Читать книгу Краса непутёвая - Александр Николаевич Лекомцев - Страница 2

Ирина снова зашла в гости на несколько минут к Залихватовым. Она сидела за столом с Екатериной Михайловной и пила с хозяйкой дома крепкий горячий чай с ватрушками.

– А сейчас мой Гриша на смене,– сообщила Залихватова. – Трудится. Всех денег не заработаешь. Это понятно.

– Я просто не знаю, что делала бы без вас, Екатерина Михайловна. Вы – очень хорошие люди, – Ирина чувствовала себя очень неловко, чего скрыть было не возможно.– И Григорий Кузьмич встретил меня, как родную дочь. Извините, но иногда мне кажется, что он…

– Нет, Иришка. Он тебе не отец. Но Гриша постоянно думает о тебе. Ночами не спит. У него начало побаливать сердце.

– Да я так и не считаю, Екатерина Михайловна. Мне ещё мой покойный дед сказал, что Григорий Кузьмич – мне не отец. Просто многое не понятно. Иногда не знаю, что и думать. Да и зачем мне видеть родного отца? Мы не знаем другу друга. Чужие люди. Да и у меня всё нормально.

– Прости, Иришка. Но у тебя, как раз, не всё нормально. Да ты пей чай, и слушай старую неразумную женщину, которая не во всём и не всегда понимает поступки молодёжи. С тобой твориться неладное! Но не могли же мы тебя силком связать и заставить жить у нас в доме. Хотя, должны были так и поступить.

– Мой Гера – очень хороший. Просто его никто не понимает.

Ирина отхлебнула из чашки глоток чаю, взяла кусочек домашнего пирога. То же самое сделала и хозяйка дома.

– Я буду говорить тебе не очень приятные вещи. А ты слушай, – выражение лица у Екатерины Михайловны стало суровым и озабоченным. – И прошу тебя, не вскакивай с места! Без всякой там обиды. Старая тётка выскажется, а потом и поплачет вместе тобой, горюшко ты моё.

– Хорошо, я постараюсь, Екатерина Михайловна. Я буду слушать. Но всё равно, я его, своего Гракова не брошу, потому что он…

– Знаю! Потому, что он хороший. Ты его не бросишь? Что ты говоришь! Да эта маленькая страшненькая и с трудом говорящая, и вечно пьяная обезьяна, давно уже бросила тебя. Все это видят и знают. А ты – нет! Представь себе, никто и ничего с ним не может сделать. Потому, что ты везде и всюду защищаешь его.

– Он ради меня, Екатерина Михайловна, уволился из хабаровской фирмы «Ремонтник», и его взяли мастером в нашу механическую мастерскую.

– Да, взяли. Не спорю, у него родственники со связями. Но мы здесь и не таких верблюдов сквозь игольное ушко пропускали. А приехал он сюда, чтобы пропивать с местными и приезжими девицами твои деньги. Молчишь? И правильно делаешь. Кроме всего прочего, он очень часто летает на самолёте, в Комсомольск-на-Амуре. Он снимает там проституток…

– Мне уже говорили, что… Но я не верю.

– Ты ведь знаешь, Ира, не меньше, чем я. Но ты не хочешь ничему верить. Ведь он у тебя уже не живёт, а только прибегает за деньгами. Да и иногда позаниматься с тобой сексом. Таких наглых людей ни в одной Африке, ни на какой пальме не найдёшь. Нет таких в природе! Но вот у нас, в Заметном, есть представь себе! И эта тварь… с тобой. Не просто с тобой, Ирина, а твой… хозяин или владелец, получается.

– Зачем вы такое говорите, Екатерина Михайловна?

Татану чуть не выронила из рук чашку с чаем, хотела, как следует, возмутиться, но опустила вниз голову.

– Господи! Да то, что я говорю, цветочки! Ты послушай людей! – Залихватова разволновалась больше, чем Ирина. – Ведь они редко ошибаются. Ты, кристально чистая девушка, стала пить, как сапожник. Да и, вряд ли, сейчас так сапожники так пьют. Каждый за своё место держится. Безработица… вечная и беспредел!

– Но у меня нет никаких прогулов и нарушений дисциплины?

– Этого ещё не хватало! А твой сокол ясный, рыжий в крапинку, Бова-богатырь, который метр с кепкой в прыжке, причём, с шестом, давно уже живёт с сорокалетней спившейся Клавдией. Есть тут такая. Всем даёт, да никто не берёт. А ему, твоему козлу, всё равно, с кем пить и на ком лежать.

Ирина вдруг прикрыла рукой рот, вскочила со стула и выбежала на улицу. Её, явно, тошнило. Екатерина Михайловна с сочувствием посмотрела ей вслед. Взяла чашку с остывшим чаем, преподнесла к губам. Вскоре вернулась и Татану, смущённо сказала:

– Что-то меня затошнило, и голова закружилась.

– Сколько?

– Я не поняла, Екатерина Михайловна, что «сколько».

– Всё ты поняла, Ирочка. Я о сроке твоей беременности спрашиваю.

– Три месяца. Чуть больше. У нас сразу же получилось… в мае. Я не хотела, но так произошло.

Она разрыдалась, закрыв лицо руками. Екатерина Михайловна придвинулась к ней вместе со стулом, обняла её. В глазах её заблестели слёзы. Ирина подняла голову и сказала, по-взрослому:

– Прямо, не знаю, что и делать.

– Делать надо… аборт. Не стоит ломать себе жизнь, Ира. А впрочем, можно и родить. Ты без жениха не останешься. Красота твоя не блекнет, но разума, ты уж извини за прямоту, у тебя становится всё меньше и меньше.

– Я не знаю, как поступить, Екатерина Михайловна. Но я очень хочу, чтобы у меня был ребёнок. Но в сентябре поздно уже что-то делать.

– По большому счёту, и сейчас уже не желательно заниматься такими… ковыряниями. Медицина, правда, получше стала, но… потом может случиться так, что детей рожать не сможешь,– Екатерина Михайловна была озабочена и рассудительна. – Такое дело всем известно и понятно.

– А я хочу! Мне хочется иметь мужа, много, много детей.

– Он знает, твой Гера, об этом?

– Да. Он говорит… он говорит, что я нагуляла его с каким-то Пашкой. Но я не знаю, тётя Катя, ни какого Пашку. Я никого… в этом смысле не знаю, кроме Геры.

– Ещё бы! Такому гаду надо всегда наставлять рога. Он – не мужик, и таковым даже в ином мире уже не станет. Но мне и тебе понятно, что ребёнок, которого ты носишь в себе, от него, от… гнусного пеодаракиса. Ничего, что я с тобой, Ирина, на греческом языке разговариваю?

– Мне не до шуток,– Ирина машинально сделала большой глоток чая.– Впрочем, и вам тоже, я знаю, Екатерина Михайловна.

– Какие тут могут быть шутки, Ирочка? Смех сквозь слёзы… называется,– Залихватова обняла Ирину за плечи, прикоснулась щекой к её щеке. – Но ты не волнуйся. Если что, то его очень просто, Ира, женить на тебе. Надо подать на него в суд за развращение малолетних… Да, именно! Тебе пока только шестнадцать лет. В тюрьму, я уверена, ему не захочется идти. Таких вот, славных, как твой Гера, нигде не любят. На зоне он тоже в героях ходить не будет. Но ведь это тоже не выход, моя ты пригожая. С такой обузой, как Граков, и одного месяца в законном браке не проживёшь.

– Да. Насильно мил не будешь.

– Наконец-то, ты это поняла. А с твоего подонка, как с гуся вода. Смотри сама. Совершенно не знаю, что тебе и посоветовать. Если бы Алина была жива, и подобное произошло бы с ней, то в такой ситуации я тоже не знала бы, как и поступить.

– Я звонила в Хабаровск, его родителям. Они обо мне и слышать нечего не хотят. Говорят, что их Гера не мог так поступить и что, с моей стороны, это чистый шантаж.

– Они тебе, Ира, деньги предложили?

– Ничего они мне, Екатерина Михайловна, не предложили. Даже слова доброго не сказали. Облаяли, как собаки. Друг у друга из рук телефонную трубку вырывали, чтобы меня сволочью, потаскухой и шантажисткой обозвать.

На некоторое время Залихватова замолчала. Такая новость до такой степени оскорбила её и ошарашила, что он, чуть ли не до крови, закусила губу.

Она встала из-за стола. Подошла к холодильнику, открыла его дверцу, взяла оттуда вазочку с малиновым вареньем. Поставила на стол, даже не обратив внимания на то, что на нём уже имелось предостаточно всяких и разных сладостей.

– Будем вместе думать. Не такая уж и страшная беда произошла. Люди вон, как мухи, мрут. Тут куда пострашней. А ты живёшь, и ещё потом всем нос утрёшь, если не будешь дурой. Но как я опасаюсь, что пойдёшь ты в разнос, как говорится.

– Нет, не пойду… в разнос. Только не надо на Геру подавать в суд. Я ведь, во многом, и сама виновата…

– Да, очень во многом. Но, получается, пусть мерзкий подонок живёт и здравствует, и дальше продолжает пакостить добрым людям? Ведь очень многие настроены против него очень… критически. Он тут каждому второму мужику денег не так и мало должен, и не собирается отдавать. Мелкий, но до чего же наглый! Он хорошо не закончит свою никчемную жизнь.

– Мне, всё равно, жалко его. Как он будет без меня?

– Он тебя не пожалел, а ты вот о нём думаешь. Но страшно мне. Ведь это, Ирочка, не доброта из тебя идёт. Ты о себе думаешь. Как – никак, первый мужчина. И ведь от такого мелкого и столько дерьма! Подумать только.

– Я… знаете… не совсем с вами согласна.

– Не надо, Ира, обижаться. Если я не скажу тебе правду, то никто другой этого не сделает.

– Может быть, вы правы. Но мне сейчас не легче. Мне говорила одна женщина в Бодайбо, учительница географии, что во мне спит сам Дьявол, что он когда-нибудь обязательно проснётся.

– Глупая женщина – твоя учительница. Ничего в тебе не спит. Нет, понятное дело, там никакого ни чёрта, ни беса. Ты просто беззащитная девочка, и самоё страшное в том, что мы не знаем, как тебе помочь. После драки не следует кулаками махать. Но, честно говоря, я не желаю твоему другу… ничего доброго. Бог ему судья!

Они вели долгий разговор, да ведь и было, о чём.

Жизнь устроена так, что в одну и ту же секунду один умирает, другой рождается. Не может произойти такого, чтобы в единый час население Земного Шара или, в крайнем случае, посёлка, к примеру, такого, как Заметный начало радоваться или печалиться. Так не бывает, ибо Человечество, хоть и единый организм, но составные его части очень разнородны. В то время, когда Ирине было очень плохо, её сожитель-кровосос Грабов прекрасно проводил время сразу с двумя подругами.

Точнее, именно сейчас он развлекался с одной покладистой и проблемной в житейском плане дамочкой в кустах молочая. Само собой, занимался сексом. Если конечно в пьяном состоянии подобные соития можно так назвать. Происходило не слияние тел или душ, а неуклюжая попытка… отметиться, причислить себя к кругу сексапильных граждан и активных в половом плане.

Но вдруг, откуда не возьмись, появилась и вторая подруга. Она нарисовалась у куста, пьяно покачиваясь, стала терпеливо ожидать своей очереди. Подумав немного, только что появившаяся, жаждущая, изрядно подвыпившая дама, села на пенёк и неторопливо, но решительно сняла с себя трусы. Встала в полный рост, крепко сжимая свои исподние, замызганные подштанники, в правой руке.

Она, что называется, построилась, приготовилась к… радости и счастью. Жаждала стремительного приближения сладкого мига, ибо держала в руках трусы. Может быть, ей сейчас казалось, что она безумна сексапильна и даже обворожительна.

– Ну, чо? Скоро вы там? – С недовольством пробормотала она.– Я тоже хочу.

– Подожди, Нютка! – Сказала, кряхтя, её подруга. – Уже подплывает…

– Чего там ещё подплывает? Гера наш в данном направлении на прииске самый слабый мужик. Чего только в нём Пригожая нашла? Что там может подплывать? Только так… малость помусолиться. По верхам.

– Если будешь тарахтеть не по делу, – Гера тяжело дышал и никак не мог сосредоточиться на главном, – то тебе ничего не обломится. Стоишь тут над душой. Весь кайф нам ломаешь.

У него, явно, что-то не получалось. Но он не очень-то на эту тему переживал. Граков давно уже для себя сделал определённый вывод: рождённый пить – половым гигантом быть не может.

Совсем неподалеку от происходящего совокуплялись две собаки. На полянке, рядом с ними, вошедшими в раж, валялись пустые бутылки из-под водки, рыбьи головы, куски хлеба.

Ирина шла от Екатерины Михайловны с тяжёлыми мыслями. Да и они не могли быть другими. Как она ошиблась, как поторопилась быть кому-то нужной и любимой с отроческих лет. И вот теперь – расплата. За бездумье. За опрометчивость.

Возле развилки дорог остановилась грузовая машина с крытым верхом. Оттуда неторопливо вылез крепкий парень, можно сказать, увалень. Машина тут же поехала дальше. Он был в штормовом костюме цвета хаки, с пустым рюкзаком за плечами. Ирина не поверила вои глазам. Это был тот самый Федя Плешаков, её бывший одноклассник из Потайпо и вечный воздыхатель.

Она подбежала к нему и схватила его за руку.

– Федя,– сказала Ирина,– это ты?

– Я, как видишь. А чего тут особенного?

Он нежно обнял её.

– Как ты оказался в этих глухих местах? – Татану искренне удивилась.– Что ты здесь делаешь?

