Читать книгу Вперед, русичи! - Александр Некрасов - Страница 6

Гридя Ратоборец в отчаянии еще раз попытался напряжением рук ослабить узел. И еще раз убедился в тщетности подобных попыток. Руки уже затекли, онемели, а обида и отчаяние выматывали последние силы.

И отец его, и дед, и прадеды воевали с Ордой, но в таком позорном положении никто из них не был. От дум таких слезы наворачивались на глаза, но Гридя усилием воли сушил их. Не след ратнику на пятнадцатом году жизни уподобляться плакальщицам, да и вороги не должны видеть слабость русского воина.

Хотя вряд ли кто мог видеть Гридины слезы. Монгол, управлявший конем, поперек которого вниз лицом лежал связанный юный ратник, внимательно всматривался в даль, нетерпеливо погоняя уставшего скакуна. Два его спутника молча скакали несколько поодаль. Вскоре должны были показаться огни костров монгольского тумена. Там ох как нужен был этот молодой русич, которому без труда можно будет развязать язык и узнать планы русских воевод. Слишком часто последнее время неудачи преследуют ханских воинов.

Не первый день длится противостояние на берегах реки Угры, не первый день здесь возникают стычки, льется русская кровь. Ордынский властитель Ахмед-хан поклялся, что не уйдет побежденным, что вернет времена монгольского владычества на Руси. И нынешний 1480 год должен решить это.

Костры все не показывались, и без привала, похоже, было не обойтись. Гридя почувствовал, как замедлил бег конь, услышал, как обменялись его пленители несколькими непонятными фразами. Затем грубые руки схватили его за веревки и сбросили на землю. В глазах померкло, и сознание его отключилось…

Первое, что почувствовал Павел после того, как секундный прыжок во времени закончился, был холод. Даже на предрассветном Дону было теплее. К тому же вокруг опять была ночь. Ярко сверкали звезды, и, судя по всему, до рассвета было еще не близко.

Но рассмотреть место ему не дали дикие крики, полные ужаса, и раздавшийся топот копыт. Все это он с испугом услышал раньше, чем разглядел разведенный неподалеку костер.

Первая оторопь прошла быстро, Павел сообразил, что это не его пугали, а сами испугались и разбежались. Успокоившись, он поднялся с кресла и попытался определить, где находится. Неплохо было бы и понять, кто стал свидетелем его появления и что от них можно ждать в ближайшее время, когда суеверный ужас пройдет.

Неподалеку, по редким всплескам, угадывалась река, у небольших кустов был разведен костер, около которого валялась какая-то поклажа. Значит, хозяева должны обязательно вернуться, и он внимательнее стал вслушиваться в ночную тишину. Больше ничего приметного не было ни видно, ни слышно. Ночь есть ночь.

«Итак, если верить набранному на пульте, на дворе конец пятнадцатого века, – подумал он. – И снова ночь, и снова поле, ну где здесь искать?»

Пронизывающий холод, говоривший скорее о первых осенних заморозках, нежели о лете, заставил его поспешить к костру. Улетать сразу не имело смысла, так можно все века проскочить, ничего не узнав. И он решил подождать хозяев поклажи или же дождаться рассвета, чтобы разобраться в обстановке.

К своему удивлению, приблизившись к огню, он увидел в свете пламени, что у костра лежит не мешок, как ему показалось поначалу, а связанный человек. Это был молодой парень в воинской одежде, такой же светловолосый и слегка конопатый, как и он сам. Глаза его были закрыты.

Забыв о холоде, Павел приблизился к нему и с облегчением увидел, что тот дышит. Более того, в ту же секунду, будто почувствовав его присутствие, веки у лежащего дрогнули, с усилием поднялись, и вскоре взгляд прояснился. Увидев перед собой странно одетого незнакомца, парень удивленно и испуганно на него уставился.

– Ты кто? – спросил Павел.

– А ты?

– Тебе первому отвечать, ведь ты связанный, а не я.

Парень помолчал немного, поразмыслил и произнес:

– Володимирский я, Гридя. Из сотни Ярослава. А ты кто? – повторил он свой вопрос.

– А я Пашка. Здесь случайно оказался.

– Пашка? – вдруг заволновался лежащий. – Пашка Русич?! Пашка Рыжий? Девицу ищешь?

Тут уж пришла очередь заволноваться Павлу. От неожиданности он даже на месте подскочил и, бросившись к парню, затормошил его.

– А ты… откуда ты это знаешь? Ты видел Дашу? Она про меня говорила? Где она? Говори же!!! Чего молчишь? – засыпал он вопросами.

– Да погоди ты, больно же, – почти простонал парень, – развяжи хоть.

Трясущимися руками Павел попытался распутать узел на пленнике, но ничего у него не получилось. Оглянувшись вокруг, он увидел валявшийся кривой меч и перерезал сыромятный ремень. Парень сел и, морщась, начал растирать затекшие руки. Кровообращение восстанавливалось медленно.

– Не тяни ты душу, рассказывай, – не выдержал Павел, – с ней все в порядке? Жива? Здорова?

– А монголы куда подевались? – оглядевшись, спросил Гридя.

– Какие монго… – начал было Павел, но тут же осекся на полуслове.

Разочарованию его не было предела. Видимо, прыжка во времени не получилось, он просто из одного места Куликова поля переместился в другое. Может быть, на день-другой позже. Отсюда и вопросы, и волнение Гриди, его ведь наверняка искали в овраге после боя, а он исчез. «Как оказалось, ненадолго», – горько усмехнулся он про себя.

– Какой сейчас год-то? – решил уточнить он.

– Шесть тысяч девятьсот восемьдесят восьмой от Сотворения мира, – не без гордости за свои познания отозвался Гридя.

– Угу, – уныло кивнул Павел, – шесть тысяч девятьсот восемьдесят восьмой от Сотворения мира, – со вздохом повторил он. А по-нашему это как, интересно? – И, не ожидая ответа от Гриди, безнадежно махнул рукой. Обстановка говорила сама за себя. – Значит, на сей раз не получилось…

И вдруг вскочил от пронзившей его мысли: а что, если машина испортилась и он навсегда останется в этом далеком, пусть героическом, но варварском для него веке? Поэтому до его сознания не сразу дошли слова Гриди:

– Сто лет назад мой прадед славу на Дону завоевал. А я… – Гридя испытывал не меньшее отчаяние.

