Читать книгу Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера. Личный опыт поиска репрессированных - Александр Макеев - Страница 5

Поездка в Саратов оказалась напрасной. Я совершил наивную ошибку: позвонил в архив УФСБ Саратовской области, спросил, могу ли приехать такого-то числа посмотреть дело Вольдемара Вагнера, – и даже не узнал имени и должности того человека, который ответил «да». Разумеется, дело мне никто не подготовил. Поэтому на месте я смог только показать оригиналы документов, подтверждающих мое родство с Вольдемаром, чтобы в следующих запросах уже ничего не доказывать. Написав в приемной заявление с просьбой о том, чтобы мне изготовили копии дела и выслали их по почте, я немного погулял по городу и уехал в Москву.

К поездке в Петербург я подготовился основательнее. Написал предварительно письма в ИЦ ГУ МВД и УФСБ, указал, какого числа я хотел бы посетить архив. Дождался официальных ответов с подтверждением. Перед поездкой созвонился с архивами и все уточнил еще раз.

В Питере было пасмурно, и накрапывал тот самый питерский мелкий дождь. Осень, раннее серое утро. «Большой дом» на Литейном, 4, – а точнее, целый квартал, занятый силовыми ведомствами, – производит сильное впечатление. Мощная неприступная громадина, молчаливая. Всегда закрытые окна, множество дверей без вывесок – только звонки и глазки. Настоящая крепость. Теперь перед одной из этих закрытых дверей без таблички – со стороны улицы Шпалерной, недалеко от перекрестка с Литейным проспектом, – стоял я и думал о том, что без особой надобности оказываться в этом районе не хочется. Рядом открытия ждали еще несколько посетителей.

Наконец дверь отворилась, все вошли внутрь. Оказалось, что архив следственных дел интересовал только меня, остальные пришли по личным вопросам (получить справки, выправить документы). Меня пригласили. Комната для чтения была небольшая. Два стола напротив друг друга, внутренний телефон. Сотрудница проверила документы, запретила фотографировать и положила передо мной дело. На старой пожелтевшей картонной обложке от руки было написано: Вагнер Вольдемар Богданович. Я держал в руках дело своего прадеда (стр. 42–56).

Сказать, что я волновался, будет неточно. Сложно описать эту смесь чувств: боль минувшей трагедии вместе с радостью открытия. Как будто сейчас приоткроется дверь в прошлое, о котором до тебя никто не знал.

Дело было довольно объемным. Прадед провел под следствием во внутренней тюрьме на Литейном полгода. Его арестовали в марте 1935-го, а осудили в сентябре. Часто вызывали на допросы. Некоторые листы в деле оказались полностью закрыты бумажными конвертами, другие – прикрыты частично. Обычно так скрывают информацию о тех, кто вел следствие или давал показания против подозреваемого. Фамилии были открыты, но фотографировать не разрешалось – только делать пометки от руки.

В первый раз я просто прочитал все дело от начала и до конца. Не торопясь, не пропуская ни строчки, перелистывая старые желтые страницы одну за другой. Потом достал блокнот и стал делать пометки. Взгляд выхватывал упоминавшиеся в деле фамилии сотрудников НКВД и тех, кто проходил по делу. Меня предупредили о том, что при изготовлении копий эти фамилии закроют. Поэтому я тщательно, страницу за страницей, все переписал – и так перечитал все дело еще раз. А на третий раз выписал номера страниц, копии которых хотел бы получить: довольно много, около пятидесяти.

Я читал, и прадед представал передо мной совсем не таким человеком, каким я его себе представлял. Вольдемар был пастором одной из старейших лютеранских общин Ленинграда – общины церкви Св. Екатерины на Васильевском острове. Но я и не подозревал о его «высоком» круге общения. Оказалось, он был близок епископу Артуру Мальмгрену[7], и тот предлагал «если что» увезти его самого и семью в Лейпциг (куда епископ, кстати, потом и смог выехать, избежав репрессий). Как пастор Вольдемар участвовал в мероприятиях, где присутствовал консул Германии и другие известные люди.

Основным мотивом для ареста моего прадеда (конечно, формальным, так как в это время просто шла кампания по уничтожению Лютеранской церкви) стала именно его пасторская работа. Исполняя обязанности пастора и проявляя заботу о членах общины, он составил список из 24 человек, которым, по его мнению, была нужна финансовая помощь.

