Читать книгу 221b. Холмс и инопланетянин. Рассказы - Александр Мирошник - Страница 4

Командировка в Лондон прошла на конференции. Супруга днём осматривала город, а вечером мы встречались под скульптурой коней, запряжённых в колесницу на Вестминстерском мосту, или возле кафе в парке Сент-Джеймс. Наступила суббота, и было решено провести два дня перед отъездом из Англии в Кембридже, так как там у нас образовалось небольшое дело. Собственно, дело заключалось в посещении выставки картин голландских художников, которая проводилась в местном историческом музее. Выйдя из музея, зашли пообедать в ресторанчик, расположенный на противоположной стороне улицы. Наверное, этому заведению было не меньше трёхсот лет: толстые стены, маленькие окна, почерневшие дубовые балки под потолком – всё говорило о почтенном возрасте. Легко было представить, что здесь могли обедать мои любимые герои – Холмс и Ватсон.

– Отличная рыба, Холмс!

– Да …, думаю, что её доставляют на баржах с побережья, проверим. Хозяин! Рыбу сами поймали на уикенд?

– Что Вы, сэр, это морская рыба, сегодняшний улов, доставляется прямо из Кинг-Линн!

– Спасибо, очень вкусно! Вот так, Ватсон. Стоит слегка задеть самолюбие и Вам расскажут всё. А Вы никогда не задумывались, дорогой друг, над тем, как со временем искажается восприятие событий. Зачем, например, древние римляне строили во всех завоёванных ими городах амфитеатры – дорогие и сложные сооружения?

– Думаю, Холмс, это того стоило. Христианства тогда ещё не было – и вот, вместо веры в божественную природу власти требовалась вера в правителя-идола. Поэтому периодически под предлогом развлечений все жители города собирались в амфитеатре, где ощущали себя единым народом. А наместник, назначенный императором, вот он – на почётной трибуне. И даже сам император здесь, в виде каменной фигуры, возвышающейся над всеми. Для поддержания уважения к власти одних легионеров мало. Это местные варвары подчинялись из страха, а для римлян нужна была вера.

– Прекрасный анализ, Ватсон! Однако, учтите, что борьба за власть приводила к частой смене императоров. Что делать со статуей? Заказывать новую? Но это долго и дорого. Вот тут мы и встречаем пример ханжества и прагматизма вместе! У статуи меняли только голову, которая насаживалась на железный штырь, вделанный в шею. Фигура, задрапированная в тогу, оставалась прежней. Понимаете, приходит новый император «на многие лета», все ему клянутся в верности, а меняют только голову, так как думают, что скоро придётся снова её менять. Сейчас конец XIX века, а люди те же… Вот скажите, как называется модель кресел, в которых мы сидим дома, на Бейкер-стрит перед камином?

– Знаю! Эта модель называется – «вольтеровское кресло».

– Верно. А почему?

– Думаю, Холмс, что из-за подголовника. Вольтер ведь был мыслителем и в старости, наверняка, любил сидеть в таком кресле и размышлять. Если нечаянно заснёшь, то не беда – голова удерживается подголовником и не падает ни вправо, ни влево.

– Это было бы хорошее объяснение, мой друг, если бы не было ошибочным. Я видел подлинное любимое кресло Вольтера, есть даже его прижизненный скульптурный портрет в этом кресле. Так вот, спинка кресла едва достигает середины спины человека. В старости Вольтер был энергичным, мысли свои записывал. И это он бы заснул, размышляя в кресле? А модель кресла так назвали, чтобы тешить самолюбие обычных людей. Сидит такой человек и дремлет. Переваривает сытный обед, вся кровь прилила к желудку, голова ничего не думает вообще. Но если он сидит в кресле, и вы знаете, что это кресло «вольтеровское», то со стороны, кажется, что умный человек погрузился в глубокие думы. Так реклама потакает мелкому самолюбию, а желание продать товар приводит к искажению фактов. Прагматизм и ханжество двигали поступками большинства людей во все времена. Кстати, мы сюда приехали именно для расследования дела, в основе драматических событий которого лежат эти понятия. Если закончили трапезу, то пошли.

Солнечный день создавал иллюзию лета, хотя был конец ноября. Друзья направились к большому белому дому по булыжной мостовой, камни которой были крепко вбиты в землю тысячами ног, копыт и колёс. Ограда дома оказалась низкой, но изобиловала кованными острыми изогнутыми штырями, назначение которых было не совсем понятно, так как человек мог свободно пролезть между ними. Возможно, архитектор хотел предотвратить только подъезд лошадей к дому.