После этих слов Павел запутался окончательно.

– На Дону? – переспросил он.

Гридя кивнул.

– Погоди-погоди, – вновь затараторил Павел, пытаясь разобраться в собственных мыслях. – А тогда при чем здесь монголы? Их же еще вчера, то есть сто лет назад, на Дону разбили, или это не так?

– Разбили. – Гридя еще раз кивнул. – Мамая в великую битву разбили, – уточнил он. – А Русскую землю от поганых еще не очистили. Орда-то осталась. Сейчас вот с Ахмед-ханом бьемся. Скоро их совсем не останется на Руси.

Это было для Павла совершеннейшей новостью. Конечно, историю он знал не так чтобы хорошо, но твердо был уверен, что после победы на Куликовом поле с монголо-татарским игом было навсегда покончено. Оказывается, он не знал о жизни и борьбе поколений целого столетия, а может, и больше.

– Тогда совсем непонятно, – подумав, сказал он, – откуда ты мог узнать про меня, про Дашу?

Вместо ответа, Гридя уже послушными руками ослабил ворот, полез за пазуху и вытащил висевший у него на шее талисман, в котором Павел с изумлением узнал… свой браслет. Да-да, немножко потускневший, но тот самый браслет, который он оставил в овраге у Куликова поля. Гридя, заметив его удивление, так же неторопливо засунул браслет обратно.

– Мы его сохранили, – со сдержанной гордостью сказал он. – Мой прадед воевал на Куликовом поле, с князем Дмитрием Ивановичем, оттуда он и привез эту штуковину. Сказывал, явился к ним перед боем совсем ниоткуда рыжий паренек, одетый не по-нашенски, блаженный или нет – непонятно. Но Русичем назвался, Пашкой. Девицу, сказывал, ищет. На вид хлипкий, а о монгольской сотне вовремя упредить сумел, а то бы худо пришлось засаде. Еще у него трон был и ящик, в котором бесы сидели и по его приказу шум поднимать могли. Только после боя не нашли нигде этого парубка. Исчез он, и трон с ящиком исчезли. Вот эту штуковину только и нашел прадед на том месте. Взял он ее, и хранила она его в боях. Из любых переделок невредимым выходил. Он и рассказал эту историю моему деду, а тот – отцу. Все они ратники были, всех их талисман берег. Вот отец и передал его мне перед первым сражением, и про тебя поведал. Только больно-то я не верил в это, а тут очухался, гляжу, ты какой-то чудной, и трон неподалеку. Точно, думаю, Пашка Русич. Видать, не ошибся. – Он посмотрел вопросительно.

– Да уж, не ошибся, – пораженный рассказанной историей, задумчиво ответил Павел, – а прадеда-то твоего как звали?

– Прохор. Прохор Сапожник. А я – Гридя Ратоборец.

– Жив, значит, остался Прошка в той мясорубке. Молодец!

– Жив. Только ранен был немного. А после, с талисманом, его ни меч, ни стрела не брали.

Не только сам рассказ вызвал удивление Павла. Удивляло и то, как спокойно, во всяком случае, не как чудо, воспринял его появление Гридя. Да и сама случайность – наткнуться через сто лет на «знакомого» человека – это настоящая фантастика.

– А твои дед и отец ничего не слышали про эту девицу, Дашу?

– Нет, – простодушно ответил Гридя, – батюшка мыслил, что девицу ты эту попросту измыслил, а сам на помощь русскому воинству появился.

– Да нет, не измыслил. Найти мне ее надо. Очень надо. Как бы беды с ней не приключилось. Но здесь ее, наверное, не было.

– Так ты столько лет и все ее ищешь? – удивился Гридя. – Видать, хороша девка.

Павел, смущенный намеком, промолчал.

– У меня тоже суженая есть, – не заметив смущения собеседника, продолжал Гридя, – ладная, стройная, работящая. Ольгой зовут. Вот спровадим хана, вернусь домой, да и обвенчаемся.

– Сколько же тебе лет?

– Скоро шестнадцатый пойдет.

Павел второй раз удивился, как рано становились мужиками его сверстники в те далекие века. Но на этот раз, в отличие от разговора с Прошкой, промолчал. Иной был век, иные порядки, иная жизнь – и мерки двадцатого столетия к ним никак не подходили.

– А сюда-то ты как попал? И связал тебя кто? – спросил он, возвращаясь к действительности.

– И вправду, растрепались тут. Монголы-то куда делись? Их тут трое было. – И, стушевавшись, добавил: – В полон они меня взяли. Сам не знаю, как получилось, и охнуть не успел. В бою-то я бы им спуску не дал, так они же крадучись, я и не слыхал ничего, – оправдывался он. – Кабы не ты, они бы уж меня к себе в лагерь доставили и выпытывать про дружину стали. Только не сказал бы я им ничего, нехристям поганым, – с гневом закончил он.

– Меня твой прадед тоже ловко пленил, – успокаивающе сказал Павел.

– В роду у нас все воины знатные.

– А монголы меня увидели и убежали. Так чего теперь делать будем, где ваш лагерь-то?

– Там, в роще, выше по реке. Верст на десять они меня увезли, не дале. У нас там целый полк стоит, а монголам про то неведомо.

– Ну что ж, – решил Павел, – давай двигай к своим, пока монголы не очухались да не вернулись за тобой. А я дальше отправлюсь Дашу искать, больше мне здесь делать нечего.

– Вернутся, обязательно вернутся, – хмуро заметил Гридя, – им без языка хан головы поснимает. У них порядок строгий.

Он ненадолго задумался, а потом, вскочив, порывисто схватил Павла за плечи.

– Слушай, – торопливо заговорил он, сдерживая голос, – ты ведь еще и из-за меня сюда явился? Раз талисман не помог, сам от полона и позора избавить решил, ведь так?

– Ну, считай, что так, – глядя на разгорячившегося парня и не в силах объяснить всей правды, ответил Павел, – и что из этого?

– Да знаю я, что так, – убежденно прошептал Гридя. – Но ведь ты не только мне, всем нам помочь можешь!

– Кому – нам?

– Русичам!

– Ты погоди, не горячись. – Павел тоже заговорил шепотом. – Чего я могу? Чем помочь-то? Я ведь и меча-то в руках ни разу не держал. Да и уезжать мне надо, и так уж второй раз время попусту теряю.

