенькам. Там, как и писали в рекламе, были и магазины, и кафе, рестораны, аптеки. Вроде действительно недалеко, но и не рядом, да еще туда под гору, а обратно наверх – за всякой мелочью не находишься. А в новостройках – жители правы – об инфраструктуре никто не заботится.

Львовский автобус был хорош. Прежде всего – удачный маршрут, есть остановка в полутора кварталах от дома. Правда, будет немногим меньше часа езды, но на машине было бы еще больше. И сиденье в автобусе удобнее, и рулить не нужно, и амортизация лучше. И выпить можно! Зачем они мучаются, частные собственники? Инерция мышления. Жаль, что не взял планшет, нужно носить в сумке, подумаешь, триста граммов. А тут для него специальная рамка на спинке переднего кресла и подлокотник с покрытием, для мышки. Добрая половина пассажиров сидела в наушниках и с планшетами – прогресс!

Ладно, ему есть о чем подумать без Интернета, хотя, может, неплохо бы и отвлечься, не впадать в истерику. Может, еще обойдется. Бывают и не такие совпадения – впрочем, это утешение его по-прежнему не очень убеждало. Он вспомнил о снах, которые преследуют его после… да, пожалуй, после гриппа. Один на всю ночь бесконечный и бессмысленный фильм, с повторяющимися эпизодами и одними и теми же действующими лицами. Если он просыпался, то потом этот же сериал продолжался. Трудно было понять, с какого места, как поймешь, если нет ни смысла, ни содержания, ни экшена. Но фильм тот же, и он непременный участник. Именно повторение и бессмыслица угнетают. Валентин где-то вычитал, в серьезных источниках, что такие сны – это тревожный сигнал состояния психики. И, кстати, потом он у знакомого психолога – как бы невзначай – поинтересовался, тот был еще более категоричен.

Нужно с Сашкой поговорить. С ним только одна проблема: он заглядывает жене в глаза и даже виляет хвостом, но, если попросить, не расколется. Он секреты держать умеет. Да их у него и у самого полно. В этом журналисте и по совместительству неплохом, хоть и не раскрученном писателе противоречий на двух-трех нормальных людей хватит. Ну вот, к примеру, при таком подобострастном отношении к Любе он вполне может забежать налево, при этом не колеблется, не сомневается ни до, ни после. На вопрос, не боится ли погореть, отвечает: «Боюсь, еще как боюсь, я очень боюсь ее потерять, а если проколюсь – тебе известен ее характер! Но без опасности нельзя почувствовать жизнь. Ты знаешь, что сказал Вольтер? “Человек рождается, чтобы жить в судорогах беспокойства и летаргии скуки. Третьего не дано”».

Саша был человеком начитанным. Он и в журналисты пошел, чтобы испытывать судороги беспокойства. И острый язык приносил ему дополнительные ощущения. Его даже в дом ближайшего друга со второго класса не пускали больше года. Это случилось не так давно, на каком-то дне рождения Валентина, тогда, когда его мать Софья Михайловна жила еще на Гоголя, была еще Лавровой и пока не ушла к новому мужу. А его отец тогда уже жил в Польше. Приятный вечер приближался к концу, когда гости стали обсуждать, на кого похож Валентин. Это было нелегкое задание, потому что скорее у Нины было сходство с Софьей Михайловной: и внешне, и рост, и фактура – их часто на улице подозревали в родстве. А отец Григорий Петрович был среднего роста, крепкий, плотный, довольно светлый русак, чьи мускулы мало-помалу переходили в жирок.

Постепенно пришли к выводу, что ни в мать, ни в отца. Софья Михайловна была недовольна. А Саша задумчиво проговорил:

– Что я могу сказать, глядя на Валю? Только одно: проезжий молодец был евреем.

Только после того, как мать переехала к новому мужу, Саша стал снова вхож в их дом.

Они многое друг о друге знали, наверняка больше, чем их жены. Саша, например, единственный, кто знал о существовании Милы Росевой и когда-то даже был с ней знаком, кроме, разумеется, бабки по отцовской линии Валентины, живущей в селе Болгарка под Одессой. А, кстати, сам Валентин в честь этой бабы Вали и был назван.

Все эти мысли беспорядочно бродили в голове Валентина, пока он задумчиво смотрел в окно, смотрел и не видел. Но отвлекся и трястись почти перестал. Вот уже и самоирония появилась – хороший признак.

А за окном показались знакомые места, дорога стала ощущаться даже через «вторые в мире и первые в Европе» амортизаторы. Скорость замедлилась местами до нуля. Въехали в бывший «центр».

Валентин из окна автобуса с сочувствием смотрел на знакомые улицы старого города. О дорогах я уже говорил, но и фасады зданий имеют потрепанный вид, а тротуары и дворы просто ужасные, они остались такими, какими были во времена юности Валентина и даже юности его матери. А некоторые – и их немало – даже бабушки.

А ведь очень многие здания в Одессе являются, без преувеличения, памятниками архитектуры девятнадцатого и начала двадцатого веков, их строило богатое и уважающее себя население. Почему же так запускают исторический центр? Парочку центральных кварталов для туристов еще поддерживают – и на этом все. И туристическим центром знаменитая во всем мире Одесса не стала. Львов стал – еще доберись туда. А тут и море, и история, здесь Одесса! Но город приводить в порядок и создавать инфраструктуру туризма никому не хочется, проще поднять пару высоток – и поделить результат. А легендарную Аркадию превратили даже не в муравейник – в термитник.

Валентин с Ниной осенью были в Лондоне, туманном, дождливом, вечно сыром, и какой там ухоженный исторический центр, старые дома скорее можно назвать вечно молодыми. А в солнечной Одессе, по истории, прошел Мамай в лице четырех мэров. Интересно, почему?

Автобус полз по улице Преображенской, забитой до отказа всеми видами транспорта в обе стороны, включая трамвай. Когда Валентин вышел на своей остановке, то его сосуды – он чувствовал – снова сузились. Придется опять расширять с Сашей. Утешало только одно: на машине ему досталось бы больше.

Возле дома – это означало в кафе на углу Некрасовского переулка и Гоголя, столики на улице. Это хорошо, с утра было прохладно, а сейчас приятно. Саша уже ждал и испытывал нетерпение. Он всегда испытывал нетерпение, видимо, считая это разновидностью беспокойства.

Я обратил внимание, что называю героев Валентином и Сашей? Почему не Валей? Мне кажется, Валя звучит слишком по-домашнему, панибратски, а Саша – нет, ничего, нормально.