Читать книгу Голые не лгут - Александр Николаевич Лекомцев - Страница 2

Пассажир Палахов с некоторой грустью посмотрел в окно вагона, где стремительно мимо движущегося поезда, как бы, пролетали деревья, дома, поселки, города… Иллюзия покоя поезда, а не его движения. Ему казалось, что всё стояло на месте, а рвался на восток лишь пассажирский состав.

Почесав подбородок, Аркадий Дмитриевич погрузился в личные воспоминания более раннего периода своей не очень понятной жизни. Конечно, надо было ему в своё время на военной кафедре, а продолжить образование. Возможность имелась, но он её не использовал. Ведь можно было поступить и в академию. Вот тогда, ещё неизвестно, кто бы из них был генералом: Курмечкин или он, Палахов.

Внезапно из воспоминаний его вырвал голос попутчицы, соседки по купе. Она чуть раньше уже сообщила ему, что её фамилия – Ирина Трофимовна Лемакина. Преподаватель рисования одной из средних школ Приморья. Аркадий Дмитриевич внимательно посмотрел на молодую женщину. Симпатичная, крашеная блондинка лет тридцати-тридцати пяти, в цветистом халатике. Он переспросил:

– Что вы сейчас сказали? Не понял.

– Я говорю, что вы так замерли над кроссвордом, и мне показалось, что… Мне, простите, почудилось, что вас уже нет, а за столиком сидит только окаменевшее тело. В такой задумчивости может находиться только жена магната… Часами… в остолбенении.

– Почему?

– Потому, что она не знает, куда бы и как потратить… карманные деньги.

– Не согласен с вами. Любая женщина, всегда ведает, куда, сколько и как потратить…

– Не будем спорить. Эти дамы… не знают. А может быть, кроссворд попался вам под руки очень сложный? Вот вы и впали в анабиоз.

– Нет! Что вы! Настолько простой кроссворд, дорогая моя соседка по купе, – Палахов широко улыбнулся,– что я абсолютно уверен – с ним справится даже школьник младших классов и даже те юные граждане, которые прекратили получать в школах образование и перешли на ЕГЭ. Я имею в виду довольно сомнительную систему единого государственного экзамена. Этакая… лотерея.

– Да бросьте, Аркадий Дмитриевич,– возразила Лемакина.– Сейчас молодёжь совершенно ни чем не интересуется: книг не читает, классическую музыку, как и живопись, не признаёт, не понимает… Поэтому для них, юных, да ранних, любой кроссворд – загадка. Кроме компьютерных игр, мощной музыки, пивасика и секса ничего не признают.

– Что вы такое говорите, Ирина Трофимовна! Какая там живопись или классическая музыка? Я встречал юных огольцов, которые не сомневаются в том, что Наполеон Бонапарт двоюродный брат Александра Невского. При этом они обоих считают друзьями Ленина, о котором тоже имеют смутное представление. Некоторые считают вождя мирового пролетариата шведским хоккеистом, но малоизвестным.

– Зарубежные мудрецы делают всё, чтобы подрастающее поколение в России стало кучей недоумков и полных идиотов. Я ведь педагог. Но очень многое моё сознание отказывается воспринимать.

– Понятно. Пропагандируют нетрадиционные сексуальные отношения…

– О-о! Дорогой мой, Аркадий Дмитриевич! Разве только это!

– Должно же, всё-таки, существовать какое-то мощное противостояние такой вот… культуре и, как бы, свободе. Время пришло открыто обращать внимание на самые нормальные сексуальные отношения между мужчиной и женщиной. Если и этот момент будет упущен, то… Просто мне страшно представить то, что может произойти.

– Вы не совсем правы, Аркадий Дмитриевич, насчёт нормального секса. Вполне, ведь можно обойтись и, вообще, без этого.

– Ирочка, я согласен. Малых детей надо оградить и от такого. Подрастут и тогда… всему своё время. Но взрослых обижать не следует. Как говорится, человеческий, а не всякого рода звериный секс – это хорошо, – сразу двумя глазами подмигнул ей отставной майор. – Взаимное притяжение двух противоположных полов всегда считалось нормой, приветствовалось во все времена, в цивилизованных народах и диких племенах.

– Вот вы и пытаетесь от воспитания подрастающего поколения к нашему с вами тесному знакомству.

– Я тебя не понимаю, Ирина. Ведь этому надо уделять пристальное внимание. Ведь в ряде стран существует замечательный Праздник Фаллоса. Кстати, если есть желание, то мы можем устроить такой праздник с вами вдвоём. И ни одна чёрная сила нам не помешает!

– А где мы возьмём этот самый… фаллос?

Отставной майор с недоумением посмотрел на Ирину. У него даже возникло острое желание произнести какое-нибудь бранное слово, но он удержался. Он не был любителем и почитателем ненормативной лексики. Аркадий Дмитриевич передумал пускаться в довольно подробные объяснения на эту тему.

Трудно было Палахову не говорить на излюбленную тему, но попытался наступить на «горло собственной песне». Но трудно даже самому себе признаться в том, что пусть не с раннего детства, но уже изрядно давно он зациклен на сексе. Он первым нарушил на короткое время наступившее молчание. Решил немного поделиться с приятной дамой своим психологически состоянием.

– Мне вот, например, уже почти полгода снится незнакомая, – он, всё-таки, вернулся в беседе к близкой и знакомой теме, – но довольно интересная женщина из Подольска по имени Жанна. Она, как бы, голая прилетает ко мне по ночам. Я её не знаю. Но я совершенно не против таких встреч… даже во сне. Секс – продолжение рода, а если сказать, в конце концов, без юмора, и физическая зарядка, и удовольствие…

– Но секс без любви – не здорово. Беспорядочные половые связи до добра не доводят. Вы знаете, о чём я говорю: о страшных не излечимых болезнях, о трагедиях после них, нежелательная беременность… и прочее Я, Аркадий Дмитриевич, придерживаюсь, совсем другой морали.

– В какой-то степени, ты говоришь правильно. Но не лги себе, Ирочка. Всё же, я прожил на земле, вот уже, почти четыре десятка лет, и в людях немного разбираюсь.

– Ты хочешь сказать, что я…

– Господь с тобой. Я только хочу сказать, что ты сильная, темпераментная женщина. Может быть, тебе не всегда везло с мужьями и любовниками. Они были слабее тебя. Это явно. Я вижу, я чувству… я знаю.

– Ты – прямо экстрасенс какой-то, а не подполковник в отставке.

– Нет, Ирочка, я, всего лишь, майор мотострелковых войск. Не такой уж и молодой, но еще, очень даже, способный носить оружие.

– Оружие не носить надо, а уметь пользоваться им, достойно применять его на практике… в случае необходимости. Видишь, Аркадий Дмитриевич, я так чётко сформулировала пожизненную задачу всех суперменов, что получилось не хуже, чем в воинском уставе.

– Что ж, Ирочка, я готов… оказать тебе сексуальную поддержку. Не обижайся, но я обратил внимание, что под халатиком у тебя не имеется никакой одежды – ни бюстгальтера, ни плавок.

– Наглость твоя, дяденька, не имеет предела! Но ты прав. Мне тут некого стесняться. Не парня же юного и девушки не разговорчивой, которые шарахаются по всему поезду в поиске сексуальных приключений. А ты, Аркадий Дмитриевич, уже, как говорится, возможно, и выпал из эротической обоймы. Уверена, что там, в штанах, у тебя уже давно ничего нет. А если и есть, то в висячем положении, «на полшестого».

– Обижаешь, Ирочка, – Аркадий Дмитриевич сунул руки в карманы брюк.– Да, вроде, чего-то пальцами ощущаю. На наш век с тобой хватит. А был бы я не культурным и не воспитанным человеком, то сказал бы: «Слава Богу! Бог даёт!» и так далее. Но я такой пошлости не произнесу, потому что скромен и застенчив с раннего детства.

Сказав это, Аркадий Дмитриевич, встал с сидения, расстегнул брюки и вывалил своё «хозяйство» прямо на столик.

Сначала глаза Ирины расширились, как бы, от удивления и негодования. Но потом взгляд её потеплел, и рука инстинктивно потянулась к «инструменту». Он почувствовал тепло её пальцев, от чего фаллос стал более твёрдым и… готовым к работе.

– Какая прелесть! – С явным одобрением заметила она.– Я держу его с удовольствием. А ведь это не в моих правилах.

Он раздвинул полы её халатика и засунул два пальца правой руки в её влагалище. Левой ладонью он крепко сжал одну из грудей, выпавшую наружу. Прижался губами к соску.

– Там… у тебя уже всё мокро.– Аркадий Дмитриевич тяжело дышал.– Ты, молодец, Ирочка! Ты – целеустремлённый… человек. Ничего, что мы давно уже с тобой перешли на «ты»?

– Нормально. Да ведь и тоже. Само собой, как-то, получилось. Но, может быть, пока нам не надо такого делать? – Истекая истомой, она закатила глаза и тяжело задышала. – Может быть, завтра.

– Нет, надо, и сейчас!

– Дверь в купе, хоть заперта?

– Да! Может быть…

Он наклонил её лицом к столику. Ирина легла на него грудью. Аркадий Дмитриевич умело и быстро всадил, куда положено, свой «дротик». Она, то ли от боли, то ли от удовольствия, не так громко вскрикнула.

Ирина Трофимовна застонала, активно шевеля своими, не столь уж и малыми, бёдрами. Половое соитие они завершили относительно быстро. Это было продиктовано «экстремальными» условиями их сближения.

Элегантно, на ходу вырабатывая милую и даже очень обворожительную улыбку, по коридору вагона шла с огромным подносом в правой руке проводница Маша. В синей форменной одежде. От роду – двадцать пять лет. Брюнетка. Да и надо заметить, что она была не дурна собой.

На подносе тихонько, в подстаканниках, позвякивало не менее двадцати стаканов с очень горячим чаем. Походка её почти грациозна. Никуда не денешься. Тут прослеживалось явное и неукротимое желание быть неотразимой, даже при исполнении служебных обязанностей.

Но поезд, будь он трижды не ладен, пошёл на поворот. И, как раз, в это время она собиралась левой рукой открыть дверь третьего купе… Разумеется, поднос со стаканами опрокинулся прямо ей на живот. Стиснув зубы, облитая кипятком, Маша стойко и мужественно упала на пол. На её теле меланхолично плясала груда стаканов и подстаканников. На пол по вывалившимся наружу грудям ручьями стекал горячий чай.

На шум и грохот среагировал только один человек, её напарник и сменщик, проводник Гриша. Гражданин с постоянно очумелым и пытливым взглядом. Когда по ночам иным господам и дамам снятся именно такие субъекты, то имеется множество случаев, что те уже и не просыпаются. Как бы, лень… открывать глаза. Да и стоит ли путешествовать из одного кошмара в другой? Ведь когда очнёшься, то не ровен час, увидишь и наяву нечто такое, от чего опять захочется резко и стремительно потерять сознание.

Образно сказать, её напарник Григорий, никогда не числился в «аполлонах» всякого рода и вида, но это не мешало ему честно трудиться проводником на пассажирских поездах РЖД. Долговязый, худой, с рябым лицом, с крючковатым носом, но двадцати семи лет… от рождения. Хотя, если привыкнуть к Грише, то и он покажется обворожительным. Ведь не просто парень, а молодой человек с пышными чёрными усами.

Одним словом, на полном бескультурье и подмосковная летучая мышь – политолог. При этом она ещё и с телеэкранов что-то ещё и говорит. Причём, её звать по-человечески. К примеру, там, Оксана или Мария. Да уж, пора привыкнуть к тому, что и заокеанские «сказки в России становятся кошмарной явью. Как будто, своих кошмаров мало.

