Читать книгу 2020 - Александр Овчинников - Страница 8

Темнота вокруг была абсолютной. Казалось, она просачивается внутрь, поглощает и преобразовывает во мрак все, до чего может дотянуться. Причем с огромным удовольствием. Будто ее кошмарное чрево обладает сознанием. Таким же черным, как и она сама. Злобным, жестоким, полным ненависти и желания уничтожать.

Тьма была густой, словно кисель, в который повар случайно пересыпал крахмала. Она прижималась к его телу, обволакивала его, проникала через плотно закрытые глаза, вливалась сквозь стиснутые зубы чернильным отравляющим коктейлем. Он сопротивлялся. Не хотел стать частью этого мрака. Не мог себе позволить. Мысли текли свободно, никакая даже самая бесконечная тьма не могла поглотить их.

Он вспомнил яркую зеленую траву. И почувствовал, как мрак извивается и корчится от боли. Откуда-то из глубин памяти, из детства, выплыло ощущение травы, щекочущей ноги, чуть влажной от росы, прохладной и мягкой. Ее изумрудная стена непреодолимой для черноты преградой встала перед глазами. Зеленый кокон окутал его. Исчезло покалывание. Он вспомнил свое имя. Олег. Попробовал его, перекатывая губами буквы.

Вспомнил глаза жены. Глубокие, мудрые, светящиеся несгибаемой волей. Еще одна оболочка выросла на пути мрака. Он словно оказался закован в доспехи, рассеивающие тьму. Доспехи цвета ее глаз. Кто-то отнял их у него. Эти люди попытались отнять даже его воспоминания. Им почти удалось. Они жестоко поплатятся. Поплатятся за все. Больше он не будет играть по их правилам, пора отрыть топор войны.

Неудержимый гнев покрыл Горюнова третьим слоем брони, искрящимся, сверкающим и нестерпимо ярким для окружающего мрака.

Он попытался открыть глаза. Не вышло. Сделал попытку пошевелить пальцами. Что-то клейкое и студенистое завибрировало вокруг. От отвращения Олег непроизвольно дернул локтем. Масса вокруг него всколыхнулась. Он понял, что его ничего не сдерживает, и рывком сел, открыл глаза. Ошметки черного геля разлетелись по ванной комнате. По лицу и телу стекали куски мерзкого желе.

Олег смутно вспомнил, что не раз просыпался в пустой ванной, но не придавал этому значения. Он вообще прожил как в тумане несколько недель? Месяцев? Обычное слово всплыло в памяти без всяких усилий, заменив собой ненавистное после пробуждения троепутие. А может, лет?

Зеркала не было, на стене, под лампочкой, тусклой и изредка помаргивающей, зияли три отверстия с обломанными краями. Раньше на этих местах были крючки, на которых оно, видимо, висело. Горюнов огляделся. Обстановка смутно знакома. Во время своего бездумного существования под шестнадцатым номером (ах, какая смешная шутка от его тюремщиков) он не раз бывал здесь.

По утрам просыпался под звуки прославительного марша и бежал по холодному полу сюда, в ванную. Кафель неприятно холодил босые ступни. Брал на полочке пузырек с черной жидкостью, отмерял в плохо привинчивающийся колпачок положенные шестнадцать капель, залпом глотал эту жижу, от которой сознание становилось еще более размытым, и садился на бортик: ноги немели. Пузырек он еженедельно носил к врачу на поверку и наполнение. Это происходило по субботам. В остальные дни ему надлежало трудиться.

Олег понятия не имел, что это за квартира и как он первый раз попал в нее. Жил один, это помнил точно. Некоторые события давнего и недавнего прошлого были подернуты плотной пеленой, за которой виднелись лишь смутные контуры, обрывки. Лоскутное одеяло, полное прорех.

Как его разлучили с женой? Силился вспомнить и не мог. Она вышла за него, зная, как он, ведомый жаждой справедливости, любит ввязываться в безнадежные дела. Они познакомились, когда Олег лежал в больнице. Очередные бандиты, недовольные его активностью, нанесли ему несколько ударов ножом. А она приходила навестить отца после операции.

Она поддерживала его. Оберегала. Беременная ходила в суд, когда Олег боролся против застройки стадиона. Стойко переносила все его походы на мероприятия, с которых мог уже не вернуться. Все звонки с угрозами. Все обыски в квартире. А сейчас он даже не знает, где она.