– Тебе и меча брать не надо! Ты только согласись. Мы к утру весь этот тумен монгольский разобьем, и полк цел останется, – задумав какой-то план, продолжал убеждать его Гридя. – А тогда они и вовсе уберутся. Сколь уж на Угре стоим без битвы. Ударим больно – уберутся. А если они сумеют полк взять, на большую битву решиться могут. А ведь здесь у них один из самых крупных отрядов.

– Пойми ты, не могу. – Павел прикинул, что такая помощь, в чем бы она ни выражалась, украдет у него много времени, столь необходимого ему для поисков. – У меня всего два дня и осталось. Рад бы помочь, да не могу.

– Да мы тебе потом лучшего коня дадим, отряд для сопровождения! Все, что ты хочешь!

– Нет, не могу, – с сожалением, но твердо ответил Павел.

Гридя, услышав ответ, отступил, плечи у него поникли, голова опустилась. А когда он поднял ее, то глаза уже не горели азартом и возбуждением, а потемнели от гнева. Да так, что Павел в страхе отшатнулся.

– Русич, говоришь? – медленно произнес Гридя и вдруг, сорвав со своей шеи талисман, бросил его под ноги. – Русич… – еще раз презрительно повторил он. – Варнак ты и нехристь! Убирайся отсюда и не попадайся мне больше на пути. Без тебя обойдемся! – Повернувшись, он пошел в ночь.

Несмотря на холод, Павла бросило в жар. Лицо его горело так, будто кто-то надавал ему пощечин.

– Погоди! – крикнул он севшим до хрипоты голосом.

Но Гридя даже не обернулся.

– Да постой ты! – крикнул еще раз и, догнав парня, схватил его за плечи, поворачивая к себе. – Ты хоть объясни, что задумал.

Тот хоть и остановился, но молча сопел, не поднимая головы.

– Помочь-то я не против, – заторопился Павел, – только пойми, времени у меня мало. Ты объясни, что делать надо, я все равно поначалу утра хотел дожидаться. Может, и управимся?

– Теперь нам с ханом не разминуться, – заговорил Гридя, – много крови будет. А с тобой бы мы монголов обманули.

– Но как?

– Как? Да просто! – В глазах юного воина вновь появился азартный блеск. – Ты бы сейчас побежал к нашим, к утру бы добрался. А меня пусть монголы везут в свой лагерь. Я их утром поведу к роще. Ты же упредишь наших, они им устроят ловушку.

Павел задумался, а Гридя с надеждой, но настороженно смотрел на него.

– А куда идти надо?

– Я же тебе говорил, верст десять вверх по Угре, туда, где меня полонили, да потом с версту от берега до рощи. Там и стоим. Только осторожней иди, кабы не поймали, монголы здесь часто шастают.

– А вдруг не дойду или не найду, – с сомнением проговорил Павел, – а ты утром монголов приведешь к лагерю. Тебя ж за изменника сочтут и наших полусонных побьют.

– Надо дойти! – насупившись, ответил Гридя.

– Если и дойду, – продолжал рассуждать Павел, – поверят ли мне? А то решат, что монголы им ловушку готовят, меня подослали. Ведь на Куликовом поле меня чуть за их разведчика не посчитали.

Гридя в раздумье почесал голову.

– Да-а, – наконец протянул он, – однако ничего не получится, – и, повернувшись, пошагал дальше.

– Стой ты! – закричал Павел и зло добавил: – То чуть не убить готов, то сам бежит. Тут подумать надо. Может, какой другой план придумаем.

– А какой? – остановился Гридя и затем медленно вернулся к костру.

И тут Павел, неожиданно даже для самого себя, вдруг выпалил:

– Тебе надо к нашим бежать, а меня пусть монголы забирают.

У костра повисла напряженная тишина.

– Это как так? – наконец ошарашенно-вопрошающе прошептал Гридя.

А Павел, стараясь не думать о последствиях, попытался развить пришедшую мысль.

– Монголы тебя в лицо-то и не разглядели. Пусть меня у костра подберут, если вернутся. Я соглашусь их вести утром по берегу. А ты за это время доберешься до наших и все им расскажешь. Тебе-то они поверят.

Выпалив все это, он замолчал. У него вдруг щемяще засосало под ложечкой. В глубине души ему очень хотелось, чтобы Гридя сам отверг этот рискованный план. Он старался не думать, что могут сделать с ним монголы в лагере. Как он вообще сможет выбраться из этой переделки, даже если задуманное удастся, а русские одержат победу. В конце концов, и Гридя может не дойти до рощи, мало ли что случается, тогда верная смерть будет грозить ему с двух сторон. Все эти мысли в одну секунду пронеслись у него в голове. Но отступать было поздно, и он с тревогой ожидал ответа Гриди.

– А чего, – снова разгорелись у того глаза. – Годится! – И, глядя на Павла, уважительно добавил: – Русич!

У того же похолодело внутри. Но чтобы этот далекий предок не заметил проснувшегося в нем страха, произнес:

– Сам погибай, а товарища выручай.

– Сгинуть мы тебе не дадим, это точно, – уверенно произнес Гридя, уже захваченный новым планом и не сомневаясь в его успехе.

Павел же его уверенность никак не разделял. Он, конечно, мог бы еще сесть в кресло и перенестись в другой, менее жестокий век. Ведь никто его здесь не видел, никто не мог уличить в трусости. Но… сам он никогда не сможет этого забыть. Лучше было бы не лезть со своим языком. Бабушка про это не раз ему говорила, а заканчивала всегда так: «Не дал слова – крепись, а дал – держись».

Бабушка… Вроде бы совсем недавно он покинул свой волжский город, свой такой понятный век, а вспоминались они ему как что-то далекое, нереальное. Павел грустно вздохнул. Увидит ли он еще когда свою родную Волгу, поест ли румяные бабушкины пироги. И от мыслей этих ему вдруг очень захотелось… есть. Он только сейчас вспомнил, что давно уже не завтракал, не обедал и не ужинал.

– Давай что-то делать, – сказал он, пытаясь скрыть растерянность и нахлынувшие чувства.

Гридя уже был полон энергии и вовсе не заметил состояния напарника. Когда цель была для него ясна, он предпочитал действовать, а не раздумывать.

– Ложись скорее, я тебя свяжу, а сам побегу. Время дорого.

– Погоди, – досадливо поморщился Павел, – сразу уж и ложись. А кресло, а костюм?