Так вот, добрый и надёжный Григорий выскочил в коридор без… ничего, то есть абсолютно голый. Таких вот именно, обычно женщины и рожают. Не в одежде… Есть, конечно, исключения. Это те самые удачливые, что появляются на свет в рубашках и даже с огромными счетами в… зарубежных банках. Но те, по жизни, проходимцы и потребители. Так в народе говорят… Кто знает, может, и врут… огульно. Может быть, их папы и мамы, дедушки и бабушки совсем не воры и разбойники, а честные и добрые бизнесмены. При этом они – истинные патриоты Отечества, презирающие зелёные бумажки, обеспеченные только «ценностью» бомбардировок и угнетения многих народов Земли.

Надо отметить, что Гриша хоть и появился в вагонном коридоре обнажённый, но зато, как положено по инструкции железнодорожнику, готовый к любым экстремальным ситуациям. Он резво схватил Машу за руку и волоком потащил в служебное купе… для проводников.

Там он со вздохом облегчения поставил напарницу по работе на ноги и прислонил к стенке. И тут, надо же, от нахлынувшей страсти его руки затряслись. Вот Гриша и сказал проникновенно и очень даже томно, с этакой «сладостью» в голосе:

– Маша, ты вся мокрая. Тебе надо переодеться и… обсохнуть.

Проводница ничего не успела ответить, потому что его проворные руки стали торопливо раздевать Марию. Она почти не сопротивлялась. Да и зачем? Ведь Гриша может передумать прийти ей на помощь.

Но Григорий был целеустремлённым и старательным парнем. Он продолжал раздевание… своего товарища по работе.

– Мне надо обсохнуть? – Не отводя от себя его настойчивых рук, переспросила она. – Или тебе опять потребовалась женская ласка, Гриша?

– Так быстрей обсохнешь, – обнадёжил он свою сменщицу.– И я уже не могу терпеть, Маша!

Она, немного поразмыслив, нежно оттолкнула его, и начала раздеваться самостоятельно. Причём интенсивно и поспешно, разбрасывая снятые вещи по разным углам купе. Своё бикини аккуратно положила в его форменную фуражку, лежащую тут же, на столике.

– Я уже в пятый раз падаю в вагонном проходе,– тихо сказала Маша.– Не просто падаю… а с горячим чаем… на животе. Меня от твоей эротики, Гриша, качает. Я трясусь, как наш скорый поезд.

– Я тоже… трясусь. Не знаю, почему. Наверное, простыл.

– Да. Простыл. Тебе в башку надуло из половой щели… из, конкретно, моей.

Гриша на мгновение прекратил теребить проводницу за соски, потому что очень удивился. Лицо его заметно вытянулось.

– А что? Такое разве бывает? – спросил он.– Или не бывает?

– Конечно, бывает. А ты разве сам не чувствуешь? Мы ещё не так далеко отъехали от столицы нашей родины, города-героя Москвы, а я уже… ослабла. Стала, как старая сельская лошадь в период активной коллективизации.

– Я верю тебе, Маша.

– Почему?

– Потому, что ты… голая. Люди без одежды редко когда нагло врут.

Проводница широко и приветливо улыбнулась. Причём, Григорию явно показалось, что улыбки было две: «верхняя» и «нижняя».

Она решительно и без долгих раздумий легла на спину, на нижнюю полку. Потянула его обеими руками к себе. Усталость, понятно, усталостью. Но надо быть покладистей. А вдруг Григорий потом резко и внезапно передумает своей попутчице «делать хорошо». Возьмёт вот и безответственно скажет: «Баста! Я пошёл мыть туалет. Это гораздо приятней и полезней».

Без долгих промедлений и раздумий он взгромоздился на неё. При этом, вполне, уверенно заявил:

– Это полезно для здоровья, Маша. Это… сексотерапия… называется.

Маша тяжело задышала и ответила:

– Надеюсь, Гришенька, когда мы прибудем… во Владивосток, я похудею килограммов на двадцать.

Гриша довольно быстро и умело пристроил свой… «инструмент» туда, куда нужно и теперь уже остро необходимо. Начал ритмично шевелиться, в такт движения поезда, со словами:

– Прыг-скок! Прыг-скок! Прыг-скок!

Дальше всё пошло своим чередом. Они окончательно и бесповоротно слились в страстных объятиях. Им, разумеется, уже было не до чая и прочих своих «проводниковских» обязанностей.

Если здесь, в служебном купе, только начали заниматься… активным телесным сближением, то в седьмом, отставной майор и учительница рисования сделали не очень большой перерыв. Они оба галантно подчеркнули, что отдых в их… новых отношениях будет небольшим, то есть кратким. Ведь не только душа «обязана трудиться», как сказал один поэт, но и тело.

Одеваться они не стали. Зачем? Ведь, всё равно, придётся опять снимать одежду. А энергию стоило поберечь для новых интимных дел. И на сейчас, и на потом, ибо дорога впереди длинная. Ирина начала листать журнал, который оказался эротическим. Яркие фотоиллюстрации с откровенными специфическими… позами. Брезгливо отодвинула его в сторону.

Отставной майор, и учительница рисования, в какой-то, степени рисковали, потому что с ними в купе ехали двое молодых людей: парень и девушка. Но они отправились погулять… по узкому коридору пассажирского поезда. И заверили, что уходят надолго. Их, юных, понять можно. Если несколько часов подряд сидеть в одном и том же месте, то скука одолевает. Стихийно.

Видать, вирус добрых постельных отношений не только витает в воздухе, но и проникает сквозь стены. В соседних купе народ, как-то, ожил. Общая волна эротического настроения захватила, если не всех, то очень многих.

За стенкой отчётливо стали слышаться женские стоны, переходящие в вопли и стенания. Отставного майора, только что усиленно занимавшегося сексом, от отвращения передёрнуло. Почти покоробило. Его попутчица улыбнулась. А он Ирине галантно пояснил, что кричать даже в такой вот… экстремальной ситуации не совсем прилично.

Не везде, понятное дело, царила плотская любовь. Вот, например, в третьем купе всё было довольно пристойно… За столиком сидел и сосредоточено писал какие-то математические формулы профессор. Он был увлечён, он находился, как ему казалось, в невероятной близости от очередного научного открытия.

Перспективен. Потому, что не стар, всего-то, лет сорок. С рыжей бородкой и усами. Но, даже здесь, в купе, находился он в чёрном костюме и при галстуке. Ведь представитель отечественной науки, а не хухры-мухры. Хотя, впрочем, кто его там знает… Сейчас, что не доцент или профессор, то, непременно, исследователь «барабашкиных» стуков и вечный путешественник в разные запредельные миры и мирки. А чего? Так вот, дурака всю жизнь и провалять можно. К черту прикладную науку, дающую государству прибыль! Тем более, фундаментальную, от которой теперь никому ни жарко и ни холодно.

На него пытливо и с некоторым интересом глядела молодая попутчица, женщина лет тридцати, розовощёкая доярка. Ни в коем случае, это не кличка, не погремуха. Кое-где ещё остались… уцелели доярки. Такая профессия в России существует и пока ещё она в нашей стране не занесена в Красную Книгу. Одним словом, упитанная, почти светловолосая женщина с круглым лицом. В розовом халате.

Она, сидящая напротив, с каждой минутой всё пристальней и пристальней смотрела на попутчика. Иногда зевала от скуки.

А профессор с головой ушёл в писанину и в собственные раздумья. Схватил, зачем-то, исписанный лист бумаги и стал грызть его частично вставными зубами. А после начал рвать бумажки на мелкие части. Привстал. Швырнул макулатуру в приоткрытое окно поезда. Сел и… отчётливо задумался.

Но молодая доярка была доброй и отзывчивой душой… по жизни. Она с большим пониманием отнеслась к научно-творческим мукам учёного. Её тоже что-то осенило. Приветливая женщина начала не так уж и торопливо снимать с себя халат, потом бюстгальтер и затем… плавки. Чего уж там мудрить и… кокетничать.

Потом, надо отдать должное славной доярке, ибо она проявила полную принципиальность. Взяла и встала перед взором профессора в полный рост. Причём так, что её полные груди с большими бардовыми сосками упёрлись ему почти в лоб.

Учёный с некоторым удивлением поднял вверх глаза и собрался было возмутиться или, в крайнем случае, обидеться, но внезапно передумал. Любой тут передумает. Ведь он сосредоточенно посмотрел на её телеса. При такой ситуации даже постоянный пожиратель «виагры»… передумает.

А был он учёным человеком, потому и сообразил, в чём дело. Почти сразу же догадался и по этой причине развязал на шее галстук и расстёгнул пиджак. Ведь он был аналитиком, потому и проанализировал ситуацию.

– Пожалуй, вы правы,– глубокомысленно изрёк он.– Я рад, что вы предлагаете мне единственно правильное и рациональное решение сложной математической задачи…

Оно ведь и – правда. Если надо и очень хочется, кроме того, пока ещё и активно можется, надо приносить радость и себе, и людям.

Сексуальное влечение – стихия, и вирус безудержного эротического желания, наверняка, передаётся разнополым друг от друга воздушно-капельным путём. Чихнули, к примеру, на тебя, или кашлянули и – всё. Тебя возжелали, выделили, как говориться, из толпы. И не просто так… Ты ведь тоже возжелал.

Почти во время соития профессора и доярки, по коридору пассажирского вагона проходил маленький, скрюченный старичок, опираясь на тросточку. Он, самым естественным образом, направлялся в туалет. Но открылась дверь одного из купе, и перед дедушкой нарисовалась крепкая… бабушка. Она цепко схватила деда за руку и затащила к себе, в купе. Именно так змея проглатывает кузнечика… Бабуся стремительно закрыла за собой дверь, и её неожиданным гостем стал чрезмерно пожилой незнакомец. Щёлкнул замок.

Что касается отставного майора и учительницы рисования, то они пока ещё приходили в себя. Было ведь, от чего… Их внезапная и активная страсть заставила их потратить часть энергии. Они старались… не ударить друг перед другом лицом в грязь. Потому имели право на… отдых. А за стеной всё ещё слышались громкие и томные женские крики. Разумеется, они всё ещё раздражали военного пенсионера.

– Вот видишь, Аркадий, – просто сказала Ирина,– тебе такое не очень нравиться… А ведь только, что мы с тобой…

– Я с этим никак не соглашусь, Ирина. Повторяю! У нас вот… с тобой всё происходило красиво, нежно, пристойно. Примерно в таком вот плане и ключе, как у амурских тигров или даже леопардов.

– Грациозные звери. Наверное, по этой причине они гораздо ближе нашему правительству и самым ответственным господам страны, чем многочисленные отряды тех же амурских бомжей, бичей и нищих. Но вот пока что ни звери, ни люди не записаны в Красную Книгу. Ну, с людьми ясно. Этих ещё… нарожают. Особей достаточно…

– Понятно, что неимущих и обманутых гораздо больше. А вот некоторые кузнечики… умирают. Их жалко.

– Кузнечики и жучки, тоже ведь имеют право…

– В первую очередь! А люди уже потом… Но не будем, Ирочка, говорить о двуногих экстремистах! Они этого не достойны. Их многие десятки миллионов, а в мировом масштабе счёт идёт на миллиарды… Так вот… продолжу… Я не перевариваю женских воплей во время самых добрых занятий… Оральность какая-то. Я говорю про тётку в соседнем купе. Вопит… У нас ведь с тобой совсем не так. Ты ведь, Ирочка, чувствуешь разницу?

– Никакой разницы, мой любимый и единственный,– глаза её увлажнились.– Нельзя же, славный офицер, опрометчиво критиковать чужие поступки и, тем более, эмоции. Это не педагогично. Ты ведёшь себя, как последняя сволочь!

