Читать книгу Тиберий Гракх - Александр Немировский - Страница 18

Осенью 608 года от основания Рима[11] из Утики в Карфаген скакал гонец. Он вез деревянную коробку, в которой лежал приказ сената Публию Корнелию Сципиону Эмилиану Африканскому. Последнее имя сенат присвоил Публию на специальном заседании, получив известие о падении Карфагена.

Содержание свитка гонец не знал. Ему лишь велели доставить свиток как можно быстрее. Поэтому гонец за трое суток спал лишь несколько часов.

В претории Сципиона толпились люди. Все они казались утомленными, хотя уже ровно нундины не воевали. Консул, его легаты и друзья ожидали развязки затянувшейся агонии великого города, поверженного, но еще живого.

Консул взял коробку из рук гонца. Когда он срывал свинцовую пломбу с четырьмя буквами SPQR[12], руки его дрожали. Едва развернув свиток, Сципион впился глазами в строчки. Лицо его потемнело. Он быстро вышел из претория и тихо отдал приказание центуриону.

Вскоре из лагеря к городу потянулась цепочка легионеров. В руках они несли зажженные факелы.

Семнадцать дней горел Карфаген. Семнадцать дней корчились в огне лимонные и миндальные деревья, за которыми так тщательно ухаживали опытные садоводы. Рушились арки и своды храмов. Гибли здания, сгорали спрятанные в тайниках сокровища богачей и жалкий скарб бедняков. Пылали библиотеки, хранившие мудрость народа.

На семнадцатый день Сципион, Полибий и Тиберий поднялись на скалу. Вместо прекрасного, полного жизни города, до самого залива простиралось черное безжизненное поле с бесформенными развалинами. Удушливый дым стлался над землей…

Тиберий взглянул на Сципиона. Его темные глаза, как показалось юноше, были влажными. Полибий сидел на камне и, положив на колени вощеные таблички, быстро писал, словно боясь утратить хотя бы одно мгновение.

Неожиданно Сципион продекламировал:

– Почему ты вспомнил Гомера, Публий? – спросил Полибий.

Обернувшись и взяв Полибия за руку, Сципион сказал:

– Державы, подобно нам, смертным, испытывают превратности судьбы. Придет время, и кто-нибудь будет стоять у развалин Рима, как мы стоим у могилы Карфагена.

– Закончилась еще одна глава истории, – произнес Полибий. – Мне посчастливилось быть ее действующим лицом. Спасибо тебе, Публий, за то, что ты предоставил мне эту возможность. Но у меня есть долг перед родиной.

Сципион помрачнел.

– Да! Этот Меммий. Вот несчастье, что твои ахейцы не согласились на мягкие условия Метелла. Видимо, они послушались бы твоего совета?

– Не думаю… Но я должен отправиться в Ахайю, увидеть все своими глазами и, может быть, облегчить участь несчастных.

– Возвращайся скорее, Полибий. – Сципион обнял учителя. – Тебя ожидает подарок, какого не получал ни один из историков.

– Публий, я любопытен.

– Тогда не буду тебя томить. Я принял решение послать несколько кораблей за Столпы Геракла, по стопам Ганнона.

– В океан?!

– Да, в океан. Поскольку я не могу оставить Рима – разве только сенат объявит провинцией океан! – предлагаю тебе возглавить маленькую эскадру. Ведь мы называем провинцией то, что надлежит завоевать.

– Неужели это не сон! – воскликнул Полибий. – Ведь и об этом можно сказать словами Гомера:

Сципион и Полибий стали спускаться со скалы. Тиберий остался один. Вглядываясь в белое пятнышко, он различил фигуру быка. Ему вспомнилась картина в атрии родного дома, на которой изображен Ромул за плугом. Там бык – символ жизни, мощи и созидания, здесь – смерти и разрушения. Белый бык на поле, покрытом толстым слоем пепла. Медный плуг, по приказу сената взрыхляющий мертвую землю. Римский жрец в белой одежде, бросающий в землю вместо зерен соль и проклятья.

Когда Тиберий спустился со скалы, пленные уже были построены в колонну. Центурион, возглавлявший охрану, подошел к Сципиону. Тиберий слышал, как полководец распорядился:

– Полсотни пунов покрепче отдели для триумфа. Остальных – в Утику на продажу. Такова воля сената.

Через несколько минут колонна пленных двинулась. Замыкали ее старики и дети. Они шли без оков.

Последней плелась высокая худая старуха с всклокоченными космами седых волос. Проходя мимо Сципиона, она подняла к небу свои иссохшие руки и закричала по-гречески:

– Возмездие! Возмездие! Зерно, брошенное в землю, дает колос, из сливовой косточки рождается дерево, а из ненависти – возмездие!

Тиберий задумчиво смотрел вслед удалявшимся пленным, и сердце его ныло. Тиберий вспомнил, как по-детски радовался он, собираясь в Африку, и вдруг понял, что радоваться было нечему. Он вспомнил прощание с Блоссием и ощутил жгучую потребность встретиться с учителем, рассказать ему обо всем, что он прочувствовал за эти два года. Только с матерью и Блоссием он мог быть искренним. «В Блоссии нет напыщенности и многозначительности этого Полибия, – думал юноша. – Кажется, мать в нем ошиблась. И как он мог покинуть свою родину в смертельной опасности?»