Энергичный Гридя и сообразительный Павел, объединившись, быстро закрутили дело. Кресло и магнитофон спрятали под навесом из корней берегового тополя. Закидали ветками и бегом вернулись назад. Затем обменялись костюмами. Со страхом, но одновременно трепетно надел на себя нехитрую, но добротную амуницию русского воина Павел. Гриде же пришлось повозиться. Хотя с не меньшим восторгом и трепетом принял он штаны и куртку, увешанную металлическими побрякушками, но надеть их без помощи хозяина не сумел.

А Павел во время переодевания заметил, скрывая улыбку, как подобрал с земли Гридя брошенный ранее талисман и, осенив себя крестным знамением, поцеловал, прежде чем спрятать. Как оказалось, все приготовления были закончены очень вовремя, так как из ночной дали послышался еле уловимый перестук лошадиных копыт.

– Ложись скорее, – прошептал Гридя.

Павел покорно повалился на землю. Сыромятным ремнем Гридя крепко связал ему руки и ноги.

– Не боись! – шепнул он ему на прощание и скрылся в темноте.

Павел, напряженно вслушиваясь в приближающийся топот копыт, удивился только ловкости парня, даже многочисленные побрякушки его костюма ничем не выдали юного воина, он будто растворился в ночи. К его удивлению, стих и звук лошадиных подков.

Костер почти потух. Холод и голод вновь напомнили о себе. Павел заерзал, закрутился на месте, пытаясь согреться.

«Вот черт, – подумал он, вслушиваясь в тишину, – а если монголы не вернутся? Тут же окочуришься до утра! А если они другого языка нашли или же с перепугу передумали возвращаться за пленником, кто поможет? Гридя с полком и до обеда в засадах просидят. Даже если и не забудут обо мне, сдохнешь тут в этом дурацком веке, и вспомнят о тебе только лет через пятьсот».

Павел с удвоенной энергией начал извиваться у костра, пытаясь ослабить узел на руках. Но ничего не получалось.

«Намертво завязал, вояка, – со злостью подумал он, – ишь, обрадовался, а на меня-то наплевать».

Тут он вспомнил эпизод из одного виденного ранее фильма, как попавший в плен герой мужественно пережег спутывавшую его веревку в огне, опустив туда руки. Павел подполз ближе к еще тлеющим угольям и осторожно приблизил к ним узел, стараясь по возможности уберечь руки. Но какой-то зловредный уголек попал ему прямо под кисть. Громко взвыв от боли, он быстро откатился от костра. В кино все выглядело проще…

Он не видел, как за всеми его манипуляциями из темноты внимательно наблюдали три пары глаз. Монгольские разведчики, утомив бешеной скачкой лошадей, но еще не доехав до своего лагеря, очухались и остановились. Возвращаться назад смертельно не хотелось. Такого ужаса, как от неожиданно раздавшегося громкого свиста и появления самого дьявола или его приспешника на троне, они никогда не испытывали.

И в лагерь возвращаться нельзя. Там, без сомнения, ждала позорная смерть. Хан и без этого в гневе от последних неудач, так что никакие оправдания про нечистую силу даже и выслушивать не станет. Головы с плеч покатятся наверняка! Ханская немилость страшнее любой преисподней.

Поэтому, не сговариваясь, повернули они коней. И к удивлению своему, приметили, что в страхе ускакали довольно далеко от костра. Но возвращались не спеша, придерживая коней и озираясь по сторонам, готовые в любую минуту вновь дать стрекача. Когда же увидели впереди неясный огонек затухающего костра, вовсе спешились.

Неслышно ступая во тьме, они подобрались ближе и, к своему удовлетворению, увидели, как перед костром отчаянно извивается пришедший в себя их пленник, тщетно пытаясь освободиться от пут. Ничего тревожного или незнакомого поблизости не было. Они так и не смогли понять, что же их напугало. Думать об этом было некогда. Выскочив к костру, закинули связанного пленника на коня и, вскочив в седла, так же молча поскакали к своему лагерю, огни которого, хотя и не так скоро, показались вдали.

«Поехали», – с тревогой подумал Павел, когда его, как мешок с поклажей, забросили на конский хребет. Больше за всю дорогу думать он ни о чем не мог, мечтая о том, чтобы выжить в этой бешеной скачке. Ведь каждое движение, каждый скачок отдавал во всем теле нестерпимой болью. Он был уверен, что все его ребра переломаны, и, приходя в себя от очередного толчка, удивлялся, что все еще жив.

Когда кони наконец остановились, чьи-то руки, сбросив его с коня, развязали ремни и принялись растирать затекшие руки и ноги, Павел застонал от нестерпимой боли. Монголы, встав, обменялись непонятными фразами, видимо довольные тем, что пленник очухался. Затем принялись отряхивать пыль со своих костюмов, совсем не отличавшихся богатством, протирать лица. В это время из высокого шатра вышел их соплеменник, по его окрику Павла подняли с земли и, подталкивая, повели прямо в откинутый полог.

Нельзя сказать, что Павел ничего не боялся. Да он просто отчаянно трусил и физически страдал от всего пережитого. Но, к чести своей, никак не хотел обнаружить страдания перед пленителями. Поэтому когда в шатре его грубо подтолкнули в спину, чтобы он, как и вошедшие монголы, пал ниц перед их повелителем, он устоял. Хмурое лицо хана не предвещало ничего доброго. Хотя он как будто и не замечал пленника, глядя мимо него.

Наконец он взмахнул рукой, и поднявшиеся с земли разведчики, оставаясь согнутыми в раболепном поклоне, пятясь задом, вышли из шатра. Павла отвели в сторону, и он немного огляделся. Помимо продолжавшего потягивать какой-то напиток хана здесь находилось три стражника, два у входа и один подле повелителя. Позади того стоял обнаженный до пояса человек довольно жуткой наружности с лицом исполосованным шрамами.

Перед ханом в полупоклоне стоял еще один человек, совсем не похожий на монгола. «Скорее всего, русский», – подумал Павел и, как оказалось впоследствии, не ошибся. И лишь один старичок с клиновидной седой редкой бороденкой сидел на коврике в ногах у своего повелителя. Он что-то шептал ему, изредка жестикулируя. Причем дважды показал в сторону пленника.

