Читать книгу Волчий бег. Часть 1 - Александр Павлович Шевченко - Страница 3

Средь бешеной бури стихии морской,

где дьявола смех слышен близко,

несется корабль с молвою людской

жестоким возмездием риска.

В своем одиночестве злая судьба

окутана мраком бессмертья.

И тонет в пучине о смерти мольба

морского бродяги, поверьте.

Он хочет погибнуть, нарвавшись на риф,

он ищет могилу уж вечность.

Но им, же рожденный о призраке миф

Уносит его в бесконечность.

И мчится несчастьем безумия бриг

навстречу терпящим крушенье.

– Летучий голландец! – испуганный крик…

И нет ему больше прощенья.

Обломки оснастки, последний взмах рук

проклятьем немым остаются.

И вновь замыкается замкнутый круг,

лишь волны о чем-то смеются.

А грозный бродяга спешит и спешит,

ведь новая жертва торопит…

Его самого эта доля страшит,

и с горя он топит и топит.

                  ***

Кем был ты, предок мой,

как кончил ты свой путь,

кому в тени земной

оставил, – Не забудь …?

Кто плакал по судьбе,

когда твой труп зарыл,

– Прощай, – сказал тебе

и в мыслях сохранил?

Зачем ты жил, ответь?

Не можешь, ну молчи.

А мысль моя, как плеть,

– Умолкни, не кричи —

                         ***

Играй, играй, гармонь, мне «Отходную»,

ведь на душе так скверно и темно.

Любил ли я когда-то жизнь блатную

иль не любил – теперь уж все равно.

А жил я буйно, словно дикий ветер,

безумствовал, влюблялся, воровал.

Но вот, увы, сегодня на рассвете

я ощутил, что близок мой привал.

Я так устал, и скомканные годы

тяжелым грузом придавили грудь,

как – будто бы все прошлые невзгоды

решили в миг меня сломать, согнуть.

Но не обидно и не сожалею,

что я один сейчас сижу и пью

и что вот так, возможно, околею

и недопетую судьбу не допою.

                     ***

Вот и снова счастье улетело,

словно ветром сорванный листок.

Видно, зря весною ты хотела

заменить осенний холодок.

Ты любила – верю, верю, верю.

Может быть, не стоило любить

человека, родственного зверю

и, как зверь, способного убить.

Прочитай, родная, эту небыль

про скитанья серого волка,

для кого сейчас закрыто небо

тяжестью сырого потолка.

Он родился миленьким мальчонкой

средь российских ласковых лесов,

годы же учили быть волчонком,

презирать укусы гончих псов.

А, быть может, надо по порядку

рассказать про свой нелёгкий путь,

как порой бежал он без оглядки

из тех мест, где выпало стянуть…

И как часто там он попадался,

находя на много лет привал…

Как же он жестоко ошибался:

не богатство – годы воровал,

Ну, а в той израненной стихии

Он любил лишь осень, слякоть, грусть.

И те дни дождливые, плохие

выучены мною наизусть.

                        ***

На, пей вино и смейся звонким смехом

развесели собою беглеца,

любимая, запомним ночку грехом,

грехом Амура – божьего птенца.

Нырнём в тот омут, где разврат бушует,

сольём в едино нежность, ласку, страсть.

Настанет день, всё это затушует

зельем забот, он хоть на что горазд.

А пока ночь, и полумрак в квартире,

что ещё надо вот таким, как мы,

искавшим, не нашедшим места в мире

среди людской весёлой кутерьмы.

Что загрустила, думы брось под койку,

куда швырнула ты свой пеньюар…

Вот так бы каждый раз кончать попойку,

вот так всегда бы заливать угар.

                        ***

Бой гладиаторов – веселье

для Рима древнего всегда,

богатое в шелках безделье

приходит пировать сюда.

Толпа безжалостная, злая

шумит, там бой внизу идет.

Вот раб лежит и, умирая,

в крови открыто смерти ждет.

Пощада не нужна, ведь, гордый,

и сам так часто убивал

друзей своих рукою твердой

и всех в тот миг он презирал.

Теперь же мертв, хоть ещё дышит,

над ним стоит такой же раб

и так же горд, мольбы не слышит,

прекрасен сам собой, не слаб.

Он победил, ему свободу

подарят, может быть и нет,

с улыбкой смотрит, ведь отроду

привычный видеть смерти бред.

И Рим шумит, доволен боем,

а дню подходит уж конец.