– Да, вот подкинули меня сюда, к магазину. Здесь выбор продуктов получше, чем в нашем глухом селе Лонги.

– Что ты делаешь в Лонгах? Там ведь и людей, Федя, почти нет никаких.

– Не скажи, Ирочка. Там, у нас, живут охотники, промысловики, заготовители лекарственного технического сырья.

– Ты что, охотник? Но ведь тебе только шестнадцать лет.

– Ну, да, почти охотник. Устроился помощником, подручным известного здесь промысловика Константина Константиновича Чидалова. Я пока всего месяц здесь. Но, я думаю, что мне с началом охотничьего сезона не только капканы и плашки разрешат на белок ставить, но и пострелять из ружья или даже карабина дадут.

– Феденька, мой ты хороший, друг и товарищ! Пойдём домой ко мне. Я куплю винца. Поговорим. Я здесь не далеко живу.

– Я знаю, Ира, где ты и как живёшь. Когда-нибудь, обязательно я зайду к тебе. А сейчас надо продукты подкупить для мужиков, курево, спиртного немного, как водиться. Через час-полтора за мной машина вернётся. Мы сейчас в тайге, на грибоварне. Заготавливаем грибы и ягоды. Охотник – это ведь не только соболятник. Не всегда нам время ходить на медведя. А приехал я сюда, на Вербинский прииск, только ради тебя. Я ведь и приехал сюда только ради тебя. Если большего мне не дано получить, то одна радость – хоть обитать в тех местах, где живёшь и ты.

– Правильно говорят, что гора с горой не сходиться, а человек с человеком всегда встретится. Я знаю, что обо мне не только в Заметном, но и во всём районе говорят плохо. Но вот увидишь! Всё будет нормально. Я не развратом занимаюсь. Я уже замужем… почти.

– Ира, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Глупо. Тебе только шестнадцать лет. Через два года ты пойдёшь служить в армию. Сколько воды утечёт. Я за это время успею постареть, и ты совсем забудешь меня.

Но Плешаков спокойно и довольно сурово возразил ей, сказав, что всегда и везде будет только рядом с ней, с Пригожей. Он уверенно заявил, что если когда-нибудь женится, то только на Ирине. Татану на мгновение задумалась, пожала плечами. Она знала, что не любит Федю. Плешаков – прекрасный, замечательный, добрый, справедливый, но… нет между ними той искры, которая называется Великим Чувством. Точнее, с её стороны нет к нему нежной привязанности и любви. Просто, друзья. А разве мало этого?

Чтобы, как-то, успокоить и себя, и его, обнадёжить, поверить, скорей всего, в невозможное, несбыточное, Ирина произнесла задумчиво:

– Всё может быть. Я уже допускаю, что придёт и то время, когда мы станем с тобой очень близкими людьми. Но близкими станут наши души, а не тела, Федя. Мы ведь только друзья.

– Почему?

– Всё очень просто. Я не люблю тебя, милый и хороший, Федя. Но ты рассказывай всё по порядку. Ведь я пока ещё ничего не поняла. Почему ты здесь?

Он не стал второй раз отвечать на один и тот же вопрос. Ирина не понимала, что он приехал сюда только ради неё. Пригожая не в состоянии была поверить в то, ради неё Плешаков мог пойти на такой «подвиг». А если Ирина не понимает, то зачем же второй раз говорить о том, что он своей жизни без неё не представляет.

– Зря ты уехала из Потайпо,– с грустью сказал он.– Теперь вот совсем… одна. Я не хочу, чтобы тебе было плохо в этом мире.

– Я не одна. Меня хорошо встретили старые друзья моих родителей,– возразила Ирина.– Если бы не они, то я не знаю… Потом есть у меня Гера.

– Не обижайся, Ира. Но этого опойка из Хабаровска даже собаки не считают человеком. Его у тебя нет. Тут многие на него зуб точат.

В её глазах вспыхнул гнев. Казалось, что ещё мгновение – и она набросится на своего верного друга с кулаками. Но она сдержалась, и все-таки, не удержалась, произнесла резкие и, возможно, для Плешакова обидные слова:

– Не смей трогать его! Слышишь, Федя! Что он вам всем плохого сделал?

– Там у него с людьми всякие другие замутки и дела, Ира. Дело даже не в тебе. Да и смешно его убивать только за то, что ты изволила сделать его для себя принцем на белом коне. Он, можно сказать, не при делах. Его всегда можно было послать к чёртовой бабушке. Но ты этого не сделала.

– Я не хотела так поступать. Само получилось. Так вышло… А если в чём-то ошиблась… кроме того, стала иногда пить водку, то он здесь ни при чём. Видно, заложено что-то во мне от самого Сатаны или передалось от родителей по наследству.

Оба на мгновение задумались. В этот момент, как бы, не нашли они что сказать. Посмотрели рассеяно на небо. Там высоко в вечерней, но ещё яркой синеве, парил горный орёл. С высоты своего полёта он обозревал землю, в чём-то грешную, а в чём-то – и не совсем.

Такое же небо, синее и почти безоблачное, в солнечных лучах, висело и над тайгой. Да и над драгой «Ближняя», где работал со своей сменой Григорий Кузьмич Залихватов. Привычное дело. Но перед тем, кто видит драгу впервые в своей жизни, сразу же возникает немало вопросов. Почему да как? А ведь, в принципе, всё просто. Золотодобывающий объект, внешне очень похожий на обычную землечерпалку, которые углубляют реки. Вот и сейчас она работала, как говорится, в заданном режиме. С обоих берегов затона её держали толстые стальные крепёжные, которые не давали её быстрого хода, держали её на привязи. Здесь подойдёт сравнение с куклой-марионеткой. Черпаки вгрызались в подводный грунт, вынося его наружу, на поверхность. Там уже в специальном отсеке производилась промывка его, происходило своеобразное обогащение металла, происходило отделение самородного золота от пустой породы.

Залихватов сидел за пультом управления и следил за показателями на приборной доске. Он был сосредоточен. Иногда к нему заходили машинисты. Появлялся и технический руководитель. Илья Баринов несколько раз внимательно осматривал приборы, потом по трапу спустился в машинное отделение. Там всегда хватает работы.

Они, Ирина и Фёдор, сидели на скамейке. Беседа их продолжалась.

– С тех пор, как ты уехала из Потайпо, моя жизнь не заладилась,– чистосердечно признался он.– Некоторые считали, что начал я пить и, говорили, что с плохой компанией связался. Но это не так, Ира. Пацаны там были нормальные. Школу закончил, но поступать никуда не стал, ни в какие институты.

– Зря, Федя. Сейчас без образования просто не обойтись. Вообще, устроиться на работу трудно. Говорят, что теперь даже кандидаты наук работягами в больших городах… пашут. Москва – совсем другое, у них там почти отдельное княжество. Мне рассказывали.

– Такая… каменная радость не для меня. А мы, зауральские, всё преодолеем! Но пока у здешних людей не всё здорово. Это ведь даже и не Сибирь, а Дальний Восток. Столичные магнаты даже и не подозревают, что здесь живут люди.

– Ты стал совсем взрослым, Федя.

– Да. Но я не об этом. У нас, среди охотников, – продолжал свой рассказ Плешаков, – в нашем охотничьем кооперативе «Белка» двое не кандидатов наук, конечно, но с высшими образованиями работают. Люди устраиваются, где могут. Старики говорят, что жизнь пошла страшная, очень далёкая от библейских учений и канонов.

– Я тоже об этом не один раз слышала. Но как же ты меня нашёл? Тут, мне кажется, только твоя мать, Анастасия Климовна, могла тебе помочь.

Фёдор быстро, но обстоятельно рассказал о том, что именно его мать, Анастасия Климовна, догадалась, что Ирина именно здесь, на прииске «Вербинском». Всё объяснялось просто. Она в молодости кого-то знала из друзей покойных отца и матери Ирины. Долго терпеливо наблюдала мать Фёдора за тем, как страдает по своей бывшей однокласснице её сын.

Потом не выдержало сердце Анастасии Климовны, и она сказала: «Если сохнешь по своей… зазнобе, то мотай туда, на прииск «Вербинский». Оказывается, Плешакова все справки уже навела, дозвонилась до фирмы «Белка» в селе Лонги, и договорилась, чтобы Фёдора взяли туда, как говорят, по большому блату, помощником охотника…

Она смирилась с тем, что произошло, точнее, происходит в душе её сына. Так и решила: что ни делается, всё – к лучшему. Правда, не всегда это так. Суровая реальность часто далеко от того, какой рисуется в воображениях многих наивных и доверчивых умов. Учительница географии Потайпинской средней школы Плешакова успокаивала себя тем, что там, на Севере России Дальней, её сын возмужает, а потом и в армию пойдёт. А там поступит учиться, в институт, на заочное, женится на какой-нибудь хорошенькой…

Мать Фёдора, Анастасия Климовна не сомневалась в том, что с Ириной у её ничего путного не получится. О создании семьи с такой непутёвой шалопайкой и говорить не приходится. И это её успокаивало. Такой явный расклад не то, что бы её радовал, но утешал.

– Я же тебе сказал,– Фёдору, всё же, пришлось повторить Ирине то, что он уже сказал десятью минутами раньше, – что только ты можешь быть моей женой, и больше никто…

– Упрямый ты, Федя. Ну, стану я твоей. А если нет любви, то надоедим мы друг другу через месяц. Я сейчас и сама не знаю, что меня ждёт в этой долбанной жизни.

– Я рядом, с тобой.

– Да, конечно, со мной. Смешней не придумаешь. Ладно, пойду. Заходи, когда сможешь. Понимаю, что тебе торопиться надо. Люди ждут.

Пригожая встала со скамейки и обняла Федю, и даже поцеловала в щеку. Всю эту картину увидел, выходящий из рощи, в обнимку с дамами, Гера Граков. Он пьяно, но предупредительно и серьёзно погрозил пальцем в сторону давних знакомых. Потом неторопливо застегнул ширинку брюк и потащился дальше.

– Это твой сокол, Ирина?– С сарказмом поинтересовался Плешаков. – Боже мой! И ты, красивая, умная, терпишь это чмо рядом с собой!

– Много ты понимаешь! Ладно! Я пошла. Заходи! И у меня к тебе очень наставительная просьба – не трогай, пожалуйста, Федя, моего… Гракова. Мы с ним сами разберёмся.

– А какой смысл мне его-то трогать, если ты тоже… накуролесила. Не хочу руки об него марать. Но если он, Ира, будет напрашиваться, то…

– Успокойся, не будет. Он человек… нормальный.

– Сомневаюсь.

Ирина не стала дальше ни о чём говорить. Она торопливо пошла в сторону своего дома. Плешаков остался сидеть на скамейке, закурил, глядя ей вслед. Он очень любил Пригожую и жалел её, сочувствовал совсем ещё юной женщине. Но он не в силах был что-либо изменить. Да и не входила такая задача, что называется, в его компетенцию. Ни какой помощи от Плешакова Ирина не ждала и не просила. Да и кто он ей? Так… Бывший одноклассник.

Он притушил пальцами сигарету, бросил окурок в урну и собрался идти в магазин, но тут перед ним нарисовался Гера. Граков уже был один, дамы от него откололись. Устали или пошли искать себе новую компанию, чтобы не ощущать чувство… недопития.

Граков бесцеремонно схватил Фёдора за ворот штормовки, что называется, брал на арапа, и угрожающе произнёс:

– Но ты, фраер вонючий! Ты чего к моей тёлке подкалываешься? Клеишься? Без году неделя тут и… Запакуй слюнявую коробку! Она… Пригожая – подстилка моя! А ты тут не при делах.

Плешаков отдёрнул его руку. Встал со скамейки и сказал серьёзно:

– Не хорошо отзываться так о девушке, которая по своей наивности уделила тебе больше внимания, чем другим.

– Она и тебе уделит… если я захочу. Понял? Если ты мне приплатишь… нормально, то… А так не лезь! Зубы тебе, пацан зелёный, выбью!

– Такой процесс, пожалуй, произведу я. Пойдём в рощу, тошнотик!

– Ты кого это тошнотиком назвал? Повтори?

– Пойдём в рощу, тошнотик! Не при людях же мне тебя жизни учить, дяденька.

Фёдор крепко схватил за руку Гракова, настолько крепко, что тот, сделав попытку вырваться, понял, что влип, как кур в ощип. Идя на «жёстком» прицепе за Плешаковым, Гера вяло пробормотал:

– Ты что, шуток не понимаешь, пацан?

– Будешь потом шутить. Мы живёт в разных посёлках. Когда ещё встретимся, Гера. А тут такой случай выпал,– Плешаков был настроен решительно, не намерен был терпеть оскорбления в адрес Ирины. – Потом уж ищи и свищи меня. Приходи отомстить, буду рад. Но сразу говорю, что искать меня бесполезно. Ты второй или третий раз в жизни меня видишь, и больше, может быть, тебе такое счастье и не отломиться.

Таким образом, Плешаков втащил Геру в то место, где росло много густых деревьев и кустарника, и уже только там освободил его руку. Граков понял, что надо действовать решительно и наверняка. Он моментально вытащил из-за пазухи нож и бросился с ним на Фёдора. Тот очень легко перехватил его запястье и от души врезал ему кулаком по носу. Гера, обливаясь кровью, упал на колени, оставив холодное оружие в руках совсем юного охотника.

Поскольку пустой рюкзак ещё висел на плечах Плешакова, то он снял его и нож бросил туда. Подом надел поклажу на спину. Граков нашёл в себе силы подняться на ноги, но тут же получил такую быструю и мощную серию ударов кулаками, что о его дальнейшем сопротивлении не могло быть уже ни какой речи. Фёдор плюнул в сторону поверженного врага.