– Буду очень надеяться и верить на то, дорогая, что есть на свете мужики гораздо хуже, чем я…

Конечно же, он был не совсем прав. Ведь и крики во время страстного соития женщины с мужчиной за стенкой купе – может быть, одна из единственных возможностей проявить себя в качестве свободной личности. И ведь это ещё не всё.

– Что же ещё? – Заёрзал на сидении отставной майор. – Почему ты, Ирина, защищаешь того, кто не желает находиться в рамках установленного приличия?

Она нежно потрепало его рукой по остаткам волос на голове, почти что, по лысине, и поучительно, как в своё время Мальвина пестовала хулиганистого и деревянного, во всех отношениях, Буратино, пояснила:

– Да, потому, что истинные страсти и эмоции, мой несравненный майор, зачастую очень трудно сдержать. Да и надо ли? Разве у тебя лично, шалунишка, не происходило в жизни ничего подобного?

Аркадий начал нервно стучать пальцами по крышке столика. Лично у него в жизни многое чего случалось. Но это ведь он, а не какая-то там кричащая за стекой купе незнакомка.

Но поразмыслив немного, Палахов решил дать Ирине прямой и, по возможности, честный ответ:

– Были у меня такие моменты… Не у меня, конечно. У моих… дам. А к соседям я несколько раз вызывал полицию. Впрочем, вру, я тогда вызывал милицию и пожарную команду… пока мне доходчиво не объяснили, что у них… дикой супружеской пары, такая вот кричащая и рычащая… любовь.

– Ты хитрый и продуманный… мальчишка! Я про тебя лично спрашиваю, а не про твоих соседей, которых, судя по… твоему возрасту, уже нет и в живых. Что, Аркадий, на данную… тему было у тебя… у тебя лично?

Он пожал плечами и с неохотой ответил:

– У меня? Ничего особенного… Так… по мелочам. Мне всего-то сорок лет, чёрт возьми! Я молодой… мужчина.

– Не отвлекайся, Аркаша, на посторонние темы. А всё-таки… у тебя что-то было подобное?

– Ну, случалось. И у меня случалось. Не у меня лично, а вот у тех, с кем я находился в… стыковке, крики наблюдались, имели место быть или присутствовать.

В относительно молодые годы Аркадий был знаком с рыжей красоткой Варенькой, бывшей женой одного старшего лейтенанта по фамилии Крипов, который оставил службу, а заодно и свою супругу, и слинял в неизвестном направлении.

Скорей всего он скоропостижно решил, что он не командир мотострелковой роты, а заготовитель грибов, где-нибудь, в отлогах Восточно-Саянских гор. Одним словом, исчез. А свою Вареньку оставил на попечении не только Аркадия, но и, считай, всего гарнизона.

При этом Крипов имел наглость с дрожью в голосе сокровенно сказать ему, Аркадию: «Береги её!». И вот Аркадий берёг, причём очень интенсивно. Раз пять только лично для неё вызывал скорую помощь. Понятно, в тот момент беспокоился о здоровье своей напарницы, когда она начинала кричать и даже, как бы, похрюкивать.

– Исхода летального у моей подруги Вареньки, – просто пояснил Аркадий, – так сказать, партнёрши, как и обычно, не ожидалось.

– Ты наивный человек, Аркадий Дмитриевич, как только что родившийся лягушонок.

– Да! Я молод, как сто тысяч лягушек! Я не отрицаю. Но в первую очередь, Ирочка, я просто добрый. И этого не скроешь…

– В чём же заключается твоя доброта, Аркаша?

– В том, что я не желаю садиться за решётку по… причине сексуального недоразумения. Поэтому вовремя сигнализирую… Потому и вопли … театральные с некоторых пор не теплю! А доброта к самому себе – это свято.

Скорей всего, отставной майор был прав. Пора бы уже прекращать пахать за того и на того… парня.

За стеной послышался очередной душераздирающий женский крик… вперемешку со стонами и плачами. Аркадий не выдержал и стал судорожно колотить кулаком в стенку. Ирина, обнажая себя почти целиком и полностью, соскочила с места, схватил отставного майора за локоть.

– Не надо так! – Она проникновенно посмотрела в его, пока ещё не совсем выцветшие, голубые глаза. – Успокойся, Аркаша! В конце концов, Аркадий Дмитриевич, не мешайте людям дружить…

– Дружить организмами? – Он прекратил калечить свой кулак и ломать пальцы об стенку, но закричал. – Если вы не прекратите с такими воплями трахаться, то я вызову сюда дружный и очень организованный наряд линейной полиции! Я ничего не боюсь! Я майор в отставке!

На мгновение стоны за стеной прекратились. Аркадий радостно кивнул Ирине головой. Дескать, знай наших! Критика подействовала.

А в соседнем купе с ними купе, за столиком, сидела совершенно обнажённая дама, двадцати пяти лет – Мила. Рыжеволоса, чуть полновата, но очень привлекательна. В одиночестве. Перед ней лежала: слева – груда конфет «Твикс», справа – куча оберток от них.

Она мощно ударила кулаком в стенку. Это был её протестующий ответ наглому майору в отставке. Мила одновременно в гневе закричала:

– Сам ты трахаешься, пошлый гоблин! Я тебя и без помощи полиции разорву, как фантик! На кусочки!

Потом, взяв себя в руки, Мила развернул очередной «Твикс». С любовью посмотрела на собственное отражение в зеркале, висящем в купе.

– Сделай, паузу, Милочка! – Она подмигнула ему левым глазом.– Скушай «Твикс»!

Мила с громким хрустом откусила очередной кусок конфеты и начала его медленно пережёвывать. Она ловила кайф, получала, поистине, райское удовольствие… Разве можно его сравнить с каким-то там сексом? Разумеется, нет.

Через мгновение она впала в полный транс от полученного наслаждения. От блаженства снова начала кричать на разные голоса, которые глухо, но отчётливо слышится на многие десятки километров при активном спаривании многочисленной группы ночных сов Среднерусской Возвышенности. Что уж там рассуждать. Многому научили некоторых из нас заботливые американцы, радоваться даже конфетам со странным названием, примитивным вкусом и сомнительным качеством. Особая нация, особая страна, несущая навязчивую и наглую ответственность за каждое земное существо…

Впрочем, об этом гораздо больше знает Эдвард Джозеф Сноуден и целый ряд, пусть зарубежных, но честных и порядочных людей. Очень отрадно, что иногда встречается там и такие. Правда, их гораздо меньше, чем груздей или каких-нибудь сыроежек на взлётно-посадочной полосе международного аэропорта Хитроу.

Подавляющее большинство зомбированных граждан в кровавой суете, названной их же ответственными государственными полудурками демократией, со слезами на глазах приветствуют убийства международного масштаба. Если, конечно, речь не идёт о каких-нибудь своевременно раздавленных насекомых… в человеческом обличии.

Если же рассуждать о людях, то… Ну, разумеется, мёртвые уже ничего не скажут… Имеются в виду те мирные граждане многих стран – дети, женщины, старики – которые попали под авиационные бомбы международных «филантропов-демократов». Оказывается, можно убивать с… любовью. Тут никак с романтиками не поспоришь. Получается, что Земной Мир полон самых необъяснимых чудес. Правда, очень часто кровавых и подлых.

Что касается, Палахова, то он уже почти успокоился. Даже с полной безнадёжностью в голосе сказал:

– Хрен с ней! Пусть орёт. Я уже почти привык. Так, о чём же мы говорили с тобой, Ирочка? Напомни, пожалуйста!

– Ты утверждал, Аркадий, перед тем, как мы с тобой немножко… познакомились. Ты утверждал, что только голый человек говорит прилюдно истинную правду…

– Вот именно! – Он оживился.– Скрывая свои… всякие и разные органы под одеждой… Одним словом… одежда не только позволяет, но и заставляет, вынуждает всех

нас лгать.

– Вот это философия! А если бы, к примеру, депутаты…

Отставной майор иногда умел читать чужие мысли, и в данном случае он даже восхитился, что его попутчица и можно сказать, художница нарисовала в своём воображении такую картину. Представила голого… избранника народа, но по… партийным спискам. Их можно всяко представлять, ибо это безликая масса, выбранная по… списку. Это уже, так сказать, особенности нашей, отечественной демократии. Ну, очень яркие особенности.

Аркадий Дмитриевич явно распалился. Он говорил, говорил и говорил:

– Не только депутаты… А берите выше. Если бы они принимали свои решения… абсолютно голыми, то народ от этого только бы выиграл. Допустим, размер пенсий бы повысился, и магнаты вернули бы людям… награбленное. Всё происходило бы честно, открыто, прямо… Голый не соврёт. За редким исключением. К примеру, разведчик.

– Ты говоришь об основной человеческой массе.

– Само собой, о человеческой. Я же не о дельфинах говорю, Ирина. Но в этот разряд не входит подавляющее число политиков Северной Америки и ряда стран Западной Европы. С тех даже если кожу снимешь, они… Но тут всё понятно. Ложь и подлость у них в крови. Правда, некоторые дядьки из Киева даже сумели обойти этих… изобретателей кривды. Не только освоили фейк, но и усовершенствовали его. Поистине, древний и мудрый народ. А что касается полового влечения…

– Да тьфу на тебя, Аркадий! Мы знакомы только несколько часов, и я уже обратила внимание, на то…

– На что же?

– Да, как раз, на то, что всё разговоры у тебя сводятся только к сексу. Как будто, в мире больше ничего и не существует. Только секс, секс и секс! С какого паровоза ты упал?

Он, собираясь отстаивать свою точку, зрения подмигнул ей сразу двумя глазами. Зажмурился. Но тут же засмеялся, как юный жеребец, во время спаривания, не догнавший слишком ретивую кобылицу.

– Оставим паровозы в покое! Я никогда в жизни не падал с паровоза. С Боевой Машины Пехоты случалось… в спешке. Говорю, вполне, серьёзно. А я улыбнулся от… нервного напряжения. Ты не так давно передо мной опять оголились, когда пытались меня удержать от того, чтобы я не сломал стену купе кулаком. И поэтому я… Ну, ладно. Это наше и оно от нас не уйдёт.

– Ты самоуверен, однако, Аркадий. А вдруг я навсегда передумаю… заниматься с тобой этим вот самым.

– Конечно, вдруг да передумаешь. А то я не понимаю сути психологии женщин. Пока дама основательно не распробует того, кого… попробовала, она ему не откажет. Никогда! Даже во время артобстрела или в прыжке… с шестом и без него. Потом уже – да. Вполне, может. По разным причинам. Но в начале пути, как говорится, она настроена только на творческую волну.

– Наглец! Но мне приятно. Ведь верно замечено. Ты мудрый, как Эйнштейн.

– Такое сравнение для меня не комплемент. Эйнштейн ни разу в жизни не командовал мотострелковым батальоном, и поэтому у нас с ним разные представления о мире вещей. Его теория относительности… Впрочем, к черту!

– Да, Аркаша, я погорячилась. На Эйнштейна ты… не тянешь. Только лысины ваши похожи.

– Не надо устраивать клоунаду! Ничего нет смешного… Ты меня активно, Ира,

обижаешь! Я ведь серьёзно… Без шуток.

– Извини, я на секунду представила, как очень большой чиновник идёт к трибуне совершенно… голый. С мандатами в зале тоже… без одежды сидят люди, имеются в виду депутаты..

И она, действительно, не только представила… всё это, но пересказала отставному майору.