Остатки геля неряшливо пузырились на полу и стенах ванной. Плохо прокрашенная, местами облупившаяся батарея, на которой сушилось его белье, нелепо изогнулась, казалось, от собственного жара. Он вспомнил кампанию по нагреву горячей воды в 2016 – жилищные конторы решили сэкономить довольно изящным способом: просто перестали доводить проточную воду до регламентированной температуры. Тогда восстановить справедливость оказалось довольно легко.

Непонятно лишь, почему до сих пор по трубам бежал кипяток. Трусы и майки из грубой ткани с неровными швами, сушащиеся на раскаленной батарее, всем видом подчеркивали убогость обстановки.

Олег попробовал восстановить в памяти события после приема капель. Посидев какое-то время, он обычно умывался под тонкой струйкой коричневатой воды, текущей из замызганного крана, брил бороду одноразовым станком, причем каждый из них надо было растягивать на три дня, ведь всего он получал десять штук в троепутие.

Он был доходяжкой. Классовым врагом, червем, мерзким осколком темного прошлого, угрозой для человечества, объединенного высокой целью создания высокодуховного общества. Как только не клеймили единственную рабочую силу этого государства. Да, по радио и телевизору знатно умели затуманивать мозги. Действовала эта отрава для ума не так сильно, как капли, которые он принимал, но многим людям было довольно и такого яда.

Внешние враги имели довольно туманный облик, государству же, чтобы показать свою заботу о людях, необходим внутренний враг, осязаемый, ощутимый, живущий в соседнем доме, хорошо знакомый и такой ненавистный. И государство его не просто выдумало, а сотворило. Универсального, бессловесного и беззащитного, обвиняемого во всех бедах. А чтобы никто ничего не перепутал, врагов выделили внешне, создав доходяжек. Точнее, создав обычных людей.

И тут его пронзила боль. Горюнов понял, в чем заключалась его теперешняя работа. В этом было даже некое изящество. Эдакий глумливый жест профессионального бандита, чувствующего собственную безнаказанность.

Олег собственноручно участвовал в грандиознейшем надувательстве. Пожалуй, впервые за всю историю человечества этот термин можно было применить к целой стране. Хотя сейчас он не поручился бы, что страна еще есть.

Посмотрел на свои руки. На одной вены ужасно вздулись. У локтя был саднящий кровоподтек. В памяти всплыли доходяжки в парке и жуткая инъекция, из-за которой он едва опять не впал в почти бессознательное состояние. Его собственные руки превращали телеведущих-доходяжек и их гостей в обычных людей. Его собственные руки помогали вершить чудовищную несправедливость. Горюнов потряс головой.

Мерзко улыбающиеся клоуны, только что сытно пообедавшие едой, а не этим ее заменителем, в котором настоящим было только название, влезали в шкуры. Запах их пищи тогда служил единственной ниточкой, связывающей сознание Олега и его тело. А он, голодный, помогал этим гадам.

Застегивал шкуры, наполнял их воздухом, подворачивал губы и ноздри, открывал глаза и поправлял веки, поддувал специальными насосиками рты, подбородки, шеи. Следил, чтобы не торчало незамаскированных участков. Дорогие рубашки и костюмы были пришиты к этим оболочкам, видимо, чтобы не терять время на переодевание.

Он выполнял работу механически, словно робот. Андроид, чье человеческое начало искусно подавлено каким-то химическим составом. Да, это было отличное надувательство. Непосвященный вряд ли бы отличил диктора новостей или ведущего видеосюжета в шкуре от обычного человека, чье тело отреагировало на сублимированное питание.

И вот, эти надутые индюки вещали с экранов, а Олег, сидя на полу, ждал звонка, означавшего, что сюжет закончился и пора развоплотить очередного мошенника, завершившего свои лживые речи на камеру. Он включал насос и сдувал шкуры, а потом еще долго развешивал их по стойкам и сушил от пота специальным порошком, прежде чем отправиться домой.

Теперь, когда он вспомнил все это, доходяжки в парке перестали казаться чем-то необычным. Они просто из высшей касты. Правительство всех обвело вокруг пальца, а если быть точным, то надуло. Питание, создаваемое по непонятным формулам, невероятные отключающие сознание и память эликсиры, телевизор, населенный образами обычных людей и клеймящий позором доходяжек – единственных, кто вообще выполнял работу в этой фальшивой стране. Надувательство, чудовищное, циничное, тотальное.

