Читать книгу Три луны Петербурга и два солнца Москвы. Литература контекста - Александр Марс - Страница 3

прощай, зима, прощай

до встречи в декабре

пусть меркнут фонари

а яблони – цветут

в оставленной ночи

поленья не трещат

и не поймать зари

и звезды не растут

прощай, зима, прощай

ни виски, ни коньяк

лишь легкое вино

и что-то все не так

прощай! мне все равно

в июле в антарктиде

я вспомню в кружке чай

и гибель атлантиды

и третий поцелуй

последний нож в груди

который в целофан

спеленут среди льдин

и семирукий Кай

и шестиглазый кот

и безбородый ключ

и выпивший хирург

и трость Петра стучит

Вселенная, прочти!

Вселенная молчит

Вселенная с утра

в сосках своих волчиц

прощай, любовь, прощай

среди снегов встречай

как смерть, мой первый стих

свети, звени, прости…

подводные леса

летят себе, летят

ни пилит их никто

никто не ставит в ряд

никто вершин тугих

звездой не увенчал

и бешеных винтов

далек тугой причал

но в зелени у дна

есть тайна их покоя

когда взойдет луна

над стебельком левкоя

унылые глаза

полузабытых див

зовут, зовут в леса

иди туда, иди

…

в преддверьях осени

где жизнь черным-черна

и жидкость темная

сквозит в лучах асфальта

слезу пустив, заката ветчина

на скол ножа у рта в последнем сальто

я замолкаю, не войдя в тот лес

носком ботинка лист поддав свинцовый

я знаю – не туда стилом залез

и след струится от виска багровый

но – мой герой – чертится пули след

ни жилы не задев, вдаль – к горизонту

и я сажусь на клетчатый свой плед

стикс перейдя до мертвого сезона

…

черные желуди

сгнили давно

грязные челюсти

и домино

выстрел охотника

никнет кабан

эхом у скотника

стукнет чурбан

трюфель кислотный

дождь не спасет

золотом соты

скажут про все

дуб вырастает

клык на груди

льдинка растает

стих впереди

это ужасное лето

когда все сияет во мгле

когда одевается где-то

то, что досталось не мне

а то, что мое, почему-то

раздвинуть стихи не спешит

хотя пастернаковской смутой

по линии жизни дрожит

и чем-то кремлевские звезды

чужим наполняют тебя

и спиленных елей морозы

грядут и звеня, и дробя

…

питер полон кокаина

это странный снегопад

это карта, это мина

подрывающая ряд

и дома, и вертихвостки

и рог дьявола – газпром

под теплом как под известкой

дети питера – на слом!

где завет петров, где люди?

где краса жемчужных дней?

голова бойца на блюде

ирод плавится над ней

…

для чего живет поэт?

потому что денег нет?

оттого что злой правитель —

жизни светлой отравитель?

что жена дает тому,

а не ясному уму?

что природы мощный гул

в слух вплетает звук от скул?

потому что звездам надо

на земле растить отраду?

потому что вещий Бог

людям высказать не смог?

для того, что ты – блондин

для того, что он – один

а у этого в тюрьме

сельди в бочке на заре

и такую закусь любит

та, что зеркалом на блюде

оттого, что таракан

вновь попал в чужой стакан

и его стихов не слышно

потому что вдовам вышло

пережить его конец

истончение сердец

для чего живет поэт?

для того, чтоб сотни лет

световых мерцало русло

отрезвляющей воды

и на радужных капустах

находили их следы

в моем кармане нож и ручка

в моем кармане чья-то жизнь

когда на небе жемчуг в тучке

постой, прохожий, и держись!