…Большой зал каких-то там заседаний. Всё голые, но с правом что-то решать. На сцене тоже самое. За длинным столом, накрытым красным сукном, подчёркнуто восседает шесть самых ответственных лиц. Обнажённые и… в основном, уже не очень молодые.

Седьмой, ведущий заседание, энергичный, перед которым груда бумаг и папок, расположился перед микрофоном. Он, относительно, моложав. Грудь покрыта густой чёрной шерстью.

– Господин Петрякин, – нравоучительно говорит ведущий заседание, – я включил для вас микрофон для того, чтобы вы могли коротко высказаться по поводу выступления Долбановского. А вы… Чем вы там стучите по микрофону? Неужели нельзя это действие произвести пальцем? Вот так… Отключаю… вас. Слово имеет для выступления представитель партии «Груша». Напоминаю, как переводится эта… аббревиатура… – Грималаев, Ушатов и… Ароновский. Всем известный и уважаемый господин Алексей Алексеевич Иванчаев.

Надо отдать должное депутату Иванчаеву, ибо он, постоянно почесывая свой правый волосатый «шар» мизинцем левой руки, признался за трибуной, что категорически не любит русских и Россию и что все миллиарды долларов, награбленные им ещё в смутные времена самой настоящей и очень оранжевой и при этом импортной революции хранятся в зарубежных банках на счётах его замечательных родственников. Голый, потому и говорил матку-правду.

Он призвал не обижать руководство США. Других причин не имелось.

Ведь если доллар… опустится, или, вообще, исчезнет, с лица Земли, вместе очень и очень заокеанской демократической страной, то ему, его родственникам и добрым друзьям станет не очень хорошо. А на остальных граждан Иванчаеву наплевать. Он, как говорится, их всех целует и даже больше.

Такими вот словами он начал и так же завершил своё честное и открытое выступление, злобно глянув в сторону группы явных российских «патриотов». Впрочем, он и не догадывался, что объявить для собственного благополучия можно кем угодно и даже в качестве постоянной рабочей одежды носить косоворотку или рубаху в… петухах.

Дальше этого дело у них не идёт. Удивительно, но такие вот… ряженные, вполне, устраивают всех и всюду. Их ведь можно и ругать, и хвалить, как пустое место в тележке, пока ещё не заваленное хламом.

Ведущий снова берёт слово, привстаёт с места:

– Я думаю, господа депутаты против негодяя Иванчаева не стоит заводить никаких уголовных дел. Ведь он честно признался, что он подлец. Вот если бы он скрыл… этот факт, то вот тогда… может быть… За что же судить честного и правдивого человека?

Большая часть зала дружно зааплодировала.

– А сейчас слово имеет господин… то есть госпожа Бананова! – Объявляет ведущий.

С кресла стремительно и решительно поднимается средних лет дама, черноволосая, хрупкая… Обнажённая. Она, прикрывая мандатом одну из частей своего тела, широким шагом направляется к трибуне. Но укрывала своё хозяйство так умело, что всё самые любознательные и пытливые господа могут обстоятельно разглядеть все имеющиеся внутренности… почему-то, фиолетово-чёрного цвета. Вероятно, в прошлом, иностранная поданная.

Но мы – интернационалисты. Поэтому для нас не имеет никакого значения не только цвет кожи, но и замысловатые окрас, размер, расположение и прочие особенности половых органов всех граждан необъятной и великой страны. Ведь ничего не пропадёт и где-нибудь и кому-нибудь пригодится.

Хусюма Сихомовна Бананова уверенно, но не так скоро добирается до места выступления. Устраивается за трибуной, вытянув практически свою лебединую шею к микрофону.

– Господа! Мы разделись здесь до полного основания не просто так! – Она обращается ко всем присутствующим страстно и вдохновенно. – А для того, чтобы не обманывать народные массы и, главным образом, друг друга. Мы поступили, таким образом, для того, чтобы у нас с вами больше не имелось никакой возможности нести полный бред и околесицу с высокой трибуны!

Она с большим удовлетворением заметила, что господин Иванчаев – большая умница, а все, кто не любит Америку и ряд стран Западной Европы – мерзавцы!

Но тут, надо честно заметить, что поддержало её подавляющее меньшинство. Понятно, что такой расклад многих радовал. Да и некоторые пытливые и, в какой-то степени, мыслящие люди не стали бы прилюдно сомневаться в том, в чём уже окончательно убедились даже те, кто активно, но уже вяло пляшет под народный американский струнный инструмент под названием «банджо». А значит совершенно неуместны проведения аналогий и сравнений замечательных граждан с полным дерьмом…

Правда, если уж коснуться окаменевших и совершенно свежих отхожих мест, то пытливые и любознательные микробиологи всегда докажут всему миру, что и разного рода испражнения и фекалии отличаются друг от друга по качеству и количеству.

Но обстоятельно и ответственно обнажённых депутатов радовало то, что основная часть выступающих излагала сплошную… правду. Даже депутат Курдумер, у которого его половой инструмент был настолько велик, что по дороге к трибуне Байрапт Моисеевич с трудом держал его левой рукой. Ведь фаллос бил избранника народа по коленке левой ноги так мощно, что всё могло бы закончиться и открытым переломом.

Кроме того, многим активно казалось, что Курдумеровское очень опасное живое существо (при его теле), вполне, может укусить любого из присутствующих, не взирая на личность, должность и авторитет и счёта в швейцарском банке или там… австрийском.

Но дамы привставали с мест, чтобы внимательней и подробней разглядеть «зверя», которого усиленно укрощал Курдомер порой не одной, а двумя руками одновременно.

Что уж там… Ведь даже наглому и коварному братцу Кролику из всем известных американских сказок Дядюшки Римуса ясно, что даже очень целомудренная и порядочная женщина, когда идёт в супермаркет купить себе очередной хот-дог, на всякий случай, очень тщательно пудрит, причёсывает свою «подружку» и заставляет её «выпить» не меньше литра очень и очень ароматизированного химического раствора. Ну, мало ли… Кто же знает, что может произойти.

Кстати, недобрые люди говорят, что этот самый братец Кролик не только сказочный, а вполне, реальный персонаж. Утверждают, что он, якобы, успел побывать первым министров одной из вновь образовавшихся стран или… развалившихся. Очень самостийной, но находился под прямым и назойливым руководством неадекватной администрации США,

Впрочем, речь о Курдомере… Единственное, что честно и открыто он «озвучил» это, как раз, то, что он обожает не такую уж и юную, но довольно интересную депутатшу двух созывов Мариту Львовну Булькманову. Было ведь за что обожать.

Вот она… Она стояла в полный рост, и огромная рыжая грива на её лобке развивалась, почему-то, сама по себе, словно знамя какой-нибудь очередной африканской страны, вставшей на путь придуманной «заботливыми» англосаксами активно текущей очередной цветной революции.

Сказав это, он занимает своё место. При этом ему удалось почти не забрызгать обильной массой полового семени, летящего в направлении госпожи Булькмановой.

Все в зале дружно аплодируют. Ведь давно назрело историческое время говорить правду и, может быть, почаще для такой вот… благородной цели раздеваться.

Прослушав рассказ Ирины, Палахов заботливо и задумчиво почесал не только подбородок. Ничего не скажешь, повествование весьма и весьма короткое, но возбуждающее.

– Конечно, Ирочка, тут присутствуют твои сплошные фантазии,– заметил он.– Нашим народным избранникам, пусть и выбранным не совсем понятным образом, в основном, по партийным спискам, незачем оголяться. Они и так везде и всюду говорит только правду, которая не всегда и не всех радует. Но я горжусь ими.

– Я тоже,– прошептала она.– Они настоящие чародеи.

– Без сомнения, это добрая… магия. Ведь подняли собственную зарплату до таких высот, что обычному народу, который… Одним словом все мы радуемся их смекалке и сообразительности. Если они ещё и о гражданах страны начнут проявлять заботу, то цены им не будет. А ты вот, Иришка, со своими подковырками.

– Ну, что ты, Аркаша! Ведь мой рассказ – всего лишь, дружеский шарж. Тут нет никакой критики. За что же критиковать таких добряков? Они ведь… Просто нет слов!

Палахов закусил губу, а у неё на правый глаз наплыла слеза. Что уж там скромничать, они очень гордились российскими депутатами всех мастей и скоростей.

Рука госпожи Лемакиной инстинктивно поползла к нему в штаны и быстро определила, что, где и в каком положении находится.

Они начали стремительно раздеваться, расшвыривая одежду в разные стороны. Сразу же, без никчемных прелюдий, молниеносно преступили к делу. Без криков, но страстно. Ирина пыталась слиться с ним воедино, сблизиться до такой степени, что… Одним словом, искры, которые образовывались за счёт активного трения их волосяных покровов, находящиеся не на голове, были видны даже при ярком свете.

От их старания и частого трения в воздушном купе образовалась довольно крупная шаровая молния и в панике вылетела в приоткрытое вагонное окно.

Обоим казалось, что в купе стоит запах палёной шерсти. Но, возможно, и не казалось. О чём они думали в это время? Ну, конечно же, только о том, какие славные люди числятся в депутатских рядах. Пусть, конечно же, они получают заработную плату в несколько сотен раз больше, чем, скажем рядовая уборщица. Ведь и неважно. Главное, что они есть! А если так, то, может быть, когда-нибудь, их дружный коллектив придёт к мысли, что давно уже пришло время позаботиться о людях страны, от имени которой…

Да, что там! Всё доброе произойдёт. Настанет славное время – и обязательно многие из них вспомнят, что они, как бы, на самом деле, слуги народа.

Кроме того, только полные придурки, что называется, катят бочку на самого главного человека страны и его команду. Причитают в унисон многочисленным недругам России, что, мол то не совсем так, да и это… А ведь им, косящим глазки на невразумительные вопли «пятой колонны», никак не удаётся понять, что вокруг тех, кто делает Россию сильной и процветающей, в принципе, нет настоящих друзей. Одни сплошные «партнёры». Причём хватает их и среди, как бы, отечественных бизнесменов, разного рода «слуг народа», чинуш самого высокого ранга, прикормленных заокеанскими пирожками писарчуков…

Тут с маху не наведёшь порядок. Время требуется. А после деяний отъявленных негодяев, что страну помогли разграбить забугорным «демократам» многое просто так и очень быстро не решишь. Да дипломатом надо быть великим, чтобы пойманную в клетке мышь убедить, что там ей и место… Уже то очень хорошо, что НАТО начинает соображать, что их военная техника и напудренные солдаты – дешёвый юмор по сравнению с тем, что имеет Россия.

Всё вернётся на круги своя. Потому долгих лет жизни и крепкого здоровья нашему кормчему! А кто критикует его за то, что он не гуляет по московским улицам в старых кирзовых сапогах, которые ещё носил Феликс Эдмундович, и в заштопанной фуфайке, надо просто пояснить, что пусть уж лучше они критикуют заморских обезьян за особенности их государственной демократии для… избранных.

А если международные хулиганы баловать будут, то наших «партнёров» при необходимости мы ракетами запросто достанем. Причём, не только из самых разных районов Каспийского моря. Имеются и другие славнее места. К примеру, в том же Мексиканском заливе, где курортный сезон длится гораздо дольше, чем в России.

В общем, не будем вешать носа и помнить, что мы граждане не какой-нибудь банановой республики, а Великой России. Но без юмора и упрёков в адрес любого встречного и поперечного, и даже близкого для нас человека, прожить нелегко. Так уж мы устроены. Ведь критика, если в ней добрые пожелания, а не визг и шипение местных национальных предателей и указчиков из… неоткуда, порой полезна. Правда, не всегда конструктивна.

Понятно, что и про это думали Палахов и Лемакина. Ведь российские люди, а не марсиане или там… господа построившие своё счастье на крови индейцев, негров и ныне многих и многих народов многострадальной Земли-матушки, в частности, просвещённой Европы.