О чем шел разговор, Павел понять, конечно, не мог. И язык был незнаком, да и слишком тихо говорил старик. Когда тот закончил, хан по-прежнему молчал. Если бы не боль во всем теле, то всю эту обстановку можно было бы принять за какую-то инсценировку, розыгрыш. Павлу на миг даже представилось, что вот-вот откроется полог шатра, зайдет сюда какой-нибудь кинорежиссер, одетый нормально, как принято в родном двадцатом веке, и скажет: «Снято».

Ему однажды довелось видеть съемки фильма о войне. Кругом ездили машины, шумела нормальная жизнь, а на съемочной площадке у дома актеры в ужасе прятались от бомбежки. Но как только режиссер говорил: «Снято», все опять становились обычными людьми, курили, весело перешучивались. Так, может, и хан сейчас подмигнет ему, мол, не робей, Пашка, и дружелюбно, весело рассмеется.

Вместо этого хан, по-прежнему не глядя в его сторону, произнес какую-то резкую команду. Двое стражников тут же вышли из шатра, а старичок удовлетворенно закивал головой, поглаживая бороду. Прошло совсем немного времени, и стражники вернулись, втолкнув впереди себя связанного русского воина. Павел расширившимися от страха глазами смотрел на его могучую фигуру, открытое лицо с окладистой русой бородой и следами побоев.

– Готов ты отвечать на вопросы? – повинуясь жесту хана, спросил по-русски стоявший в полупоклоне человек.

– Мой бы меч сейчас, тогда б я и поговорил с вами, погаными. А об тебя, гнида, я б его и пачкать не стал, я б тебя одним мизинцем раздавил. Чтоб землю Русскую не позорил. Холуй.

«Переводчик», – догадался Павел, когда тот, кланяясь, начал по-монгольски повторять сказанное пленником хану. Но тот жестом остановил его. Гнев и презрение в словах русича не требовали перевода. Затем, глядя прямо в глаза связанному витязю, он твердо произнес длинную фразу.

– Всемилостивейший хан дает тебе последний шанс остаться в живых, – начал переводчик, – солнце не успеет разогнать утренний туман, когда славные воины, владыки мира, разобьют непокорных. Владычество великих монголов над миром засияет новым, немеркнущим светом. Будь же благоразумен, служить сильному – не значит предавать свою родину. Хан любит преданных людей, – добавил он, – послужи ему – и господином, не простым воином домой вернешься.

Эти слова вызвали лишь гордую и презрительную улыбку на устах воина.

– Передай своему хану, что скорее Угра потечет вспять, чем он одолеет русичей. И день не успеет смениться ночью, как полетят их собачьи головы с поганых плеч, и очистится земля Русская. А твой конец будет страшен! – бросил он в лицо переводчику. – Не укроешься ты ни от людского, ни от божьего суда.

Лицо предателя исказилось от злобы, когда он переводил сказанное хану. А русич гордо оглядел шатер и вдруг вздрогнул, когда увидел Павла. Совсем юного, напуганного всем происходящим, но в такой милой сердцу воина родной одежде.

– Не робей, хлопец, – громко сказал он, – я-то думал, чего они сызнова меня сюда приволокли, а они тебя запугать хотят. Не робей! И страху своего поганым не показывай. Пусть они нас боятся. Мы же русичи!

Договорить ему не дали. Повинуясь приказу, вперед вышел стоявший позади кресла полуголый человек и с радостным хищным блеском в глазах, накинув на шею воина сыромятный ремень, стал его затягивать.

– Не смотри! – успел крикнуть тот Павлу. И уже почти прохрипел: – А доведется живым быть, сказывай нашим: Любомудр не испужался поганых…

Скованный ужасом, Павел видел, как обмякло сильное тело, как посинело лицо и страшно выкатились глаза, как начали затихать страшные хрипы, вырывавшиеся из горла пленника. Не выдержав всего этого, он на какое-то время потерял сознание и не видел, как выволокли из шатра бесчувственное тело Любомудра, как удовлетворенно кивал головой старичок и усмехался хан, глядя на него, ошалевшего от страха. Реальность происходящего вернулась к нему с вопросом переводчика, который тот вынужден был повторить дважды.

– Как зовут тебя, юноша?

– Пашка, – помертвевшими губами прошептал он.

– Ты не бойся ничего, – ласково продолжал переводчик, – хан мудр и справедлив, щедро одаривает слуг своих. А не из княжеской ли ты дружины будешь?

Павел кивнул и увидел, как загорелись глаза у присутствующих в шатре.

– А далеко ли вы встали лагерем?

Павел отрицательно помотал головой. Нет, это было не кино. И перед его глазами все еще стояло посиневшее лицо Любомудра. Мог ли он представить себе такое, когда предложил Гриде поменяться с ним местами? Смог бы он вот так же гордо смотреть в лицо врагу, встречая свою смерть? Не объехал бы он этот век стороной, зная, что его здесь ждет? И ответы на эти вопросы, приходившие Павлу в голову, совсем не были геройскими.

Переводчик взял какой-то рисунок – видимо, это был план местности – и предложил показать, где именно расположились русские воины. Но Павел лишь замотал головой, он действительно не имел представления, где кто находится, тем более не мог указать это место на самодельном плане. Но, заметив, как потемнели глаза хана от этого его жеста, он торопливо сказал:

– Я на бумаге ничего не понимаю.

– Ты не спеши, подумай, опиши то место. – Переводчик внимательно глядел на него.

– Меня же связанным везли, а вот от того места, где меня полонили, недалеко будет, с версту всего, – вспомнил он свой разговор с Гридей. С облегчением до него дошло, что в создавшейся обстановке ему даже не пришлось исполнять роль запуганного языка, ни на что другое он был просто не способен. Страх так и не отпускал его.

– Ты нас проводишь к тому месту, – передал ему ханский приказ переводчик, – а пока пошли со мной.

Выйдя с Павлом из шатра, он приобнял юношу за плечи и повел его мимо костров к другому шатру, стоявшему несколько поодаль.

– Вот здесь я и обитаю, – сказал он, – располагайся, отдохни, я тебе сейчас поесть принесу. Часа через два выступим, не ране, как раз на рассвете у лагеря будем. – Да не тушуйся ты, – добавил он, глядя на Павла, – ничего страшного с тобой не будет. А сумеешь хану угодить, милостями осыплет. Ты только меня держись, еще рад будешь, что вовремя полонили. – И он громко захохотал.

– А Любомудра убили? – задал интересовавший его вопрос Павел.

