Читать книгу Другая школа 2. Образование – не система, а люди - Александр Мурашев - Страница 7

«Я считаю, что «Война и мир» – это скучнейший роман, который нужно убрать из школьной программы», – начинает следующий урок литературы Анастасия Серазетдинова.

В ответ повисает тишина, и удивление школьников становится почти осязаемым. Одна из учениц выходит из ступора первой: «В смысле? Это не так». Ее фраза оборачивается стартовой точкой для дискуссии «Что хотел сказать автор?». Причем ученики во многом попытаются переубедить учителя в том, что Толстой школьной программе все-таки необходим.

Перед началом урока литературы я испытаю жгучий укол ревности – причем к преподавателю. Собрав вокруг себя компанию старшеклассников, я, с интонациями автора социологического исследования, начну выяснять их честное мнение о школе и уроках. Умение разговорить даже дружелюбно настроенных подростков требует максимальной уязвимости и искренности. Ты всегда либо свой, либо чужой, неизбежно проходя стадию оценивания: можно ли тебе доверять? Чего ты действительно хочешь? Стоило мне доказать, что я «свой» (или самонадеянно решить, что у меня это получилось), как в кабинет зашла Анастасия Серазетдинова, и дети мгновенно переключили внимание на нее. Пройдет немного времени, и я оставлю себе новую заметку на полях. Кое-что важное, к чему буду возвращаться снова и снова: хороший учитель – это человек, которому доверяешь.

Бывший журналист, рассказывавший телезрителям о запуске ракет на Чукотке, Серазетдинова – подтверждение идеи, что интерес к детям важнее диплома и десятилетий преподавательского стажа. Когда-то Настю выгнали с последнего курса педагогического университета с формулировкой «с такими взглядами в школе преподавать нельзя». В первом же выпуске у Серазетдиновой были 100-балльники по ЕГЭ и участники региональной олимпиады по литературе, поступившие в Британскую школу дизайна и переехавшие учиться в Милан. «Я пришла в школу, когда мне было 23, и сразу взяла девятый класс, увидев перед собой не детей, а огромных мужиков, – говорит Серазетдинова. – И тогда я научилась показывать, что я опытнее. На замечания школьников: «Вы же молодая», я отвечала: «Да, но смотри – я умею вот это и это. Ты хочешь у меня учиться или будешь со мной соревноваться?» При этом у меня никогда в жизни не было ощущения, что меня не уважают. Скорее дети прощупывали мои границы».

Как и Сергей Волков, Серазетдинова старается замечать детей. «Чем старше ребенок, тем меньше ему говорят о том, что он прекрасен. Поэтому перед уроком в классе я всегда подмечаю: «Слушай, ты так здорово сегодня выглядишь», «У тебя такая красивая юбка» или «Ты такой красавчик», – рассказывает Анастасия. – При этом за восемь лет преподавания я сделала вывод, что по отношению к детям всегда нужно быть открытым, но не нужно раскрываться им так же, как они это делают с тобой». Минуту спустя я понимаю, о чем идет речь. Когда-то старшеклассницы приходили к Серазетдиновой рассказать про самые личные подробности своей жизни. «Девочки понимали, что им безопасно об этом говорить, потому что точно знали: я сохраню все услышанное в секрете, – говорит Настя. – Они доверяли мне вещи, с которыми потом было тяжело уже мне. Ведь не бывает тех, кто держит все в себе, – даже Толстой писал дневники. А дети приходят рассказать, потому что иначе они лопнут. Я спрашивала: «Чего ты сейчас от меня хочешь? Что я должна сделать в ответ?» Как правило, школьники отвечали: «Просто послушать».

«Умение разговорить даже дружелюбно настроенных подростков требует максимальной уязвимости и искренности».

Анастасия Серазетдинова

Несколько раз я проводил на радио эксперимент: приглашал подростков в студию, где в прямом эфире они давали советы родителям о том, как общаться с детьми. Дело даже не только в том, что после каждой программы на детей по-новому смотрели и их родители, и слушатели. После каждого выпуска подростки расцветали как цветок, который давно требовал полива. «Как здорово, когда тебя впервые в жизни слушают», – призналась одна из школьниц после программы.

«Все педагогические приемы мне показала моя учительница химии, – рассказывает после урока Настя. – Она всегда говорила: «Первое, что ты должен сделать, – удивить детей. Вызвать у них любопытство. Не сможешь этого сделать – будешь мучиться целый урок, все усилия будут впустую». Одна из преподавательниц филологического факультета МГУ рассказывала мне, как заходила в аудиторию с громким возгласом: «А Цветаева – лесбиянка!» В ответ студенты удивленно затихали, и тогда она быстро накидывала все, что хотела сказать, а дальше начинался живой разговор с учениками. Важен эффект неожиданности: как ты зайдешь в кабинет, так урок и проведешь. Поэтому я прихожу к десятому классу со словами: «Птички мои!», и они сразу реагируют: «Кто?!» Или иногда, еще из коридора, я начинаю громко говорить, растягивая слова: «Итак, я проверила работы…»

Нужно разорвать шаблон, совершить то, что преподаватель «не должен делать». После такого начала дети в классе всегда будут «твоими».

Фильмы в жанре «мокьюментари» часто используют такой прием: имитируя репортерскую камеру, мы наблюдаем за происходящим глазами оператора. До тех пор, пока не увлекаемся историей и не замечаем, что дрожащей камеры больше нет: мы давно смотрим традиционно снятый художественный фильм. Еще только зайдя в класс, Серазетдинова рассаживает школьников вокруг себя, создавая скорее атмосферу задушевного разговора у костра, а не классического кабинета. В какой-то момент Настя отходит и наблюдает, как дети обсуждают между собой произведение сами. Я пытаюсь выцепить фразы – ведь не может быть, чтобы абсолютно все были включены в процесс, когда у тебя есть легальная возможность поговорить под общий шум обо всем, что угодно.

Все-таки может.

Школьники действительно с жаром спорят о том, что только что прочли. Правда, в какой-то момент я слышу от Насти: «Не говори ничего от себя, иди по тексту», и это выводит меня из состояния задумчивости. Как это увязывается с идеей критического осмысления произведения? «Очень тяжело увязывается, – соглашается после урока Серазетдинова. – Потому что есть тонкая грань: размышлять, но не вычитывать того, чего в книге нет. Одна из моих учениц часто начинает с фраз в духе: «А если бы Раскольников не убил старуху, то…» И мне сразу приходится ее прерывать: «Он точно убил, это факт». Мне очень нравится метафора, что литература – это танго. Один – ведущий, другой – ведомый.