Не так уж и тяжело дыша, Ирина и Аркадий, закончили своё дело, и стали торопливо собирать разбросанную по купе одежду и даже одеваться.

Как малые дети, они громко стали хлопать в ладоши и смеяться.

Скорей всего, они находились под впечатлением удачно и умело организованного и произведённого ими полового акта.

Да, фантазии, ясно и понятно, Ирине не занимать. На лицах обоих устойчиво сияли улыбки, как будто они в один момент стали американцами… Прямо, светились от радости недавнего совокупления и, возможно, больше от того, что где-то там, в столице, заседают люди, которым, наверное, не совсем «до фонаря» их личная судьба. В какой-то степени это и так. Ведь не всё ещё, скажем так, приватизировано.

Но, может быть, дойдёт, когда-нибудь, до большинства народа, что не так уж пышно цветёт сирень и на «нашем дворе». А «рулевым» уже не с каждым годом, а с каждым месяцем всё трудней и трудней истинных патриотов объявлять экстремистами и даже представителями «пятой колонны». Она – одно, а народ – совсем другое. Дело ведь в том, что любая, даже не очень многочисленная, партия – это, как бы, один мощный кулак. Как не верти, но в плотной сжатой ладони не только миллиарды долларов и евро, но и рублей.

Всё, что самыми разными путями успел зажать этот самый кулак, есть сомнительное достояние членов партии, которую он… представляет. Назрело ведь время посмотреть на суть избирательной системы, где и сомнительная оппозиция причислена к «лику блатных».

Рядовым представителям различных кланов, можно определенно сказать, ничего из зажатого в мощный кулак и существующего вне его, не достанется. Так что, о представителях народа, отдавших свои голоса, в принципе, «по партийному списку», за определённый группу или общественную организацию, не может быть и речи. И не будет, если на всю такую вот «демократию» просто равнодушно взирать и ничего путного не предпринимать уже сейчас Правда, могут найтись субъекты, которые любые преступные действия готовы называть «политикой».

Многое из того, что происходит, в принципе, во всё Мире, далеко от неё. Оккупация или, к примеру, неприкрытая внутренняя интервенция не есть политика. Это форменное зло, которое следует искоренять… В противном случае, и российским мужикам да бабам придётся тащить на себе к «светлому будущему» и заокеанских проходимцев. Но если, в конце концов, ворон ворону выклюет глаз, то надежды на конструктивные перемены появятся. Это ныне проблема великого множества стран всего Земного Мира.

Впрочем, речь идёт совсем о другом. О добрых эротических отношениях между представителями противоположных полов. Других вариантов нет, ими не одарила никого из нас щедрая и добрая природа. А то самое, что некоторым удалось изобрести самим и… внедрить в жизнь, не только пошлость, но и абсолютное нарушение прав абсолютного большинства жителей планеты.

Ведь даже самая развитая и законопослушная популяция или группа американских скунсов прекрасно понимает, что когда подавляющее большинство беспрекословно подчиняется меньшинству, это есть или кровавая деспотическая монархия, или диктатура, к примеру, фашиствующих личностей. Знает, но благодушно опасается это публично признать. У них, предположительно, у своеобразно пахнущих скунсов, вероятно, тоже, вместо тюрбанов, чалма, умело сотворённая из звёздно-полосатого флага. Потому дальше… Дальше уже катится некуда.

Мы, конечно же, ответственности за земные действия «царя Бориски» не несём и приветствуем самого Дьявола и всех чертей, которые постоянно варят в своих смоляных котлах не тела, а подлые души национальных преступников и предателей, Но ведь до сих пор шкуры многих из нас идут, так сказать, на барабан. А барабанить об успехах и «успехах» наши случайные рулевые очень даже умеют. Потому недовольные всем существующим в России «телевизионные» господа – это их запасной туз в рукаве, на случай вынужденной миграции. Если, конечно, успеют…

Так вот, Палахов с нескрываемой нежностью и дружелюбием положил свою «лопатистую» руку на её, можно сказать, почти хрупкое плечо. Правда, им было заметно, что Ирочка никогда не сидела на диете.

– Я всё, о чём ты рассказывала, Иринка, так ясно представил,– признался отставной майор.– Но не будем… утрировать. Ведь мы к этому обязательно придём… к светлому будущему. Ирочка. Не спорь со мной! Нам в этом поможет добрый и здоровый секс. Это очень даже… прекрасно. Знаю… читал.

– Да. Ты начитан. Я уже почувствовала это. Основательно. Убедилась на практике.

– Я думаю, Ира, мы постараемся оба, как можно чаще, убеждаться в этом.

В нашей с тобой… начитанности.

– Я бы тебе возразила. Но вот никак не хочу. Мне кажется, я вынуждена… принять твоё предложение.

– Вот и отлично! А взаимное притяжение двух противоположных полов всегда считалось нормой и, замечу, приветствовалось во все времена, в цивилизованных народах и диких племенах.

– У тебя других тем нет. Ты, Аркаша, становишься скучным со своим сексом. Существует ведь многое другое, что можно обсудить в непринуждённом дорожном разговоре.

– О чём говорить-то?

– Боже мой! О политике, об экономике, литературе, музыке, в конце концов.

– Хорошо, к чёрту политику! Сейчас о ней все говорят. Интернет так замусорен, что… Одним словом, давай, Ирина, поведём речь о музыке!

Она прижалась к нему плечом, пытливо глядя ему в глаза. С благодарностью. Ведь секс, обрамлённый культурными разговорами – нечто возвышенное… Получается, уже и не секс, а милое общение двух интеллектуальных… блаженных существ.

Лемакина ласково прикоснулась указательным пальцем к его носу:

– Как ты, Аркадий, относишься к музыке Вивальди? Ведь она неповторима. Её очень приятно слушать в любой обстановке. Но гораздо иметь большой запас свечей.

– Очень уважаю его музыку! Безумно даже люблю и… вспоминаю. Но у меня никогда не наблюдалось геморроя. Ведь согласись, ничего плохого в этом нет.

– Ты узко мыслишь. Я имею в виду восковые свечи или, в крайнем случае, стеариновые, даже парафиновые. У них горят фитили. Понимаешь? При этом их не нужно пихать ни в какие отверстия.

– Ирина, я не так уж и глуп. Я знаю, что есть и такие свечи. Я просто о них забыл. Наверное, так произошло на почве нашего совместного вагонного счастья.

– Продолжим разговор, и не уходи от него в сторону. Я думаю, что такие твои и подобные воспоминания, обычно связаны с каким-то, скорей всего, чем-то романтическим…

– Понятное дело. Только так. Была у нас в воинской части, совсем молодая преподавательница музыки… детей в гарнизоне обучала. Волосы каштановые. Жена подполковника Ригсина.

– Только не говорите ничего пошлого, Аркадий Дмитриевич! Твой однобокий юмор начинает раздражать.

– Само собой, ничего пошлого. После того, когда она, значит, мне проигрывала этого самого… товарища Вивальди, то…

– То вы с ней погрузились в мыслях в мир прекрасного!

– Раза четыре-пять в день, и столько же раз я с ней по вечерам… погружался…

– Как понять «раза четыре или пять»?

– Чего тут не ясного? Я её Розу Васильевну… воспринимал и встречал телесно… прямо на рояле. Как это прекрасно! Этот Вивальди мне до сих пор помнится. Ну, правда, были и Моцарт, и Шопен. Но уже с… другими дамами. Я очень музыкальный… гражданин.

– Ты не исправим, Аркадий!

– Ну, тебе не угодишь… Не хочешь о музыке, то давай, я расскажу, что-нибудь, допустим, о бухгалтерском учёте или разведении карпов в заброшенных карьерах… ещё со времён Совдепии.

– Ладно, не обижайся, господин отставной майор Палахов! Чёрт с тобой! Расскажи ещё что-нибудь доброе и нежное о сексе. А то ведь я ни черта не знаю. Только что с дерева слезла – и в жизнь!

– Только не надо недооценивать свои возможностей и скромничать, Ирочка! – Он почесал практически лысый затылок своей бедовой головы. – Ты почти многое… в сексе умеешь. У тебя не такая уж и плохая школа. Стоит, конечно, ещё работать, работать и работать. Но кое в чём даже я… тебе уступаю и даже взял бы тебя и в учителя.

Палахов торжественно и даже гордо посмотрел на Ирину. А как же? Ведь он высказался открыто и прямо. Самому стало приятно, что он такой мудрый и наблюдательный. Аркадий Дмитриевич сел на любимого конька и стал рассказывать о своей теории полового совокупления. У него имелись кое-какие соображения на этот счёт.

А проводники Маша и Гриша всё ещё находились на нижней полке служебного купе. Они относительно активно занимались сексом. Правда, он уже помаленьку начинал выдыхаться. Изрядно вспотевший, но счастливый, Гриша стоял на коленях и держал её ноги в своих руках. Производил резкие, но уже редкие телодвижения.

Маша глядела на него с надёждой и говорила, почти с мольбой:

– Только не останавливайся, Гриша! Это будет не… совсем хорошо с твоей стороны. Даже подло… А я верю… в тебя.

– Всё нормально, Маша… Буду… почти без… остановок. Как наш… курьерский и пассажирский поезд. Я такой…

Самой собой, Григорий собрал бы все силы в кулак (и не только в кулак) и достойно завершил начатое дело, но… Но в дверь их служебного купе раздался настойчивый и нетерпеливый стук. К сожалению, она была и не заперта. Разве в такой сексуальной суматохе всё упомнишь? Поэтому к ним не вошёл, не ввалился, а даже ворвался двадцатидвухлетний, черноволосый пассажир. Он был инструктором по пешему туризму. И пусть даже пассажирский поезд не так далеко отъехал от Москвы, но всё уже знали о специальности молодого человека.

– Господа, проводники! – Принципиально и неукротимо заявил он.– Поезд вот уже более четырёх часов тому назад отбыл от… столицы нашей родины, а мне в купе до сих пор… Одним словом. Можно мне чаю?

– Мы тебе, наглый странник, не врачи,– ответил Гриша.– Мы не знаем, можно ли тебе чаю или нет.

– Но ведь вы – проводники, – не унимался инструктор по пешему туризму. – А горячий чай очень полезен для здоровья, если, конечно, он имеется в наличии.

– Закройте дверь с той стороны! – Очень томно, но настойчиво ответила Маша.– Какой вы не любознательный и назойливый! Вы что не видите, что у нас… тут организовалось… стихийное лежбище морских котиков?

Инструктор, наконец-то, обратил внимание на происходящее. И его весьма это… вдохновило, появился и даже взыгрался определённого рода… аппетит. Маша и Гриша несколько стыдливо, но продолжали заниматься начатым делом. Останавливаться нельзя.

Ведущие медицинские академики уверенно утверждают, что такие внезапные обрывы интимной связи вредны для здоровья… обоих партнёров.

Но неугомонный инструктор осмелился подойти поближе к двум железнодорожникам, ставших на определённое время единым целым, как два сцепившихся пассажирских вагона… Сравнение с товарными тоже подходит.

– Разрешите… познакомиться! – Он протянул руку Григорию, как бы, невзначай зацепив указательным пальцем сосок правой груди Машеньки. – Я Пётр Матвеев, инструктор по пешему туризму… Но и не только по туризму и по… сексу тоже в природных условиях. Люди говорят…

Григорий не имел намерения останавливаться. Человек ответственный, пусть за сиюминутное, но нежное и отзывчивое счастье своей напарницы и сменщицы. Да и не имел возможности, потому что та крепко держала его за мошонку.