зато когда светило меркнет

за крышей здания во мгле

раскладом древняя семерка

ведет к букашкам на игле

…

вот и лето прошло. стихоплетец бывалый

мой размер за столом перепишет, как сало

и на жар сковородки положит под речь

он талантлив, не спорю, не вскрою картечь

звук тогда из органа гудел как в июле

все посыпались листья все оплавились пули

и его – одноногого – бросило в сечь

и настольной фигурки уже не сберечь

как-то раз им правитель подбросил портфель

феи вздрогнули: питер как раз как тефтель

но орла молодого перевел он дрожа

и удачливость рифм соскочила с ножа

там, во тьме кабинета кропил он свое

не в чудовищном где-то а там где гнилье

потеплело уютно и не уронить

ключ к его партитуре которой не быть

за беседой навзлете в сиянии крыл

я открыл ему то, что он всуе забыл

и до бледного сына, до длани его Его

проводил неглухого и снова с ногой

ну а мой звездный ветер

по линиям бьет

и невзрачные сети

как ноты кует

и прозрачные соты

и звуки, как течь

насыщают излетом

вечности печь

…

пришла пора – все рухнуло, и тени

в помойках крыс сдыхающих едят

и воры – все – свидетели падений —

спасаясь, очередью вызмеились в ад

мне все равно – я золотые слитки

на стройках сатанизма накопил

теперь они со скоростью улитки

в моем дворце поддерживают пыл

теперь я царь. я с точки башни мглистой

на этот мир темнеющий гляжу

и в окуляре меж когтей огнистых

ни одного во мзге не нахожу

лишь отблеск искры тает в котловане

последним вздохом сомкнутой звезды

лишь обелиск пустынными словами

в долину смерти сколот как и ты

…

вчера

пустынные улицы с одинокими девушками

бредущими в никуда, цокая каблучками

отламывающими бриллиантовые льдинки

и чуть покачиваясь, хватаясь иногда

за водосточные трубы,

их тени как лето

светлы,

и ноги их

в плотных джинсах теплы,

и руки их в толстых куртках

согреты,

и груди их в легких майках милы

тем ладоням, что вберут их наутро

где ты? выдох с алкогольным «легко»

где ты? тонкий запах жасмина, сирени

вот авто за углом, расписанным в молоко

и туман стелится вслед за милицейской сиреной

реанимация! реинкарнация!

кинотеатра неон зовет на гулкий сеанс!

и секса слепая реинституция

и вари паниной запортьерный романс

партер. 14-й год. все уже мертвы

идущие за вагоном вагон

и ты – жаворонок, жертва совы

осыпаешься в листья межколокольным законом

37-й. жарко. проснулся ежов

на ковре —кровь. да здравствует сталин!

и вся страна от убожества – в шов

и вбиты в мозги болты из италии

какая разница – вы спросите – какая разница

власяница, гамлет или завтрашний неофашизм

мелкие, недогерои, держиморды задницы

снова пытаются переучить нашу почти греховную жизнь

2037-й. полигон. разруха. оккупация

что российское – не разберешь

лишь нож, занесенный над северной венецией

снова молящей о пощаде в дождь

а сегодня – огоньки над кладбищем

библиотеки и прочих прошлых людских утех

и Бог становится не отцом, а товарищем

ведущим себя к раю за тех

кто ушел с решетом эшелона

как в загон перед боем на кон

и агнцы-мутанты в погонах

луч света за крыльями в гон

…

господи! когда будет свет!

я не намерен повторять судьбу джойса

лучше уж беккет, или – нет

лучше я сам как сам как самость у бойса

снова четыре и снова темно

в иллюминаторах пудра на пончиках

помнишь? нам было вдвоем все равно

невский качнулся, на миг обесточен

норы как гномов – или нет, эльфов

витрины. ночь – и порхают по городу пьяные

дублин, венеция, где-то у эйфеля

берлин, юпитер… глинтвейн. багряные

зори неона и пряная borealis

платок на скафандре и рябь канала

много любили и много ругались

и заполняли стихами анналы

теперь и шум и мрак библиотеки

с томами нашими в спирали огневой

насквозь листает, заглянув под веки

прижатые монетами, герой

ломберный нерест стих, усталый вечер

забой икры от нечисти накрыл

и снова крылья веером под плечи

как маскарад отложенной игры

тоска и тлен на скалах безвоздушных

оскал с колен в мирах давно минувших

и то ли пудель меркнущий в ночи

то ли поэт над пулей у свечи

…

в моих словах гудение сфер

в твоих глазах – люцифер

кто, догадайся, попадет к Богу?