К продуктовому магазину подъехала машина с закрытым кузовом. В кабине, рядом с водителем, находились ещё двое. Женщина с ребёнком, жители села Лонги. Поэтому Фёдор, с загруженным рюкзаком, забрался по лестнице в кузов, и через мгновение машина тронулась с места.

Скорость её движения становилась всё меньше и меньше, потому что дорога, по сути, серпантин, становилась круче и круче. А картина кругом всё та же – горы, покрытые, в основном, соснами да кедрами. Да и в высоком небе парящие орлы.

С разбитой физиономией подходил к дому Ирины взбёшённый Граков. Он ударом ноги открыл калитку, без того еле держащуюся на старых шарнирах. Навстречу ему вышла Татану. Он грубо оттащил её в сторону от двери и направился в дом.

– Сейчас, грязная подстилка, я тебя крепко побью! – Угрожающе, как обычно, сказал он.– Ты у меня заплатишь за всё! Развела тут хахалей!

Ирина решительно загородила вход в своё жильё:

– Больше ты, любимый мой, не переступишь порог этого дома. А если тронешь меня хоть пальцем, то очень плохо закончишь. Иди к своим старым и грязным вешалкам, проверяй их на сифилис!

– Вот уже как ты заговорила! И даже не умоляешь на коленях, чтобы я женился на тебе? Я хренею! Да мне ещё и проще!

– Тебе всегда проще. Ребёнка я рожу, и обойдусь без тебя,– терпение Ирины лопнуло.– Такое грязное существо, как ты, не может быть не только мужем, но и обычным сексуальным партнёром… на полчаса. Ты, скотина, изнасиловал меня!

– Что? Я скотина?

Ирина вытащила из кармана халата опасную бритву, раскрыла её:

– Быстро отошёл от меня на пару шагов!

Такого поворота событий Граков никак не ожидал. Он попятился назад и чуть не упал со ступенек прямо на одну из ближайших грядок, засаженную луком.

Гера вытаращил глаза, потом обидчиво отвернулся в сторону.

– Ладно, я уйду навсегда, если ты этого хочешь,– тихо сказал он.– Но ты мне дай денег тысячи три-четыре… Больше не надо.

– Денег? Тебе денег? Ты что-то попутал, любимый! Я даю тебе не денег, а три-четыре дня для того, чтобы ты расплатился, рассчитался со мной. Долги надо платить!

Граков, на всякий случай отошёл от неё на более почтительное расстояние. Он, нагло улыбнувшись, скривив расквашенные губы, прогундел:

– Ты сдурела? Не давала ты мне ни каких денег. А если где и водкой угощала, так получается… платила за удовольствие.

– Видишь, Гера, как быстро наша любовь, которая оказалась мурой, переросла в ненависть. Я ещё раз повторяю! Если ты не расплатишься со мной до копейки в ближайшие дни, то… Ты ведь должен, олух пьяный, понять что они, деньги эти, не твои, понадобятся твоему же ребёнку. Его надо поднимать на ноги и сделать всё, чтобы он не стал таким вот негодяем, как его… папа.

– Успокойся! Он будет очень хорошим, потому что я лично не знаю, от кого он… С какой стати я должен дарить деньги какому-то спиногрызу? Он – не известно чей! Ну, хорошо. Допускаю, что мой. Ну, и что? Ты деньги не получишь! Гадина!

– Сам ты – подонок! Имей в виду, если ты не сделаешь так, как я сказала, то я быстро забуду, что при жизни твоя фамилия была Граков.

Сказав свои последние слова, Ирина вошла в дом, решительно закрыв за собой дверь.

– Где я тебе деньги возьму, дура? – Граков, скорее уже, обратился не к ней, а сам к себе.– Перебьёшься! Я скоро в Хабаровск уеду. Ищи – свищи. Там буду… работать. На хрен мне тут… упала эта глушь.

Он, опустив голову, поплёлся прочь от дома, где совсем так недавно ему были рады.

Татану сидела в горнице, низко опустив голову. Слёзы бежали по её щекам. В руках она сжимала опасную бритву. Конечно же, у неё сейчас основной была навязчивая мысль покончить со всем этим кошмаром единым разом. Стоит только с силой и точно провести лезвием по венам – и тогда она встретится там, за пределами этой жизни, со своими близкими и родными. Перед её глазами стояли их лица. Но не улыбчивые, а безрадостные. Они оттуда, как бы, смотрели и на Ирину осуждающе. Но Татану, всё же, поднесла лезвие к запястью, прижала острой стороной к коже.

Но мгновение – и жизнь, кипучая, бурная, молодая, выразила протест. Ей безумно хотелось жить. Ирина встала с табуретки и швырнула бритву в угол. Потом она подошла к зеркалу, вытерла платочком глаза и щёки, попыталась улыбнуться. Взяла с полочки большой гребень и принялась расчёсывать свои густые чёрные волосы.

Жизнь продолжалась. Пусть она беременна. Но ведь многие попадали и попадают в её возрасте в подобные и даже более критические ситуации. Оказываются без поддержки, без средств к существованию десятки и даже сотни тысяч молодых людей. А неё есть Залихватовы, которые относятся к ней почти так же, как к родной дочери. Она думала об этом, выдавая со склада механической мастерской, под расписку запасные детали для одной из работающих гидравлик. Мастер расписывался в ведомости. Потом мужики открыли складские ворота, и туда въехал автопогрузчик. Молодой его водитель взял умело на «рога» длинные и тяжёлые ящики и поехал к грузовому «Зилу» с раскрытыми бортами.

Ирина вышла из склада, с ведомостью в руках и авторучкой. В её обязанность входил и контроль погрузки. Даже в чёрном, далеко не в новом халате, она была прекрасна. Рядом стоял и охранник. Он первым заметил, как улыбающаяся Ирина стала терять сознания, держась левой ладонью за живот. Через мгновение она упала на землю, чем, явно, перепугала и озадачила работяг.

Но пока еще Гера никуда не уехал. Оставался здесь и последние дни коротал в посёлке Заметный. Жил он по-прежнему в доме сорокалетней алкоголички Клавдии.

По случаю предстоящего выходного дня в её доме проходила грандиозная пьянка. А в субботнее, уже далеко не раннее утро, Граков проснулся с больной головой. Ткнул локтем в бок лежащую рядом, стонущую Клавдию, и сказал:

– Чего, мымра, всё шило выжрала?

– Между прочим, я не мымра. А меня Клавдией Егоровной звать.

Пьяное существо, с большой натяжкой напоминающее женщину, открыло глаза. Морщинистая, жёлтолицая, да ещё с физиономией, украшенной синяками, Клава не только в темноте, но и при ярком свете своим обликом могла запросто напугать даже самого бравого и крутого господина не только в посёлке, но и во всём Хабаровске. Даже отважного омоновца.

– Тебе вопрос повторить, мымра, или в лоб закатать? – Сказал Гера.– Ты спирт весь допила ночью?

– А чего там было пить? Глоток оставался. Если ты такой умный, то сбегал бы к своим тёлкам, добыл бы денег.

– Легко сказать. К Пригожей мне дорога заказана. А всё из-за тебя, старая вешалка! Ходила и по посёлку трепала, какая у нас тут с тобой… любовь.

Они оба встали с постели. Спали в одежде, как водится в таких злачных местах, закутках и блат-хатах. Там, где пьют, там и валятся с ног. Растрёпанные, ещё, практически, пьяные. Гера открыл на окне замызганные шторы. В квартире наблюдался полный бардак. На полу грязь, пустые бутылки, окурки, тряпки.

Клавдия подняла с полу недокуренную сигарету-чинарик. Нашла спички в рваном халате, в котором и спала. Закурила.

– Ты можешь валить отсюда, Граков, хоть сейчас. Зачем ждать, пока тебя уволят с приисков за прогулы? Собрался в свой Хабаровск – так и вали!

– И свалю! Через несколько дней. А пока потерпишь. Не под забором же мне жить. Наглое рыло!

– Ты – выродок. Был бы нормальным человеком, то жил бы себе спокойно у Пригожей. Такую славную девку обидел. Скотина!

– Нашлась, заступница! Сама меня к себе притащила, а теперь вот каркаешь, старая ворона!

– Не права была. Погорячилась. Ты оказался ещё похлеще меня… опоек. Твоя Ирина в больнице. Говорят, что чуть кони не двинула. Ещё немного бы – и крякнула… по женской линии. Чего-то у неё там, выкидыш получился… и кровотечение.

– С какого такого рожна я к ней пойду? Побаловались – и будет. Сейчас наскребу на бутылку пива. Если не хватит-то, то по дороге перехвачу. А ты тут подсуетись, Клавка. Спиртяшки найди! Тебе и в долг дадут. Тебя здесь не то, что собака, каждая полевая мышь знает.

– Надо бы поднапрячься! У самой репа раскалывается. Не обещаю, но всё возможное сделаю. А ты куда собираешься?

– Пива по дороге выпью и по грибы сбегаю. На часок, не больше. Тут под сопкой похожу, не далеко. Закуска-то нужна. Я знаю, что ты со мной не пойдёшь.

– Если ты меня на себе понесёшь, то могу и грибы пособирать… очень даже запросто. – То, что ты – дура отмотанная, я в курсе.

Он стал надевать на себя старую серую штормовку, копаться в карманах. Кое-какая мелочь нашлась. Вышел на кухню, где бардак был полнейший. На столе просто грудой стояла посуда… огромной грудой. Гера надел на ноги туфли, которые совсем недавно выглядели не так уж и плохо. Взял в руки, первое попавшееся под руки, ведро и, открыв двери, шагнул за порог дома, на улицу.

В районной больнице, в довольно уютной, двухместной палате, под капельницей, лежала Ирина. Она смотрела в потолок, стараясь ни о чём не думать. Её соседка по палате, белокурая девица, не старше Ирины, лежала, отвернувшись лицом к стене.

В палату вошла процедурная медсестра. Прижав тампоном то место на руке Ирины, куда совсем недавно в ослабленный организм Татану проникало лекарство, она быстро вынула иглу.

– Говорят, что когда у меня всё такое… несчастье получилось, произошло, – с горечью сказала Ирина,– ребёнок мой… шевелился.

– Какой там ребёнок? – Подала голос медсестра.– Скажи спасибо, что сама жива осталась.

– Его можно было спасти! – Стояла на своём Ирина.– Можно! Я знаю! Я чувствую…

– Его? Никак… при таком кровоизлиянии! Да и ты, Ира, поздновато сюда была доставлена. Я понимаю, далеко. Расстояние большое. Ехать нам до Заметного – не ближний свет.

– Люди говорят, что моего ребёнка можно было спасти! Я буду жаловаться!

– Жалуйся! Только не мне, а главному врачу. Я всего лишь – процедурная сестра. Спасибо бы ты хоть сказала медикам за то, что они тебе жизнь сохранили…

– Зачем такая жизнь?

– Ты, извини меня, в сущности, самая большая, а не маленькая дура, если такое говоришь. Меньше надо было нервничать и не торопиться… совокупляться с кем попало и в таком раннем возрасте. Всё должно быть по-человечески, а не так, как это случается у беспризорных собак.

Сказав это, медсестра взяла в левую руку стойку-капельницу, и вышла за дверь палаты. Ирины заплакала… в голос. Её соседка соскочила на ноги и громко сказала:

– Прекрати ты выть! У меня тоже самое получилось, но я же не вою!

– Не могу я просто… Как представлю всё это, то… Ведь он умер.

– Кто умер, Ирка? Разве может умереть тот, кто ещё не родился, кого ты ещё не выносила? Так что, не вой! У меня тоже точно так же получилось, прямо в школе, на уроке истории. Кому-то было смешно, а мне, хоть волком вой или тигром рычи.

– Люди все разные, Наташа. Может быть, и я со временем зачерствею.

Соседка по палате встала со своей постели и подсела к Ирине на кровать. Они обнялись и беззвучно заплакали в один голос.

Настроение у Гракова было не таким уж и плохим. Он, всё-таки, нашёл денег на полуторалитровую бутылку с пивом и теперь, бродя в недалёком от посёлка предгорье, допивал её. Попадались и грибы. Граков изредка наклонялся, чтобы срезать маслёнок или боровик.

Издалека он увидел сразу несколько маленьких подосиновиков. С большим воодушевлением и радостью он пошёл к ним. Даже встал на колени, чтобы не пропустить ни одного подосиновика– красноголовика. Когда уже осталось срезать последний и бросить его в ведро, то он увидел рядом с грибом чьи-то ноги, обутые в кирзовые сапоги. Граков поднял глаза в вверх, и его зрачки расширились от ужаса.

Гера выпрямился во весь рост. Он стал пятиться назад. Но не успел сделать и двух-трёх шагов, как прогремел выстрел. Граков замертво упал в высокую лесную траву, выронив наполовину наполненное ведро с грибами. Развороченный пулей череп не оставлял сомнения в том, что Герман нашёл свою смерть. Яркая зелёная вокруг его головы оросилась кровью.

К Наталье в палату пришёл её школьный товарищ, одноклассник, с большой сумкой, в которой лежали и фрукты, и овощи, и конфеты, многое другое, вплоть до варёного мяса. Это был обычный шестнадцатилетний парень, белобрысый, высокорослый, скромный.

– Здравствуйте, девушки! Ну, как ты тут, Наташа? Как ты, Ира? – Он не наиграно, а самым натуральным образом, улыбался.– Чего нового?

– Здравствуй, Виктор! – Поприветствовала его Татану.– Всё нормально.