Но даже в такой экстремальной ситуации проводник оставался человеком находчивым и серьёзным. Поэтому ответил незваному гостю или, точнее, пассажиру, умирающего без своевременного употребления определённой дозы чая:

– Пошёл вон отсюда, инструктор! Я, в недавнем прошлом, чемпион Московской области по боксу! И могу тебе нанести не только моральный ущерб… в области твоей лошадиной челюсти.

Но пассажир Матвеев, хоть и робко переминался с ноги на ногу, пока ещё не

собирался покидать территории служебного помещения.

– Ты ещё здесь, ходячий… инструктор? – Очень томно и несколько визгливо поинтересовалась Маша. – А-ах! Ты… здесь?

После прозвучавшего вопроса проводницы в адрес очень реального лица, Гриша и Маша приняли сидячее положение. Усталые, но счастливые. Она выглядела пободрее.

– Я ещё здесь, – ответил инструктор. – Куда же мне деваться?

– И чего же ты хочешь от нас? – Уже гораздо миролюбивей поинтересовался у инструктора Григорий.– Чаю?

Матвеев ответил, но дрожащим, даже, каким-то, дребезжащим голосом:

– И чаю тоже хочу.

Маша взяла со стола зеркальце, посмотрелась в него. Поправила пальцами причёску и просто сказала:

– Сейчас, инструктор, приведу себя в порядок и принесу тебе чаю… Не стакан, а целых полведра. Задарма! Будешь пить и вспоминать нашу доброту.

Пешеходный инструктор настойчиво стоял перед ними. Можно было, вполне принять его за статую, если бы он ни переминался с ноги на ногу.

– Я вот посмотрел, как вы это, – нагло, но всё ещё застенчиво пробормотал он, – здесь… тут занимаетесь.

– Ну, и что? – Пожал обнажёнными плечами Григорий.– У кузнечиков и у разных козявок примерно так же… происходит. Ведь ты же, Петя, видел кузнечиков?

– Кузнечиков… видел, и не только в кино. – Подтвердил предположения проводника Матвеев.– Но ведь вы-то люди. Это звучит гордо! Кажется, об этом Борис Акунин сказал. Впрочем, ошибаюсь. Акунин «поёт» совсем другое. У вас должно быть всё на высоком уровне.

– А что у нас не так, инструктор? – Гриша был настроен почти дружелюбно.

– Меня звать Петя,– ещё раз наполнил пришедший за чашкой чая в служебное купе проводников. – И мне обидно… Вы не запомнили моего имени.

– Хорошо, пусть ты называешься… Петя, – подала голос Маша.– Но что тебя лично не устраивает, Петя?

– Буквально всё! – Инструктор не мог держать в себе полезную информацию.– Вы во время телесного сближения… в таком положении должно расставлять ноги шире… Вы ведь красивая женщина! Не спорьте! По технологии так и положено. А вот ваш… партнёр, если держит ваши ноги в своих… руках, то ведь… их надо поднимать выше…

Маша почесала мизинцем правой руки сосок левой груди. С нескрываемым интересом она оглядела инструктора. Он начал для неё представлять определённый интерес. Но пока ещё в качестве трахальщика-теоретика. Ведь и это не так уж и мало.

Правда, утверждение не бесспорно и не безупречно. В противовес ему не в своё давнее время сказал поэт: «Мертва теория, мой друг, а древо жизни зеленеет». Не мы, получается, а именно классик немецкой литературы Гёте пусть иносказательно, примерно так: «Красиво и долго болтать можно о чём угодно, но вот сделать… Тут уж извините! Не каждый может да и желает». Впрочем, возможно, великий Гёте так и не думал. Поэтому имеется смысл оставить его в покое.

– Допускаю, господин Матвеев, что Гриша в процессе нашего совокупления не правильно, не по технологии, держал мои ноги,– сказала Маша. – Так что предлагаешь именно ты, Петя?

– Так, ничего, – просто, но со знанием дела ответил Петя. – Но я вот показал бы… на практике, как надо… Теория без практики, сами понимаете… Это всё равно, что заниматься любовью по Интернету.

– Любопытно! – Интерес к новому знакомому у Маши возрастал с каждой секундой.– Век живи – век учись!

Глаза у Маши настойчиво заблестели. Она ведь ещё в годы юности считалась очень любознательным девочкой-подростком, и с этим никто и ничего не мог поделать.

Она тут же вспомнила о работе и сделала очень серьёзное и озабоченное выражение лица и сказала своему напарнику:

– Товарищ Ермолов, сейчас мы проезжаем, точнее, скоро будем проезжать, ответственный полустанок… с переездом. Почти что Байконур. А как раз, начинается ваша… твоя смена, Гришенька. Надо с красным флажком постоять… в тамбуре с открытыми дверьми… чтобы тебя видели… снаружи.

– Знаю! – Без особого восторга пробурчал Гриша.– Там тоже будет маячить баба… э-э, стоять женщина с флажком. Я уже разобрался… Ещё на курсах проводников.

– А перед этим, – дала указание Мария своему товарищу по работе, – собери, Гриша, в коридоре стаканы, которые на меня… упали с чаем… Время ещё имеется. Успеешь!

Конечно же, Григорий собрал в кучи, в одном месте личной черепной коробки, весь имеющийся головной мозг. Он пытался сообразить, что же происходит.

С величайшим трудом придя с помощью сложных умственных аналитических сравнений и сопоставлений к возможной истине, он выразил вслух предположение. Ему показалось, что это даже, в некоторой степени, и открытие и провидческое предсказание:

– Я, получается, уйду, а инструктор… Петя останется с тобой. А вдруг он?

– Ну, прямо не знаю, – обиделся Матвеев.– Какие-то неуместные подозрения

с вашей стороны в мой адрес. Я такие недоверия не понимаю… и даже, где-то, обескуражен и расстроен.

– Тогда пусть он отвернёт свою загадочную физиономию в сторону и не пялится на тебя! – На всякий случай, дал указание Григорий.– А ты, Маша, оденься! Так у меня на душе будет спокойней.

– Всему своё время! После и оденусь. А то… вот сейчас прямо начну… то одеваться, то раздеваться… Для этого найдутся свободные минутки,– понятно, Мария была умна и рациональна, а главное – практична. – А вот тебе надо чего-нибудь одеть, Гриша, и взять в левую руку мешок. В него ты соберёшь стаканы. А в правую ладонь пристрой красный флажок. Чего-нибудь на себя одень!

– Не дурак, – ответил Гриша. – Знаю!

Он извлёк из фуражки Машины бикини, натянул их на себя. На голову надел фуражку. Молчаливо и сосредоточенно достал со второй полки парусиновый мешок и красный флажок. Сунул их под мышку.

Стаканы он собрал стремительно и принёс в служебное помещение, где пока ещё ничего не происходило. Маша и Петя вели мирную беседу о том, есть ли на Марсе жизнь.

Григорий с гордым видом и весьма удовлетворенный происходящими событиями вышел из «служебки» в коридор.

Да славный и молодой проводник был, действительно, не дураком. Разве только… фрагментами. Но никоим образом абсолютно круглым и неисправимым недоумком. Никогда бы самый последний балбес или очень умственно полноценный гражданин, в сравнение с Гришей, не казался, если бы не магистром каких-нибудь наук, то бакалавром. Это уж точно.

Не стоит опрометчиво думать, что если Гришу назвать полноценным дураком, то это, значит, не справедливо обидеть истинного дурака и усомниться в его умственных способностях. Всё не так. Наверное, к счастью. Вот в США, истинных балбесов великое множество на самых важных руководящих постах, кричащих и мычащих о несравненности и особом статусе своей страны, извечно очень медленно и не решительно открывающей «второй фронт». Как обычно.

Кроме того, ведь в одном из своих ярких выступлений ответственный заокеанский господин любезно и демократично разрешил гражданам своей загадочной страны быть полными идиотами и дураками. Они особенные, они имеют на это право… При желании и общем старании всё получится и уже… получается.

Так что, Гриша по сравнению с политической верхушкой США, да и ответственными руководителями ряда стран Западной Европы и «самостийных» образований просто… гений.

Сноровистый и сообразительный проводник Гриша опять вернулся купе проводников. Он оглядел себя в большое зеркало и с ног до головы и поправил на голове форменную фуражку и поинтересовался у Маши:

– Ну, как я выгляжу?

– Во! Так пойдёт! Как на пляже, – кивнула головой проводница. – Сейчас же лето. Но ты так долго уходишь…

Только одна Маша и знала, каких усилий воли ей стоило, чтоб не улыбнуться. Но её устраивал любой вариант, лишь бы Григорий, как можно быстрей выстроился в тамбуре с красным флажком и приступил к исполнению своих служебных обязанностей.

– Правда, у тебя кое-что… выпадает из бикини, – Всё же, заботливо заметила она.– Но ничего… В принципе, нормально… Так что, иди, Гриша! И не возвращайся, пока не покоришь видом своим весь мир!

– Постараюсь покорить, – серьёзно среагировал на слова коллеги Гриша.– Иначе нам, проводникам, нельзя.

– Я боюсь, что… э-э вашего Гришу не поймут. – С некоторой опаской и тревогой за судьбу почти незнакомого человека сказал инструктор по пешему туризму. – А если и поймут, то не совсем правильно.

Григорий никогда не лез за словом в карман и был очень находчивым и фрагментами весёлым, как сразу все вместе взятые «Уральские пельмени». Поэтому он принципиально посоветовал мало знакомому гражданину:

– Не суй нос в наши дела… производственные, Петя! Я самый надёжный Машин партнёр, и она не собирается вводить против меня никаких санкций…

А Маше он сообщил очень нежно и конкретно:

– Я скоро вернусь. Если он к тебе станет… приставать, то… нос у него будет на затылке. А тебя, Маруся, мне придётся выбросить из поезда. Причём, на полном ходу.

– А ты, однако, Гришенька, очень ласковый и добрый,– ответила Маша, – и заботливый. Так печёшься о моём здоровье.

– Как вы можете обо мне так плохо думать? – В который раз обиделся Матвеев, глотая слюну. – Я ни разу к вашей Маше не пристану.

– А вы, Пётр, мстительны и тоже… непредсказуемы, – вздохнула проводница. – Чуть что, сразу «не пристану».

– А чего ваш соратник по… сексу на меня всякие не хорошие слова говорит? – Инструктор закатил глаза к потолку. – Мне совсем ни к чему носить собственный нос на… затылке.

Проводник посмотрел в глаза инструктору и угрожающе вздохнул.

Но Мария не дала ни малейшей возможности своему товарищу по работе долго пребывать в сомнениях.

– Иди, Гриша! И не груби доброму человеку! – Голос Марии прозвучал сурово и даже властно.– Имею же я право в свободное от работы время пообщаться с… инструктором… несколько раз. Мне про… туризм полезно знать. Пока я сильно и не утомилась.

– Ну, если он для тебя такой важный, – рассудительно изрёк проводник,– допустим, как самый главный железнодорожник страны… то, тогда, конечно, я пошёл.

А надо сказать, что Григорий при всех своих недостатках был человеком дела. Поступил именно так, как сказал. Он, на самом деле, с очень серьёзным видом уже окончательно и бесповоротно вышел в коридор. Дверь закрыл за собой осторожно. Правильно, мужчина, даже если он временно в бикини, должен оставаться мужчиной.

Как только произошёл акт последнего выхода проводника за пределы служебного купе, Мария подняла глаза на пешеходного инструктора и с нескрываемым любопытством поинтересовалась у него:

– Так как, вы говорите, Петя, мне следует раздвигать ноги при… совокуплении?

Инструктор робко, но уверено присел на краешек нижней полки, рядом с очень обнажённой Машей.

