Читать книгу Самая страшная книга 2023 - Александр Матюхин - Страница 4

Буров пустым взглядом пялился в грязную ледовую корку под ногами – в голове ничего, никаких мыслей, зацепок и идей. Будто стылым северным ветром все выдуло, ни капли не осталось. И надо думать, да не хочется.

Рядом к холодному кирпичу у подъезда приклеился Федотов, бледный, как сам этот дом. Его заметно потряхивало, а порой до Бурова доносились неприятные и раздражающие звуки – это его помощник в очередной раз блевал и потом долго отплевывался.

Старлей и сам ощущал противную тяжесть в желудке, но скорее не от той картины, что увидел буквально минут двадцать назад, а вообще от всей ситуации. От неизвестности. Тошно, когда ты должен что-то делать, от тебя чего-то ждут, но сам ты не знаешь, с какого конца браться за дело.

А с таким делом Буров точно столкнулся впервые.

Еще утром оно не казалось таким уж необычным. На звонок ответил привычно бодрый Федотов, так что Буров узнал историю в пересказе помощника. Звонила бабка из пятого дома на Морской улице – ночью ее доставал буйный сосед, орал пьяные песни и чем-то гремел. Потом вроде затих, но к утру весь дом разбудили истошные крики, удары, звон – короче, целая какофония. Пока сообразили позвонить в полицию, все уж закончилось, но проверить-то надо, вдруг чего!

Буров и так знал, что никакого «вдруг чего» не будет. Опять кто-то нажрался до белочки и пошел вразнос. Вообще ничего удивительного для Старо-Рыбацкого, где бухало почти все население, причем в это время года – особенно исступленно, с оттягом, как говорится. В Большом городе (так Буров называл про себя Мурманск) говорили, что у населения во время полярной ночи случаются обострения депрессии, подавленное настроение и прочее. Постоянно темно, грустно и тягостно.

Там, в Большом городе, может, так оно и было. В Старо-Рыбацком куда проще – тут из депрессии не выходили и в полярный день, а грусть-тоску по обыкновению заливали бухлом. Темнота и тяжесть на душе – это не что-то преходящее, это обычное состояние для местных жителей. Привычное. Ну и что, что полярная ночь? Тут и так всегда снег, холод, грязь и разруха. Ночь или не ночь. Только лишний повод выпить.

До дома на Морской добирались пешком – служебный уазик почти всегда простаивал без дела. Как говорил Федотов – если в России и есть проблемы с дорогами, то в Старо-Рыбацком таких проблем нет, потому как и дорог тоже нет. И не было, пожалуй, никогда. Даже в проектах.

Впрочем, и ездить тут почти некуда – весь поселок можно обойти за час максимум. Может, больше, если по пути придется отбиваться от злобной стаи бродячих собак. Хотя в таком случае можно и вовсе никуда не дойти.

Буров ежился от ветра, постоянно поправлял шарф. Не сказать что холодно, но ветра с моря пробирали, да старлей еще и приболел на днях – его знобило, и непонятно, то ли это от стужи, то ли температура лезет. Федотов легко шагал рядом, только искоса порой поглядывал на начальника.

Дверь подъезда не запиралась уже лет двадцать. О домофонах или хотя бы кодовых замках тут никто и не слышал – зачем они нужны, если в поселке все друг друга как облупленных знают, да и брать в домах нечего. Дверь тонко заскрипела, когда Буров толкнул ее, и с таким же писком запахнулась за спинами участкового и его помощника.

Света от тусклой лампочки без плафона хватало только для того, чтобы разглядеть в полумраке бетонные ступени и не споткнуться. Пахло сыростью и пылью. Участковых уже ждали – дверь одной из квартир на втором этаже распахнута, на ее пороге стояла бабулька: бесцветные глаза горели предвкушением развлечения. Наверное, лучшего за последние несколько лет ее жизни.

– А я уж слышу, что идете, Матвей Иваныч, жду вот. Чаю хотите?

Буров только отмахнулся.

– Ну какой чай, Тамара Васильна, дела. Кто тут у вас дебоширил?

– Да этот вот, – бабка ткнула сухим пальцем в потолок. – Верхний. Орал все утро, чертяка поганый.

– Разберемся, – буркнул Буров и потопал дальше с видом давно замученного работой человека. Не сказать что работа на самом деле его тяготила, старлей относился к ней равнодушно – приятного мало, но в общей атмосфере Старо-Рыбацкого, в тягучей хмари северного захолустья, это не воспринималось как-то особенно близко к сердцу, лично. Работа и работа. Как у всех.

Но почему-то ему нравилось вести себя вот так – немного пафосно, что ли, изображать матерого полицейского, который в своей жизни навидался такого, что о-го-го… Не понять обывателям. И это действовало – местные видели в нем героя очередного ментовского сериала на ТВ и больше уважали. Буров и сам не сразу заметил, как из-за этого стал еще сильнее походить на киношный образ, нахватался вот этих шаблонных фразочек, вроде «разберемся». В чем тут разбираться?

На третьем этаже кроме дебошира никто не жил. Дома в поселке пустовали наполовину, нередко и целые этажи забрасывали. Здесь, насколько помнил старлей, обитал Ванька Петрухин, тот, что с Рыбзавода. Хотя можно и не уточнять – тут все с Рыбзавода.

Свет на площадке не горел – лампочку просто выкрутили. Буров прошагал к старой рассохшейся двери, бухнул по ней пару раз кулаком. Тишина. Ну точно, отсыпается, зараза.