– Привет, Витя!– Сказала и Наташа. – У нас и взаправду всё хорошо. Вы нас тут с Ирой продуктами завалили. Мои родители, твои ходят, ты ещё… Да к Ирине Залихватовы почти каждый день наведываются. Мы же здесь, с Ирочкой, не на полгода залегли.

Виктор выложил пакеты на тумбочку перед кроватью Наташи, наклонился, обнял и поцеловал свою любимую. Потом сел на стул и сказал мечтательно:

– Ничего, Наташа, у нас с тобой всё ещё будет. Вот школу закончим, а там нас и поженят.

Наталья улыбнулась. Девушка, явно, была счастлива.

– А куда ты от меня денешься? – Предупредительно произнесла она.– Совратил, попользовался, так что…

– Что такое говоришь, Наташа? – Виктор почти что обиделся.– Я тебя не совращал. А просто…

– Так получилось,– рассмеялась Наталья. – Шучу, Витя. Я очень рада, что ты у меня есть. И если бы не ты, то я сама бы тебя совратила. Не знаю, почему, но меня к тебе тянуло ещё с первого класса.

– Вот у вас обоих как всё замечательно,– не без зависти сказала Ирина.– А я вот через пять дней выпишусь. Но меня никто и нигде не ждёт.

Но тут Ирине в два голоса возразили Виктор и Наталья. Ничего подобного! Её, Ирину, всегда ждут Залихватовы. Ни для кого не секрет в районе, что они относятся к ней, как к родной дочери. Ирина пожала плечами и возразила, сказав, что это совсем не то. Ведь она имела в виду личное счастье и человека, парня или мужчину, который бы её ждал… всегда, везде и всюду. Но не реально и глупо ждать «всегда, везде и всюду».

Конечно же, как бы, Ирина капризничала перед ними, поэтому выразилась именно так.

– Жизнь у тебя, Ира, только начинается, – сказал по-взрослому Виктор.– Тем более, ты такая красивая, Ирина, ну слов нет… У тебя всё будет хорошо. Поверь мне.

– Твоими устами да мёд бы пить. Пойду по коридору пройдусь, – Ирина встал с кровати на ноги, – с людьми поговорю. Может, и перекурю на лестничной клетке малость. С людьми пообщаюсь. Уже надоело здесь. Всё опротивело.

Она достала из тумбочки пачку сигарет и зажигалку, положила их в карман, и вышла из палаты.

Не прошло и несколько часов, как милицейская машина с представителями правоохранительных органов района была почти на месте убийства Гракова. Это случилось не далеко от ответвления основной горной дороги. Её участок, точнее, придаток уходил в низину.

Заместителю начальника районного следственно-оперативного отдела УВД капитану Олегу Крамару, сотруднику следственного отдела прокуратуры лейтенанту Анне Новицкой и другим, включая криминалиста Павла Арибасова, пройти до места происшествия оставалось совсем немного, метров триста-четыреста. Все они были, как говорится, одеты «по гражданке». В форме только двое рядовых полицейских. С ними пришли сюда и два подростка, двенадцати-тринадцати лет, Леша и Гена. Они-то и обнаружили труп, сразу же о страшной находке сообщили в милицию. А теперь школьники наперебой рассказывали о том, как наткнулись на бездыханное тело Гракова.

– Я первый увидел! – Тот, что помладше, Лёша, хотел, чтобы взрослые обратили на него внимание. – Я подбежал… Смотрю, дядя Гера лежит. А рядом ведро с грибами. Думал, что он, как обычно, пьяный… отдыхает. А он мёртвый… по-настоящему!

– Нет, я его с самого сначала увидел,– возразил Гена.– Тебе ещё говорю: «Видишь, Лёшка, там мужик какой-то». А ты…

– Брось ты выдумывать, Генка! – Обиделся Лёшка.– Я ещё почти с дороги его заметил.

Капитан полиции Крамар посмотрел на детей и сказал осуждающе:

– Пацаны, я вижу, у вас такое праздничное настроение. Человека убили, а вы тут, вместо того, чтобы что-то нам дельное сообщить, решаете, кто вперёд его обнаружил. Лучше скажите, вот что. Вы тут случайно не видели кого-нибудь постороннего с карабином или, на худой конец, с ружьём?

– Почему, на худой конец, с ружьём, Олег Павлович? – Криминалист Арибасов сразу же поставил все точки над «и». – Видно же, что его из ружья и убили… Жаканом. Ясно, что из гладкоствольного оружия. Шестнадцатый калибр. Но сейчас я кое-что тут сниму на фотокамеру, сделаю необходимые замеры… Через три часа всё определю относительно точно.

– Спасибо вам, ребята, дорогие дети,– сказала Новицкая.– Я поняла, что вы рассказали всё, что видели и знаете. Идите домой!

Пацанам, явно, не хотелось уходить отсюда. У них проявлялся нездоровый подростковый интерес к смерти. И это, вполне, нормально. Они отбежали немного в сторону и стали с любопытством наблюдать за тем, что там своей рулеткой промеряет криминалист Арибасов. Да и другие взрослые тоже были заняты, каждый – своим делом.

– Вам же русским языком сказали, ребята, что пора отсюда идти! – Крамар не любил долгое присутствие даже важных свидетелей и понятых на месте преступления. – Тут ведь не музей под названием «Эрмитаж». Если понадобитесь, то мы вас отыщем. А в целом, большое вам спасибо, господа юные грибники или просто… путешественники!

Он подошёл к Лёше и Гене, положил обе руки на плечи подростков и легонько подтолкнул их в сторону дороги. Ребята, нехотя, отправились домой. Подростки уходили неторопливо, то и дело останавливались и оглядывались. На их медлительность уже никто не обращал внимания. Помогли – спасибо.

– Задача осложняется тем, что на этого гражданина… Гракова очень многие имели зуб,– выразил не только своё мнение Крамар, но всех присутствующих здесь.– А что думаешь ты, Анна? Тебе же вести это дело, как следователю прокуратуры. Раскроешь, глядишь и станешь старшим лейтенантом.

– Очередные звания от меня не уйдут,– Новицкая внимательно осматривала место преступления, стараясь не наследить.– Всему свой черёд. Мне, почему-то, кажется, что это убийство если не напрямую, то косвенно связано с нашей Пригожей, то есть Ириной Татану. Кто-то из обожателей прекрасной поварихи мог, вполне, отправить на тот свет её обидчика.

Криминалист выпрямился во весь рост и стал делиться своим мнением, к которому скептически отнеслись и Новицкая, Крамар. Павел Арибасов, подчеркнув, что он не следователь и не оперативник, но его определения чего-нибудь да стоят. Конечно, речь он вёл не о чисто своих криминальных наблюдениях. Тут он уж был, что называется, король районного масштаба и уровня. Он решил выразить своё мнение о том, почему и как могло произойти преступление.

Арибаов, пряча рулетку и записную книжку в карман, потерев тыльной стороны руки не такой уж и маленький нос, сообщил всем присутствующим (будто никто этого не знал), что Гера был человеком задиристым, особенно, по пьяной лавочке. А он, как криминалист, не сомневался, что в нём, то есть в теле Гракова, и сейчас достаточное количество спиртосодержащих веществ. Короче! Он мог что-нибудь оскорбительное сказать в чей-нибудь адрес, и его запросто по причине обиды или нервного срыва, вполне, возможно, пристрелил первый встречный, не каждый, конечно, но очень вспыльчивый и эмоциональный, даже нездешний, охотник.

Потом он, этот гражданин, сел, к примеру, за баранку своего «Москвичонка» и уехал… в любую сторону.

– Не усложняй ты нам задачу, лейтенант Паша! – Махнул рукой Крамар. – Надо действовать пока от самого возможного и… реального. Вот здесь у нас присутствует юная, но славная сыщица Новицкая. Она преступника из-под земли достанет.

Анна не стала вступать в никчемные разговоры со своими коллегами и чуть поближе подошла к трупу. Наклонилась над ним. Ещё раз внимательно осмотрела место преступления. Достала из сумочки миниатюрный диктофон, включила его. Стала начитывать имеющуюся информацию: «В шести километрах от посёлка Заметный, недалеко о Нижней Южной дороги, ориентировочно, в трёхстах-четырёхстах метрах, в берёзовой роще, на северном склоне горы Усталая, обнаружен труп мужчины с огнестрельным ранением в область височной части черепа… Приблизительный возраст его – тридцать-тридцать пять лет…».

Из больничной палаты, где всё ещё находились Ирина и Наташа, Залихватовы уже собирались уходить. Они встали со стульев, и Екатерина Михайловна заверила Татану:

– Всё у тебя, Ирочка, будет нормально. Только сейчас для тебя главное, как говорит молодёжь, не сорваться с катушек.

– Да Ирочка у нас не только красавица, но и умница,– старался подбодрить и направить на истинный путь Пригожую Григорий Кузьмич.– Скоро в районе откроются курсы поваров. Одно место, там, твоё. Хочу я, Ирина, тебя на драгу, к себе, поварихой взять. Все только «за». Только один технический руководитель, то бишь, техрук Баринов упирается. Неужели и он к тебе не ровно дышит?

– Наоборот,– ответила Ирина,– он на меня не обращает никакого внимания. Пару раз заступился, а потом посмотрел на то, что происходит – и сделал вывод, что я не очень… положительная.

– Ильюха сам ещё пацан, несмотря на то, что начальник, шишка на ровном месте, – Залихватова выразила своё мнение, как думала, так и сказала.– Не бери в голову, Ира. Больно много Илья Баринов о себе мнит.

– Спасибо вам большое,– глаза у Ирины увлажнились. – Просто, не знаю, что бы я без вас делала.

– Только без этого, без слёз,– решительно сказал Залихватов.– Не люблю я эти… женские слёзы и всякие разные мелодрамы. Надо в будущее смотреть… твёрдо. Без унываний всяких!

– Вот-вот,– пожурила свою подругу по несчастью Наталья, – Ирка, чуть что, так сразу – плакать. Да мне бы её красоту…

– Ладно, девочки, выздоравливайте! – С оптимизмом сказала Екатерина Михайловна.– И жить не торопитесь. Состариться всегда успеете!

– До свидания! – Почти в один голос сказали вслед уходящим Ирина и Наталья.

Потом переглянулись. Настроение у обеих приподнялось. Добрые слова и пожелания для любого человека значат многое. Главное – их сказать или услышать.

В своём небольшом кабинете предварительный допрос подозреваемого в убийстве Гракова вела следователь Новицкая. Им оказался Фёдор Плешаков. Он сидел напротив её, положив свои большие руки на стол. Молодой охотник улыбался, вёл себя расковано. Если это преступник, то его выдержке позавидовал бы любой матерый рецидивист. Не реально.

Но многое говорило о том, что именно Плешаков мог быть причастным к убийству. Гракова. Допрашивала Плешакова, невозмутимого пацана-здоровяка, Новицкая. Анна Георгиевна скрупулёзно, всячески старалась поймать его на противоречивых показаниях. Но Фёдор держался уверенно.

Всё записывалось на диктофон, кроме того, Новицкая делала пометки на бумаге авторучкой. Она внимательно посмотрела на Плешакова и тяжело вздохнула. Ей, по сути, молодой девушке, жаль было юношу, который, как говорится, играл с ней в прятки.

– Вы меня жалеете, Анна Георгиевна,– с иронией и грустью сказал он,– как будто, я преступник. Я ведь вам уже обо всём сообщил. Не отрицаю, что приехал сюда, чтобы поближе быть к Ирине. Ясно, почему. Подонка Гракова, которого добрые люди замочили, я ничуть не жалею. Грешно так говорить, но считаю, что они поступили правильно. По-мужски. Я не смог бы. Не так устроен.

– Ты не совсем добряк, Фёдор, каким кажешься. Не надо, не скромничай. Именно ты его и убил. Да. Ты его не пожалел, Федя. Одним выстрелом в голову… срубил. Ты напрасно надеешься, что мы не найдём орудие убийства или других улик, которые бы тебя уму-разуму научили. Тебе просто… надо чистосердечно признаться… Твоё активное сотрудничество со следствием смягчит приговор. Многие факторы на суде будут учтены. Я не сомневаюсь.

– В чём мне признаваться? Почему я должен, Анна Георгиевна, взять на себя чужую вину? Я просто… не смог бы убить человека или даже его подобие. Я так воспитан.

– И не смогли бы его побить?

– Побить хорошенько смог бы, что я и сделал с этим пьяным чучелом за день до его гибели.

– Плохо, что вы сами, Фёдор Алексеевич, нам о вашем конфликте с Граковым раньше не рассказали. Пришлось нам кое-кого опрашивать. А вас видели, даже тот момент, когда вы с ним вдвоём входили в рощу. После этого, минут десять спустя, несколько человек обратили внимание и на побитого вами Гракова… ныне пострадавшего.

– Я ведь вам уже сообщал, что в день убийства я находился на грибоварке, в тайге, в Дальнем Распадке. Меня там видели десятки людей.

– Да, конечно. Но ведь вы могли бы попросить ваших товарищей… Железное алиби при всём том, что вы – явный убийца Гракова. Бывает и такое. Но мы докопаемся до сути. А вот скажите, пожалуйста, Плешаков, все ли охотники из кооператива «Белка» находились в момент убийства там, в районе заготовки грибов?

– Те, кому положено, то есть, предписано было находится на грибоварке, в Дальнем Распадке, там и… находились. Из наших никто не смог бы убить человека. Мне так кажется.

– Зверей, лосей и медведей валят, а человека… никто бы не смог.

– Вы же понимаете, Анна Георгиевна, что человек – одно, а дикий кабан – другое. Да и никому из наших проблемы не нужны. Такие люди, как Граков, так или иначе, сами находят свою смерть.