я думаю, не я: я – сбоку

вершина прелести полна рубинов, изумрудов

там плещет радости известная волна

полны икры затоны и запруды

полны игры пустые времена

и если хорь забрался под курятник

хор жирных кур ему канон споет

ведь чем кондом нарядней и опрятней

тем удовольствие верней наоборот

…

мой дом превратился в ловушку

как только домой я приду

какая-то бранная чушка

меня поджидает в чаду

и долго костей моих скрежет

жиличку приводит в восторг

в лучах электрических нежась

она забирается в морг

и там двумя пилами четко

мой мозг из меня достает

и пляшет на жиже чечетку

и снова талдычит свое

и мой обестепленный череп

как гулкое эхо в ночи

ее повторяет в ощере

и сердце стучит но молчит

так берег далекий завидя

к нему подлетает корабль

но ждет его яд и жаровня

и высохший в зелени кол

когда бы я был извращенцем

я б кука до смерти любил

и путь его к разным планетам

как пить дать собой повторил

но я – царь природы – философ

и что мне девичья рука

когда я иду с папиросой

в которой дымится «пока»

…

сколько можно убивать

дремлющих поэтов

чуть очнулся – и в кровать

в лаковых штиблетах

виноват я что ли? – гроб

лежбище поэта

над страной – кавказа горб

слава – у стилета

но тупой баран в метро

водку пьет с поэтом

и козлищу все равно

труп мой сдохнет к лету

новый парень встанет в ряд

с девками нагими

и вобьет в ружье заряд

и напишет гимн им

новый светоч, новый я

в смокинге с сигарой

а не нищий, как ноябрь

на груди огарок

я – гений съемки на мобильный телефон

у меня миллионы файлов

все они от Бога вышли вон

я подобрал их. smile!

Love!

теперь они идут за мной гуськом

а я тащу свой крест

и ничего, что босиком

скоро на насест

Yes!

…

моя рыба умирает

она, как я – в садке

плывет насквозь до рая

хоть прыгает в тоске

так я, стихами висну

на голубой звезде

язык мой – враг мой – вишну

хоть я и во христе

но мы в обнимку с нею

заставим астронома

всего за полгинеи

отправить нас до дома

…

эта мертвая страна

эта мертвая страна

насосалась допьяна

накалилась добела

и остыла как пила

изведя весь лес до дна

утопив во тьме стекла

звезды совесть и дела

истомив свинец до тла

смолкла и заволокла

пора бы знать что поэзия живет не строчками

швов хирургических а духом сотворящего

в этом болоте

золото плоти

в этой трясине

древняя льдина

хочешь – затащит

сможешь – обрящешь

это черное кино

превратилось в домино

лось идет, кабан плывет

тащат вспоротый живот

никнут в сонное жнивье

все твое и все мое

точит смерть свой острый нож

где он спит? не разберешь

маска спрятана в стихах

сказка справлена во мхах

и – когда придет черед?

кончен белый талый род

на исходе томных вод

на заводе полных нот

на кругах у циферблата

на часах у автомата

у мышей в гнезде в ночи

слышишь что-нибудь? очнись!

…

a)

я – правитель этой земли

и ее никто не отнимет

не поднимет золу из золы

не вспугнет золотыми как имя

я – меняющий цвет метрополь

у кремля, что варит свою пищу

нищий, выигравший карамболь

златоглавых церквей моих – днище

я – правитель этой судьбы

что у нас миноносцем зовется

пусть не в такт мое сердце забьется

все равно пульс подхватите вы!

b)

тихо. пусто, не снится ли мне?

слышишь, армия, клич мой над жезлом?

шевельнулось. метнулось в огне

и скрежещет гранит под железом

поднимайся, двуглавый орел

устремляйся зрачком к эпицентру

чтобы каждый звездою обрел

бронзовеющий глаз у прицела

…

верочка, лживая сука

где твой нетронутый горб

где твоя сочная мука

полночью – и в сугроб

где твои нежные пальцы

где в них трепещущий член

где с хрипотцой наша вяльцева

в полдень у голых колен?