– Оклемается, собака, – со злостью сказал переводчик, – живучий. Хан за здорово живешь работников не переводит, а из этого раб добрый будет, сильный, гордыню-то ему быстро пообломают. Хотя когда хан зол, так у него головы без разбора летят, что своих, что чужих, – со вздохом добавил переводчик. – Да ты о Любомудре не думай. Дураков на свете много. Только против силы не попрешь. И чего он своей гордостью добился? Ничего! Будет так себя вести – сгниет скоро, ну а проку что? Нет, не от большого ума это.

Болтливые рассуждения предателя, пошедшего на службу к монголам, были совсем не по душе Павлу. Но он молчал, не перебивал, иногда даже согласно кивал, с радостью думая лишь о том, что Любомудр жив. А когда переводчик принес мяса и хлеба, Павел, успокоив себя рассуждениями о том, что силы подкрепить в любом случае необходимо, принялся за обе щеки уписывать снедь.

В лагере слышался топот коней, оживленный разговор, бряцанье оружия. Монголы собирались в поход, чтобы на рассвете застать русских воинов сонными. «А если Гридя не дойдет, если не сумеет предупредить?» – с ужасом подумал Павел. И от мысли этой не только аппетит пропал, совсем пакостно на душе сделалось.

Не прошло и двух часов, как тумен вышел в поход. Спешили. Лагерь сворачивать не стали. Шатры и обоз остались под охраной небольшого отряда. Павла усадил впереди себя на коне уже знакомый разведчик, доставивший его в лагерь. «Этот в случае чего сразу голову отрежет», – с содроганием подумал он. Выпутаться живым из переделки ему показалось практически невозможным. И это никак не поднимало настроения.

Второй раз за одну ночь ему приходилось скакать на коне. И как он вскоре убедился, сидеть верхом было нисколько не лучше, чем лежать поперек коня связанным. И уже через полчаса пути он не мог думать ни о чем другом, кроме боли. И мечтал только о том, чтобы скачка эта скорее кончилась.

Ночное небо на востоке начало уже бледнеть, когда отряды остановились. Он со стоном сполз на землю, но его тут же подняли и повели. Как он понял, именно здесь пленили Гридю. Вспомнив его объяснения, Павел уверенно показал направление к лагерю русских, надеясь, что сильно не ошибся. И сразу же в ту сторону отправился небольшой отряд разведчиков.

В ожидании их возвращения монгольский тумен, казалось, замер, растворился в предрассветной тишине. Не слышалось ни разговоров, ни бряцанья оружия, даже лошади, казалось, понимали ситуацию. Выучка у отрядов была отменная, даже Павел не мог этого не заметить.

Не прошло и получаса, как разведчики воротились, и после небольшого совещания отряды двинулись вперед. Над Угрой занимался рассвет нового дня. Монголы двигались быстро и молча. Павел вместе со своим «напарником», от которого с радостью бы избавился, находился в первых рядах.

«Настоящая психическая атака», – вздрогнув, подумал Павел. Конь, уставший от двух седоков, стал несколько отставать и в рощу влетел тогда, когда впереди уже раздались крики злого отчаяния. Не видя, что происходит, Павел, решившись на отчаянный шаг, закрыл глаза и, сильно оттолкнувшись, с криком свалился с коня из ослабевших объятий своего конвоира.

Удар о землю смягчился еще не пожухлой травой и оказался не таким сильным. И парень, не поднимаясь с колен, на карачках быстро пополз в сторону. От толчка конь шарахнулся, и когда монгол обернулся, то увидел только смыкающиеся за Павлом ветки густого кустарника. Возвращаться он не стал, не до пленника тут, его уже захватил азарт предстоящей битвы. Лишь еще проскакав вперед, он понял, что произошло, и присоединил свой злобный крик к общему. Не было сомнений, что русский лагерь еще несколько часов назад располагался именно здесь. Но людей здесь больше не было. Лишь передовые всадники монголов, издав вопли торжества, успели увидеть хвосты лошадей небольшого отряда русичей. Он специально оставался на месте только затем, чтобы ввести в заблуждение вражескую разведку. Но и отряд успел скрыться при приближении основных сил противника.

Павел, забравшись поглубже в кусты, ничего не видел, но внимательно вслушивался во все происходящее, стараясь как можно лучше затаиться, никому не попадаться на глаза, и все еще до конца не веря в свое спасение. Злобные крики, раздавшиеся из головной части монгольского тумена, сменились воплями отчаяния из его хвостовой части. Затем топот коней и звук битвы удалились в сторону реки. После чего вновь стали приближаться. И тогда совсем недалеко по роще гулко и мощно вновь раздался топот копыт. Но Павел так и не увидел, чей это отряд проскакал. Битва с новой силой закипела около рощи, но очень скоро звуки ее откатились куда-то вдаль и вовсе смолкли. Наступила почти полная тишина, которая пугала парня не меньше, чем шум близкой битвы. А не видел-то Павел вот что.

В то время, когда передовые ряды монголов разразились злобными криками, обнаружив, что русский лагерь оставлен, совершенно неожиданно из-за холма вылетел отряд русских воинов, ударивший в самую середину мчащейся орды, расколов и повергнув в смятение рассчитывавших на легкую добычу всадников. Они хаотично начали отступать к реке, посчитав, что весь русский княжеский полк обрушился на них с фланга.

Растерянность недолго царила в рядах опытного монгольского войска. Повинуясь командам, они, не доскакав до берега, перестроились, готовясь дать решительный бой преследователям. Но на этом их беды не закончились. Едва изготовились для ответной атаки, как в тылу раздался дружный клич русичей. Из-под берега выскочил еще один засадный отряд. Оказавшись меж двух отрядов, основная часть тумена бросилась вразрез между ними, пытаясь оторваться от преследователей и вновь перестроиться.

Возможно, им это и удалось бы, но, когда они добрались до другой оконечности рощи, навстречу им вылетел третий отряд, скрывавшийся до поры до времени в ее глубине. Топот его коней и услышал Павел недалеко от себя в самый разгар битвы.

Появление этого отряда окончательно посеяло панику и превратило доселе еще упорядоченное отступление монголов в хаотичное бегство. И хотя численный перевес был на их стороне, умело организованные засады заставили их в ужасе бежать. Монголы, уже не слыша команд и нигде не находя спасения, были полностью рассеяны и разбиты. Так закончилось одно из редких столкновений великого противостояния на Угре-реке в конце пятнадцатого века. Но Павел, сидя в кустах и настороженно вслушиваясь в наступившую тишину, еще ничего об этом не знал.