Новицкая расписалась в повестке и подала её Плешакову.

– Предъявите при выходе из здания прокуратуры. И не забывайте, что вы, Фёдор Алексеевич, дали подписку о невыезде…

– Мне некуда ехать и незачем.

Он встал, взял из её рук повестку и вышел из кабинета.

Следователь задумалась, просмотрела в окно. Достала из стола зеркальце, рукой поправила причёску.

Без стука в форме полицейского к ней кабинет вошёл капитан Олег Крамар. С маленьким кейсом, точнее, даже с дипломатом старых времён. Он без приглашения сел и сказал:

– Я понял, Анна… Анна Георгиевна, что вы этого тимуровца расколоть не можете. Отдали бы его к нам, в полицию. Мы бы там его подержали суток двое в обезьяннике. Так он бы и запел свою арию.

– Я не уверена в том, что он виноват.

– У меня другое мнение. Ваша беда, да и наша, в том, что нет, не имеется против него ни каких улик. Да ещё и алиби у пацана стопроцентное. А эти охотники… Они, если захотят кого-то прикрыть, то всё сделают. Народ дружный, коллективный, можно сказать, соборный. Так что, Анечка, тебе ещё напрягаться и напрягаться.

– Ты знаешь, Олег, я вот сейчас говорила ему всякую чепуху на счёт чистосердечного признания и сотрудничества со следствием… И он смотрел на меня, как на утопающую. А ведь я уже знала и почти абсолютно была убеждена в том, что он, Федя Плешаков, ни в чём не виноват. Дело даже не в уликах. Этот парень отколотить и троих запросто сможет, а вот убить… никогда. Крепкая нервная система, да и характер… имеется.

– Нордический. Всё понятно. Значит, «висяк» у нас получается. «Глухарь» районного масштаба.

– «Висяка» никакого не будет. Мы уже все с вами вместе постараемся, что бы его не было, Олег Павлович. Но вот разгадаем мы эту загадку не так уж и быстро.

Они взвесили всё «за и «против», представили даже самые не вероятные ситуации, допустили, что Плешков мог (в порыве гнева, к примеру) убить Гракова. Но многое не вязалось… Да и алиби у Фёдора было стопроцентное. Крамар встал из-за стола и сказал, резко сменив тему разговора:

– У меня с собой есть килограмм сухой колбасы, Анюта. Есть хочешь?

– Да. Сейчас поставлю чай. Сахар, вроде бы, наши… прокурорские у меня не весь выкрали.

Она встала с места и направилась к шкафчику, отрыла его створки и достала оттуда электрический чайник.

– Придётся тебе, Олег Павлович, и за водой сходить. Ответственное дело.

– Схожу, Аня. Если преступников ловить не научились, то уж воды, как-нибудь, наберём. Пусть руку вывихну, но живительной влаги принесу.

Он взял в руки чайник и вышел за дверь, направился знакомой дорогой в сторону умывальника.

Воспользовавшись тем, что ему представился случай побывать в районном центре, пусть не по своему желанию, Фёдор Плешаков решил навестить в больнице Ирину. Он вышел из продуктового магазина с покупками. Быстро добрался до центральной улицы, где и располагалась лечебница.

В небольших посёлках и районных центрах новости распространятся быстро. Каждый в такой большой, но не всегда дружной «семье» знает если не всё, то многое. Кто знает, хорошо это или плохо, но факт остаётся фактом.

Плешаков спросил, внизу, в приёмном покое, у пожилой санитарки-вахтёрши, как и где можно разыскать палату, где находится Татану. Та всё подробно ему объяснила, показала рукой на лестничную клетку, сказав, что это – на втором этаже. Плешаков, поблагодарил санитарку, положив перед ней на столик шоколадку. Женщина на вахте, кивнув головой, приняла обычное подношение. Разумеется, отказываться не стала. Медицинским работникам негоже обижать тех, кто идёт к ним с чистой душой и самыми добрыми намерениями.

Буквально бегом Федя поднялся на второй этаж, резко, без стука, открыл дверь палаты и чуть носом к носу не столкнулся с Ириной. Та от неожиданности чуть не выронила из рук фарфоровую чашку. И так получилось, что чуть не оказалась в объятиях Плешакова. Оба засмущались, как малые дети, и вошли в палату.

А спустя несколько часов Фёдор уже был в Дальнем Распадке. Его подбросили туда на редакционном «уазике». Корреспонденту местной газеты «Заря» Елена Тоневой срочно надо было выдать материал о том, как кооператив «Белка» работает на заготовке и консервации грибов. В общем-то, какая ни какая, но в действии тоже… республиканская продовольственная программа. Грибы всегда был и будет годовым товаром и в тайге подобные кооперативы пока останутся, как яркие примеры коллективной собственности и ведения хозяйства.

Она сразу же подошла с диктофоном и блокнотом к бригадиру грибоваров, огромному тридцатилетнему детине Фролу Пархаеву, и тот начал рассказывать ей о процессе заготовки важного таёжного белкового продукта. Мужики приносили большие корзины и вываливали грибы в огромные деревянные желоба и, перекурив, перебросившись парою фраз с теми, кто занимался чисткой грибов и варкой, снова уходили в тайгу. Фёдор присоединился к тем, кто дежурил у котлов.

На огромных кострищах было установлено несколько чугунных опор, на которых громоздились двухсотлитровые котлы. Под ними горел огонь. Тонеева, как раз, подошла к одному из котлов в то время, когда двое дюжих парней вытаскивали дуршлагами с длинными деревянными ручками готовую продукцию и наполняли ей стокилограммовые бочки.

Потом в котлы доливалась вода, добавлялся уксус и соль, засыпалась очередная порция самых разнообразных грибов, но только таких, которые можно мариновать. Боровики, подосиновики, маслята, моховики… Тут по сортам они не разделялись.

Елена беседовала со многими, старалась собрать, как можно больше интересной и полезной информации. Репортаж в газетный номер должен получился оригинальным и, как принято выражаться, живым. Молодой шофёр «уазика» курил, сидя на бревне, не далеко от огромного фанерного домика, поставленного здесь ещё во времена оные для заготовителей грибов. Они в Дальнем Распадке во время «тихой охоты» жили безвыездно.

Плешаков присоединился пока к тем, кто занимался обработкой грибов. Фёдор рассказывал им о том, как его допрашивала следователь Новицкая. Конечно же, ни слова он не поведал им о своём визите, в больницу, к Татану. Да его об этом, разумеется, никто и не додумался спросить.

С заплаканными глазами сидела Ирина у окна своей палаты, смотрела окно. Но она ничего там, в больничном дворе, не видела… Зрение и внимание девушки, как бы, расфокусировалось. Она держала в руках фотографию своего недавнего своего сожителя Геры Гракова. Конечно же, новость об его убийстве дошла теперь и до Татану. Нелегко ведь так просто забыть то, что совсем недавно было для тебя самым дорогим и близким. Тем более, такая трагическая смерть. Убийство.

В палату вошла Наташа. Она, покачав головой, посмотрела на льющую слёзы соседку по палате. Постояла перед ней, хотела что-то сказать. Но передумала. Снова вышла в коридор. Дала возможность Ирине немного погоревать, погрустить в одиночестве. Было бы о ком жалеть. Но это её дело, Ирины. Да ведь и не такая уж и короткая память у большинства людей, как принято считать, особенно, у женщин. Представительницы прекрасного пола умеют помнить и хорошее, и плохое.

На небольшой цветной фотографии Гера стоял в полный рост. Улыбающийся, с голым торсом, в чёрных джинсах, слегка под хмельком. А теперь его… не было на этом свете, пусть неказистого, маленького, тщедушного, пакостного и наглого по натуре, но пока единственного и ещё до конца ей не позабытого.

Она поднесла фото к глазам, потом поцеловала её, нежно прижала к груди. Ирина тяжело вздохнула. Потом вдруг выражение её лица стало жестоким и даже злобным. Татану решительно разорвала фото на мелкие части, сложила их в правую ладонь и вышвырнула в раскрытое окно.

Августовский ветер подхватил кусочки измельчённой фотобумаги и поднял их высоко в небо. Потом резко швырнул их далеко-далеко. Но, конечно же, не до того самого кладбища под Хабаровском, где покоился Граков. Но мелкие клочки разорванной фотографии, будто бы, так и посыпались на красивый и большой мраморный памятник. На нём красовалось керамическое фото – серьёзный и с виду даже безгрешный Герман Граков.

Вслед за бумажками, пылью на могилу стали падать капли дождя, который становился всё гуще и гуще. Он уже шёл и здесь, за окном палаты районной больницы, где Татану пыталась на веки вечные забыть о недавнем прошлом. Ветер с дождём трепал её волосы, увлажнил её щёки и… подоконник. Ирина плотно закрыла створки окна.

В одном из классов местной средней школы собрались будущие повара. Всего одиннадцать девушек в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти лет; две сорокалетние женщины и молодой парень. Из самых разных посёлков и сёл района приехали сюда учиться люди, на ускоренных курсах поваров, потому, что, время от времени, специалисты такого профиля требовались району. Они нужны были на драгах, в леспромхозе, в школах и детских садах…

Собравшиеся в классе знакомились с обстановкой и друг с другом, вели беседы в ожидании преподавателя. Все говорили, но молчали, положив перед собой толстые общие тетради, Ирина и этот парень. Скорей всего, ему было лет двадцать. Но по внешнему виду, можно сказать, человек без возраста. Малорослый, хрупкий, рыжеволосый. Ясно, что такого с небольшой охотой взяло бы начальство, как говорится, на любую чисто «мужскую» работу. Видно, что, хоть и жилист паренёк, но хил. Развитой мышечной системы бог ему не дал, а сам он не удосужился… подкачаться.

В рядах Российской Армии он, естественно, не служил, ибо был слеп на один глаз. Правое око, тоже карее, как и левое, не двигалось. Было искусственным. Это Татану заметила сразу, да и, вероятно, не только она одна.

Вдруг дверь класса раскрылась, и в класс вошёл маленький толстенький и розовощёкий мужик. Но выглядел он импозантно, почти, как франт – чёрный костюм, фиолетовый галстук, болтающимся под воротом белой рубашки. Все встали, приветствуя его. Он выставил вперёд правую ладонь правой коротенькой руки, демократично давая понять, что вставать с мест не следует. Будущие повара заняли свои места.

Ехидно прищурив глаза, он сказал:

– А поднимите руки все те, кто хоть раз в жизни самостоятельно смог почистить и поджарить картошку!

Абсолютно все, некоторые со смехом, даже парень, подняли руки.

– Единогласно! – Специалист по поварскому делу, кажется, не скрывал своего хорошего настроения и желание поболтать ни о чём. – Тогда, ответьте мне, что я здесь делаю, если вы всё умете и знаете. Молчите? И правильно. Потому, что только настоящий истинный художник и мыслитель в области кулинарии, не равнодушный человек, с добрым сердцем и старанием может приготовить, пусть не многие, но основные блюда на таком уровне, чтобы их даже можно было… есть, то есть употреблять в пищу. Без нежелательных для желудка последствий.

Тут уж весь класс засмеялся. Даже угрюмый одноглазый паренёк, который сидел здесь с пасмурным видом. Больно уж весёлым был это мужичок, который должен был сделать из всех, собравшихся в классе, в очень короткие дежурные сроки профессиональных поваров.

Преподаватель указал пальцем на паренька и сказал:

– Вот вы, встаньте, пожалуйста!

Парень, смутившись, приподнялся с места.

– Вот вас, молодой человек, что привело сюда? Почему вы решили стать, к примеру, не космонавтом, а поваром.

– Потому, что, сами понимаете… В космонавты меня не возьмут. Сюда, и то, со скрипом, пристроили. А работать где-то надо. Мне уже скоро двадцать лет.

– Садитесь! – Сказал преподаватель.– Даже сейчас, в один из дней мирового экономического кризиса, я ставлю вам «пятёрку». Прямо и конкретно, в журнал. Как ваше имя и фамилия?

– Анатолий Загребнюк,– ответил парень.– Из села Заречинское.

– Не слышал, – преподаватель состроил гримасу удивления и даже недоумения.– Абсолютно не слышал.

– Наше село находится между Заметным и Лонгами.

– Где находится ваше село, в котором проживает три с половиной человека, извините, я знаю. Я не слышал главного? Вашего отчества. Вот чего я от вас, уважаемый друг, не услышал.

– А-а! Ну, ладно. Тогда, Анатолий Петрович… Загребнюк.

– Садитесь! Я горжусь вами! Вы честный человек. Таким должен быть настоящий российский повар,– преподаватель не унимался и сыпал остротами направо и налево.– Но, конечно, не в такой степени, чтобы кормить бубновых тузов антрекотами, а самому сидеть на чёрном хлебе. Тогда это будет не повар, господа! Это будет посмешище!

Улыбающийся Загребнюк сел, а преподаватель поварских наук стал ходить перед классом, потирая руки. Настроение у слушателей курсов он поднял в течение нескольких минут на высокий уровень, нашёл с классом полный контакт. Всем было весело. Казалось, повар-преподаватель и не собирается переходить непосредственно к делу.

Он вдруг остановился и, почесав подбородок, решил не торопиться переходить непосредственно к занятиям. Вероятно, считал, что вступление ко всему, не так уж и великому по времени, курсу поваров должно быть именно таким весёлым, со своеобразными экскурсами в житейские дела и даже в историю всего Человечества.