Он вспомнил операторов и осветителей, компьютерщиков, которые создавали обстановку для сюжетов. Их всех опоили, как и его. Заставили заниматься промыванием мозгов таким же ни в чем неповинным людям. Пропаганда вышла на новый уровень.

Олег зарычал, а тело свела судорога. Он вспомнил, как впервые получил инъекцию. Это случилось в изоляторе, в который его поместили вместе со многими другими оппозиционерами, по крайней мере он увидел много знакомых лиц, пока конвой вел его от машины к дверям. А машины все прибывали к зданию. Акция была масштабной. Партия хорошо подготовилась, честным выборам никто не должен был помешать.

– Не волнуйтесь, просто анализ крови. – Сообщил через медицинскую маску бугай, вошедший в одиночную камеру, где Горюнов сидел уже больше часа. – Закатайте, пожалуйста, рукав.

Такой вежливый. Олег даже не успел возмутиться. Хотя с какого ему должны делать анализ крови? Бред. Помутнение какое-то, он не подозревал подвоха, а зря.

Шприц вошел в вену, и Олег удивился тому, как внимательно на него смотрит этот человек. Глаза были злыми, цепкими. Под маской угадывались широкие скулы. Медицинская шапочка скрывала волосы и лоб, возле левого виска из-под нее виднелся шрам. Неуловимым движением тип поменял какую-то насадку, оставив иглу в теле Олега.

Боль была ужасной. От иглы словно пустились по руке в обе стороны разряды тока, обжигающе невыносимые. Он инстинктивно рванулся в попытке освободиться, но хватка оппонента оказалась мертвой, а реакция молниеносной. Олег получил мощный удар локтем в зубы, голова откинулась, во рту появился вкус крови. Вдобавок он ударился затылком о стену. Его свободная рука оказалась прижата к груди корпусом врага, а на ноги бугай надавил своим коленом.

Пытка продолжалась несколько секунд, которые для Горюнова растянулись на несколько мучительных часов между импульсами адской боли. Ее отголосок даже при простом воспоминании о ней зашевелился у Олега внутри, скрутив все внутренние органы, запустив от живота к горлу тяжелый комок. Он потряс головой, покачнулся и задел рукой батарею.

– Черт! – сунул ошпаренную руку в рот.

Когда тип вытащил иглу, у Олега почти не осталось сил, но он все же сумел прошептать «Я найду тебя!» непослушными губами. Он вспомнил, как тот пожал плечами.

Боль отступила. Сел на бортик ванной, привалился головой к дверному косяку. Мысли утрачивали четкость, путались. Тошнота подступала волнами. Перед внутренним взором попеременно крутились видения чужих пыток, на которые его таскали в перерывах между отупляющими инъекциями. Что это были за издевательства и над кем, он не помнил. Только смутные образы палачей маячили перед ним.

– Номер 16! Ты номер 16! У тебя нет имени! – Трехмерная тень издевательски разевала рот. – Смотри, смотри, смотри! – И какие-то люди с невзрачной внешностью, одетые в военные мундиры, орудовали щипцами, клещами, молотками, иглами – мяли, рвали, растягивали, вырывали, дробили, кромсали, выкалывали.

К концу экзекуции их одежда и пол и стены вокруг становились черными от крови. Движения палачей или, лучше сказать, садистов, казались замедленными, а издевательский хохот тени и вопли пытаемых сводили с ума. Не смотреть было нельзя: веки зажимались тисками и любая попытка отвести взгляд или прикрыть глаза становилась персональным истязанием. Если он умудрялся потерять сознание, его стегали хлыстом, а тень словно надвигалась на него с невыносимым животным криком: «Смотри! Смотри, смотриииииии!»

Потом он снова сидел, прикованный наручниками к столу, и следователи заставляли его подписать документы. Отречение от всего, во что верил, доносы, признания, сведения лживые и мерзкие. О нем, о его семье, союзниках и просто о людях, которых даже не знал. Он не мог этого сделать.

Сознание отключалось, но его приводили в чувство, окатывая ледяной водой, ударяя током, втыкая иглы – фантазия тюремщиков была скудной во всем, что касалось чего-то кроме изощренных издевательств над человеком. И все же он ни разу ничего не подписал. Захаркивал кровью листы, рвал их, прокорябывал при росписи, а однажды изловчился и воткнул ручку в руку замешкавшегося следователя.