Он застенчиво, но весьма и весьма решительно с некоторым трудом впихнул свою интеллигентную ладонь правой руки с длинными изящными пальцами пока ещё в невидимое пространство, чуть-чуть прикрытое кучкой уже слипшихся каштановых волос на лобке. Проводница почти не ойкнула, но мечтательно и с готовностью к чему-то особенному закатила глаза в потолок.

По её выражению глаз можно было и не понять, что всё это происходит именно с ней. Она делала вид, что настойчивые и уже ритмичные действия пальцами правой руки Пети, её абсолютно не интересуют.

Возможно, в данный момент инструктор представил себя пианистом… Но, впрочем, нет. Матвеев наверняка посчитал себя стоматологом и резко предположил, что внутри её шикарной вагины имеются пока еще не запломбированные зубы. Что уж там скрывать, он всегда отличался высокой степенью любознательности, но только в одном… направлении. Имелась бы возможность, то он попытался втиснуть туда и собственную голову. Но это было невозможно. Поступить именно так, а не иначе инструктору Пете помешали бы его большие растопыренные уши.

При открытом тамбуре, почти на ступеньках входа в вагон в полный рост стоял Гриша. Как положено, фуражка на голове, в правой руке – красный флажок, в зубах сигарета. В бикини грациозен и невозмутим, и отдалённо напоминал Аполлона. Но не совсем обычного, а вот, к примеру, после его заплыва в открытой воде на дистанцию тридцать тысяч метров.

Поезд перед полустанком, как положено, притормаживает… Дежурная по переезду при виде Гриши уверенно изумилась, но при этом успела тщательно его разглядеть. Да, того самого проводника, который, конечно же, не в состоянии был скрыть под бикини даже малой части того, что справедливо зовётся в некультурном невоспитанном народе «женской радостью».

Её, двадцатилетнюю, красивую, не замужнюю, в синей железнодорожной форме… немного шокировало такое новшество.

Поезд с невозмутимым Гришей и со всеми остальными, находящимися внутри его, торжественно и медленно проехал мимо полустанка. А дежурная с красным флажком, словно окаменев или, там, очугунев, стояла, кусая передними зубами собственный подбородок.

Потом она начала медленно пятится назад, к дороге.

А мимо, по её краю, страшный, бородатый рыжий бомж катил с любовью и некоторой осторожностью тележку с тряпьём. Разумеется, он одет был почти точно так же, как беспризорник времён Парижской Коммуны. Ему, явно, стукнуло… под пятьдесят. Впрочем, у бомжей, бичей, бродяг и нищих возраста нет. Да и они, как правило, не принимают участие в олимпийских играх, даже в качестве зрителей.

Но дежурная по полустанку всё ещё пятилась назад, рассуждая, почти вслух, почему это так часто возможное, её личное счастье проезжает мимо на курьёрском пассажирском поезде. Оно ведь было так… близко. Его даже при великом желании можно было сшибить с рабочего места жердиной, обнять, приласкать незнакомца в бикини, глянуть ему в глаза и тихо прошептать: «Я так долго тебя ждала».

Дежурная сходу села прямо в тележку с тряпьём. Бомж, увлечённый своим занятием, невозмутимо продолжал путь. Он, как бы, не обратил внимания, на то, что его тележка стала несколько тяжелее.

Бомж вместе с тележкой и не пришедшей в себя с двадцатилетней мечтательницей на сексуальные темы съехал с главной дороги на тропинку, ведущую в рощу.

А в седьмом купе напротив друг друга за столиком сидели Ирина и Аркадий и продолжали интеллектуальный разговор.

– Но никак не могу понять, – откровенно признался и повторился отставной майор, – почему мне часто сниться Жанна… из Подольска. Можно сказать, это мой родной город. Дикость какая-то!

– Пусть себе сниться, – с некоторым безразличием казала Ирина. – Может, она хочет тебе… сниться. Я не ревную. Мне то…

– Оно… конечно. Но она, незнакомка, как бы, голая прилетает ко мне по ночам. Я её не знаю, но совершенно не против таких встреч… даже во сне. Я уже говорил. Но мы… это…телесно соединяемся с ней. Периодически.

– Ну, ты, Аркадий, Геракл! Даже во время сновидений… с кем-то сближаетесь.

– Я, правда, повторяюсь. Но ещё раз скажу, что секс – это, в конце концов, и спорт, и приятнейшее времяпровождение… И подчёркиваю: он служит для продолжения рода.

– И что, она от вас родила?

– Кто?

– Ваша летающая… Жанна?

– Опять шутите? Я, вообще, про интимную близость…

– Секс без любви – совсем не здорово. Я тоже вам уже об этом говорила, то есть тебе, Аркадий.

– Любить можно только картошку в… костюме или конные скачки.

– Ты – болван, Аркадий Дмитриевич. Чёрт с ней с любовью!

– Вот именно! Я это уже испытал. Любил в далёкой молодости одну… восточную женщину. Так она меня обула по… полной программе. С тех пор даже вялой попытки не делал жениться.

– А вас и не заставляю на себе жениться. У меня всё везде есть… Я ведь про другое говорю.

– Так, о чём же?

– О том, что надо быть осторожней в выборе сексуального партнёра. Не хочу повторяться. Но я, Аркадий Дмитриевич, всё-таки, себя не на помойке нашла. Не считаю, что я такая вот и растакая…

– Понятно, – ухмыльнулся отставной офицер,– все женщины вокруг вас развратницы и проститутки. А ты просто честно даёшь всем, кто активно попросит.

– Вот уж и не всем. С чего это ты взяли, что всем… Я имею право выбора. Вот тебя выбрала, старого бегемота и развратника. Но с такими, как ты, мы не построим нормального капитализма…

– А зачем? Нас и… базарные отношения устраивают.

Он игриво глянул в её глаза и повернул лицом к вагонному окну, в котором настойчиво мелькали деревья, дома и даже люди. Палахов, ласково повалив Ирину грудью на столик, умелым и уже отработанным движением пристроил свой «инструмент» туда, куда и надо было.

Попутчики, не сговариваясь, начали синхронные движения. Под стук вагонных колёс. Но эти настойчивые звуки временами заглушали иные, совсем не характерные для движения железнодорожного экспресса. Слышалось отчётливое чавканье.

Если на секунду прикрыть глаза, то, вполне, можно представить, что по вязкой болотистой почве выбирается на твёрдую дорогу обычный бурый медведь, символ не только одной из российских политических партий, но и тех многих десятков миллионы людей, которых он успешно подмял под себя.

Впрочем, ничего особенного в этом звуке не читалась. Всё там, у Ирины, уже далеко не в потайном «пространстве» мощно увлажнилось. Одним словом, для «ныряльщика» отставного майора простора хватало с лихвой. Поэтому он и нырял, и нырял, и нырял….

Надо сказать, что Ирина была не совсем простая женщина. Она обладала даром предвидения. Учительница рисования твёрдо знала, что через пару таких вот активных, но интересных и увлекательных половых актов она будет передвигаться по купе и вагона… на раскорячку. Примерно так же, как это делают мастера замечательной японской борьбы сумо… с мировым именем.

Слегка оказывая посильную помощь партнёру движением бедёр, Лемакина любовалась просторами родной земли, в сторону которой никогда не прекращался, да и не прекратится, зачастую, ни чем не аргументированный и не подкреплённый лай «добрых» стран-соседей, из Западной Европы, островных государств (и справа, и слева). Из Северной Америки… А там ещё и Австралия что-то пытается изобразить, вотчина собаки динго и многочисленных кенгуру. Да и крокодилов там хватает. Причём, двуногих тоже.

Облизывая и кусая губы, она страстно и нежно, но с некоторым придыханием произнесла:

– Смотрю и восхищаюсь! Как огромна и богата наша страна. Леса, поля, реки… Да и все богатства, что лежат в недрах. Есть ещё и не разграбленные до конца фабрики и заводы. И всё это, Аркаша, принадлежит народу.

– Конечно, Иришка. Кому же ещё? Но не всему народу, а только отдельным его представителям. Среди них есть и такие, которые и прописки-то российской не имеют. Но… процветают.

Она хотела было возразить, что-то сказать в защиту всем известных бандитов, уже почивших и пока ещё здравствующих, но настал момент завершения их соития. Ей стало, в основном, томительно и сладко. Да и он тоже понял, что, живёт на белом свете не зря. Всё у них получилось, как у того самого… сказочного царя Кощея, который чахнет над сундуками с награбленным золотом. Всё не начахнется.

Возможно, оно, это золотишко, собранное во многих стран Западной Европы, взято Кощеем на хранение. Но он, вряд ли, вернёт своим рабам драгоценный металл, ибо активно понимает, что это не какие-нибудь там… зелёные бумажки. Их можно просто печатать для дураков и даже приказать считать… валютой.

С чувством удовлетворения, они распрямились. Точнее, из полусогнутого состояния пришли в нормальное – встали в полный рост. Потом сели рядом и… обнялись. Тут слова не нужны. Впрочем, без них невозможно. Почти все двуногие существа любят поговорить, особенно, те, кому нечего сказать и кто не умеет связать двух слов. Очень говорливы господа, прикованные незримой, но прочной цепью к трибунам самых разных уровней. «Мели, Емеля – твоя неделя», но «сколько верёвочке не виться, конец будет».

Но Ирина Трофимовна всегда знала, что, где и когда сказать, и она, возможно, невпопад, но произнесла:

– Господин Палахов – ты прекрасный любовник. Спору нет. Но вредный и хитрый… Возможно, из-за таких вот субъектов, как ты… Аркадий, мы в своё время с трудом вступили во Всемирное Торговое Общество!

– Мне не понять тебя, Лемакина! О чём ты, Ира? На кой чёрт нам какие-то ВТО! Ведь давно пришло время закрыться от их палёных демократий! Да вот никак не получается. Некоторые наши вороватые дяденьки и тётеньки так подсели на доллар и евро, что… Не хотят обижать наши власти своих… родных и близких.

– Да что ж ты говоришь такое, Палахов! – Она вскочила на ноги, но опять села. – У нас в стране очень даже активно садят всяких воров, взяточников и проходимцев! И ещё…

– Мелких сошек, пожалуй, да и тех, кто не желает… делиться с сильными мира сего. А так… всё катится по наклонной. При этом безрассудно и смело некоторые товарищи уверяют народ, что это норма, что так вот будет всегда. Не странно ли звучит такое опрометчивое заявление? А я вот лично ни в какие торговые организации не вступал и не собираюсь!

– Да тебя некуда и не возьмут. Внешностью и характером не созрел! Живи – и радуйся! И не рассуждай!

Теперь уже Палахов встал на ноги и демонстративно пересел на противоположное сидение. В какой-то степени, он обозлился и даже обиделся:

– Повторяю для учителей рисования всего мира! Я даже не голосовал за то, чтобы у нас, в своё время, к примеру, в Ульяновске натовские солдаты чувствовали себя, ну, прямо скажем, как гости дорогие…

Она улыбнулась.

Потом примирительно положила руку на его плечо:

– Нет, давай уж, Аркаша, говорить о сексе. К чёрту… всё остальное! В политике ты тупой, потому и несёшь всякую ахинею. Не понимаешь сложившихся… трудностей в государстве.

– Возможно. Спорить не стану. Ладно. Не будем ссориться из-за… чепухи. Мне нравится, что ты не ханжа, моя дорогая, что ты свободна в своих чувствах и выборе… Пусть не так много мы имеем. Но уж это у нас никто не отнимет.

– Но ты, всё-таки, хочешь меня убедить в том, что я… распутная баба. Так?