Преподаватель решил резко в своих схоластичных рассуждениях, что называется, в мир древних легенд и преданий. Абсолютно серьёзным тоном он решил напомнить слушателям о мифах Древней Греции, которые, как многим казалось, не имели ни какого отношения к тому же гороховому супу. Речь пошла о Герое древних преданий Геракле. Специалист по поварскому делу рассказал о том, как накачивал свою мускулатуру всем известный, хотя бы по анимационным фильмам, Геракл, он же – Геркулес.

Каждое утро прославленный «качок» древних времён обходил по периметру огромный стадион с телёнком на плечах. Время шло, и буквально через год Герою Эллады приходилось, прогуливаясь таким образом, носить на своём загривке на спине, не телёнка, а очень большого быка. Всё происходило именно так, поскольку представители крупного рогатого скота очень быстро растут и набирают вес.

Тут же преподаватель выразил предположение, что тогда, в годы своей юности, знаменитый сын Зевса Геркулес готовился к карьере не Героя и Богатыря, а скорей всего, повара.

– Прикиньте, сколько такой вот крепыш мог вынести на себе полезной и левой продукции за пределы какой-нибудь харчевни с организованным пунктом питания,– преподаватель хитро прищурил левый глаз.– Это не плохой приварок к той мизерной зарплате повара тогдашнего государства Греция. Негласная доплата за тяжёлый и не благодарный труд.

В классе опять послышался смех. Большинство поняло очередную шутку преподавателя. Но сорокалетняя толстушка Надежда Фёдоровна Наумова выразила явное удивление:

– Неужели, правда, что Геракл мечтал стать поваром? Как же мне быть? У меня руки слабые и, к тому же, одышка наблюдается.

И снова послышался смех. А преподаватель посочувствовал ей:

– Да, я очень сожалею, но вам лично много не унести. Такова ваша конституция… Смех смехом, уважаемые дамы и… господин Загребнюк, но по данным ЮНЕСКО профессия повара считается одной из тяжёлейших и сложнейших на Земле. Кроме того, средняя продолжительность жизни повара самая низкая среди представителей других профессий. А теперь перейдём к делу!

Он сел за стол. Раскрыл журнал и объявил:

– Сейчас будем знакомиться. Проведу перекличку.

Но сначала он не премину сообщить о самом главном. Слушатели не понимали, где он шутит, а где – говорит серьёзно.

– Запишите у себя в тетрадях! – Наставительно рекомендовал руководитель районный поварских курсов.– Я ваш преподаватель на эти два месяца, кстати, и один из основных экзаменаторов, ответственный, в качестве начальствующего лица, за всё происходящее здесь. Я шеф-повар нашего районного ресторана «Забава».

Тут он напомнил, что весь район стоит на золоте… Естественно, что и кормить, и поить лично ему по долгу службы приходиться магнатов такого уровня, каких не так уж и густо и в матушке… Америке. Всем, собравшимся в классе, было известно, что сюда, в их район, не только наши доморощенные буржуи наведываются. Но и представители власть имущих и «гроши имеющих» всего Земного Шара.

Для них, как раз, имеется в районном центре специальная комфортабельная гостиница, под названием «Летняя волна». Преподаватель сообщил, что слушатели поварских курсов тоже будут в течение двух месяцев проживать именно там, а не в деревянной развалюхе-гостинице для… работяг.

– Вы не просто пока оставили свои вещи в «Летней волне», вы – обитатели этого чудесного и, вместе с тем, таёжного, отеля,– не без гордости за себя повторил преподаватель.– Я, простите, подсуетился.

– Как здорово! – Чёрные глазки у маленькой брюнетки Ани азартно заблестели.– Там же такие мужики!

– Вот именно! – Предупредил шеф-повар ресторана «Забава».– Сообщаю! Если кого-то из вас добрые люди и я, в том числе, заметят и уличат в индивидуальных и коллективных, извините, развратных действиях, то он, без суда и следствия, будет отчислен с курсов. А зовут меня Антон Антонович Подрубакин. Записывайте, по-возможности, всё то, о чём я вам рассказываю. Даже анекдоты. Буду спрашивать.

– Что, и про анекдоты будете спрашивать, Антон Антонович? – Подала, наконец-то, голос и Татану.

– Да! Потому, что в анекдотах, в устном народном творчестве, часто речь идёт о приготовлении определённых и полезных блюд,– пояснил, полушутя и полусёрьёзно, Подрубакин .– А я вас уверяю, что тот же командарм Василий Иванович Чапаев питался не только одной картошкой… в мундире. Министром обороны не числился, но с голоду не пух.

В классе повисла тишина. Никто уже не знал, как надо было воспринимать слова Подрубакина. То ли всё это он сказал в шутку, то ли всерьёз. Антон Антонович придвинул журнал поближе к себе и, наконец-то, начал перекличку.

Вечером слушатели курсов поваров были свободны, и надо было, как-то, разгонять скуку, коротать время. Девочки отрывались, что называется, как могли. Многие из них сразу же не стали терять время. В круговорот новых страстей и знакомств попала и Татану, она не стала исключением. Более того, не только окружающим, но их самой временами казалось, что в неё вселился какой-то бес.

Вот и сегодня вечером она не собиралась сидеть в одиночестве в своём, довольно комфортабельном, номере четырёхэтажной гостиницы «Летняя волна». Он был двухместным, с холодильником и телевизором, с ванной и туалетом. Вместе с ней в апартаментах обитала такая же юная особа, нянечка из детского сада посёлка Заметный Вера Комова. Симпатичная, не перекрашенная, а самая натуральная блондинка. Она сидела у трюмо и наводила полный макияж, подкрашивала ресницы и губы.

– Верочка, ты опять собралась на ночь в гости к своему Жукову? – Поинтересовалась Татану. – Ты извини, но у тебя в посёлке Заметном такой парень… Он тебя любит. Жора Иванов у нас в механической мастерской одним из лучших автотехников считается. Хоть и молодой…

Комова на мгновение отвлеклась от своих занятий, внимательно посмотрела на Ирину и сказала:

– Мой Иванов и в постели нормальный.

– Тогда чего ещё надо? Ведь тебе только семнадцать. А этот местный… Жуков, к которому ты бегаешь, он же старик… сорокалетний. Зачем он тебе, Вера?

– Зачем? Да просто, оторваться. Пусть не по полной программе, а как получится. Когда и где я ещё это сделаю? Не у нас же, в Заметном. Там всё на виду. Там быстро моему Жоре все и сообщат… доброжелатели. А ты меня, Ирка, не вломишь. Я знаю. А мне… может быть, для разнообразия такое отвлечение необходимо. Для здоровья… Что я там вижу, в нашем Заметном? Работаю нянькой в детском саду. Работа и дом. И больше ничего! Понимаешь? Больше ничего у меня нет.

– У тебя, Вера, есть… любовь. Тебя любят.

– Хорошо, что любят. А тут… В общем, Жуков, Максим Захарович, и разведён, и, кроме того, кем-то работает в местной администрации, чем-то заведует. Он мне кольцо с камнем подарил. Хочешь, покажу?

– Ты же мне вчера его демонстрировала. Забыла, что ли? Помню, фиолетовый. Если бы меня кто-нибудь так любил, как тебя твой Жора, то я никогда бы не стала изменять этому человеку.

– Только не надо «ля-ля»! Тебя половина районных мужиков в тайне от жён хотят, да и любят. Не зря же ведь тебя Пригожей зовут. Да и не стоит из себя монашку строить, Ира. Я же знаю, что по ночам, когда я ухожу из гостиницы, ты с учителем математики Лимовским тут, в номере, не кроссворды разгадываешь. А то у тебя получается, что ты – честная давалочка, а я – шалава.

– Мне так хочется ударить тебя, Верка, чем-нибудь тяжёлым по голове.

– Не успеешь! Я тебе так кулаком по носу заеду так, что он на бок свиснет, и не будешь ты в народе называться Пригожей. А, между прочим, то, что ты с Владимиром Фёдоровичем Лимовским снюхалась стремительно, за неделю, не только вся округа знает, но и его жена… Тоже, вроде бы, как и он, педагог. Кажется, Нелли Максимовна.

Неожиданное известие весьма шокировало Татану. Впрочем, чего она ещё хотела? Быть на виду и оставаться невидимкой? Не получится. Ирина встала с кресла и подошла к подруге, положила ей руку на плечо:

– Что же мне делать, Вера? Я же просто хотела… отвлечься от прошлого. Я ведь не люблю этого Лимовского. Ведь и сегодня он придёт ко мне. Что я могу ему сказать?

– Вот и скажи ему, что ты, хоть и Пригожая, но, по сути, распутная девка, как та сорока-белобока… этому дала, этому дала, а вот этому… не дала. Просто, не успела дать.

– Ты думаешь…

– Я не думаю, а знаю. Ты уже за этот короткий срок перепихнулась тут с одним шофёром и с кем-то из свиты самого Геннадия Геннадьевича Нестерова.

– Кто такой Нестеров?

– Здравствуйте, пожалуйста! Не строй из себя дуру! Нестеров – это большой магнат, заправляет всей добычей золота, причём, не только на Вербинском прииске. У него таких кормушек – море! В его руках очень многие золотодобывающие предприятия. Он генеральный директор всего Отрытого Акционерного Общества «Драгметалл-Северо-восток».

– Вспомнила. Я уже слышала о нём, и не один раз. Но ты так чётко мне о Нестерове рассказала, как будто сама работаешь у него секретарём или референтом.

– А чего тут особенного. Мне про него все уши Жорка Иванов прожужжал даже во время половых актов. Да и этот тоже… местный мой, змей искуситель, Максимка – тоже. Чуть что, он сразу начинает: «А вот, Геннадий Геннадьевич Нестеров сказал…». Противно слушать! Ну, как-нибудь, привыкну. Может быть, придётся привыкнуть, Допускаю, что я, возможно, замуж выйду не за механика Иванова, а чиновника местного уровня Жукова.

Она встала, наконец-то с кресла, оторвала свой взгляд от трюмо.

– Посмотри, Ира,– спросила она,– у меня юбка не помята.

– Не помята!

– А чего ты злишься? Ну, пошли со мной. У Максима много знакомых мужиков-сорокотов. Кстати, разведённых. А вот ты, связалась с женатым.

На глазах Ирины появились слёзы. Вера развела руками:

– Какая-то ты, Ирка слезливая. Вот за это ты мне не нравишься. Ну, дала не тому, подумаешь! Чего тут расстраиваться. Сейчас жизнь такая. Демократия… в этом плане. В других вещах её не наблюдается. Ты думаешь, что Нестерову, который в люксе живёт над нами, на четвёртом этаже, шлюшек не поставляют? Ещё как! Просто, они, продуманные, если и дружат с кем-то организмами, то очень тихо, без рекламы. А ты… простодырая и прямая, как новый веник. Ладно, не обижайся на мои слова, Ирка. Это я так. Никто ведь нас, баб, не понимает, даже некоторые… бабы.

Вера обняла за плечи Ирину и поцеловала в щеку. Глянув искоса в зеркало-трюмо и поправив причёску, накинув на левое плечо сумочку, она вышла из номера.

Татану села в кресло. Подперев голову руками, задумалась. Да, жизнь продолжалась, но ошибки повторялись. Ничего не клеилось у неё в личной жизни. Ну, зачем ей было спешить с кем-то и зачем-то… сближаться? Кому и чего она хочет доказать?

А к зданию гостиницы спешил с огромным букетом гладиолусов учитель математики местной школы Лимовский. Он торопился к своей возлюбленной Ирине. Молодой педагог совершенно потерял от неё голову. Высокорослый, но не богатырского телосложения, очкарик Владимир Фёдорович, может быть, в первый раз в жизни почувствовал себя мужчиной. Конечно, он всё понимал, даже то, что он женатый человек, связался с малолеткой. Но учитель был готов ко всему, лишь бы всегда находиться рядом с Пригожей.

Он встал перед входом в гостиницу «Летняя волна». Решил перекурить. Владимир Фёдорович всегда волновался перед встречей с Татану. Возможно, понимал, что та не питает к нему особенных чувств. Так оно и было. Но Лимовский очень надеялся на то, что всё обстоит не так. Он был в числе многих сотен тысяч наивных глупцов матушки России, которые беспричинно рассчитывают на великие и неугасающие чувства к своей персоне тех, кого они выбрали. Но ведь меняются не только времена, но и нравы. Впрочем, меркантильность в отношениях между мужчиной и женщиной всегда существовала. Лимовский достал из кармана пиджака пачку с сигаретами, достал одну, чиркнул зажигалкой и закурил.

Из гостиницы вышел управляющий многими приисками, владелец некоторых из них, генеральный директор ОАО «Драгметалл-Северо-восток» Геннадий Геннадьевич Нестеров. Он, разумеется, вышел не один, а с многочисленными телохранителями и местными начальниками всяких уровней. С моложавым, но солидного возраста и крепкого телосложения Нестеровым, богатейшим человеком России, рядом шёл директор прииска «Вербинский» Валентин Яковлевич Горчанов.

Охрана грубо потеснила Лимовского в сторону, причём, так, что у него выпал из рук букет с цветами и по пёстрым гладиолусам бесцеремонно и важно прошагала вся процессия. Но Нестеров остановился и подошёл к растерянному учителю. Он сказал, подчёркнуто вежливо и несколько озадачено:

– Извините нас, товарищ, за наглость моего непутёвого телохранителя. Он своё получит.

Нестеров полез в карман пиджака за деньгами:

– Я хочу, извините, в десятикратном размере возместить стоимость ваших цветов.

Но Лимовский отказался от денег. Он ответил просто:

– Эти цветы, Геннадий Геннадьевич, стоят не дорого. Но они были для меня… бесценными.

– Понимаю,– кивнул головой Нестеров.– Понимаю Вас. Дорога, как говорится, ложка к обеду.

