Читать книгу Самый опасный человек Японии - Александр Накул - Страница 7

Книга 2. Самый опасный человек Японии
Часть 1. Отрубленная голова директора школы
5. Исчезнувшие бумаги

Оглавление

Казалось, что сама тишина в саду Гакусюина стала какой-то зловещей.

Разумеется, сегодня здесь и так было довольно тихо. Но сейчас, когда Юкио сообщил про отрезанную голову адмирала, словно изменился сам воздух – он сделался вдруг каким-то тяжёлым и трудным для дыхания, так что у Кимитакэ даже закружилась голова.

Школьник вцепился двумя руками в дерево скамейки, посопел носом и спросил:

– Кто это сделал?

– Я полагаю, враги нашего государства, – невозмутимо предположил Юкио. – Но точных подробностей пока неизвестно. Следствие уже ведётся.

– Тебя допросили? – спросил Кимитакэ, припоминая, как его самого недавно допрашивали. Интересно, как продвигается то дело…

– Нет, я же туда не ходил. А вот староста относил списки в домик директора и напоролся. Там уже всё оцеплено.

– Да уж, наделали дел.

– Господин Сюмэй перепуган, но и тут нашёлся повод для радости. Перед смертью господин директор успел подготовить и подписать все необходимые бумаги. Так что наша трудовая мобилизация пройдёт без проблем.

– Интересно, как они до него добрались, – размышлял вслух Кимитакэ. – Если мы это узнаем – мы узнаем и кто они такие. Он был из тех, кого голыми руками не возьмёшь. Значит, это был кто-то, кого он знал. Или кто-то под такого человека замаскированный…

– Мы узнали бы больше, если бы осмотрели место происшествия, – заметил Юкио. – Это довольно рискованно, но я могу попытаться. Тем более что в этот дом мы уже забирались.

Кимитакэ поморщился – это воспоминание было свежим и неприятным.

– Давай оставим это полиции, – попросил он. – Если эти злодеи искали твою или мою голову, они рано или поздно до нас и так доберутся.

– Совершенно верно, – отозвался Юкио. – А мы их встретим во всеоружии.

* * *

Трамваи по военному времени ходили грязные и битком набитые. Объяснять кому-то что-то в такой толпе было нереально. Так что Кимитакэ нужно было уложиться в те несколько минут, которые занимала дорога от школьных ворот до трамвайной остановки.

– У меня сохранились какие-то бумаги с моими ранними упражнениями, – торопливо говорил он. – Их надо забрать с собой в первую очередь. Зубную щётку всегда можно купить на месте… или отобрать. А вот такие бумаги должны быть под присмотром.

– Боишься, что спрятанные там чернильные драконы смогут проникнуть на волю? – поинтересовался Юкио.

– Боюсь, что их кто-то найдёт и сможет восстановить по ним ход моих мыслей, – возразил Кимитакэ. – Раньше я думал, что это постыдно. Теперь понял – это смертельно опасно.

– Что же ты там писал такое страшное?

– Самое страшное в каллиграфической магии – ей способен овладеть любой, кто способен смотреть и хоть как-то двигаться. Хоть зубами кисточку держи, когда знаки рисуешь! А теперь представь, что такое могущество угодит в руки тех, кто осмелился отрезать голову директору самой престижной школы в Японии!

Но они всё же завернули по дороге к трамваям в женский корпус, чтобы поделиться новостями с Ёко. А заодно выяснить, вдруг у девочек тоже кому-то что-то отрезали?

Однако им не удалось пройти дальше ворот.

У девочек была своя комиссия. Только она отбирала на курсы медсестёр. По какой-то причине приём шёл прямо в саду, неподалёку от входа.

Комиссию возглавлял седой и громогласный доктор в белом халате, огромный, как борец сумо. Прямо сейчас он экзаменовал тщедушную анемичную школьницу лет четырнадцати с коротким каре, завязанным в куцый хвостик.

– Итак, дизентерия! Великолепно! Как называют её мои немецкие коллеги, «служанка войн». В мирное время бывает сравнительно редко и случается среди тех, до кого государству и другим приличным людям нет дела. В военное время просыпается и атакует подразделение с тыла. Нередко бывает так, что за войну в одном подразделении умирает от дизентерии больше человек, чем гибнет в бою. Вот почему бороться с дизентерией – так же важно, как сражаться с врагом. А теперь скажи мне, милая, каковы же основные симптомы дизентерии?