верочка, мерзкая падаль

сны по тебе не поют

нет в них любви, да и надо ли

жизнь ты живешь не свою

…

на платформе номер три

появился вдруг сортир

слово ластиком сотри

у наставленных мортир

на платформе номер три

президент наш тихо помер

помидором вышел в бомбе

разукрасил нас – смотри

но не этот наш герой

тот, который был героем

тот, который стал героем

а совсем не героин

на платформе номер три

тихо стало почему-то

ну и ты сейчас замрешь

потому что нож не мина

потому что над страной

разметалися кавказцы

отымев премьер-министра

во все дыры, как овец

а кто видел, молодец

…

люблю тебя, моя россия

когда трясиной в полутьме

ползет, ползет – и вдруг – «мессия»

в тебе. во мне

и облака, и пистолеты

опять кавказ. опять тюрьма

и сново лермонтовское лето

сошло с ума

люблю тебя. и что мне призрак

петра, грозящиего в ночи

он весь – подобие сюрприза

пытают? вешают? молчи

и в переулках, в ресторанах

мутнеет слово в небо, в даль

прости, любимая. пора нам

а жаль

а жаль

…

белый шиповник – довольно странное существо

оно погружает вас в свое вещество

оно дарит вам эфемерное естество

можно сказать, наркотическое божество

белый шиповник стоит в глубине леса

в чащобе тёса ему, конечно же, тесно

но языческие твари поднимают его наверх

и зудит по паре первородный грех

белый шиповник доволен. он одержал победу

не помню, во вторник, нет, наверное, в среду

в каждом глазке космос сквозит

соки сосет из нас, паразит

или транзит

…

реквием по грибам

поет и танцует как майкл джексон

танцует и поет как элвис пресли

и тот и другой были евреями

а я пью свой сок

пытает и вешает как иосиф сталин

вешает не пытая как петр столыпин

и тот и другой были правителями

а я пью свой яд

летит и мелькает стриж поднебесный

мелькает парит грифон меж горами

и тот и другой божии птицы

а я уже пьян. уже пьян

нет мне дела до себя

нет мне дела до тебя

нет мне дела до семени

что произрастает во всех

женщинах которые отымели меня

когда-то с надеждой

получить мои деньги и

руки с молитвой и

болью за павших детей

и за старость в морщинах

которая здесь уже вот

когда тебе стукнуло 20

прости

прости ветер

прости солнце

прости море

прости солончак

я не кончил еще

последней строфы

хотя она в корчах

не раз содрогнулась уже

это миф

это миг

это мир

это лира потухшей звезды

восходящей к черной дыре

в моем бедном мозгу

обращенном к певцам

и танцорам правителям

и палачам

к ковыли

к степи

к таганрогу

к вишневому саду

к боязни упасть с высоты

этой насыпи у железной

дороги под

локомотив

который

отправился в путь свой последний

из местечка с названием

neverland

…

летом в москве хорошо

не кусаются даже собаки

крысолюди не охочи

до драки

и плавно перетекает

июнь

в золотистую осень

строен

и юн

летом в москве

неплохо. расправляются

боги

все смещается к одной дороге

и глаза мерцают

подобием

сна

в полдневном мареве

без покрышки

без дна

и катит вперед жизненное

колесо

и вопрос за вопросом

свистит

как лассо

и будда встает, обнимает

христа

и магомеда с пивом, чистого

как с листа

всё читают грозы,

симфонией гаражи

где в соборе лопаются

витражи

от протяжных звуков

смежных молитв

самих совершенств

и грядущих битв

…

моцарт и я

баха забыли на сто лет

приходит моцарт начинает сочинять и играть

(играть и сочинять?)

ух ты! гений

потом что-то ему скучно становится и он отчебучивает папагело

умирает в нищете

появляется гайдн

ну, вы слишком мрачно пишите – говорит он бетховену

а тот как раз начал самые нижние и самые верхние регистры использовать вовсю, то есть переступил клавесин

жизнь же наша такая – то те, то эти

те те те и тетете

тут случилась гвиччарди

бетховен оглох

на смену ему лист

но лист как раз и просчитался – если оркестр переложить, тем более сифмонический – то как-то нескладно прозвучит

чувствуете мысль?