После этого ему не давали спать трое суток, подвесив на раме в полувертикальном положении и включая стробоскоп каждый раз, когда он начинал проваливаться в сон. Если раздражающее мигание не помогало, конструкция, удерживающая его, начинала вращаться. В конце третьих суток он все же отключился, несмотря на пытки.

Очнулся Олег тогда на электрошокерной сети – еще одном приспособлении, причинявшем невыносимую боль. Тугие ремни прижимали все тело к проволочному каркасу. На случайные его участки подавался ток разной силы. Терпеть это без крика было невозможно. От собственных воплей закладывало уши. От пота и мочи, пропитавших одежду, – нос.

И тут в дверь квартиры постучали. Олег вздрогнул. Сердце бешено застучало, во рту появился свинцовый привкус. Сразу становилось ясно: это не сосед-доходяжка поклянчить хлеба, стук был другим – уверенным, четким, громким. Так мог позволить себе стучать лишь тот, кто имел право.

Олег лихорадочно соображал. Если его уложили в ванную, значит думают, что он под контролем. Черный отупляющий гель, обволакивающий тело, разъедал и душу. Почему же тогда пришли? Его опять пронзила судорога боли – вновь переживать потерю сознания и памяти, вновь стать участником эксперимента, который и не снился Оруэллу.

На какое-то мгновение задумался о том, чтобы утопиться в ванной: пока взломают дверь, пока его вытащат, он успеет наглотаться воды и навсегда исчезнуть из этого лабиринта страданий. Или можно выковырять лезвие из бритвы. Олег отбросил эти мысли. Пока жив, он может бороться. Отомстить. Гнев вспыхнул в нем с новой силой. Схватил белье, кое-как натянул его и поковылял по коридору.

– Иду, иду, – голос дрогнул. Он повернул ручку, открыл дверь. За ней стоял доходяжка с мутным взглядом и недельной щетиной. Лицо показалось Олегу знакомым, но как ни напрягал память, вспомнить не мог. Может, виной тому был изможденный и потрепанный вид пришедшего.

– Проверка водоотводов, – визитер махнул в воздухе листком бумаги, зажатым в руке. Горюнов безмолвно посторонился, пропуская работягу внутрь. Входя, тот приложил палец к губам, заговорщически подмигнул и сунул Олегу в руку выхваченный из кармана пузырек.

Все произошло мгновенно, незнакомец, не сбавляя шага, отправился в ванную. Вскоре оттуда донеслись скрежет металла и шипение. Олег замер у входной двери, пытаясь понять, что происходит, не очередная ли это хитроумная ловушка. От его тюремщиков, захвативших власть в стране, всего можно ожидать.

Он покрутил пузырек в руках. В нем плескалась мутная жидкость. Этикетки нет, но прямо на белой пластмассовой пробке простым карандашом кто-то нарисовал улыбающийся смайлик. Возле его рта виднелись четыре капельки – остроумный рецепт.

Горюнов захлопнул входную дверь и отправился посмотреть на гостя, чье появление так удивительно совпало с периодом пробуждения его сознания. Тот с невозмутимым видом стравливал давление из труб, умело орудуя разводным ключом. В подставленный тазик капала вода. Олег остановился в проеме и прислонился к косяку.

Он давно отвык от ясности мыслей и общения с другими людьми. Редко произносил за день больше пары десятков слов. Сантехник сидел на корточках, спиной к нему. Словно почувствовав его присутствие, мастер оглянулся и дружески улыбнулся. Но увидев, что Горюнов хочет заговорить, покачал головой и отвернулся.

Рабочий закончил манипуляции с трубами и поднялся. Он со значением посмотрел на Олега. Тот посторонился. Водопроводчик поднял вверх большой палец, а потом показал на уши и сделал вид, что поправляет гарнитуру.

– Здесь все готово. – Произнес он, намеренно говоря громче необходимого. – Следующая проверка труб в вашей квартире согласно регламенту пройдет через 36 троепутий.

– Ясно.

Закрыв за ним дверь, Олег пошел на кухню, вертя в руках флакон. Сантехник показался ему честным человеком, но ведь его могли обмануть. Надуть. Это слово приобрело для него новую степень низости и подлости. Он вспомнил эпизод из «Властелина колец» с пленением Гэндальфа. Тот поверил одураченному посланнику Сарумана и поплатился за это. Что ж, выбора особо не было.