Девочка была неглупая – просто робкая и без привычки держать давление. Тем более что отвечать надо было на публике.

Собрав все немногие силы, она выдавила:

– Ну, п-понос.

– Понос! Великолепно! Понос! Ведро поноса!!! А какие основные способы заражения?

Девочка покраснела ещё сильнее. Бросила короткий взгляд сперва на подруг, потом на Кимитакэ и Юкио, что замерли у ворот, и произнесла очень робко:

– П-половой?..

– Ну ты хоть сама подумай, что отвечаешь, – заревело светило медицины. – Понос! Ведро поноса!!! Какой тут, к демонам, половой путь?..

Ребята отступили от ворот и двинулись в сторону трамвайной остановки.

* * *

Дома их ждала неприятная неожиданность. В гостиной сидел отец и читал сквозь неизменные узенькие очки очередную бесполезную газету.

Отец служил в Осаке, к большому облегчению других членов семьи. И было заметно, что служба нелегка, – он ощутимо постарел, черты лица стали жёстче, словно протравленные кислотой. И, хотя он был у себя дома, было в его присутствии что-то неправильное.

Прежде, пока жила бабушка, а по дому были развешаны шлемы, доспехи и большие мечи, отец предпочитал проводить время в конфуцианском уединении крошечного павильончика, который поставили для него в и без того тесном саду. В гостиной он появлялся, только когда было положено побыть с семьёй. Вообще, было заметно, что он за всю жизнь так и не понял старую Нацу – обрюзгшую, утратившую форму, но неумолимую, как само море. И в ту пору, когда она уже не могла скрывать старческих болей, всегда прятался, чтобы оправдаться тем, что подошёл слишком поздно.

Кимитакэ не одобрял такое поведение, но неплохо его понимал. Он и сам так не смог сообразить, что делать, когда бабушка начинала вдруг плакать.

Но бабушки больше не было. Только и осталось с тех времён, что розы на изгороди. А Кимитакэ всё больше вырастал из того возраста, когда от домашних стерпишь всё что угодно. Отец этого, разумеется, не замечал.

– Как в школе дела? – спросил отец, не отрываясь от газеты.

Когда этот стареющий педант был рядом, даже зелёный чай начинал казаться прогорклым.

– Всё неплохо, – ответил Кимитакэ. – Меня пригласили в особую школу при Министерстве иностранных дел, а директору нашей школы отрезали голову, – он спохватился и добавил: – Ты только не беспокойся. Это сделали разные люди.

– Я думаю, это сделали военные из другого клана, – как ни в чём не бывало отозвался отец. – Ты просто не помнишь, но до войны, когда ты ещё был маленький, политическая борьба была ярче и политические убийства случались постоянно. Помню, очень боялся, что до твоего деда доберутся, – но твой дед умел скрываться от публики. О нём знали не в газетах, а в комитетах. И брызги от неизбежной грязи, в которой он плавал, ничуть не пятнали взор пламенных патриотов.

Кимитакэ припомнил обстоятельства смерти дедушки Садатаро. И уже в который раз порадовался, что отец их так и не узнал.

А отец всё продолжал и продолжал своим неприятным нравоучительно-скрипучим голосом. Казалось, кто-то пилит лобзиком – медленно и неумело.

– Там две основные группировки. Даже их названия теперь забыты. Это были не политические партии, а что-то иное – дружба и симпатия значили для них больше, а из идей хватало безупречного патриотизма. И директор вашей школы, конечно, принадлежал к одной из них – иначе он бы не стал ни директором, ни даже адмиралом. Посторонних туда уже не пускают – я убеждался в этом много раз за свою жизнь. Конечно, одну группировку перед войной порядочно разгромили и почти выдавили из армии. Но тут вмешался сам император и не дал закончить побоище. Разгромленная партия сохранила позиции в штабе и на флоте. Она была важна как противовес, чтобы победители не превратились в ещё один всесильный клан советников вокруг императора, вроде гэнроку. Ну и чтобы знали, что если что пойдёт не так – их всегда можно заменить.

– К счастью, военная карьера мне не грозит, – осторожно произнёс школьник. – Мне кажется, дипломатия – это перспективно.