– Ну вот, мы и пришли… Перед вами, Ватсон, музей Фергюссона. Это здание построено полвека назад специально как музей на деньги этого господина. Редкий случай, когда человек, даже весьма состоятельный, жертвует большую сумму на строительство именно музея. Притом, что он не был учёным или собирателем древностей. Любопытный факт, не правда ли? Вам станет ещё интересней, если я скажу, что ко мне обратились его родственники с просьбой выяснить, чем вызвано такое решение их предка. Подозревают семейную тайну. Конечно, просто увековечить своё имя в названии музея хороший мотив, но потомки не хотят иметь «скелеты» в своём шкафу. Как Вам такое дело? Ни погонь, ни Скотленд-Ярда.

– Интересно, Холмс, но ведь прошло много лет. Дело давнее. Преступления, скорее всего, нет, улик нет, следов и очевидцев тоже нет. Но хорошо уже то, что мы прокатились сюда за счёт заказчика! Спасибо, что взяли меня с собой. Приятно вынырнуть из лондонского тумана хотя бы на денёк.

– Давайте присядем на эту скамью у входа. Прежде чем мы начнём осмотр музея, Ватсон, хочу пояснить, что возможно преступление, все-таки есть, а улики могут храниться как экспонаты. Дело в том, что пра-прадед господина Фергюсона был очень набожным человеком, далёким от коммерции. Он был священником в небольшом приходе в маленьком городке в Суррее. И вот его сын, получил от отца в наследство кругленькую сумму, на которую он начал весьма прибыльную в то время торговлю чаем и другими колониальными товарами. Успех сопутствовал ему, и, в свою очередь, его сын – господин Фергюсон, продолжил дело. Он построил здание музея, а затем много лет оплачивал приобретение экспонатов и содержал музей, который потом передал в дар городу. Моя рабочая гипотеза заключается в том, что большие деньги достались бедному священнику преступным путём и два поколения его наследников хранили тайну. Последним хранителем и был господин Фергюсон, который не сообщил её детям, однако попытался успокоить совесть, построив музей. А теперь давайте пойдём и посмотрим экспонаты. Дорогой друг, прошу обращать внимание на какие-либо детали, вызывающие ассоциации со словами «прагматизм» и «ханжество». Потом поделимся впечатлениями.

Войдя в высокую парадную дверь, Холмс и Ватсон остановились у стойки, за которой сидела приветливая пожилая дама.

– Добрый день, джентльмены. Вход бесплатный. Благотворительные пожертвования приветствуются. Советую начинать осматривать музей со второго этажа. Прошу пройти вверх по этой лестнице.

В просторном вестибюле справа и слева высокие двери вели в залы, а на второй этаж поднималась широкая лестница. Около часа друзья осматривали экспозицию, охватывавшую период от средневековья до начала XIX века. Больше всего Холмса заинтересовал зал на первом этаже, расположенный справа от входа. Он был уставлен высокими застеклёнными шкафами с доспехами и различным старинным оружием.

Выйдя из музея, друзья подозвали кэб и поехали на железнодорожную станцию. Уже когда поезд подъезжал к вокзалу Кинг-кросс в Лондоне, Холмс вынырнул из глубокой задумчивости.

– Ну, на что Вы обратили внимание, Ватсон?

– Доспехи. Какая тонкая ювелирная работа – сделать прочный железный костюм подвижным за счёт множества пластин сложной формы, закреплённых на шарнирах. Просто чудо инженерной мысли. Они чем-то похожи на часовой механизм. Наверное, точностью подгонки деталей. Даже не верится, что такое могли делать ремесленники четыреста лет назад. Но это, по-моему, никак не относится к ханжеству. Вот ещё, меня впечатлила шпага длиной около двух метров. Я подумал, что сражаться таким оружием было бы очень неудобно, и специально поговорил со служителем. Он объяснил, что такие шпаги использовали всадники до распространения огнестрельного оружия. Большая длина шпаги позволяла не подпускать врага, что обеспечивало преимущество в бою. Кроме того, на седле делали специальный зажим, фиксировавший шпагу вправо или влево. Что при быстрой езде, иногда, позволяло ранить противника или его лошадь. Но, как я думаю, это тоже не совсем то, что мы искали.

– Дорогой друг, конечно, доспехи и шпаги – это вооружение. Тепло, тепло. Но как я вижу, со словом «ханжество» вы их не связываете. Спасибо, что нашли время съездить со мной в Кембридж. Думаю, что Ваши пациенты ждут своего доктора. Буду рад, если завтра Вы зайдёте на Бейкер-стрит. Я как раз наведу кое-какие справки, и мы подведём итог этому делу.