Четыре капли, отмеренные из бутылочки, обожгли язык, прокатились горячей волной по всему телу. Словно маленькие иголочки прошлись по сосудам. Огонь не делал больно, наоборот, следом за первой волной прошла вторая, он ощутил бодрость, какой давно не испытывал.

На часах, висевших на стене кухни, было девять. Секундная стрелка со значением отбивала каждый промелькнувший момент.

Календаря в своем жилище он не нашел. По радио диктор с надменной интонацией зачитывал списки доходяжек, допустивших на прошлой неделе ошибки в работе. Ведущий клеймил каждого, добавляя к имени и фамилии не только проступок, но и три-четыре эпитета. Похоже, этот приемник оказался единственной техникой в доме, работающей от розетки. Телевизоры полагались только обычным людям. Об этом ежедневно объявляли по радио.

На шильдике аудиосистемы вместо марки красовался лик президента. Олег усмехнулся. До лучезарного он еще доберется. Сначала надо разведать обстановку. Найти союзников, если это вообще возможно. С другой стороны, кто-то же приготовил для него зелье, доставленное под видом проверки давления в трубах. В любом случае торопиться нельзя.

Он прошелся по квартире. Изгибающийся буквой Г коридор, санузел, комната и кухня. Окно только на кухне, на древнем проржавевшем карнизе болтается пыльная штора, доходящая до середины рамы. Олег выглянул во двор. Детская площадка, вокруг несколько лавочек. Все усыпано листьями. Ни одной припаркованной машины.

– Ха! – Остановил он сам себя, – какие машины, раз нам даже трамвай запрещен. Мерзкое словечко доходяжка даже не пришло ему на ум.

Он перевел взгляд. Серое тоскливое небо с бугрящимися мозолями туч разительно отличалось от вчерашнего. Оно накрывало двор мрачным куполом, придавливало, угнетало, таило угрозу. Ни намека на то, что здесь может появиться солнце.

В квартире пусто, мебели почти нет. Возле входной двери большой шкаф, набитый каким-то тряпьем, на штанге несколько рубашек «для работы» и снятый через голову – чтобы не завязывать – галстук. Он с отвращением еще раз окинул взглядом ворох одежды под сорочками и закрыл дверцы.

На вешалке ужасного вида потертое пальто с вылинявшим воротником и по сравнению с ним выглядящий довольно сносно синий костюм, впрочем, немного заношенный. На полу стоптанные, вылинявшие, но все еще довольно крепкие, явно еще советского производства, темно-синие кроссовки с тремя полосками.

Вместо одного шнурка – бельевая веревка, второй заменен на нелепую подарочную тесьму, связанную узлом с обрывком какой-то бечевки. Олег усмехнулся. Вспомнились изящные туфли именитых брендов, в которых на съемки приезжали представители правящей элиты.

Он добрел до конца коридора. Комната – метров 6, не больше, мрачный чулан. Одна стена из кирпича, остальные со слоем унылых синеватых обоев с угрюмым орнаментом. Убогая люстра с тремя плафонами, лампа есть только в одном, да и та едва ли на 40 Ватт. Вместо кровати – одеяло на полу. Подушка – еще одно одеяло, свернутое в несколько слоев. Постель в следах черного геля.

Рядом с импровизированным ложем – большая нелепая тумбочка. На ней в строгой деревянной рамке лик президента – единственная изящная вещь в доме. Он смотрит немного с прищуром, уголок губ приподнят в язвительной усмешке. Мудрый и лучистый взгляд доброго правителя, знающего, что нужно его подданным.

Дверца тумбочки чуть перекошена на петлях. Пленка, которой она обклеена, на углах свернулась трубочками. Сверху налипли ворсинки и другой мусор, так что поверхность на ощупь кажется бархатной. Олег обыскивал жилище не только глазами, но и руками, пытаясь пробудить как можно больше ассоциаций и воспоминаний.

Внутри тумбочки царил относительный порядок. На одной полке лежит белье, на другой аккуратными стопками высятся простыни. Он вывалил все на пол. Перебрал. Ничего. Белье застиранное, местами чуть не прозрачное на просвет. Пошарил внутри осиротевшей тумбочки. На верхней полке нашлось 10 копеек, на нижней, устланной газетой, было пусто.