это я о романе

после листа были и мусоргский и шостакович с 24 фугами и прочие

спрашивается – кто нынче читает серьезные толстые современные книги, если их нет

возьмем роллинг стоунз

любой средний негр лучше блюз играет

а вот эти-то —

те те те и тетете

но ведь

РОЛЛИНГ СТОУНЗ!

шоу то есть

значит

мы имеем шоу вместо войны и мира

вот и все

я за шоу

я за современный еще не озвученный осмысленный означенный и овизионированный

РОМАН

хотя название может быть и

другое

сути не меняет

теперь об истине

http://zaharprilepin.ru/ru/video/zahar-prilepin-protiv-minaeva.html

(это глупость, но показательная)

эта, как известно, волновала каждого

что есть истина – вопрошали?

те те те и тетете

истина – вот ты и есть: вопрошающий, ответим за спрашивающего

и будем, как и все, правы

ИСТИННО ЛИ – вот это другой вопрос

на него как раз и нет ответа

хотя я бы подменил его вопросом

естестенно ли?

тогда сразу все становится на свои места

как бах моцарт гайдн бетховен лист мусоргский шостакович прокофьев роллинг стоунз лед зеппелин и даже майкл джексон с кристиной агулерой

обычно я ручкой пишу с золотым пером

а вот это напечатал сразу на кла-туре

ну не молодец ли я?

…

хоккайдо

наступила осень

10 часов 13 минут

становится темно

ого

домов домино прячется навзничь

сосед ест селедку. дама напротив – его

налич

телевизор горит, шумный, как пылесос

мерно пыхтит блондино-красотка

не понять одного в шутку или всерьез?

на столе полузатертая сотка

скоро прогремит взрыв

перерыв

на рекламу

в панаме

девушка обещает рай

щаранский вещает из ада – выбирай

бы берем тело, полное требухи

и превращаем его в стихи

о! одинокий графоман дмитрий кузьмин

гусеницу качает на штанине

и кто-то делает ему узи

или клизму, повесившись присно и ныне

…

беккет мне нравится тем что он пьет виски

что-то его штанишки беспокоит

летит ястреб в погоне за курицей низкий

что же это такое что это такое?

сидя за древнем столом ирландского дуба

беккет думает о джейн, что сошла с ума

шампанское

грубо

сама

и кто помнит улисса? я, да еще несколько

что сошли в ад, надеясь вернуться обратно

вступив за асфальт эскортом у пестеля

известка. письма приватны

и кругом виселицы звук натужной струной

что со страной, навечно больной?

батальон отступает. враги идут стороной

и сэм ухмыляется улыбкой своей смоляной

о! кто-то стоит на кухне

наверное, это Чужой

60-е. память что-то зависла

искрит и киснет по мне то осатаневшей женой

то осоловевшим памятником, лишенным всякого смысла

но

сидя в баре, глядя в зеркало, как писатель, тот

что пытался забить топором музу

вал крови и пыль; и знак мой, как Тот

заполняет выигравшую у вселеной лузу

мою мою

не твою и не их

стих стих мой

числа уселись на ветках

детки

наелись за двоих, за троих

и уснули, держа в руках

рыболовные метки

…

да, мой друг

что-то я не привык быть без денег

серое небо

и петербургский веник —

заря я имею в виду, вдруг

не наступает, и нерпа

в северных морях начинает нереститься

хлебом. перла

нет. перловой крупы сколь угодно

свободный парус плывет по звезде

и некогда негде красивый веер мерный

отстукивает стихотворение везде

и в воде

отражаются шляпы иных гондольеров

не мужчин, но женщин, везущих вас в ад

везунчик

я избежал этого премьера

говорят

тучи. хлынул дождь. я в вермонте

мон-блан горой светится в темноте

но я не пишу этой ручкой, увольте

чернила не те. и сказки. и тень

я вышел на проспект

оказывается, в париже

откатывается ниже мое эго с сорбонны

и XIX век, как некто

в окопной жиже

наступает XX-м, экономя патроны

поэт!

будь джойсом или же прустом

беккетом тоже можно, хоть и алкоголик

грустно

до колик

главное —

экономь силы

слава!