На другой день, в Лондоне стояла обычная погода – серое небо и холодный туман. Возле галереи мадам Тюссо бойко шла рождественская торговля, хотя до Рождества было ещё много времени. Повернув направо на Бейкер-стрит, Ватсон увидел, что на противоположной стороне улицы у дома 221b стоит дорогой экипаж.

– Наследники Фергюсона пожаловали, – подумал Ватсон.

Дверь открыла миссис Хадсон:

– Проходите доктор, Вас уже ждут.

В креслах перед камином сидели Холмс и незнакомый человек, одет он был безупречно. Человек встал, а Холмс остался в кресле.

– Познакомьтесь, Ватсон! Это Генри Фергюсон. Генри, это доктор Ватсон.

Рукопожатие было крепким, ладонь сухой и тёплой. Приятное впечатление довершила открытая улыбка.

– Рад знакомству, сэр. Я с интересом читал Ваши публикации о мистере Холмсе и считаю Вас выдающимся писателем. Однако, прошу не описывать подробности этого дела для широкой публики. Понимаете, у меня есть сын и если что не так, то я сам ему расскажу. А родственникам и знакомым дела давно минувших дней из истории нашей семьи знать ни к чему.

– Согласен, даю слово не использовать в печати материалы Вашего дела.

– Спасибо, доктор.

Генри сел на стул, а Ватсон расположился в своём любимом кресле. Миссис Хадсон принесла поднос с тремя бокалами шерри. Тепло и уют разлились в комнате.

– Я рассказал мистеру Фергюсону о нашей поездке и как раз собирался продолжить рассказ о том, чего Вы, Ватсон, пока не знаете. Честно говоря, выходить на улицу в такую погоду мне не хотелось, поэтому работал дома. Мне прислали подборку «Норс суррей обсервер» за интересующий нас период. Кроме того, Лестрейд прислал старые дела из архива, которые я ему должен вернуть. И ещё, пока Вы, дорогой друг, увлечённо беседовали со служителем музея, я отлучился и переговорил с директором. Оставил требуемый залог и вот, мне сегодня доставили для изучения интересный экспонат из музея, который мы с Вами осмотрим вместе чуть позднее. Доверие директора объясняется тем, что он также, как и я является членом Королевского исторического общества и, кроме того, читал мой труд о методах реконструкции личности египетских фараонов по содержанию их гробниц. Так вот, век назад, когда пра-прадедушка Генри Фергюсона был священником в приходе своего городка, в радиусе примерно 40 миль был совершён ряд дерзких ограблений. Преступника не нашли.

– Вы хотите сказать, мистер Холмс, что мой предок был грабителем?!

– Нет. Не волнуйтесь, у Вашего предка не было такой возможности. Он был очень занят службой в церкви. Всё время на людях. Ездить за 40 миль, выслеживать, грабить и при том, оставаться незамеченным он просто не мог. И ещё, он был очень набожным человеком, серьёзно относился к акту покаяния. Даже когда случалось уходить из мира отпетым преступникам из тюрьмы, расположенной неподалёку, они просили пригласить именно отца Фергюсона, чтобы он помолился об их душах и напутствовал в последний путь. Это доказанные факты, не вызывающие сомнений. Жил он скромно, на несколько лет пережил свою супругу. Скончался от сердечного приступа на руках у взрослого сына, который по заранее подготовленному отцом завещанию, получил в наследство крупное состояние. Интересно, что наследство представляло из себя чемодан, набитый денежными купюрами. Об этом писали в местной газете. Сыщики пытались связать эти деньги с грабежами, но не смогли. Пришли к выводу, что они достались священнику от дальнего родственника, который несколько лет назад гостил в его доме. Известно, что он ушёл в очередной рейс на судне «Голубая звезда» и пропал. Собственно, пропало судно. В конторе Ллойда, по прошествии положенного времени, ударил колокол – судно было официально признано погибшим.

– Это всё интересно, Холмс, но не томите нас, на конторке я вижу таинственный свёрток. Это его Вам доставили из музея?

– Да, Ватсон, Вы наблюдательны. Честно говоря, я сам не знаю, что там. Директор музея сказал, что у них есть только одна единица хранения, переданная в музей лично господином Фергюсоном. Вот этот предмет нам и прислали. Давайте посмотрим, что же это такое.

На планете Земля, как и в нашем Университете, заканчивался ХХ век. После утренней лекции образовалось окно между парами, которое можно было посвятить приведению дел в порядок. В комнате преподавателей мой стол и шкаф стояли слева от двери. Вдоль стен располагались рабочие места ещё троих коллег.