– Брось! Твоя физическая и моральная сила идёт от того, что тебе не везло с мужиками. Они были и есть слабее тебя, Ирина.

– Ну, вот! Опять магия. Ты, случайно, в битве экстрасенсов не участвовали?

– Если честно, то нет. Я всего на всего – майор в отставке.

– Так чего же не остались в рядах российской армии? По здоровью… ушли?

– Здоров, как бык.

– Тогда отвечай по-военному, чётко. Почему ты не генерал?

– Потому… В этом нет никакой военной и государственной тайны. Такое время было. Просто нашу часть спешно расформировали… Кто-то очень большой и важный за границей сильно обиделся на то, что у нас… есть боеспособная часть. Вот мы и… разоружились. А теперь начали… вооружаться.

Ирина встала перед ним в полный рост, обнажённая и прекрасная. Одним словом, женщина ещё в самом соку. Она серьёзно сказала:

– Смотри мне в глаза и отвечай честно! Почему тебя выгнали на «гражданку»? В глаза мне, смотри! Ты английский шпион?

– Если честно,– он тяжко вздохнул,– меня попросили покинуть ряды доблестной Российской Армии из-за активной любви и живого, неугасаемого интереса к женскому полу. Все меня или почти все дамы… хотели. Откуда же я знал… почти не знал, что некоторые из них – жёны и подруги больших военных начальников. Впрочем, вру. Всё я и всегда знал.

– Ничего,– она погладила его по лысой голове,– не переживай, Аркаша. На одного пошлого генерала в армии будет меньше…

Палахов прижался к её животу головой, засунув свои натренированные пальцы прямо к ней… одним словом, глубоко и туда, куда желалось. Она тяжело задышала. Ну чего там… Конечно же, учительнице рисования начало становиться по-настоящему хорошо.

Он встал, наклонил её лицом в сторону столика. Как говорится, она очутилась в положении между низким и высоким стартом. Закрыла глаза, но не удержалась и сказала:

– Ну, чего ты там резину тянешь? Чего задумался, солдат? Давай! Побыстрей и поактивней! Я устала ждать. Давай им всем вот этим нашим… сближением отомстим всем твоим недругам за то, что тебя, как шелудивого и пакостного пса выкинули из армии.

– Мне приятно, что ты так образно мыслишь и сравниваешь меня с псом. Хорошо. Давай же мстить, мстить и мстить! Пусть нам будет хорошо, а им – не очень.

Он раздвинул руками её «половинки» и впихнул свой «инструмент»… далеко-далеко. Это было понятно, ибо она произнесла «ах», да и его конец уперся во что-то твёрдое, и уже почти до боли знакомое.

Их частые сближения стали уже доброй традицией.

А недалеко у переезда, мимо которого давно проехал их проезд, тележка с тряпьём валялась под деревом. Вроде, это был ясень или даже могучий дуб. Впрочем, какая разница. Рядом вперемешку… валялась одежда дежурной по полустанку и лохмотья бомжа.

Он, уже исправно сделав своё дело, в стороне от недавнего места действия, неторопливо надевает на себя рваные штаны. Она была всё ещё обнажена, но с красным флажком в руке.

Сначала встала на четвереньки, потом выпрямилась и торжественно, как морская царевна, сошла вниз с бугра. Потом ей пришлось снова встать на корточки, чтобы собрать в охапку свою форменную одежду.

При этом дежурная старалась не потерять красный флажок. Только на момент положила его на землю. Потом взяла его опять в правую руку. Это тогда, когда уже почти оделась. Снова встала в полный рост. Но уже не такая интересная. А всё потому, что не… голая.

Ведь женщину красит не шляпка с цветами и не замысловатая юбка до пят, а вот именно эта самая… нагота. Вот и спрашивается. Зачем же их одевать, когда они раздетые гораздо приятней. Правда, не все. Некоторых так и стараешься побыстрей покрыть верхней одеждой, чтобы не смотреть на их жуткие телеса и чтобы сердце кровью не обливалось.

– Зачем ты так вцепилась в свой флажок? – Резонно спросил бомж. – Ведь тут, в роще, поезда не ходят… Для чего тебе красный символ в виде тряпочки на палке?

– Если одежду не всю найду в траве, то…чепуха. А вот флажок терять нельзя. Уволят!

– Однако, ты девушка подвижная оказалась и… покладистая. Как… поклал, так и лежала. Но сноровистая. Раза четыре я над тобой подлетал. Почти в небо, как жаворонок. Божья птичка.

– Дело в том, жаворонок, божья птичка,– она неторопливо расчёсывала свои длинные и пышные рыжеватые волосы,– суть в том, что у меня такое случилось первый раз в жизни. Ты понимаешь? Первый раз в жизни!

Бомж оторопело и с некоторым удивлением и активным сомнением посмотрел на неё. Он даже чуть от неожиданной новости не сел уже не голой задницей на колесо своей тележки.

– Да ну тебя! – Он замахал своими грязными ручищами, как ворон.– А как же… то самое? Оно, как бы… не тяжело, с лёгкостью… проникло.

– Впервые в жизни, добрый мой и отзывчивый странник, я занималась сексом… лёжа на муравейнике. Вот по этой самой причине ты очень и очень высоко подлетал.

Она не поленилась задрать форменную казённую юбку, снять трусы и продемонстрировать бомжу свои ягодицы. Причём, долго это делала, поворачиваясь к нему то с одного, то с другого боку.

Да, именно так. По пышной заднице до сих пор дружно ползали большие чёрные муравьи.

– Нет, душа моя, – бомж прижал руки к груди,– больше мне ничего не показывай.– Я уже больше ничего не смогу. Да и не хочу!

– Вот так всегда! Только порадуешься чему-нибудь светлому, и оно, чёрт побери, вдруг внезапно заканчивается. Не мужики, а инвалиды сплошные!

Бомж, отвернувшись от смущения, вцепился руками в свою тележку, поставил её на колёса и покатил дальше. Каждому своё. И про часть потерянного тряпья забыл. Видать, совесть внезапно и резко стала мучить бедолагу.

Что касается профессора и доярки, то они лежали на одной нижней полке. Как-то ведь, уместились на одном ложе. Но ведь оба далеко не худые… Впрочем, они были голые. Одежда не мешала. Отдыхали. После… сексуальных трудов и говорили друг другу только правду. Так уж повелось почти у всех обнажённых.

Вдруг он стремительно вскочил с места, как ошпаренный, и поспешно сел за столик. Между делом почесал свой весьма и весьма солидный «конец». Есть ведь и среди учёных мужей заметные люди… хотя бы, в этом.

Он суетливо начал искать бумагу и шариковую ручку. Нашёл. Начал что-то торопливо писать.

– Вы, знаете, Настя, я понял! Я, наконец-то, нашёл ошибку! – Радостно, но, вместе с тем, и озабоченно, произнёс профессор. – Я совсем не туда пристроил… синус!

При этом он удовлетворённо щелкнул пальцами правой руки.

Его заботливая и понятливая попутчица слегка приподнялась и приняла позу, почти что, низкого старта. Она предупредительно и нежно произнесла:

– Я уже почти встала на четвереньки, Роман Романович, и вы можете засунуть свой синус туда, куда вам хочется.

Учёный муж вскочил на ноги, как резвый горный муфлон. Он собрался было засмеяться, но резко передумал. Почесал подбородок.

– Мне очень нравится ваш синус,– чистосердечно, как на допросе призналась доярка. – Пусть коротковат, но… толстый. Почти такой же, как у нашего… владельца молочной фермы «Загон» Александра Андреича Вознюка.

– Настенька, вы ведь… доярка,– просто сказал профессор,– а я наивно полагал, что… доярки теребят только соски у коров. Оказывается, они осязают руками… что-то подобное и у отдельных товарищей…

– Ну, что тут скрывать, профессор! Вы ведь не единственный на свете, кто имеет мощный синус. Так что, стоять мне на четвереньки или поговорим о погоде?

– Непременно, стоять, Настя! К чёрту погоду! И благодарю вас за высокую оценку моих… очень скромных возможностей и стараний! Мы так и поступим… Пожалуй, Настенька, в данной ситуации, это самое верное и рациональное решение. Мой… синус всегда к вашим услугам!

Он, наконец-то, положил на столик ручку и бумагу. Направился к ней. Она с облегчением вздохнула. Надо же, хоть и профессор, а не совсем дурак. Что-то ещё и соображает.

В седьмом купе сексуальная жизнь тоже не стояла на месте. Ирина и Аркадий единогласно, уже в который раз, решили повторить свои интимные процедуры. Причём, с таким азартом, что долго не могли оторваться друг от друга. Старым народным способом: он – наверху, она – внизу…

Ирина, на сей раз, вздыхала более восторженно и упоительно.

Да, этот добрый и почти совсем и не старый отставной майор оказался очень даже… моторным «собеседником». Да какая там старость! Сорок лет для мужика – только начало.

Впрочем, всему наступает конец… После последнего момента… наивысшего напряжения они, не сговариваясь, всё-таки, решили сделать паузу. Они очень крепко обнялись, как два иностранных разведчика, при долгожданной встрече или явке, и приняли, наконец-то, сидячие позы.

По всей вероятности, пришло время перейти и к светским беседам про жизнь.

Отставной майор с восторгом хлопнул её ладонью по бедру.

– Ну, да, конечно, мы… многое можем, – лицо Ирины сияло.– Но, всё же, секс – это не главное. И я всегда буду ратовать за высокую мораль и нравственность.

– Даже стоя на четвереньках на перроне большого вокзала?

– Брось, говорить гадости, Аркадий! Я же не на вокзале, а с тобой… Это совсем другое дело.

– Беру свои слова назад. На вокзале ходить без одежды – не совсем прилично. Пусть так поступают нудисты. Их такое… завораживает.

– Не будем о гадостях. Я сейчас поняла самое главное.

– Что-нибудь опять из Теории Относительности?

– Да, почти что так,– она бесцеремонно схватила его за ещё не совсем поникший фаллос и таинственным голосом произнесла. – Он у тебя какой-то кривой, в левую сторону.

– И что из того, что кривой! Ведь нам из него не стрелять, Ирина! Да и не только из него… Это ведь не автомат Калашникова тоже. Или я ошибаюсь?

– В данном случае ты, Аркаша, прав. Это не автомат, но оружие очень скорострельное и… автоматическое. Но не критикуй больше наших депутатов. Они ведь такие хорошие. Такие милые…

– Когда спят на заседаниях… Но то, что у нас с тобой, Иришка, всё отлично состыковалось, это не их заслуга. Это заслуга даже, конкретно, не твоя и моя.

– А чья же? – Она явно удивилась. – Американского президента, что ли?

– Тут заслуга,– он поднял вверх указательный палец,– наших с тобой половых органов. Они исправно… работают.

Палахов нежно прикоснулся к её плечу рукой. Потом очень быстро оделся и пересел к столику и, буквально, уткнулся носом в кроссворд.

При этом справедливо заметил:

– Да, именно так. У нас с тобой всё впереди, Ирочка. Как и должно быть… у нормальных людей.

– Я верю, что ты, Аркаша, настоящий офицер и сдержишь слово. До конца нашей поездки я рассчитываю на самые тёплые отношения к себе с твоей стороны.

– Разумеется, Ирочка. Я ведь не садист и не половой извращенец. Будем активно… сотрудничать с помощью наших организмов. Мы с тобой едем до Владивостока, до конца. Посмотри, какой за окном пейзаж! Всё у нас впереди, но… потом.

– А сейчас? Может, ещё успеем.

– Успеть можно… А можно и не успеть. И нас с вами застанут, совсем юные и неискушенные в дорожном разврате люди. Застанут, обратите внимание на игру слов, не за мытьём посуды.