только б

вольты

несколько

снова

выбраться из россии-трясины

…

почему фуга?

потому что шмели гудят

потому что ели

выстроились в ряд

потому что волны не говорят

не шепчут, не молчат, а отправляются в ад

почему фуга? потому что глухой

солдат одноногий обрамляется в бой

потому что с тобой оттого, что со мной

настрой такой абсолютно сухой

почему фуга? а как же! бог

иначе не слушает ритм дорог

иначе не смотрит в разъем ног

которые топчут пепел и рок

ты что думаешь, гомер не прав?

и тот кто нем – тоже?

вместилище пустотелых оправ

пока не затеплилась кожа

отринь сомкнутое гудение сфер

одень мой плащ и в полет!

фуга стонет тебе в пример

зеркало. ноты. Лёд

…

июльская фуга

две свинки-хабалки с гладкими мордочками

и хитрыми глазками в молодом упругом теле

с бедрами в облегающем платье и грудью

и спиной в татуировке «пошел на х…»

уезжали на сицилию

кафка сидел на соседнем столике и

смотрел в треугольный вырез второй

помоложе (сказать – поюнее?)

он был тот же, что и сзади, и

поэтому трудно было решить, где лицо

в голове, а где затылок: она все время

вертелась

к ним подцепился старик, такой же

провинциал, и они, встав в полпервого

ночи из-за досчатых настилов, поехали

к нему домой – в логово, в нору

это место

называлось реал-макой, гадюшник

с прежним названием Zoo, которое

как нельзя раньше лучше шло ему

это там избили Художника, сломав

ему нос и ребра: смеясь и подпрыгивая

он открыл рот:

«уже поздно. мне все равно

кончен воздух. снится одно

будто бы небо – черная смоль

будто бы в хлебе спрятан пароль

будто бы хляби скоро грядут

молнии слабость скоро скуют

кладбище. душно. и тишина

море. подушка. и нежена

звезды застыли, ангелов пасть

все опостылило. где бы упасть

где бы в песочек руку воткнуть

хрустно и сочно скуку замкнуть

ночь. обесточен. берег и пляж

воочию точно морок и раж

уже слёзно. мне как в кино

двери и позы. и не дано

вам откровение так же, как мне

ваше смятение. тело в огне

вот крематорий. солнце погасло

свечи. истории. постное масло

сруб где-то выше, в вящей дали

я понимаю. слово, спались

щенная сука. щель в полутьме

внутрь, наука! цель на луне

мель на границе. мол на волне

снится, не снится, мне как и мне»

его альтер эго:

«начальник московской опэзии бунимович

прекрасно справляется со своей ролью. опэты

живут себе, припевая и припивая. у него ведь

доброе сердце и отличное чувство такта. где-то

вызмеился еще один ситхотворец. он не останется

без поддержки. и это прекрасно

грибы растут после дождей

сатрапы – после вождей

автократы вожжами закусывают

аристократы – жахлой капустой

в этой стране всё мертво

и каждый день = гулаг

и каждую ночь a pro pos

к тебе ползет враг

узбек он или дантист – не важно

главное, чтобы рубашка была отглажена

перед гильотиной, и отрезан ворот

как надо, и часовой у ворот —

тургенев, маститый писатель наш

мы знаем, тебе изменяют

но русский писатель вошел в раж

он в позументах сияет

я не стал бы строчки выстраивать

бикфордовым шнуром. и у аналоя

вытраивать. шалом

приветственное письмо я хочу написать Богу

за то, что он есть у нас

сума – тюрьма, одно слово – в дорогу

и да спасет нас спецназ

когда поэзии немые угольки

в душе, покорны исповеди, тлеют

и копошатся чем-то уголки

и потихоньку вьются и смелеют

тогда мой хмель – многоголосый храм

гуднёт тревогу белым колыбелям

и вместо хама лик покажет нам

тот, кто воскрес из избранных в плебеи»

их реквием:

«я варю обед жене

сам я тоже разжирел

и детишки разжирели

вместо глаз желе-драже

я готовлю гроб жене

скоро почивать с ней же

а детишки разбежались

мы с женою на ноже

я весь мир дарю жене