В список вошли инвалиды и старики, бывшие работники церкви, а также братья Вольдемара – Александр и Иван. Список через немецкого консула отправили организаторам программы помощи «Брудере хильфе» (Bruders Hilfe), созданной в 1920-х годах немцами – выходцами из России, которые при помощи лютеранского союза «Мартин Лютер бунд» (Martin-Luther-Bund) помогали своим собратьям из-за границы. Когда список достиг Германии, перечисленные в нем начали получать небольшую, но регулярную помощь в виде денежных переводов на адрес Торгсина. Но поскольку к власти в Германии пришел Гитлер, советские чекисты сделали вывод: если в стране правят фашисты, то и все организации там тоже фашистские. Это и стало поводом для ареста. Финансовая помощь из Германии явилась также основной причиной ареста Ивана, брата Вольдемара, и упоминается в деле их брата Александра.

Допрошенные следователем свидетели говорили только хорошее о Вольдемаре: все отмечали, что он настоящий пастор. Сам он на вопрос, является ли «истинно-верующим и готов ли пожертвовать собой ради веры», ответил: «Причисляю себя к истинно-верующим с вытекающими отсюда последствиями».

Протоколы допросов на разные темы пестрят красными пометками, следователи подчеркивали «важное» карандашом. Потом из этих цитат собрали обвинительное заключение аж на два листа. В результате 3 сентября 1935 года прадед был осужден Особым совещанием при НКВД СССР[8] за «контрреволюционную провокационную деятельность» и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Ничего «контрреволюционного» в деле я не нашел. Человек просто делал свою пасторскую работу и общался с такими же, как он сам, немцами-лютеранами. Вот и вся вина.

Закончив знакомиться с делом, я посмотрел на часы и не поверил глазам. Я провел здесь пять часов. Все это время со мной в кабинете находилась сотрудница ФСБ, которая и приняла у меня заявление на изготовление архивных копий. Она пообещала, что их пришлют в московское УФСБ, откуда я смогу их забрать.

Я вышел на улицу, на свежий воздух. Ощущение было такое, что меня чем-то придавило. Прошлое открыло мне простую, но страшную в своей простоте тайну. До меня этого дела не читал никто. Никто не видел этих строк, подписей моего прадеда под протоколами допросов. Никто ничего не знал об этих событиях и людях, о том, что происходило с моим прадедом в эти полгода предварительного заключения.

В этом странном состоянии я шел по Литейному из УФСБ в ГУ МВД – там мне предстояло знакомиться с делом жены Вольдемара, моей прабабушки Паулины Иоганновны Вагнер, в девичестве носившей фамилию Арнст (на русский манер ее звали Полиной Ивановной). В отличие от дела Вольдемара, которое было уголовным, дело Паулины было административным – поэтому хранилось в МВД (стр. 34–41). В региональных архивах управлений Министерства внутренних дел лежат дела тех, кто подвергался административным репрессиям: раскулачиванию, выселению по национальному признаку или по причине неблагонадежности, как это было в случае с Паулиной.

Сотрудница архива провела меня в небольшой кабинет и оставила наедине с документами. На обложке дела стоял штамп «рассекречено». Оно было полностью открытым, никаких конвертов и спрятанных фамилий. НКВД занялся семьей Вольдемара через два с половиной года после его ареста и осуждения – в июле 1937 года. Эти два с половиной года Паулина жила одна с тремя детьми в Павловске и каждый день ездила на Васильевский остров, в зубную клинику, где работала медсестрой. Позже я узнал о том, что она не только в одиночку содержала детей, но и постоянно посылала Вольдемару в лагерь посылки и деньги.

Первые документы в деле – справки. Сначала о Вольдемаре: где, когда и за что осужден, – и о том, что Паулина его жена. Потом о Паулине: где живет, где работает. Опросный лист, анкета Паулины, составленная НКВД. Подписка о невыезде из Слуцка (так в то время назывался Павловск). Приказ, подписанный 22 июля 1937 года заместителем начальника УНКВД по Ленинградской области М.Я. Состе.

Сведения о Мартыне Состе я легко нашел в справочнике «Кадровый состав органов государственной безопасности СССР 1935–1939 гг.», составленном А.Н. Жуковым и выпущенном обществом «Мемориал». Позже я выяснил, что в апреле 1938 года сам Состе был арестован, а через месяц погиб на допросе.