Судьба рабов уводит строем

со смертью рядом под венец.

                      ***

А ну-ка глянь в глаза мне… Боже мой!

Неужто это ты? Какая жалость…

Не только мне, но и тебе самой,

я вижу, ничего уж не осталось.

Ты вся поблекла, как экран в кино,

засвеченный вдруг посторонним светом.

Тебя любил я, но любил давно,

да и причина, собственно не в этом.

Мне не нужна ты, просто не нужна,

иди к тому, кому быть верной клялась,

кому сказать останешься должна,

как только что в моих ногах валялась.

Он бы простил, ведь он прилежный муж,

каких так много тут и там, и где-то…

Взгляд твой печальный синегрязных луж

не в силах уж забрызгать грудь поэта.

                             ***

Однажды в детстве мне приснился сон:

иду по лесу ночью, мрак вокруг.

Вдруг сзади, тихий был вначале стон,

услышал я, – Меня послушай, друг —

Я обернулся, ноги онемели.

Старик стоял, достоинство храня,

он говорил, глаза его горели,

весь мир ночной собою заслоня.

И те слова запомнились, советом

хотел облегчить он судьбу мою,

– Не будь, сынок, нечестным в мире этом,

иначе проклянешь ты жизнь свою.

Сказал ещё, – Зло скоро повстречаешь,

соблазн насилия и подлости силен,

осилишь их – то счастье ты узнаешь

и будешь до безумья в жизнь влюблен. —

Затем исчез, лишь стон опять раздался.

Лес посветлел, и я лег на траву,

проснулся на траве и испугался…

Не сон то был, старик был наяву!

                          ***

Вселенная! Как много в ней планет.

Земля моя – преграда для комет.

Ночами, долго не смыкая глаз,

планеты, часто думаю о вас.

Средь вас, скажу я громко, не тая,

прекрасней всех красавица Земля,

она – маяк в космическом пространстве,

сияет нежно в голубом убранстве.

Наверняка в безмолвии вселенной

сестра Земли есть, в своей жизни бранной

я был бы счастлив там однажды очутиться,

сказать, – Привет! – ей и на Землю возвратиться.

                         ***

Вам, конечно, совсем невдомёк,

как такой оборванец заблудший

восхитить благородством вас смог,

ведь вокруг есть намного получше.

Но случается в жизни порой

расцветает колючий столетник.

Возмутится своей мишурой

старый мир – этот бабник и сплетник,

– Как посмел? Разрешение где?

Запретить бесшабашную смелость. —

Ну, а лист на осенней воде

нарисует мою неумелость.

Лишь бы честность, добро и любовь

протянули с надеждой мне руки.

Остальное здесь встретится, вновь,

остальное приветствует муки.

Вам спасибо за робкий шажок,

за хрустальное ваше признанье.

Если б только я юность не сжёг…

Если б только не смерти касанье…

                        ***

Пишу я вам, конечно, просто так,

и потому читайте без смущенья

про то, как жил и мучился чудак,

прося у бога для души прощенья.

Ведь грешен он и вами и собой,

и страстью ночек с пьяным наслажденьем,

и взглядом синим, и самой судьбой,

и даже, верьте мне, своим рожденьем.

А так на вид, по-моему, как все,

и на лице оттенок благородства

с печатью грусти о былой красе,

потерянной в угаре сумасбродства.

Сижу сейчас и вспоминаю вас,

топя в вине воспоминанья эти,

под тихий, кем-то выдуманный, вальс,

быть может, о Ромео и Джульетте.

И возвращаюсь в мыслях я туда,

где был мальчишкой, ну а вы девчонкой.

Я нужен вам, как пятая нога

избалованной нежной собачонке.

А ведь тогда вы (бог свидетель вам)

клялись любить меня до самой смерти.

Цвели цветы и юность пела нам,

и я любил одну лишь вас, поверьте.

Но кто-то где-то, не спросив меня,

В книжонке судеб сделал длинный прочерк

Я замерзал от мертвого огня

луны, глядевшей в чрево одиночек…

А годы, словно горная вода,

неслись туда, куда им надо было.

Я возвращался к жизни иногда,

но сердце с каждым разом стыло, стыло.

И вы ушли, как водится, с другим

навстречу радости или печали.

Под Мендельсона марш иль может гимн

вас очень чинно в загсе обвенчали.

Что ж, раз природа требует свое,

то мы, увы, должны ей подчиняться.