Зачем-то подняв страницу Московского Комсомольца за август 2014 года, он механически пробежался по заголовкам. «Америка – России: вы накормили голодных? Это вопиющая провокация», «Дети придут, а клоуна нет?» и «Время убирать камни». Последняя заметка рассказывала о трагичном футбольном матче в Алжире, после которого один из игроков скончался от травмы. Ее причиной был брошенный с трибуны и угодивший в висок несчастного булыжник.

– Жалко беднягу, – и тут Олег перевел взгляд с листа на полку, с которой его взял. Оцепенение длилось – он не знал – может, несколько секунд, а может, минут. На фотографии, раньше скрывавшейся под газетой, высился кладбищенский крест.

Безысходность, боль и ярость слились в животном реве, вырвавшемся из его груди, Московский Комсомолец в руках лопнул, как первый хрупкий ледок под подошвой осенним утром. Отшвырнул обрывки и повалился на кучу белья. Невидящий взгляд уперся в потолок. Сейчас ему было все равно, услышали его или нет. Ничего больше не имело значения.

Минутная слабость прошла, он был готов бороться. Настала пора положить конец всему этому. А чтобы его не вернули к овощному состоянию, нужно тщательно скрываться. Он и так мог выдать себя этим воплем, ведь человек, который недавно принес живительный раствор, предупредил о прослушке.

Олег аккуратно вернул тумбочке ее содержимое, на секунду рука дрогнула над фото с крестом. Собрал обрывки газеты и выбросил в унитаз.

В 9:30 нужно выйти и отправиться на работу. Передвигаться доходяжкам дозволялось лишь пешком, поэтому путь занимал у него час с небольшим, хотя рядом с домом останавливался трамвай. Всего несколько остановок – и он мог оказаться неподалеку от студии.

До выхода оставалось полчаса. Закипятил воду в нелепом железном чайнике с истершимся узором из цветов на допотопной газовой плите.

Взял с полки чайный пакетик и сунул его в кружку. Напиток получился землистого цвета. Как не принюхивайся, запаха не ощущалось. На вкус эта бурда не слишком напоминала чай. Альтернативы не было. Он опять усмехнулся, вспомнив, как в перерывах между сюжетами ели и пили хозяева страны. Не только доходяжки, но и обычные люди не могли себе позволить по-настоящему нормальной еды, такая появлялась только в спецраспределителях.

На студии он, конечно же, был. Еще бы, здесь снимались сюжеты про жизнь города. Частенько тут появлялся господин мэр, чтобы приодеться в шкуру и выступить перед населением. Для него и таких как он, но рангом пониже, и работал распределитель. Повара обычно трудились в две смены. И уж эти-то доходяжками точно не станут.

Хотелось спрятать пузырек с огненным снадобьем. Укромных мест в квартире Олег не нашел. С сомнением обследовал крышку мусоропровода. Будь у него скотч, может, получилось бы укрыть под ней склянку. Сполоснул кружку. Бурду, которая выдавалась под видом чая, он бы вряд ли стал пить снова, уж лучше обычная вода. Вылил остатки кипятка из чайника, насухо вытер его и перелил туда лекарство. Стер с пробки смайлик, тщательно вымыл пустой флакон и выбросил все.

Олег оделся, вышел из квартиры и запер дверь. На лестничной клетке почти темно. Впервые обратил внимание – на все окружающее он смотрел новыми глазами, – что на этаже не по шесть, а по десять квартир. В целях благоустройства, вне всяких сомнений. Зачем доходяжкам большие квартиры? Можно, не строя нового, лишь добавив стен и проломив место под двери, увеличить количество жилья почти вдвое. Налицо забота государства. Сразу стало ясно, почему в комнате нет окна, а одна стена без обоев.

Он засунул ключ в карман. На железном брелке красовался выгравированный лик президента. Спускаясь по лестнице, задумался, у кого есть дубликаты, ведь замки поставляются с комплектом минимум из трех ключей. Впрочем, гадать тут нечего – кто-то ведь укладывал его спать в ванной, наполненной черным гелем. Какой вообще смысл запирать дверь?

И тут Олег понял, что его задача на самом деле гораздо сложнее, чем казалось. Ему предстояло не вызывая сомнений компетентных органов жить как раньше. Действовать как человек, лишенный сознания. Механически выполнять свои обязанности и мириться с окружающим, мерзким и нелепым, абсурдным и гадким. И при этом знать, что, возможно, он ничего не сможет изменить. Не сможет отомстить.