Собственно, моё основное рабочее место находилось в лаборатории вычислительной техники, которой я руководил. Правда, «руководил» громко сказано, так как там я был в единственном числе, наедине с мультитерминальным компьютером польского производства. Студенты приходили на лабораторные занятия по расписанию и уходили. Те из них, кто не успевал закончить расчёты вовремя, хотели поработать ещё и на перемене. Пришлось написать программу, которая создавала иллюзию, что центральный процессор самостоятельно общается со студентами и предупреждает, что через пять минут питание отключится, чтобы все успели сохранить свои файлы. Досада студентов обращалась на компьютер, и это позволяло поддерживать комфорт во взаимоотношениях. К сожалению, с другими людьми было не так просто.

Через несколько минут подошли коллеги. Они просто хотели общаться, но почему-то располагались всегда возле моего стола, как бы вовлекая в свой круг. Впрочем, причина для этого была. Она крылась в традиции пятнадцатилетней давности, когда темой обсуждений были новости науки и техники. Все были моложе, да и времена были советские. Преподавание в Университете и научная работа считались престижными занятиями. Этот труд общество ценило. С тех пор времена изменились. Разговоры коллег стали меркантильными и неинтересными. А потребность в уважении со стороны общества свелась к тому, что они, «как-бы», выбрали меня «козлом отпущения». Дело в том, что я был единственным, у кого не было собственного автомобиля. Никогда не было. Не возникало и желания приобрести «железного коня». Таким образом, ясно, кто в традиционном кружке был «белой вороной». Приходилось молчать или вставлять ничего не значащие фразы, вроде:

– Что Вы говорите?!

– Как интересно!

– Правда?!

Вечером, совершенно неожиданно, мне позвонил мой приятель (редкий звонок!), который преподавал в другом вузе и с которым я не виделся со студенческой скамьи. Он попросил дать отзыв на методическое руководство. Решили встретиться в кафе после работы. Хорошо посидели, вспомнили студенческие годы. Когда-то на третьем курсе вместе записались в ДОСААФ и по три раза прыгнули с десантным парашютом с принудительным раскрытием. Собственно, так и мешок картошки может прыгнуть. Но если для меня знакомство с авиацией этим и ограничилось, то товарищ увлёкся техникой. Он рассказал, что несколько лет назад на базе бывшего аэродрома ДОСААФ лётчики организовали коммерческое предприятие, у которого были маленькие самолёты, их сдавали напрокат. Клиентами являлись, в основном, иностранцы, работающие в нашем городе. У себя на родине они владели самолётами, любили летать и хотели поддерживать себя в тонусе. Аренда стоила 180 долларов за час полёта. Мой приятель уже год посещал курсы пилотов-любителей при этом предприятии, а всего ему нужно было самостоятельно налетать 100 часов, чтобы сдать экзамен на сертификат.

Когда прощались, он предложил:

– Давай в воскресенье поедешь со мной и посмотришь. Я как раз подкопил денег на час аренды. Взять пассажира не могу, так как у меня нет прав пилота, но всё равно будет интересно.

В воскресенье утром синий жигулёнок приятеля доставил нас на аэродром. Подошли к одному из самолётов. Винт впереди, кабина как у двухместного автомобиля, только два штурвала – у инструктора и у курсанта.

– Смотри, как раз идёт директор фирмы. Я тебя познакомлю! Геннадий Иванович, познакомьтесь – мой друг. Мы вместе прыгали с парашютом в ДОСААФ. Ну, я побежал на занятие.

Директор был усатым мужчиной примерно моего возраста, одетым в аккуратный комбинезон.

– Ты, я вижу, как и твой друг, человек увлечённый. Мне как раз нужно облетать самолёт. Садись справа. Надень шлемофон.

Сел в кресло. Захлопнул свою дверцу. Не обнаружил никаких ремней безопасности или парашюта. Молча надел шлемофон. Услышал в наушниках голос:

– Поехали.

Подумал о директоре:

– Ну, прямо Гагарин.

Мотор громко загудел, и машина побежала по грунтовой полосе аэродрома. Среди приборов перед собой узнал высотометр, так как на нём так и было написано.

Рукоятка газа находилась между нашими сидениями, и пилот двигал её вперёд правой рукой. Скорость увеличилась, машина оторвалась от земли и начала взлетать. Подумал:

– Как красиво вокруг, хорошо, что лето… и винт, оказывается, смотреть совсем не мешает – слишком быстро крутится.

Из приятных размышлений вывел голос пилота, как ковш холодной воды за шиворот:

– Принимай управление.

Смотрю, а он отпустил штурвал и отвернулся, глядит в левое окно.

