Читать книгу Дети света - Александр Петров - Страница 2

«Да, я христианин. Да, православный. И не смейте в этом сомневаться».

Мужчина средних лет лежал на больничной кровати и рассеянно смотрел в окно. В душе его поднялась мутная взвесь. Он и сам не радовался мыслям, которые помимо желания всплыли из потайных уголков души и терзали сознание. Он боялся и не любил такого себя, но это снова ожило и безпощадно мучило судейским обличением.

«Я регулярно хожу в церковь и стою на службах. Несколько раз в год причащаюсь. Меня трудно упрекнуть в прелести. Потому что ежедневно читаю святых отцов и по ним сверяю свое духовное состояние. К тому же у меня крепкая психика и нормальные естественные реакции на все живое и красивое.

В отличие от некоторых «коллег по конфессии», я не стану утверждать, что читать надо только Предания, а телевизор смотреть вовсе вредно. В наше содомо-вавилонское время мирянам необходимо получать легкие прививки от мира сего, чтобы не быть им побежденным. Разумеется, в таких дозах, чтобы не увлечься и не попасть в зависимость. «Ничто мне не вредно, но ничего не должно лишать меня свободы».

Сердце моё, сердце! Ну, что тебе неймётся? Что болишь, ретивое? И душно сегодня, как в погребе.

А вообще-то мое кредо, если хотите, таково: высшая добродетель – рассудительность. Кстати, мало кому доступная. Может, потому что в основе – рассудок? А этот инструмент не у всех в порядке.

Господа интеллектуалы грешат гордыней ума, не замечая при этом собственной шизофрении. Впрочем, наполеон в палате номер шесть Кащенки тоже уверен, что именно он и есть настоящий Наполеон, – и нет сомнений. Эти любят с «вумной» гримасой и гармошкой на лбу изречь что-нибудь эдакое, знаете ли, поприбамбасистее, чтоб ни у кого и сомнения не осталось, что слушаете вы умницу. Ну там еще сгорбиться, ручкой подбородочек безвольный подпереть, глазами пристально эдак зрачки собеседника посверлить. Если получится, то и ножкой притопнуть: я, дескать, на этом настаиваю. На чем, голубчик, на мухоморах? Короче, смотри приемы драматических актеров, которые сегодня изображают святых, а завтра маньяка, лишь бы деньги платили и славы побольше. А на уколы совести всегда можно со вздохом ответить: работа, мол, профе-е-ессия такая, что поделаешь… Правда, если проанализировать трезво, что этот «умник» выдал, чаще всего получите жиденькую банальность, да еще с душком зависти и тщеславия. Большинство из таковых пьют горько или впадают в другие позорные страсти.

Те, которые меньше изуродованы судорогами интеллекта, – рассудком пользуются редко. Впрочем, гордыня у них пробивает из другой области. Неразумным нравится кичиться своей простотой. Плюхнутся такие в лужу с отходами жизнедеятельности и требуют, чтобы все непременно умилялись и хлопали в ладошки. И попробуйте только не умилиться… Враз получите «пролетарским» кулаком по лбу. А если и с кулаками там жидковато, или вы способны дать отпор, ждите аспидных шипений за спиной. А когда они попытаются разжалобить вас тем, что учиться им якобы не позволили тяжелые семейные или материальные условия, тащите их ко мне. Я приведу им в пример своих родственников, которые будучи нищими и голодными, умудрились закончить высшие учебные заведения, а кто и не одно. Просто им надо было, чтобы «в люди выйти».

А так, чтобы и рассудительность, и простота в одной, отдельно взятой личности… Позовите, братья и сестры, если разыщете такого уникума, хорошо? Я не пожалею одного-двух выходных, медные монеты, выброшенные столичными нищими, подберу и бюст отолью на родине того героя. Шутка. В этом месте воспитанные люди говорят «ха-ха».

Ох, что же сердце так прихватило! Да и врача путевого нет, как назло. Так, молоденькая свистулька, только что выпорхнувшая из каких-нибудь фельдшерских курсов. Зайдет Светочка-конфеточка, глазками похлопает и уходит на телефоне висеть. Сердце моё, сердце! Что болишь, ретивое? Что терзаешь? Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест.

Пойдем дальше. Что я люблю? В первую очередь, конечно, Господа. Это несомненно. Любить Совершенство, Любовь и Милость легко и нормально. Здесь, если у кого трудности, это проблемы духовного паралича или полного помрачения. Даже наши враги признают, что Иисус Христос прекрасен и чист, а его учение, возвышенно и даже поэтично.