В подписанном им приказе говорилось: «Вагнер Павлина Ивановна проживала совместно с осужденным (имеется в виду Вольдемар. – А. М.) со дня замужества (1922 г.) до дня ареста мужа, была на полном иждивении последнего, после ареста мужа помогает ему материально и поддерживает с ним постоянную переписку, а поэтому ея проживание в окрестностях Ленинграда, в частности в г. Слуцке является социально опасным и невозможным». В графе «выслать» карандашом от руки было вписано место ссылки: «г Актюбинск Актюбинской области Казахской ССР». На сборы семье дали пять дней. Так, без суда и следствия, без приговора по какой-либо статье – только за то, что моя прабабушка жила со своим мужем и поддерживала с ним связь после ареста, она вместе с тремя детьми была лишена всего и выслана в Казахстан.

Из дела, а позднее из бесед с тетей Ниной и тетей Олей я узнал о том, что первым местом высылки семьи стал даже не Актюбинск, а далекий поселок Акраб, находившийся от Актюбинска в 170 километрах. Видимо, Паулина была так «социально опасна», что ближе сослать ее было просто нельзя. Никакой возможности жить и работать в Акрабе не было, и семья все-таки смогла перебраться в Актюбинск. Впоследствии их снова выслали севернее – в поселок Родниковка. Но и оттуда Паулине удалось вернуться в Актюбинск, где она могла работать и кормить детей.

Это продолжалось до тех пор, пока в 1948 году не вышел приказ МГБ СССР от 28.08.1948 № 0015 – сейчас известный, а тогда совершенно секретный – «Об организации работы по ссылке, высылке и ссылке на спецпоселение». В первой же статье приказа говорилось: «Впредь всех осужденных к ссылке, высылке и ссылке на поселение за вражескую деятельность и антисоветские связи направлять только в следующие местности: […] В Казахскую ССР, за исключением Алма-Атинской, Гурьевской, Южноказахстанской, Актюбинской, Восточноказахстанской и Семипалатинской областей». Так моя прабабушка, «враг и антисоветчик», оказалась в поселке Аральск Кызыл-Ординской области, прямо на берегу Аральского моря, а дочери остались в Актюбинске и Оренбурге (там после техникума работала средняя, Тильда). Семью разделили – и у каждого была подписка о невыезде.

Прабабушка прожила в Аральске до 1956 года, до самого своего освобождения. Сначала работала на рыболовецком судне, потом смогла устроиться в больницу водников. Мой папа – ее внук – вспоминал, как маленьким ребенком был в гостях у бабушки Паулины. Вокруг одни солончаки, питьевую воду завозили раз в день, и можно было наполнить только одно ведро. Жившие в Аральске ссыльные чеченцы варили из металла огромные ведра и могли набирать себе больше воды, чем остальные. Соседство было непростым: прабабушка рассказывала, как местный врач не смог спасти кого-то из чеченских детей, тот умер в больнице, и родственники ребенка хотели врача убить. Паулина прятала его у себя.

Я читал дело и видел, как Паулина, а потом и ее повзрослевшие дочери пытались оспорить разделившую их высылку, писали ходатайства. На все письма приходил один ответ: «в ходатайстве отказать», «данных для освобождения от административной высылки не имеется».

Паулина адресовала письма Берии[9], просила выпустить мужа пораньше, чтобы он успел приехать до навигации, так как ей очень тяжело одной растить троих детей (стр. 55). Повзрослевшие дочери тоже писали в НКВД, надеясь вернуть мать из Аральска на их обеспечение. Позже они же просили рассказать о том, в чем состояла вина отца, так как они до сих пор чувствуют на себе печать «дочерей врага народа». Эти письма – простые, искренние и наивные – невозможно читать без слез. Все они были аккуратно подшиты к делу.

Паулина пробыла в ссылке восемнадцать долгих лет. Интересно, что в «Заключении об отмене высылки», подписанном в 1960 году, уже после официального снятия Паулины с учета, есть такой абзац: «Учитывая, что Вагнер В.Б. был осужден за такое преступление, ответственность родственников за которое по закону не предусмотрена […] полагал бы административную высылку, как необоснованно примененную в 1937 году […] отменить». То есть не было никаких законных оснований для высылки Паулины с детьми – но она состоялась, и все ходатайства регулярно отклонялись. Кривая логика социалистической законности.