Быстро схватил штурвал, сознание прорезала паническая мысль:

– Надо сказать, что я даже машину водить не умею!

Через секунду:

– Но ведь ничего страшного не случится, если я просто тихонько подержу штурвал!

Пилот повернулся ко мне и скомандовал:

– Высота четыре тысячи, летать будем в радиусе двух километров от трубы ТЭЦ.

Он показал пальцем вправо.

Шок прошёл, и я начал что-то соображать. Конечно, в кино и, краем глаза, в компьютерных играх, в которые играл сын, я видел, что штурвал от себя – это вниз, а штурвал на себя – это вверх. Мы летели вверх, следовательно, сейчас положение штурвала это – штурвал на себя. Так… вот и высотометр подходит к отметке 4000. Медленно двигаю штурвал от себя. Стрелка на приборе замерла на отметке 4000. Так держать! А где труба? Вот она, справа. Плавно поворачиваю штурвал вправо. Что такое, самолёт не поворачивает! Его просто сносит к трубе крылом. Ага, наверно, штурвал поворачивает только руль на хвосте. А как сделать, чтобы поворачивал весь самолёт? Когда доводилось летать пассажиром на больших самолётах, я видел, что при повороте на крыльях опускаются и поднимаются закрылки, элероны или как их там. Логично предположить, что две педали у меня под ногами как раз и служат для этого. Правая – при повороте вправо. Левая – при повороте влево. Попробовать стоит. Тихонько нажимаю правую педаль. Самолёт накренился и полетел на трубу, как надо. Ура! Вот она труба. Прямо передо мной. Отпустил педаль и вернул штурвал в прежнее положение.

Слышу в наушниках:

– А ты зачем пикируешь?

Пилот стучит пальцем по прибору, где маленький профиль самолёта наклонился вниз. Он почти на красной черте, проведённой под углом. Как я узнал потом, там отмечен угол 15 градусов, при котором происходит срыв в штопор. Я так увлёкся поворотом на трубу, что не сообразил – труба-то внизу! Если я вижу трубу перед собой, то самолёт гарантированно летит вниз. Потихоньку забираю штурвал на себя. Высота снова выравнивается до 4000. Пролетел над трубой. Как он сказал – радиус два километра? Не спуская глаз с высотометра, плавно нажимаю правую педаль и поворачиваю штурвал вправо. Потихоньку поворачиваю, поворачиваю. Соображаю, что если так всё и держать, то будет плавный непрерывный поворот по часовой стрелке в горизонтальной плоскости. Может, это два километра, может, не два – какая разница, к трубе всё равно вернёшься. Держу высоту, двигая потихоньку штурвал то на себя, то от себя. Всё это жутко утомительно. За окно совсем не смотрю. Пот со лба мешает, да и некогда, приходится всё время смотреть на высотометр. Быстро взглянул на свои наручные часы. Ого, летаю уже 30 минут. Хватит. Элементарный прагматизм, конечно, помогает даже в управлении самолётом, но физически это очень трудно.

Громко говорю:

– Принимай управление!

Вижу, пилот взялся за штурвал. Уф! Хоть посмотрю на Землю, а то так ничего и не увижу. Расслабился… Как бы не так!

Слышу в наушниках:

– Ну, ты, я вижу, начинающий пилот,

(мысленно сказал себе: «Ха-Ха!»),

– а вот посмотри, как могут летать опытные лётчики.

Самолёт взмывает свечкой вверх. Потом устремляется вниз. На маленькой высоте над лугом парим в горизонтальном полёте, прямо под самолёт уносится трава и какая-то машина на дороге, впереди виднеется ряд высоких деревьев: вот-вот врежемся! Перед самыми деревьями «взяли» круто вверх. Думаю непрерывно одну фразу:

– Только бы не вырвало!

Плохо помню, как мы сели. Пилот открыл дверцу и ушёл в сторону зданий аэропорта. Я медленно встал на землю, держась за крыло. Идти не мог, земля сильно качалась. Стоял долго. Потом пошёл к офису. Увидел Геннадия Ивановича, поблагодарил и заплатил ему 90 долларов за 30 минут полёта. Приятеля моего нигде не было и я решил идти до трассы пешком.

От аэропорта до трассы протянулась неширокая прямая асфальтовая дорога длиной около километра. По обе стороны под солнцем дремали высокие пирамидальные тополя. Вверху простиралось голубое небо. Оттуда доносилось слабое жужжание самолёта. Может, это мой приятель летал? Дошёл до трассы, перешёл дорогу и увидел площадку перед столбиком с номерами. Подошёл автобус. Его большая дверь откатилась посредине корпуса. Я встал на нижнюю ступеньку и спросил: