Читать книгу Побег - Александр Малетов - Страница 5

Ты знаешь, я пожил жизнь. Да. Жизнь пожил. Кое-чего о жизни знаю, побольше, чем ты. Правильно? Правильно говорю? Вот. Опыт какой-то наработал, был даже главным инженером, и даже подчинённые были. Значит, дед чего-то в жизни соображает, правильно? Вот. И если опыт какой-то есть, то можно и спросить, как в той или иной ситуации поступить, правильно? Ну, правильно говорю? Вот. Так ты возьми, позвони деду да посоветуйся. Чего ты смеёшься? Чего ты смеёшься? Я что, не прав? Вот и я говорю. Я же говорю не для того, чтобы ты делал, как тебе говорят, но хотя бы просто послушал. Чего ты слушаешь? Ах, меня ты слушаешь, ну это хорошо. Возьми да послушай деда, дед же, он ничего плохого не скажет.

Голос в трубке звучит скрипуче, как тысячелетний дуб на пронизывающем ветру. У тысячелетнего дуба свой тысячелетний опыт. Тысячелетний дуб видел многое. Вокруг дуба ходили, бегали, лежали, стояли, прятались, умирали, рылись, висели в петле, молились, мечтали, злились, затевали недоброе, страдали, плакали, смеялись, выдумывали, лгали, умоляли, добивались, прощали, помнили до смерти, обижались, обижали, наказывали, указывали, подсказывали, рассказывали, смотрели, думали, забывали, отстаивали, настаивали, отступали, нападали, падали, поднимались, упирались, сопротивлялись, сдавались, каялись, стеснялись, краснели, бледнели, угрожали, боялись, стреляли, стрелялись, прислоняли, прислонялись, преклоняли, преклонялись, уважали, презирали, уничтожали, стирали, возносили, превозносили, боготворили, свергали, прятали, делились, хранили, забирали, стирали, забирались, рвали, метали, сходили с ума, не щадили, убеждали, предавали, сметали, отдыхали, переводили дыхание, наблюдали, любовались, слушали, не слышали, замирали, свергали, даровали, назначали, не замечали, пристально следили, уводили, сводили, интриговали, плутали, путали, пугали, голодали, пировали, давали повод, сменяли одного за другим, шептали, корябали толстую кору, танцевали, устремляли, заводили, искореняли. Мимо тысячелетнего дуба бежали сотни лет, мельтеша незаметными днями.

Я же тебе всё говорю и говорю, рассказываю, как оно в жизни бывает, а ты по-своему делаешь. Что нет? Делаешь по-своему. И как с тобой разговаривать? Обычно? Это как? Я и так с тобой обычно разговариваю. Ты вот к деду приходил за советом? Ах, сейчас приходишь. А раньше почему не приходил? Дед ведь плохого не посоветует. Как-никак восемь десятков за спиной, есть чем поделиться, что рассказать, что посоветовать.

Он ведь даже не догадывается, почему Лёша не советуется с ним. Да и что вообще это значит – советоваться? Тысячелетний голос обиженно скрипел у него в ухе. Он ни с кем не советовался. Просто делал своё дело, жил свою жизнь, зарабатывал свой опыт, совершал свои ошибки. Потому что всегда с него спрашивали, требовали, критиковали, делали замечания, отчитывали, наказывали, указывали. Если бы ещё и советовался, то до сих пор бы не носил погоны капитана первого ранга, не был бы командиром подводной лодки. Советоваться хорошо, когда никуда не спешишь, когда хочется порассуждать, пофилософствовать. С дедом он всегда говорил аккуратно. Потому что даже тысячелетний дуб может завалиться и придавить собой. Старшее поколение всегда норовит научить. Пусть учит. Ему не сложно выслушивать слова, шуршащие не громче листвы на ветру.

Ты ведь у нас один. Воспринимай эти слова как хочешь, но у меня нет дочерей. А сын есть. Я же тебя из роддома забирал, отца твоего и рядом не было, уехал служить. С тобой вот постоянно общаемся, что-то да как-то чему-то учишься. Поэтому и сын. А другие родственники даже сообщения раз в неделю не напишут, даже не позвонят раз в месяц, чтобы просто спросить про здоровье, узнать, как дела. Я уже давно живу одним днём, что завтра будет – неизвестно. День прожил – уже хорошо. Далеко планы не построить. Хоть бы одна из дочерей спросила, как у отца дела. Никому не интересно. Вот поэтому и сын. Вот поэтому. Мать твоя пишет всегда один вопрос и потом пропадает. И как это называется? Я больше всего не терплю неблагодарность. Больше всего.

Лёша был единственным в семье, кто общался регулярно и со всеми. Конечно, насколько хватало времени на берегу. Он всегда знал, как у кого дела, почему кто-то с кем-то не разговаривает. Между его родственниками происходила постоянная ротация тишины – то разговаривают друг с другом, то какие-то размолвки. Он видел все те мелочи, все те неприметные занозы, которые являлись причиной конфликтов и противостояний. Он наблюдал все эти конфликты и в своей названой семье – у экипажа подводной лодки. Хоть коллектив был сугубо мужским, страсти здесь тоже накалялись и кипели, выкипали и остывали. Но за любым конфликтом, хоть малым, хоть большим, всегда скрывалась нелепость, мелочь, незаметный осколок. Который никто не замечает, продолжает идти, разбивая ноги в кровь, страдая, но даже не думая найти этот самый осколок и вынуть. Мать хотя бы писала деду, Оля уже давно с ним не разговаривает, считая, что он попросту её не любит, а заставить любить невозможно. Мать при этом говорила, что Оля всегда была его любимицей. Потеряли они друг друга и вряд ли найдут. Осколок застрял уже где-то глубоко, врос в кожу, при ходьбе режет и колет, но уже не достать, только хирургически. А зачем?