Генеральный директор жестом подозвал к себе провинившегося телохранителя:

– Вот так, Назаров, чтобы через десять минут у этого товарища в руках букет цветов и не хуже того, который ты только что выбил из его рук.

– Но ведь я должен был оберегать вас, Геннадий Геннадьевич,– невозмутимо ответил телохранитель.– У меня служба такая.

– Показуха! – Вскипел Нестеров.– Принесёшь цветы, извинишься перед этим товарищем и отправляйся в гостиницу. Пакуй чемоданы! Поедешь домой! Утречком. Не волнуйся, расходы будут оплачены… В обиде не останешься.

– Но я должен вас сопровождать,– охранник гнул свою линию. – Я надёжен, вы же знаете…

– Ни хрена ты не должен и не надёжен! – Нестеров, скорей всего, только изображал ярость и негодование. – Тут дармоедов достаточно. От кого меня тут охранять? Всё! Идите!

Уже, как бы, бывший телохранитель Назаров, относительно проклиная в душе всё на свете, отправился на поиск букета цветов. Надеялся, что ему повезёт. Если не купит у магазина такие же гладиолусы, то какая-нибудь старушка сжалиться над ним и нарвёт ему цветов на своём, так сказать, приусадебном участке.

– Зря вы так, Геннадий Геннадьевич,– заступился за Назарова Лимовский.– Он ведь, этот ваш телохранитель, очень хотел… выслужиться перед вами.

– Вот и прекрасно, что вы это поняли,– улыбнулся Нестеров. – Надо ведь, поймите, всем нам не выслуживаться, а служить. По-настоящему. России и народу её. И я здесь ни причём, я просто – ответственное лицо. У каждого своя карма, да и дхарма. Всего вам доброго!

Он пожал своими огромными, длинными и толстыми пальцами правой руки ладонь Лимовского. Повернулся к директору Вербинского прииска Горчанову и сказал:

– Я ещё раз подчёркиваю, Валентин Яковлевич, что работаем мы с вами не только на собственные карманы. Мы обязаны сдать государству в конце промывочного сезона столько золота, сколько намечено по плану.

– Даже чуть больше, по моим подсчётам, получится, Геннадий Геннадьевич,– заверил его Горчанов.– Никаких сбоев и даже к завершению работы в этом году у нас здесь не предвидится.

– Ловлю тебя на слове, Валентин,– лукаво погрозил пальцем магнат и ответственный руководитель. – Если запорешь дело, то спрошу по полной программе. Конкретно, с тебя.

– Гена, я сказал, значит, отвечаю свои слова. А запорю – сразу же в управление «Драгметалла» заявление об увольнении привезу. – Абсолютно серьёзно сказал Горчанов.– И положу его прямо тебе на стол.

– Не хрена у тебя этот номер не пройдёт, Валя! Ни хрена! – Возмутился Нестеров.– Даже если ничего не получится с перевыполнением плана в нынешнем промывочном сезоне, я тебя отсюда не под каким расстрелом не уволю.

– Да я уже пенсионер, Гена, по возрасту и по обличию, по внешности, короче,– просто сказал Горчанов. – Не то, что ты – молодой рысак.

Свой разговор они продолжали, но уже находясь в отдалении от Лимовского. Он не мог, да и не хотел, слышать всё то, о чём они говорили. Владимир Фёдорович был огорчён тем, что остался без цветов. Но, конечно же, потеря пышного букета гладиолусов – только повод для печали. Причина крылась в сложных и не адекватных его отношениях с Пригожей.

Жизнь учителя Лимовского значительно усложнилась после того, как он встретился с малолеткой Татану. Он снова закурил, и было от чего. Владимир Фёдорович увидел, как к нему по ступеням гостиницы поднимается его жена Нелли Максимовна. Худенькая, маленькая, молодая женщина. Надо сказать, что не очень симпатичная и уже… не любимая. Это он понял после того, как встретил Ирину. Теперь уже не сомневался в том, что дорога и близка ему только Пригожая, капризная и взбалмошная девчонка.

Нелли подошла к нему, прикоснулась рукой к плечу мужа и, пристально глядя ему в глаза, тихо произнесла:

– Жаль, что всё так получилось, Володя.

– Разве я в этом виноват, Нелли? Ты должна понять…

– Я должна понять тебя и эту… юную развратницу Пригожую? Что ты говоришь, Володя? А кто меня поймёт? Премьер министр? Но ведь не в его компетенции понимать такое… Я к тому, что мы с тобой так долго и упорно строили своё счастье, и так быстро ты его разрушил… одним махом.

У него на глаза навернулись слёзы. Он попытался обнять Нелли, но молодая женщина оттолкнула его от себя.

– Вот видишь, – укорила она, практически, уже бывшего мужа.– Ты готов расплакаться, как женщина. А я вот держусь! И буду держаться. Пусть я любила тебя, но жизнь на тебе не заканчивается. И не собираюсь я с твоей Пригожей разборок утраивать. Не достойна такая развратница моего внимания! Кончена моя преподавательская карьера здесь, в этой школе. Слава богу, наконец-то, я выгребусь из этой дыры! Пусть ищут нового учителя биологии!

– Ты, всё-таки, Нелли, решила уехать отсюда?

– Не уехать, а улететь. Завтра же, первым утренним рейсом,– Нелли подняла правую руку над головой, махнула ей, несуразно изображая воздушное пространство. – В школе с начальством я договорилась. Без отработки отпускают, представь себе!

– Куда ты, Нелли? Куда ты собралась?

– К своим родителям, в Благовещенск! Куда же мне ещё отсюда бежать? Только с мамой и с папой рядом мне и залечивать душевные раны. Но свято место пусто не бывает. Твоё место займёт другой. Запомни, что по-настоящему мужики любят не красивых, как твоя…тёлка! А таких страшненьких, как я! Мы, серые мышки, гораздо надёжнее… в силу обстоятельств. И ты не ищи меня нигде и никогда! Слышишь?

– Я не буду тебя искать… нигде и никогда, Нелли! – Угрюмо ответил Лимовский.– Ты прости, но я понял, что не любил тебя.

– Я тоже многое поняла! Я поняла, что ты уже никогда не станешь здесь директором школы. Ты убежишь отсюда через несколько дней. Потому, что ты, Вованчик, не нужен ей. Эта девочка отходит от недавних душевных ран. Я многое про неё узнала. У неё будет ещё много мужчин, таких дураков, как ты.

– Она совсем не такая!

– Поверь мне, твоя Ирина… Да какая она, к чёрту, твоя! Чужая… для всех! Так вот она – гораздо круче, чем Кармен или Манон Леско, и даже знаменитая Чулковская Пригожая Повариха. Да и Набоковской Лолите очень далеко до неё. Всё это скромные девочки по сравнению с твоей Татану.

Ему было не очень-то приятно, что Нелли сравнивает Ирину с известными и не очень положительными литературными персонажами, начинает перечислять поимённо всех тех непутёвых женщин, о несчастных судьбах которых читала в молодые годы.

Но он понимал Нелли. Она нервничала, она его… теряла навсегда. Ещё Нелли сказала, что дорого его, Ваванчика Лимовского, теперь… в обычные работяги. Просто потому, что он не поднимется, не придёт в себя от удара, который очень скоро получит от… своей возлюбленной.

– Ты знаешь, Нелли, похоже на то, что ты права, и дорога мне теперь даже не в охотники, а в заготовители лекарственного технического сырья,– согласился с ней Лимовский.– Пусть она, Ирина Татану, не будет со мной. Но свершилось самое главное: я стал самим собой.

– Из тебя, Вовка, получится хреновый заготовитель трав. Ты умрёшь под первым же мешком бадана,– она злорадно засмеялась, как умеют делать только униженные и оскорблённые женщины. – Ты ведь никогда не держал в руках ничего тяжелее… авторучки. А стрелять ты не умеешь. Слеп, как старый бурундук. Очкарик вечный!

Ты, правда, начал стрелять, но только глазами и только по смазливым бабам. Сегодня, перед отлётом на историческую родину, я ночую у подруги, Софьи Михайловны! Можешь приводить домой хоть весь цыганский табор! Прощай!

Она не выдержала и заплакала. Махнув рукой, Нелли быстро сошла со ступенек, и быстрым шагом направилась по центральной улице, потом завернула в проулок. Лимовский с печалью смотрел вслед своему навсегда уходящему, совсем не давнему счастью. Он посмотрел на часы, и решил выкурить ещё одну сигарету… в ожидании букета цветов, в реальность которого он слабо верил.

В номере у Татану, на диване, сидел её товарищ по курсам Анатолий Загребнюк. Он держал в руках общую тетрадь, которую только что она ему дала.

– Спасибо, Ира,– сказал он,– я сегодня за вечер всё перепишу. Запросто перекатаю.

– Да, Толя. До завтрашних занятий успеешь. Пока ты ездил на два дня в своё Заречинское, мы тут многое успели изучить. Оказывается, только у одного теста столько самых разных рецептур, и одних только пельменей по способу приготовлению, составу фарша, размерам, формам… Одним словом, сотни видов.

– Экзамены, конечно, я сдам. Но я ни черта не понимаю в этом поварском деле,– с огорчением сознался Анатолий.– Но где-то же работать надо. Бабушка постоянно болеет. Вот и сейчас я к ней ездил.

– Ты извини меня, Толя, за вопрос. А где твои родители?

Он, волнуясь, потёр рукой свой единственный глаз пальцами правой руки, а левой так смял тетрадь, что Ирине показалось – вот-вот на пол посыплется бумага.

– Да вопрос, как вопрос,– пожал плечами Загребнюк и на мгновение отвернулся в сторону.– Житейский вопрос. Родители у меня были геологами. Точнее, мама даже картографом. В общем, разбились они на вертолёте… три с половиной года назад. После этого мы со старшей сестрой перебрались к бабушке.

– Так ты не один?

Он встал с дивана и, сжав зубы, проговорил:

– Нет, мы с бабушкой только вдвоём остались. Моя сестра Лена трагически погибла. Я пошёл! Надо переписывать конспекты.

– Я не хотела сделать так, Анатолий, чтобы причинить тебе душевную боль. Просто я глупая… Я понимаю, что задавала тебе вопросы, которые тебе не очень приятны. Я хотела сказать, что они совсем не приятны. Посиди ещё немного. Хочешь, я приготовлю кофе?

– Нет, не хочу. А в глаз мне выбил камнем такой же пацанёнок, Как и я. Просто играли, баловались. Мне тогда исполнилось всего пять лет, когда мы жили все вместе, в посёлке Заметный. Тогда все были живы…

– Зачем ты мне рассказал об этом? Я ведь про твой глаз ничего не спрашивала.

– На всякий случай, а вдруг ты поинтересуешься, почему я одноглазый.

Она подошла к нему. Халатик распахнулся, и обнажил часть её тела. Ирина обняла руками его голову и сказала тихо:

– Бедный ты, мой бедный. Тебе на белом свете, ещё хуже, чем даже мне. Хочешь, я всегда буду твоей женщиной? Хочешь, я прямо сейчас отдамся тебе?

Он отстранил Ирину от себя:

– Ты жалеешь меня, Ирина, а я тебя. Не обижайся, но я отношусь к тебе, как к своей сестре Лене, которой уже нет на этом свете. Ты, конечно, намного красивей, чем она. Но вы – похожи. И мне тебя… жалко.

Татану запахнула полы халата. Её самолюбие было задето. Она надула губки.

– Ты первый мужчина, который… отверг меня, – самолюбие Ирины было задето.– Я не понимаю, почему. Но плевать! Второго такого предложения от меня не поступит. Но мы останемся друзьями. У нас одинаковые судьбы. Мы будем друзьями, да?

– Я всегда со стороны любовался тобой, Ирина, когда бывал у вас в посёлке. Но мы будем друзьями. Не надо меня жалеть. На твоём пути встретится ещё много мужчин, которые просто… не заметят тебя. Каждый воспринимает красоту по-своему, да и не каждого она привлекает.

– Никогда я об этом не думала, Толя. Представляешь, я уже начинаю уставать от жизни.

– Не торопись от неё уставать, Ира. Но, правда, ты… безумна красива. И это беда твоя самая большая беда. Старайся жить, как все. Ведь сейчас у тебя появиться специальность. Это хорошо. Честно, говоря, я не хочу быть поваром. Но ведь надо в жизни кем-то числиться.

Она отошла от него. Села за стол. Взяла сигарету из пачки на столе, закурила. Загребнюк медлил, не уходил. Ирина в растроганных чувствах посмотрела на него и пожалела совсем молодого человека, на долю которого выпало немало проблем и бед.

А ведь какой он славный, Толя Загребнюк. Самоё страшное заключалось в том, что он прав. В жизни надо каждому найти своё место и свою… вторую половину. А красивой быть страшно, но временами приятно. Собственная неповторимость, хоть в чём-то, всегда тешит самолюбие даже самого скромного человека. Просто не всегда он себе в этом признается.

Лично ей нравилась профессия повара. Ирине казалось, что она… навсегда для неё, до гробовой доски. Но весельчак Подрубакин, Антон Антонович, сказал ей, как-то, что всё сделает, чтобы она не получила поварских «корочек». Ему показалось (скорее, ему уже донесли), что Ирина не очень прилично ведёт себя в гостинице. Несколько раз её видели пьяной.

– Да, Ирочка,– задумчиво сказал Загребнюк, – ты штучка ещё та. Семью учителя Лимовского махом разрушила.

– Откуда ты знаешь?