Труднее обстоит дело с миром тварным, созданным Господом для блаженства, но так пошленько загаженным человеком.

Как, скажите на милость, любить моего школьного друга Гошу, когда он меня грабит с «честным» взором «голубого воришки»? Приходит Гоша за очередным «траншем» займа и бьет в грудь: отдам, не беспокойся. Ни разу не отдал. Да я и не требую. Только зачем врать? Зачем обещать, что на подходе «златые горы»?

Никак не полюбить мне начальника. Это вообще без вариантов. Платит мне он, как муравью, а работу требует, как со слона. У него от моих трудов лучший оформительский дизайн в округе. Монументальные росписи по стенам учреждения, как на вилле олигарха. Я портретами всю его семью обеспечил. Сереньких и неказистых отпрысков так написал, будто те с Голливудского олимпа на часок попозировать заехали. Опять же, дачу ему помог за полцены достроить. Век бы ему без меня в сарае дырявом по выходным прозябать. Не ценит гражданин начальник.

Или вот еще соседка моя Рита. Еще недавно бегала по двору девчонка с косичками, стрекоза голенастая, а теперь… Волосы розовые, штаны шириной с Миссисипи. Топик, будто детская распашонка. Между нижним и верхним уровнями одежды впалый живот с кольцом на пупе. Ну чистый клоун! Мимо проходит: нос кверху, взгляд оловянный, челюсть, как у жвачного животного,― туда-сюда елозит, ни те «здрасьте», ни «до свиданья». Ну ладно, была бы Ритуля из проблемной семьи, – так нет, нормальные предки. Сами, горемычные, от дочкиных «приколов» и «прикида» в шоке.

А как научиться любить соседей сверху? Эти загостившиеся «гости столицы», как правило, раз в месяц заливают меня водой. Через день оглушают музыкой, похожей на соло волчьей стаи под аккомпанемент турбины бомбардировщика. И каждый день с восьми утра до двенадцати ночи их мальчуган сотрясает потолок, издавая зоологические звуки. На просьбы вести себя тише я слышу: подумаешь, дитя играет. Баловать мальчишек, – это у кавказцев национальное. Кажется, теперь мне ясно, как грамотно вырастить бандита. Надо просто ребенку позволять всё.

Ну ладно, эти неверующие. С них и спрос невысок. А каково мне исповедоваться отцу Никодиму, который с некоторых стал попивать?! Я у аналоя вместо горячего покаяния чувствую тошноту от перегара. Мне что, из-за этой немощи храм поменять? Так я, извините, расписывал его бесплатно и больше десяти лет часть заработка туда несу. Мне в моем храме каждый уголок дорог, в прямом и переносном смысле.

Друг мой, Генка, в монахи постригся. Укатил в какую-то глубинку, но через год снова-здорово в столице «вынырнул». Теперь носится по улицам с ящиком для пожертвований. Ты, если монах, сиди в келье и молись. Пусть за твои молитвы к тебе богатенькие сами идут. В конце-концов, кто кого спасает? Кто кому должен?

Нет, что-то у меня сегодня покаяние никак не ладится. Сердце мое сердце… Давит грудь, будто плитой бетонной. Ладно, Господь все видит. Помолиться, что ли?.. Генка – и монах… Ну куда ты суешься? Бред! Что-то молитва не идет… Надо собраться. «Отче наш, Иже еси…» А ведь в больницу залетел по вине начальника. Это он меня в отпуск полтора года не пускал… «…на небеси…» …Ритка с красными волосами… Гости столицы, с гор свалившиеся… Генка с ящиком… Батя с перегаром…

Сердце сдавило! О, Господи! Помилуй!»

В груди Родиона что-то сильно рвануло, резануло, – и горячая боль разлилась по телу.

Он встал и спрыгнул с кровати. Легко и просто. Под ногами густой воздух спружинил и подбросил его вверх, как на батуте. Он взлетел и задумчиво повис под потолком.

«Что же это получается? – размышлял он. – Я здесь, и я там, внизу. Здесь я легкий и здоровый, а там, на кровати, белый и застывший, с открытым ртом. Не очень эстетично. Соседи по палате всполошились и побежали за Светочкой.

Мне стало смешно. Чего это они суетятся вокруг белого урода, когда я – вот он. Света подскочила, вся розовая от волнения. Эй, Светик, приветик! Ну, взгляни на меня. Эй ты! Что бьешь по груди мое второе «я»? Прекрати! Чему вас только в медвузах учат. Да вот он я, люди!