Неизвестно, сколько бы он так сидел, не искушая судьбу и боясь попасть в очередной переплет, как вдруг вдали ему послышался голос, звавший его по имени:

– Па-аш-ка-а-а!

Он насторожился, прислушиваясь. Но тут голос раздался ближе:

– Па-аш-ка-а-а!

Сомнений не оставалось, кричал Гридя.

– Я здесь, здесь! – вскочив, закричал он в ответ.

Вскоре раздался хруст ветвей, и перед Павлом появился на взмыленном скакуне молодой воин, еще разгоряченный битвой, но с широкой радостной улыбкой на лице.

– Вот ты где, а я уж тебя обыскался. Думаю, уж не исчез ли опять. Вот горе-то было бы. – Тут же добавил, соскочив на землю: – Видал, как мы их!

Улыбка погасла на лице Павла.

– Ничего я не видел. Тут отсиживался, – махнул он рукой в сторону кустарника и даже как-то с вызовом посмотрел на Гридю, ожидая насмешки.

– Наголову разбили, – возбужденно продолжал тот, не обратив внимания на изменение настроения Павла, – нет больше Ахмет-хана! И все ты, все ты! – С восхищением глядя на нахохлившегося парня, от избытка чувств шагнул к нему и обнял за плечи.

– Да ладно тебе, – смутился тот.

– Я, когда к нашим прибежал, – продолжал рассказывать Гридя, – они поначалу-то мне сильно и не поверили. Я им все рассказал и про прадеда, и про Куликово поле. Они на меня как на блаженного смотрели. Не знаю, если б не твой костюм, поверили бы до конца или нет. Уж больно он чудной у тебя.

Только тут Павел обратил внимание, что одет Гридя в то же, что и он сам, а костюм металлиста куда-то исчез.

– Да я снял его, – заметив внимательный взгляд парня, смутился Гридя. И, как бы извиняясь, добавил: – Уж больно неудобно и на коня не сядешь. Но он цел! – горячо проговорил он. – Я его схоронил. Сейчас поедем и заберем.

Но Павел уже забыл о костюме, о томительном ожидании, перед его взором всплыло посиневшее, с выкатившимися глазами лицо Любомудра. И он торопливо остановил радостные объяснения Гриди:

– Там лагерь! Монголов там немного осталось! Там Любомудр, – вдруг неожиданно и непонятно начал он кричать, дергая опешившего воина за рукав.

– Ты погоди. Объясни толком, что случилось? – Гридя с тревогой смотрел на него.

Павел как мог торопливо рассказал ему о том, что видел в лагере монголов, о геройском поведении Любомудра. Гридя, привыкший скорее действовать, чем рассуждать, споро вскочил на коня.

– Жди здесь! – крикнул он. – Только не уходи никуда. И, пришпорив скакуна, исчез за деревьями. – Только не исчезай!

Павел обессиленно опустился на землю.

«Вот так, – подумал он, – вот тебе и по пять часов в каждом веке. А что делать?» Действительно, что ему было делать? Только ждать. И он ждал, понимая, что вернуться за ним могут и не так скоро. А после того, как, задремав на начавшем пригревать солнышке, ненадолго проснулся, то и вовсе потерял счет времени. Эх, с каким бы удовольствием он поменял сейчас магнитофон на наручные часы!

Вновь проснулся он от лошадиного топота. И когда увидел сквозь кусты взмыленного коня и устало припавшего к его шее всадника, тут же вскочил и, схватив за уздцы шатающегося от усталости скакуна, остановил его.

Гридя – а это, конечно, был он – поднял голову и устало произнес:

– Успел? Все боялся, что исчезнешь. – Сказав все это, парень буквально свалился на траву. – Там тебя ждут, поехали, – сказал он, а сам в изнеможении прислонился к стволу дерева.

– Куда ехать? Где костюм? Где кресло? Что с Любомудром? – самые важные вопросы почему-то приходили в голову последними.

– Любомудр там, у костра на берегу, видеть тебя хочет, – сидя с закрытыми глазами у комля, устало, но довольно отвечал Гридя. – Кресло на месте, и костюм я там же сховал. – Он неожиданно рассмеялся. – Пашка, а я уж сомневался, что ты здесь. Мыслил, что ты мне привиделся.

– Не привиделся, – заверил приятеля Павел, – да только как мы поедем-то? Ты вон весь вымотался, да и конь твой еле стоит.

– Серко выдержит, – приоткрыв глаза, он ласково посмотрел на своего боевого скакуна, – а сейчас сюда еще хлопцы прискачут. Тебе коня приведут. Я просто упредил всех.

И действительно, как бы в подтверждение его слов, вдали послышался топот копыт, нараставший с каждой минутой. Из-за кустов показался небольшой отряд русских всадников.

– Ну, где тут наш герой? – сказал один из них, соскакивая на землю. После чего, подойдя к смутившемуся парню, крепко обнял его за плечи: – Спасибо, сынок! Чудно! – добавил он, оторвав Павла от себя и любовно оглядев. – Чудно! Гридя вчера такого наплел, что уж не ведали, верить аль нет. Ужель все правда?

Павел, у которого от волнения перехватило горло, лишь молча кивнул.

– Чудно! – еще раз повторил воин и, видимо по праву старшего, отдал команду: – Коня сюда!

Павел со страхом посмотрел на могучего скакуна, которого подвели к нему, и с ужасом вспомнил о том, что пришлось испытать во время ночных скачек. Но тогда его просто везли, а как же он сам-то поедет? Воины же, не предполагая даже о тех мыслях, что зароились в голове парня, уселись в седла и поджидали его. Им и в голову не могло прийти, что для кого-то езда верхом может быть непривычной, а уж тем более вовсе не знакомой.

Собравшись с духом, Павел решительно подошел к коню, вставил ногу в стремя и… ничего у него не вышло. Покраснев, он отчаянно предпринял еще одну попытку, но вновь потерпел фиаско. Воины, поначалу смотревшие на него с удивлением, заулыбались, раздались смешки. Но старший, сам погасив улыбку и еще не поняв, в чем дело, нарочито сердито прикрикнул на них:

– Чего заржали? Устал парень. Вы-то в засаде всю ночь просидели, а ему глаз сомкнуть не удалось. Не ровен час, приспит на скаку, убьется. Давай-ка ты со мной, Пашка, – добавил он и, подхватив паренька, усадил его впереди себя. – Поехали!