– Это, Ирочка, известно даже местным воронам. Здесь, хоть и большой посёлок, районный центр, но все и всё друг о друге знают. Прошу тебя, остановись, пока не поздно! Ты можешь наделать много бед для себя и для других.

– Я начинаю это понимать,– Ирина издала тяжёлый вздох.– Но я, Толя, иногда не смогу остановиться. На меня нападает какая-то злобная страсть. Мне хочется порой и водки выпить, и делать всё, что я пожелаю… с первым встречным, если он мне понравится на какой-то момент. На мгновение.

– Плохо это. Но Подрубакин – добрый мужик. Экзамены после окончания курсов ты сдашь. Он относится к тебе, как к неразумному и несчастному ребёнку. Я прошу тебя, не делай глупостей. Живи, как все.

Сказав это, Загребнюк вышел из гостиницы, тихо затворив за собой дверь. Ирина упала грудью на диван, обхватив руками валик-подушку. Ей было очень не хорошо. Ведь сейчас, через считанные минуты, ей предстояла встреча с Лимовским, которому она должна была, раз и навсегда, сказать «нет».

Учитель Лимовский, в душе которого горел пожар, уставший ждать у моря погоды, решил пойти в номер Татану без букета цветов и поставить точки над «и». Он направился к двери, но вдруг ощутил резкий толчок в спину. Оглянулся. Сзади него стоял подвыпивший мужик лет тридцати пяти, в фуфайке, с красной рожей и выпученными глазами.

– Ты это… сейчас от меня, конкретно,– угрожающе сказал он Лимовскому, – по рылу получишь, учитель, вырви тебе ногу!

– Не понимаю вас. По какой такой причине вы должны нанести мне телесные повреждения? Да и сможете ли, господин хороший? Вы на ногах еле стоите, потому и пляшете.

– Я смогу и сделаю то, что обещал. И причина имеется. Ты, вот что, отстань от Пригожей. Озвучиваю на данную тему… первое и последнее предупреждение.

– Это ваше желание или кого-то другого?

– Какая тебе разница, очкастый кролик? Но скажу! С ней наш шофёр из районной автобазы Пашка Сирин раньше тебя дело имеет. А ты тут нарисовался, вклинился…

– Кто там и что хочет, мне категорически… всё равно. Ирина сама всё решит и сделает выбор.

– Значит, не зря я тебя увидел и решил подойти… вот,– пьяный мужик приблизился к Лимовскому почти вплотную.– Слов ты не понимаешь. А я за Пашку Сирина любого на портянки порву.

Невесть откуда нарисовавшийся хулиган в фуфайке не шутил, он взял тщедушного, хотя и высокорослого, то есть долговязого, учителя за грудки и уже намеревался нанести Лимовскому удар по лицу своим грязным и немаленьким кулаком. Но не успел. Кто-то очень легко оторвал его от Владимира Федоровича и врезал ребром ладони изрядно выпившему искателю приключений по физиономии.

Мужик в фуфайке рухнул, как подкошенный сноп, на выложенную цветной плиткой площадку перед входом в гостиницу «Летняя волна». На какое-то мгновение он даже потерял сознание, отключился. Оказывается, вовремя на помощь Лимовскому пришёл телохранитель Нестерова, вернувшийся сюда с огромным букетом гладиолусов. Он протянул цветы Владимиру Фёдоровичу.

Встав на корточки, медленно поднялся во весь рост мужик в фуфайке, держась рукой за рассечённую и кровоточащую бровь. Он удивлённо посмотрел на телохранителя и обиженно произнёс:

– И ты, Лёха, заступаешься за этого… дохляка, который свою жену бросил ради… А Паша Сирин холостяк, и очень хотел…

– Мне активно нагадить на тебя, Стёпа, и твоего придурка Пашу,– телохранитель чётко и безапелляционно выражал свою точку зрения.– Если ты хоть пальцем зацепишь этого человека, то я тебя бить не стану, а просто затрясу. Всю жизнь тебе придётся дрожать, как маленькой осине… на кладбище.

– Я, конечно, всё понял, Алексей,– угрюмо ответил Стёпа.– Понятное дело – уйду. Чего я тут смогу против вас двоих… Но ты не шибко-то изображай здесь из себя крутого. Прежде, чем руками махать, надо было бы разобраться. Пашка полюбил Пригожую, а этот… Лимовский, балуется. Жены ему мало.

– Успокойся, Степан. Пригожая тоже балуется. Девчонка отрывается. Потом, когда-нибудь, станет чьей-то верной женой. А сейчас она… отрывается, по полной программе,– сказал Лёша.– Я тоже с ней был… немного. Четыре дня тому назад. Сама, пьяная, прицепилась в баре. Да и я в тот вечер немного поддал. Но она мне, красотка ваша, до фонаря. У меня в Хабаровске есть своя. Не такая уж и Мальвина, но сойдёт… И ещё…

– Что ещё? – Сказал Степан.– Я слушаю.

– Вали отсюда! Даю минуту! Если наедете на этого человека,– предупредил Алексей,– то нас тут с Нестеровым не так и мало. Да и сам Геннадий Геннадьевич помахать руками любит. Очень обожает.

– Знаю! И к чёрту вас всех, каратистов и кунфуистов! – С досадой махнул рукой Стёпа. – Пускай Пашка сам свои проблемы решает. А мне под кулак самого Нестерова попадать не очень хочется. Убьёт меня – и ему в министерстве какой-нибудь орден дадут. Всё куплено.

– Хорошо, что вы хоть это понимаете,– сказал Лимовский. – А я вас узнал, Стёпа. Мы учились с вами в посёлке Солнечном, только вы на два класса помладше меня были.

– Ну, что? Я давно знаю, что ты, хоть и учитель… грамотный, но ты – тот же Володька Лимовский,– сказал Степан.– Что из этого?

– А вы забыли, Стёпа,– сказал Владимир Фёдорович,– как я регулярно, почти каждую неделю, бил вас, как дворняжку, потому что мне не нравилась ваша уголовная рожа… Но ты вот, скотина, подпил сейчас для храбрости и решил попробовать, отомстить за своё поруганное детство.

Степан, уже почти протрезвев, стал спускаться по ступенькам вниз. Он уходил от них почти гордо и с достоинством. Не получилось у него и на сей раз поколотить вечного своего обидчика тщедушного, но, бляха-муха, ловкого Лимовского.

– Спасибо вам за цветы, Алексей, к сожалению, не знаю вашего отчества, – улыбнулся Лимовский.– Я вам что-то должен?

– Нет, вы ничего мне не должны. Да и отчество моё вам, Владимир, ни к чему. Я человек тоже грамотный и наблюдательный, и всё понял. Мне стало ясно, что вы – Лимовский, о котором только все здесь и говорят. Даже Нестерову доложили.

– Я знаю, что Ирина мне изменяет. Но я не могу без не неё…

– Странный вы человек. Но бог с вами! Сможете! Сможете вы и без неё, и очень скоро. Никуда не денетесь. Она никому не изменяет. У неё нервный срыв. Поймите сами, убили её сожителя, потеряла ребёнка, по сути, одна…

– Не совсем одна. Я ведь с ней.

– Бросьте, Владимир! Не надо говорить вздора. Я ведь к ней подкатывался после того, как всё у нас с ней случилось. Она меня послала… подальше. И сказала, что наше с ней случайное и нелепое… сближение у меня в номере, не повод для дальнейшего плотного знакомства.

– Даже так? Тогда я ничего не понимаю! Я отказываюсь что-либо понимать, – Лимовский был обижен на весь мир. – Но ведь есть же у неё Залихватовы. Они относятся к ней, как к дочери. Что же ей ещё надо?

– Спросите у неё сами о том, чего она ищет и чего желает. А насчёт Залихватовых…Они стараются, но не могут стать ей родителями. Хорошие люди, но они помнят о своей, родной дочери. Да и Пригожая не идёт с ними на сближение. Татану – одна. А вы – педагог. Вы должны понять, по сути, детскую метущуюся душу. Но влипли вы, Владимир, по самое никуда. Вы эгоист. Упорно считаете, что именно вы должны быть обладателем самых красивых цветов…

– Да, я виноват перед вами, Алексей. Из-за меня вы лишились работы у Нестерова.

Телохранитель широко улыбнулся:

– Слова Геннадия Геннадьевича не стоит воспринимать всерьёз. Он, как бы, «уволил» меня перед местными боярами. Игра в демократию и справедливость. Никуда и никогда он меня не выгонит. Глупость! Без таких, как я, ему не обойтись. Кроме того…

Телохранитель на секунду задумался, решая, стоит ему говорить дальше или нет.

– Что «кроме того»? – Поинтересовался Лимовский.– Что?

– Я его родной племянник, и воспитывался у него очень долгое время. Мои родители часто были в разъездах.

– Значит, и вы тоже… магнат?

– Считайте, что так. А моя работа телохранителем и охранником – это… призвание. Не могу я без этого. Не знаю, почему. Бывайте! Пойду в посёлок. У меня сегодня уйма свободного времени, а до ночи ещё далеко.

Так что, охранник и одновременно телохранитель Алексей Назаров был даже рад своей временной отставке, во всяком случае, на остаток сегодняшнего дня и ночь. Что касается Геннадия Геннадьевича, то Нестеров поёхал в Заметный к начальнику прииска «Вербинский» Горчанову. Они будут всю ночь пить коньяк и… планировать. А тут у Нестерова числилась в близких знакомых… одна красотка. Ему без разницы. Нет Пригожей, так имеется другая… на время. Назаров – парень не гордый и не дурной. Соображает в жизни, что и как.

Может быть, и был бы Нестеров с Пригожей (впрочем, маловероятно), да тут вот Лимовский нарисовался со своими… цветами. Но, однако, всё случилось бы не совсем не так. Телохранителю пришлось бы сопровождать со своей братией Нестерова до посёлка Заметного, возможно, и остаться с ним там.

– Будьте готовы к тому, Владимир, что Пригожая в самоё ближайшее время постарается порвать с вами всяческие отношения,– сказал телохранитель на прощанье Лимовскому.– У девчонки нервный срыв. Она пока одинока в этом мире. Вот и вся причина. Между прочим, я тоже в своё время заканчивал педагогический университет… по специальности «психология». Бывайте и не падайте духом!

Алексей пожал на прощанье руку Лимовскому и спустился вниз по ступеням. Он был довольно в приподнятом настроении.

Лимовский кивнул ему вслед и, грустный, наконец-то, открыл стеклянную дверь гостиницы «Летняя волна». Владимир Фёдорович, поздоровавшись с женщинами-консьержками, теми, кто распределяет номера и следит за порядком в шикарном отеле, пошёл к лестнице. Начал неторопливо подниматься вверх по ступеням.

Одна из работниц местного отеля, скорей всего, уборщица красноречиво поднесла палец к собственному виску. Этим жестом она дала понять окружающим, что Лимовский, хоть и учитель, но полный дурак.

Он не торопливо поднимался на третий этаж гостиницы, как бы, затягивая время встречи с Ириной. Лимовский чувствовал, что разрыв между ними произойдёт именно сейчас. Впрочем, учитель начал понимать, что не было ни каких искренних чувств к нему со стороны этой девочки. Прав был телохранитель Нестерова Алексей в том, что с детства поломанная судьба её безжалостно швырнула Татану на самое дно низменных страстей.

Наконец-то, Владимир Фёдорович оказался перед дверью её номера. Постучался и вошёл к ней. Она сразу же открыла дверь. Улыбающийся Лимовский попытался её обнять и даже поцеловать, но она отстранилась от него. Цветы взяла, положила на стол. Пригласила его в номер, даже предложила ему сесть. Значит, не всё ещё потеряно. Или он заблуждался на этот счёт, просто отказывался верить своим предчувствиям и тому, что есть на самом деле.

Нет, Владимир Фёдорович не намеревался просто так сдавать свои позиции. Прошёл в номер и сел на диван. Он начал говорить о том, что любит её. Безумно любит, не смотря на то, что она уже успела ему изменить с двумя мужчинами.

Ирина ухмыльнулась. Не по-детски, а как, вполне, зрелая женщина возразила. Конечно же, она спокойно и доходчиво старалась объяснить ему, этому грамотному, но, вместе с тем, и не совсем умному дядьке, что не изменяла она ему. Она просто продолжала жить своей жизнью, как могла, как хотела. Над ней надсмотрщиков. Её случайные сексуальные связи просто были необходимы Татану для того, чтобы… забыть и забыться.

Она присела рядом с ним, на диван, с грустью погладила учителя по плечу. Она сказала, что не любит его, поэтому не обязана перед ним отчитываться в своих поступках. А Лимовский эгоистичен и тоже ведь, не её любит, а себя. Ему просто очень хочется, что она, Ирина, стала, по сути, его собственностью. Но он… попутал.

Владимир Фёдорович обиженно отвернулся от неё. Она встала с дивана, пересела в кресло и стала поглаживать пальцами левой рукой зелёные листья гладиолусов. Всё же, Ирина испытывала некоторое чувство вины перед ним. Почему? Чем же она ему обязана? Всё просто, она всегда, как говориться, даже при своей красоте всегда была на втором плане, не научилась уважать и ценить себя. А люди, которым всё подай и выложи, привыкли этим пользоваться.

Выслушав всё это, Лимовский встал с дивана, начал горячиться, размахивать руками. Он, конечно же, говорил о том, что из-за неё, беспутной девки, взбалмошной, Пригожей он потерял всё: и жену, и работу, и свой авторитет… Такой прыти и наглости от человека, в объятиях которого она была ещё вчера, она никак не ожидала услышать таких обвинений. Ведь она ему ничего не обещала, не было и речи о любви и верности. Слёзы побежали из её глаз, и она решительно указала ему рукой на дверь.