Читать книгу И ничего не происходит - Александр Павлович Зубков - Страница 21

20

Оглавление

Как быть с ущербными людьми, в которых ущербность внешняя соединяется с ущербностью содержания? Наша библиотекарша – темное, маленькое личико, маленькая сутулая фигурка, она сидит обычно боком к стойке, что-то пишет, и если появляется кто-то, она смотрит искоса, куда-то около, а не в глаза, а лицо ее еще несколько секунд сохраняет отсутствующее, черствое выражение. Потом, когда уже начинаешь думать, что она так тебя и не заметила, она встает, приближается с неохотой и страданием в лице и отрывисто спрашивает:

–Чего вам?

В красной кофте, темные волосы забраны на затылке в тощий узелок; подумаешь – что там внутри? Я говорю с ней четко и жестко; сначала в ней была даже враждебность, как и ко всем. Теперь почему-то она меня выделяет среди других; иногда ни с того ни с сего улыбнется, когда спросишь какую-либо книгу. Улыбка ее совершенно не к месту на ее замкнутом навсегда лице, она удивляет и немного смешит; конечно, напарницы про себя посмеиваются над ней. А я, заметив ее неожиданное маленькое расположение, думаю: в сущности, это неплохо; разве плохо, когда библиотекарша все-таки расположена к тебе? Будь ней добрее, вежливее; но тут же приходит другая мысль: нет, нет, наоборот, надо быть по-прежнему четким и жестким, и тогда, я чувствую, я сохраню маленькую власть над ней.


Георгий Петрович женился. Вчера, в день рождения его супруги Ирины Игнатьевны, при прощании, он спросил у меня:

–Ну что, есть что-то новое? На работе?

–Да как-то ничего нового нет.

–Как же так, я уже привык, что у тебя все время что-то новое, и жду.

Мы посмеивались, пожимали руки.

Я задумался о том, что в словах его есть правда – я перестал выдавать новое, исследования не предпринимаю, сижу на сделанном в первые два года. Почему так? Стало казаться, что заслуживаю лучшего отношения: идет третий год работы, сделано много, в сущности, уровень наш стал другим. Я специалист, получивший некоторое всесоюзное признание; могли бы и повысить немного, эти мысли – от полутора лет жизни втроем на одну зарплату, и они не главные. Главное, что мой труд, целиком мой, большой, обрел много фамилий на обложке, и моя фамилия поместилась на последнем месте. Это сделал я сам исходя из известных соображений, не хотелось интриг, склок и прочее. (За свое, пусть даже за «кровное».) Эти же честные люди восприняли это как само собой разумеющееся, и теперь я почувствовал, что я сдал какие-то позиции, утратил какое-то полезное противостояние, напряжение, какую-то позицию сильного человека; что это воспринято как моя слабость (так и есть) и значит со мной можно полегче, попроще. Отношения с Батуриным внешне улучшились, но я со всей ясностью говорю себе, что не люблю этого зануду; в то же время мы с ним стали как-то легко говорить «за жизнь» и прочее. Сколько нервов мне стоило решение поставить их фамилии, и вот я стал равнодушен к этому труду и его судьбе. Я приехал и обнаружил, что даже на конференцию молодых специалистов в тезисах доклада Лыкова поставила кучу фамилий; она же хочет в конкурсе выставить статью как дело коллектива. Это понятное желание, но…

–Ты доложишь, а представим как труд общий, – «простодушно» говорила она. – Там и премии бывают, до двухсот рублей. Премию пропьем.

Я хожу по институту и с тоской думаю о внезапно представившейся мне другой – атмосфере здешней. То я был молодым, энергичным специалистом (мое самовидение), который талантлив и намерен своим талантом честно достигнуть успеха, победить; атмосфера института представлялась слегка приподнятой, праздничной; и все будут с доброжелательностью наблюдать твои победы. Теперь же я думаю об этих толстых стенах, зануде Батурине, лезущей на всеобщее внимание и противно переменчивой в настроении Лыковой, ненормальной Анне Гавриловне, о сотрудниках, не видящих дальше носа; они хорошие специалисты, но какая-то тоска: их шутки, разговоры открывают ужасную дремучесть. Я никогда не осуждал людей за это, и сейчас не осуждаю, они другие; но их уверенность в том, что они очень интересные, образованные люди, здорово и злободневно шутят – это удручает. Начальники, не моющие руки после туалета и не здоровающиеся; конечно, должен здороваться младший, но я не могу сказать «здравствуйте» человеку, если не вижу встречного импульса. Сначала меня это нервировало, а теперь я прохожу спокойно мимо Гаркова, и даже не взглядываю на него, а тот, может, думает: «Этот не здоровается со мной, нахал».

Но главное – работа, а здесь тоже тоска; сегодня вспомнил, что собирался показать статью Лыковой, давно написанную, лежащую, и забыл это сделать. Потому что чувствую, что теперь она и здесь подставит свою фамилию; я говорю себе – пусть, это нужно, это полезно, все это ерунда; ну вот и получается – это чепуха, и на все наплевать.

И ничего не происходит

Подняться наверх