– Да, международные отношения будут скоро очень важны, – заметил отец. – Но там непросто пробиться. Все эти языки – это ужасно литературно. А ведь у тебя есть по-своему светлая голова. Ты не такой гений, конечно, каким, я уверен, был наш союзник Адольф Гитлер в твоём возрасте. Но определённые способности у тебя есть – а человеку способному, но незрелому легко сбиться с пути. Когда я вижу весёлого, честного, бесхитростного молодого человека твоего возраста, мне становится так грустно, что я теряю дар речи. Желаешь ли ты стать прямым, открытым юношей? Если ты направишь свои способности на изучение физики, химии или инженерного дела, ты достигнешь невероятных высот. Если ты сумеешь переключить ту энергию, что тратишь на литературу и чистописание, на одну из этих наук, ты сможешь многого добиться в жизни.

– Но ведь ты сам, отец, не изучал ни физики, ни химии, ни инженерного дела, – осторожно заметил Кимитакэ. – Да и Гакусюин за всю историю не дал ни одного учёного – наша школа готовит только будущих министров и дипломатов.

– Совершенно верно, – отец расправил кимоно на коленях, а его лицо приобрело торжественный вид. – Многие мужчины в нашей семье, включая меня самого, изучали право в университете. Но, сколько ни ищи, в нашем роду не обнаружишь ни одного художника, или писателя, или представителя других ремёсел.

(На этом месте Кимитакэ очень захотелось напомнить, что дедушкин диплом был сомнителен, а его более далёкие предки и вовсе умели в лучшем случае рис сажать, а с юриспруденцией сталкивались только когда их судили за браконьерство.)

– …Я настоятельно рекомендую тебе изучить право, особенно наиболее традиционную его ветвь – германское право. Оно позволит тебе оторваться от чистописания раз и навсегда.

(На этом месте Кимитакэ снова захотел напомнить, что вообще-то оно римское, а германское – это подраздел, причём поздний. Но опять сдержался. Ведь отец изучал право в университете, а он сам – пока нет.)

– К тому же если ты сдашь Особый Экзамен, то твоя карьера на государственной службе будет обеспечена. Ты очень быстро окажешься среди доверенных лиц министра. Например, я, хотя меня в детстве и не считали особо способным, приложил должное усердие – и смог выдержать этот сложнейший экзамен.

– Но отец, разве ты получил после этого хоть какое-то повышение? – не выдержал Кимитакэ. – Тебе скоро на пенсию, а ты до сих пор его ждёшь!

– В мирное время новых вакансий было немного, – невозмутимо ответил отец. – Но сейчас, во время войны, государство заинтересовано в новых кадрах и перспективы открываются великолепные. Разумеется, директор школы успел тебе это посоветовать, но решение принимаешь ты. И ты вполне можешь с ним не соглашаться – тем более сейчас, когда прежнему уже отрезали голову, а нового пока не назначили. Наш выдающийся союзник Адольф Гитлер совершенно правильно пишет в «Моей борьбе»: по-настоящему порядочный человек служит не человеку, а принципу, идее в её высшем смысле. Если честный монархист видит, что король губит сам принцип монархии, такой монархист выступит против самого короля!

Кимитакэ так и замер. Он и правда не понимал, как ответить на такой вот верноподданейший мятеж. И потому просто повернулся к приятелю и сказал:

– Юкио-кун, помоги мне собрать вещи.

Тот без единого слово поклонился – словно верный самурай господину.

– А что, разве школа не в Токио? – встревожился отец.

Кимитакэ быстро напомнил себе, где собирается учиться, – и на ум тут же пришло удачное оправдание:

– Трудовая мобилизация, – пояснил он. – Нас на военный завод отправляют. И там же начнутся первые занятия по языкам и международному праву.

(Кимитакэ не был уверен в существовании международного права, но отец тоже едва ли в нём разбирался.)

– Прекрасно, – отец снова вернулся к газете. – Кстати, я, пока тебя не было, посмотрел твою комнату. Там у тебя куча бумаг была со старыми каракулями, целые альбомы. И что-то мне подсказало, что будущему дипломату они ни к чему.

Кимитакэ так и замер на пороге лестницы.

– И что с ними? – спросил он очень тихим голосом. Ему вдруг стало очень трудно дышать.

– Порвал и в печку отправил, – как ни в чём не бывало ответил отец. – К чему беречь ненужное прошлое? Керосин нынче дорог, а тут на чай и чтобы обед разогреть хватило.

* * *

Кимитакэ зашёл в свою комнату и так и замер, не в силах двинуться с места. Ноги словно примёрзли к полу.