Несмотря на то, что никакого следствия не было, папка с делом прабабушки была толстая: много внутренней межведомственной переписки. Я читал документы в хронологическом порядке и понимал, как взаимодействовали органы в то время: приказ – отчет, запрос – ответ, запрос – справка. В одном из таких ответов, касавшихся Вольдемара, меня насторожила строчка: «По сообщению Нач. Опер. Чекистского Отдела ОИТЛ ИТК УНКВД по Новосибирской области от 9/IV-40 года за №-55-4460 был осужден Тройкой УНКВД[10] по НСО по I категории». Я еще не был знаком с «профессиональным жаргоном» чекистов, но у меня появилось ощущение, переходящее в уверенность: я понимаю, о чем здесь говорится. Подозрения подтвердились. В одной из справок я встретил те самые страшные буквы «ВМН» – высшая мера наказания. Было ясно: то, что мы знаем о судьбе прадеда, – неправда. У моего исследования появилась цель.

Я пробыл в архиве до самого вечера, а когда закончил, попросил изготовить полную копию дела, исключая буквально несколько страниц. Мне пытались возражать, но это было бесполезно. Я точно знал, что мне нужно. Копию сделали, и я вернулся в Москву.

Через полтора месяца пришли копии дела Вольдемара из Санкт-Петербурга, из Саратова прислали копии его дела 1931 года. Собирался настоящий семейный архив.

Это был уже не случайный интерес – исследование превращалось в настоящий проект. Материалы копились, нужно было отслеживать сделанные запросы и полученные ответы, планировать дальнейшие шаги. Я завел планировщик Trello – и он очень помогает мне до сих пор. Все запросы, ответы и полученные материалы я сканировал и сохранял цифровые копии, используя облачный сервис. Все распределил по папкам. А чуть позже стал не только сканировать материалы, но и расшифровывать, чтобы их можно было использовать в работе. Семейный архив начинал приобретать системный вид.

В качестве интернет-ресурса для своего проекта я выбрал базу данных «Открытый список»[11]. Работающая по принципу «Википедии», она позволяет самостоятельно создавать и редактировать страницы репрессированных родственников, добавлять фотографии, делать перекрестные ссылки, писать подробные биографии. Сейчас эта база насчитывает более трех миллионов биографических справок и является одной из самых крупных баз репрессированных в российском интернете.

Задачи я перед собой поставил такие: выяснить судьбу Вольдемара в лагере и найти информацию о его сестре и трех братьях. План выглядел простым, но оказалось, что каждый из пунктов имеет свои подводные камни. Дальше мне придется отойти от хронологии поиска, чтобы избежать путаницы. Все происходило параллельно по нескольким направлениям, но я решил рассказать о судьбе каждого родственника в отдельной главе.

Сразу вынужден признать: судьбу самого старшего ребенка в семье Готтлиба Вагнера – дочери Елизаветы – мне, к сожалению, так и не удалось отследить. Известно, что она родилась в 1883 году, а в 1920 году вышла замуж за фельдшера Тимофея Федоровича Ермакова, который, как и семья Вагнеров, проживал в селе Рейнгардт (Осиновка) Автономной Республики Немцев Поволжья. Тимофей Федорович отучился в медицинском университете в Саратове, и Ермаковы перебрались в село Красный Яр. Там Тимофей стал работать врачом, а Елизавета – акушеркой. Отыскав наградные документы Тимофея Федоровича, я узнал о том, что во время Великой Отечественной войны он был майором медслужбы и служил начальником терапевтического отделения госпиталя легкораненых № 1597 5-й Гвардейской дивизии. Награжден медалью «За оборону Сталинграда» и орденом Красной Звезды. Но это все, что мне удалось найти о Елизавете и ее муже. На все запросы о возможном применении к ним репрессий я неизменно получал отрицательные ответы. Быть может, им повезло, спасла русская фамилия мужа или случай, и под каток репрессий они не попали. Чего нельзя сказать о младших братьях и их семьях.

1 На снимке в верхнем ряду слева направо: дочь Вольдемара Фрида, сестра Елизавета, жена Паулина.

В нижнем ряду слева направо: муж сестры Елизаветы – Ермаков Тимофей, дочери Вольдемара Изольда и Гильда, Вольдмар Вагнер. Предположительно, Ленинград.

2 Сестра Вольдемара Елизавета с мужем Тимофеем Ермаковым. Предположительно, свадебная фотография. Рейнгардт, 1920 год.

Следственное дело Паулины Вагнер № Р-3983.

Второе дело Вольдемара Вагнера, Ленинград, 1935 год, № П-59825.