На сей раз скачки не показались столь утомительными и болезненными. Но даже несмотря на то, что воин придерживал коня, бережно полуобняв Павла, особых прелестей верховой езды он все равно не почувствовал. И с облегчением увидел, что вдали, на берегу реки, показалось становище русского отряда.

– Остальные-то сейчас в монгольском лагере. Раны залечивают. Убитых земле предать собираются. Тут лишь сотня, – пояснил подъехавший ближе Гридя, – хотя на тебя все желали посмотреть. Каких только слухов про тебя уже нету.

И гордо поскакал рядом, ловя любопытные и чуть восхищенные взгляды.

– Принимайте героя, – без всякой иронии сказал встречающим воин, ссаживая Павла с коня.

А тот сразу же увидел усталый, но такой добрый с лукавинкой взгляд на израненном лице сидящего у костра Любомудра. Улыбнувшись в ответ, шагнул к нему.

– Жив. – Парень остановился, не зная, что еще сказать.

– Жив, Пашка, жив, – ответил тот, поднимаясь. – Дай хоть поглядеть на тебя толком. А то здесь такого наговорили… Да нет, парень как парень, и выглядишь получше, чем вчера. Страшновато у монголов-то было?

– Страшно. – Продолжая улыбаться, Павел кивнул. – А я думал, что тебя убили.

– Куда им, сморчкам поганым, а еще с Русью совладать решили. Тут вон какие орлы. – Он добродушно хлопнул Павла по плечу. – А сейчас к костру давай. Проголодался, небось.

И Павел с благодарностью отдал должное приготовленной снеди, хоть и смущаясь пристального внимания, уписывал приготовленное за обе щеки.

Гридя не терял времени зря. Пока все разглядывали Павла, окружив его и прислушиваясь к разговору с Любомудром и чуть не заглядывая в рот во время еды, сбегал на берег и приволок кресло с магнитофоном и аккуратно сложенный костюм.

– Переоденься, – сказал он, пробравшись сквозь окружение, – вот он, костюм, в целости и сохранности.

Павел смутился, ожидая насмешек воинов по поводу нелепого одеяния. Но те во все глаза, с опаской и уважением смотрели на многочисленные цепочки, нашивки и заклепки. Павел на секунду заколебался. Может быть, лучше продолжить поиски в новом наряде? Ведь не откажут воины в таком подарке. Но, решив, что уже в следующем веке он будет выглядеть одинаково нелепо, что в том, что в другом костюме, а собственный все же роднее, как ниточка, связывающая со своим веком, он решил переодеться.

О том, чтобы отойти и укрыться, не могло быть и речи. Воины все так же стояли, окружив его плотным кольцом и, не сводя глаз, наблюдали за каждым движением. Смущаясь такого внимания, он снял Гридину одежду, оставшись в одних плавках, которые вызвали не меньшее изумление, чем костюм, и торопливо начал натягивать свой «металл». Одевшись, поднял глаза и во взгляде Любомудра заметил что-то новое, какое-то отчуждение.

– Такой, да не такой, – прошептал тот.

Будто этот костюм, этот наряд двадцатого столетия, разорвал те завязавшиеся ниточки, породнившие его с этими бесстрашными, могучими людьми пятнадцатого столетия. Почувствовав это, Павел заторопился.

– Ну что ж, пора ехать, я и так много времени потерял, – сказал он, отыскивая глазами Гридю.

– Вон трон-то, – поманил его тот.

И Павел, все так же окруженный воинами, подошел к машине времени. Оглядел ее и аккуратно переключил рычаги на следующее столетие, набрав 1580 год.

– А ты не можешь поведать, – робко обратился к нему Любомудр, – откуда ты к нам прибыл?

Павлу не хотелось огорчать этих суровых, но добрых и наивных людей, которые за последние часы стали ему близки. Но и рассказывать всю правду он не мог, все равно не поймут, не поверят.

– Я из будущего, – попытался все же объяснить он, – потом жить буду. Через много-много лет. Через пятьсот. Тогда люди вот такую машину сделают. Вот так, – растерянно закончил он.

У кресла повисла напряженная тишина. Сказанные слова были не понятны для воинов, и неловкая напряженность от этого только усилилась.

– Ну и Господь с тобой, – прервал затянувшуюся паузу Любомудр, – откуда бы ты ни был. Может, и говорить об этом нельзя. – Он оглядел своих боевых товарищей. – Спасибо, что помог. В беде не оставил, и пусть будет тебе удача в твоем деле, Пашка.

Тот уже устроился в кресле, поставив на колени магнитофон, когда к нему приблизился Гридя.

– Слушай…

Видно было по лихорадочному блеску глаз, что была у парня какая-то просьба, которую не решался он высказать.

– Да говори ты, Гридя, – улыбнувшись, успокоил стушевавшегося приятеля Павел, – может, надо чего?

– Ты не мог бы, – решившись, высказал тот, – выпустить из этого ящика бесов, хоть на маленько.

И он замолчал, ожидая ответа.

Павел, помня, какой переполох произвело включение магнитофона на Куликовом поле, когда его чуть даже не убили, хотел уже ответить отказом. Но, поглядев еще раз на Гридю, согласно кивнул. О «бесах» были уже наслышаны, видимо, все, потому что, когда он взялся за магнитофон, они непроизвольно, в страхе попятились. Когда же он включил запись и раздались первые звуки, все вздрогнули от неожиданности. Но вскоре во взглядах отразилось разочарование. «Бесы» оказались не такими уж страшными, легенды значительно преувеличивали. Невдомек им было, что, не желая их напугать, Павел установил громкость почти на минимальную отметку.

– Спасибо вам, мужики, – сказал он, выключив магнитофон, – и прощайте!

– Храни тебя Господь, – ответил за всех Любомудр.

Взглянув на Гридю и улыбнувшись ему, Павел нажал кнопку.

В ту же секунду кресло исчезло с глаз изумленных воинов, вызвав суеверный страх. Только что было, и вот его уже нигде нет! Многие осенили себя крестным знамением.

– Прощай, Русич, – прошептал побелевшими от волнения губами Гридя.

Но Павел уже не мог слышать этих слов. Он был совсем в другом столетии…