Душная комнатка совсем не изменилась – но теперь, с пропажей архива, она казалась совершенно пустой и бесполезной.

Обиды не было – для неё не оставалось места. В голове билось одно: не осталось ни чудом собранных таблиц, ни прорисовок, ни конспектов. Даже тетрадок с младшей школы не осталось. Всё, что он узнал о смертоносной каллиграфической магии, хранилось теперь у него в голове, а он ещё утром убедился, какое ненадёжное это хранилище. Отделят от туловища – и даже с собой уносить не станут.

Тем временем Юкио действовал. Приятель тут же отыскал два чемодана, положил их на пол, раскрытые и похожие на два хищных капкана, поднял крышку сундука с одеждой и принялся перекладывать всё необходимое.

Его собственный багаж, очевидно, уже отправился куда надо – одним из тех способов, на которые Сатотакэ был большой мастер.

– Юкио-кун, я кое о чём попросить хочу, – вдруг сказал Кимитакэ.

– Проси и получишь.

– Я просто хотел предупредить, чтобы ты в ответ дом не поджигал. Бумаг это не вернёт, а брату и матери ещё жить где-то надо.

Юкио посмотрел с подозрением. Но зажигалку спрятал.

А Кимитакэ понял, что надо говорить дальше:

– Не в том беда, что бумаги сгорели, – Кимитакэ ощутил, как слюна во рту сделалась горькой. – А в том, что они напомнили о том, о чём я не хотел бы вспоминать. Есть какая-то страшная тоска во всём этом, – и он указал в окно, где на фоне бледного пасмурного неба чернели крыши богатого района. – Какая-то тоска, неисчерпаемая, как река, и такая же неотделимая от самой жизни. Я ещё в детстве её заметил. И сколько ни набивал я голову фактами, эта тоска не проходит. Она течёт не через голову, а сквозь печень, и разум не в силах с ней совладать, потому что она дёргает сразу за ниточки чувств. И ничего с этим не поделаешь. Есть некоторая непреклонность в неизменном небе и вязкой земле. В жизни нас окружают десять тысяч обстоятельств, и лишь с малой долей мы можем справиться, пока добиваемся своего. А между тем эти обстоятельства не враги нам. Им нет до нас никакого дела. При одном взгляде на этот рой гудящих мух ты уже заранее чувствуешь, как сильно устал.

– Не похоже, чтобы ты жаловался, – заметил Юкио.

– Я точно так же не жалуюсь на смерть и войну. Они неизбежны. И до этого я дошёл сам. Когда ты осознаёшь эту неизбежность, страх не просто отступает – ты перестаёшь даже понимать, как ты вообще мог чего-то в этом бояться.

– А между тем очень многие люди пытаются найти способ избежать смерти или избежать войны. Но не находят ничего, кроме страха.

– На самом деле эта река из горькой тоски через всех течёт, наверное, – заметил Кимитакэ. – Просто не все её замечают. Ладно, я готов предположить, что где-то в горах прямо сейчас медитирует просветлённый монах, и вот к нему это не относится. Но он от нас бесконечно далёк. Поэтому, наверное, монахи часто говорят, что просветление – это смешно. Только когда эта тоска отпускает, человек способен смеяться по-настоящему.

– Как говорится, «смеяться грешно – нож в полости брюшной».

– Похоже, ты тоже неплохо её чувствуешь.

– Эта одна из тех вещей, что наполняют меня яростью, – ответил Юкио, захлопывая второй чемодан. – А из ярости рождаются отвага и точностью. Легко идти вперёд, когда за спиной – огонь.

Когда они дошли до ворот и оказались на улице (Юкио клятвенно пообещал старому чиновнику, что проследит за приятелем и тот обязательно пришлёт родным открытку с обратным адресом засекреченного военного завода), Кимитакэ вдруг ощутил на щеках холодную влагу.

Он потрогал её, посмотрел на небо, потом под ноги – хоть над головой и было пасмурно, но нигде на асфальте не было тёмных следов от капель дождя. И только потом сообразил, что это просто слёзы.

Юкио тоже это заметил. Подхватил зонтик под мышку, вцепился в руку приятеля и потащил его к трамвайной остановке. Кимитакэ послушно шёл, удивлённо глядя по сторонам, слёзы катились у него по лицу, но он продолжал идти как ни в чём не бывало, с широко распахнутыми глазами.

Самый опасный человек Японии

Подняться наверх