Со мной осталось бедствие мое

и я побрел с ним по свету слоняться.

Случалось быть любимым у других,

красивых телом, но беспечных женщин.

Случалось быть совсем вдали от них

и ощущать себя букашки меньше.

Но честь и гордость я всегда хранил

надежней жизни и шального тела

и к вам любовь давно похоронил,

сама судьба такое захотела.

А вот сегодня вспоминаю вас

и куролесю, пьяный, строки эти

под тихий, кем-то выдуманный, вальс,

быть может, о Ромео и Джульетте.

                         ***

Отсмеялась, отпрыгала, смылась

бесшабашная юность моя.

Под осеннюю грязь и унылость

вспоминаю родные края.

Вспоминаю чудесную лунность,

и взгляд девушки милой в ночи…

Эх, грозой отшумевшая юность,

не терзай сердце мне, помолчи.

Ты уже не моя и не вправе

целовать грудь бродяги тайком.

В своей звонкой беспечной оправе

улетай, голубым мотыльком.

Для других проплыви серенадой

очень добрых весёлых надежд.

Возвращаться не надо, не надо

в эти кельи зверей и невежд,

где твой друг от тебя вдруг отрёкся,

чтоб случайно тебя не сгубить.

Ну, а сам он, увы, не сберёгся,

и его удалось злу разбить.

                    ***

Мрачно, тоскливо и грустно,

пасмурный день на дворе.

Тяжесть на сердце, и пусто,

пусто в душе, как в дыре.

Вот бы быстрее умчаться

из надоевшей среды,

к милой в окно постучаться,

свежей напиться воды.

Как надоели скитанья,

как опостыл дикий край.

Юность моя, до свиданья

или вернее – прощай.

Жизнь улыбнись на минутку,

дай отдохнуть беглецу.

Понял твою злую шутку,

слёзы бегут по лицу.

Что ж, видно горем я создан,

грудью печали вскормлён.

Поздно менять всё, ох, поздно,

сил нет, судьбой утомлён.

Здесь ничего не оставлю,

кроме тоскливых стихов.

Скоро крест в жизни поставлю,

жаль, что я жил средь волков.

                        ***

Щенок, скуля, бредёт по грязным лужам

из никуда и, в общем, в никуда.

Такой несчастный и такой ненужный,

он был отвергнут кем-то навсегда.

А ведь когда-то ощенилась сука,

с надеждой глядя на приют людей.

Но человечьи сухость, злость и скука

бедой тяжёлой пронеслись над ней.

Её бока погладили пинками,

щенков за шкирку, да и за забор.

И боль щенячью облизали камни

всему живому взрослому в укор.

И не заметил ни один прохожий

чужого горя со своих вершин.

Лишь только дождь на ласку непохожий

их обойти себе не разрешил.

Живым комочкам он помог подняться

и разбрестись в грязи кому – куда…

За добротою любим мы гоняться,

даря её почти – что никогда.

                         ***

Узнал о вас я как-то, между прочим,

пусть не в обиду это будет вам.

Хочу лишь только очень, очень, очень,

чтоб вы сейчас поверили словам…

Любовь? Нет, нет. А может быть? Бог знает…

Нам жизнь ответит честно, но потом.

А за окном как будто бы светает,

но написать хочу я не о том.

Воздушный мост нежданно я построил

и подарил вам часть своей души.

Лишь у молвы наш мир так зло устроен,

что все мы в нем мальчиши – плохиши.

Однако есть и здесь совсем другие,

и я в числе таких совсем других.

Мне ближе сердца чувства дорогие,

чем звон и блеск вещичек дорогих.

Но я давно погряз в блатных пороках

и дружбу вам не вправе предложить.

Я в детстве был беспечным на уроках,

и взрослым став, не смог нормально жить.

Меня всегда тянуло в приключенье,

где потеряешь больше, чем найдешь.

Жизнь подносила чаще заключенье…

и теплоту казенных нар, одёж.

Возможно, время вскоре залатает

прорехи в жизни лаской ваших глаз…

Но ночь прошла и тает, тает, тает

воздушный мост, построенный для вас.

                         ***

Посмотрите в окошко, родные,

сквозь решётку купе своего,

ночь проносится, как вороные

кони юношества моего.

Мне не спиться, а мир отдыхает,

он устал от бесцельных хлопот.

Лишь судьба моя тихо вздыхает,