– Ванька, открывай, поговорить надо! – зычно крикнул Буров и посильнее пнул дверь.

Никто не ответил.

– Вот су…

– Матвей Иваныч, тут лужа какая-то, – перебил старлея Федотов.

Помощник стоял позади и разглядывал пол. Немного порывшись в кармане, Федотов достал телефон, ткнул на кнопку фонарика. Площадку залил холодный свет.

– Мать твою! – только и вырвалось у Бурова.

Старлей стоял точнехонько посередине темно-алой лужицы, вытекающей из-за двери Петрухина. Слабый металлический запах ударил в ноздри – и как сразу не заметил?

– Матвей Иваныч, случилось что? – это подала голос бабка со второго этажа. Она потихоньку поднималась по лестнице, ее седая макушка уже появилась чуть выше перил последнего пролета.

– Тамара Васильна, не надо сюда, – отозвался Буров. – Сань, проводи ее обратно. Сань!

Федотов застыл, но через секунду неуверенно кивнул и развернулся к лестнице. А старлей тем временем соображал, что делать дальше.

Двери тут толстые, тяжелые. Но старые. И замки все старые. Попробовать выбить? Открывается внутрь вроде. Ну…

Буров собрался и мощно приложился плечом к двери. Что-то хрустнуло, поддалось. Есть контакт! Еще толчок, второй (плечо заныло, но не беда) – ветхий косяк разлетелся в щепки, старлей по инерции чуть не влетел в квартиру.

– Саня, сюда, быстро!

Пока Буров доставал из сумки фонарик, Федотов уже добрался до порога и дышал в затылок. Светить телефоном в квартиру он не решался.

Старлей щелкнул фонариком. Кругляш света появился на полу коридора – Бурова замутило, а Федотов хрипло выругался.

От порога в комнату по давно выцветшим доскам пола тянулась бордовая полоса, исчезавшая за углом. Буров нервно сглотнул. К металлическому запаху добавились перегар, табачный дух и еще что-то неприятное, но пока неосознанное. Здорово повеяло холодом.

– Сань, за мной. Вперед не лезь, – собственный голос показался ему сиплым и тихим.

Федотов и так не собирался куда-то идти, он столбом застыл за спиной старлея. Буров ткнул его локтем в бок – не спи!

Табельный ПМ сам собой лег в руку – ощущение, которое Буров уже подзабыл. Да лучше бы и не вспоминал.

Участковый щелкнул выключателем, но свет не загорелся. Чертыхнувшись, старлей шагнул в комнату.

Было похоже, что в однушку Петрухина закинули гранату, а то и не одну. Вся скудная обстановка была поломана и развалена по комнате ровным слоем, превратившись в неоднородную мусорную массу из досок, битого стекла и тряпок. Остатки старой люстры валялись в углу, из потолка сиротливо торчали провода. Диван разорван в клочья, шкаф лежит на полу – дверцы вырваны с корнем. И кровь везде. Размазана так, словно ею пытались вымыть пол.

Поток холодного ветра заставил Бурова съежиться и дернуть плечами. Одно окно оказалось выбито полностью, вместе с рамой – оттуда и дуло. Второе, как это ни странно было в таком хаосе, уцелело. Кровавый след забирался на подоконник и тонул в куче осколков.

– Сань, быстро гони на улицу. Сань, слышишь меня? Федотов, мать твою!

Федотов мыслями был где угодно, но только не здесь. Он робко заглядывал в комнату, переминаясь на пороге. Буров в который раз выругался.

На лестницу помощника он тащил чуть ли не за шкирку. Наказал охранять дверь и не пускать бабку и остальных жильцов (их взволнованные голоса уже слышались внизу). Сам же побежал на улицу – окна квартиры Петрухина выходили на заснеженный пустырь за домом. По пути поймал испуганный взгляд Тамары Васильевны – только тогда и вспомнил, что все еще крепко сжимает в руке пистолет.

На улице Бурова зазнобило пуще прежнего. Фонарик выключать он не стал – тьма вокруг такая же, как и в квартире. Лезть по сугробам не хотелось, старлей проваливался по пояс, снег быстро забился в ботинки. Как только Буров завернул за угол, то сразу понял – тащился он не зря. Под окном Петрухина что-то чернело, а снег вокруг был разбросан, да так, будто постаралась стая медведей.

Пятна крови. Везде. Алое впиталось в чистый снег, окропило белое полотно. Старлей подобрался к стене дома, старясь не наступить на битое стекло. В нескольких квартирах горел свет, виднелись головы любопытных.

«Пусть смотрят, черт с ними», – подумалось с невесть откуда взявшейся злобой.

Дрожащий луч фонарика (Бурова трясло от всего разом – холода, температуры и, наверное, все-таки от страха) высветил поле боя – другие слова на ум не приходили. Здесь как будто и правда сражались – снег разворошен, кровь, вот только следов не видно. Если Петрухин упал, то где он? А если его кто-то унес, то где следы? Сам Буров оставил за собой четкий путь человека, который упорно лез через сугробы. Не ошибешься. Здесь же – все перевернуто, но дальше ничего. Ни следа.

Взгляд ухватился за что-то темное, мелькнувшее среди кровавых пятен прямо под окном. Буров шагнул поближе, посветил фонариком. Перед глазами поплыло.

Прямо у кирпичной стены, чуть припорошенная снегом, лежала оторванная по локоть рука.