И только в эту секунду я понял, что случилось. Да я помер! А эта белая кукла с открытым ртом, вокруг которой суета, – мой хладный труп.

Господи, помилуй! Спаси и сохрани! Пресвятая Мати Богородица, спаси меня, грешного!»

И в этот миг все изменилось. Он легко, как на мощных невидимых крыльях, взметнулся вверх. Пролетел сквозь бетонные перекрытия и крышу. Взмыл в небо и стрелой пронесся сквозь пелену облаков в бездонную синеву. Но и небо вскоре осталось сзади. Он пролетел черный космос со звездами и оказался в полном мраке. На земле такой темени нет. Это полное отсутствие света. Но он продолжал лететь. Интересно, куда теперь? Страха не было. Скорей, любопытство наполняло его.

Вдруг полет оборвался. Родион очутился у невидимого порога, словно перед стеклянной стеной. Оттуда лился свет. Ему очень захотелось туда, в мягкое весеннее сияние. «Интересно, можно мне туда?» – подумал он. «Войди!» – услышал в тот же миг ответ. Это не был звук. Повеление произошло оттуда, из света, и отозвалось в каждой клетке его существа. Или фотоне?.. Он мельком оглядел себя и обнаружил руки, тело, ноги, – очень похожие на свои собственные, но молодые, без морщин и слегка светящиеся.

Однако невидимая стена между ним и светом исчезла. Родион вошел внутрь. Только шаг сделал… Даже не шаг, а легкое движение, – и вот оказался на солнечном поле. Здесь не было ни привычного источника света, ни теней. Словно воздух в самом себе нес мягкое рассеянное свечение.

Что-то произошло. Как на литургии, когда открыли царские врата и невидимая волна прокатилась по всему пространству храма, и вынесли из алтаря золотой потир. «Царь сошел с трона к Своим подданным», – как всегда в такой миг, пронеслось в душе. Всем новым существом он ощутил Присутствие. В тот дивный миг на него сошла любовь, какой никогда он еще не испытывал. Все земное представление о счастье рассеялось, как сумрак от солнца, вышедшего из густых туч.

Свет воссиял. Любовь наполнила его без остатка. Из света раздался добрый голос. Каждая частица его существа отозвалась и потянулась ему навстречу. Так тянется растение к солнцу. Он узнал Его. Как сын узнаёт отца, раб – господина, тварь – Творца.

Преграда между Богом и человеком исчезла. Ложь земного обмана, лукавство мира, въевшееся в душу, мишура самолюбивых мечтаний – всё растаяло. Отныне он не мог отгородиться от Судьи делами и заботами. Родион предстал перед Господом таким, каким Господь, для Которого нет ничего сокровенного, всегда видит каждого человека. Но впервые Родион сам открылся перед Богом обнаженным телом своей души.

«Что ты можешь показать Мне из своих дел, Родион?» – услышал он ласковый, но властный голос Повелителя.

И познал он истину о себе. Перед ним проходила вся его жизнь день за днем. Впервые она явилась ему не в человеческом представлении, а естественной, без прикрас. Все поступки были пропитаны ядом гордости. Дела, которые он считал добрыми, оказались черными от плесени тщеславия. Отношения с людьми омрачались самолюбием.

Напоследок его жизнь раскрылась, как панорама. Она походила на грязную реку с мутной зловонной водой в берегах, поросших колючками и буреломом. А текла река его судьбы в страшную черную пропасть без дна. И понял он, что эта за пропасть!.. Это адская бездна.

«Ты жил для себя, а не во имя любви. В этом твоя ошибка.»

Голос, полный отеческой заботы, звучал вокруг и внутри человека. И если бы не Его участие, если бы не мудрая доброта, Родион бы сгорел от стыда и превратился в горстку пепла. Но что-то удержало от полного отчаяния. И он остался спокоен. Это было тихое предчувствие радости. И Податель этой непобедимой радости прощения сказал:

«Вернись на землю и измени свою жизнь.»

На прощанье Родион оглянулся. «Какое блаженство находиться в небесном свете! – подумал он. – Как Ты любишь нас, Господи! Я должен сделать всё, только бы вернуться сюда оправданным. Помоги мне, Спаситель.»

– …Ну, что же ты, миленький! Вернись, пожалуйста! Ты видишь, как я стараюсь? – причитала Светлана, ритмично наваливаясь на его костлявую грудь сильными руками. Слезы ручьем и пот градом заливали ей глаза. Тушь с ресниц растеклась по лицу черными разводами. Она размазывала все это по лицу рукавом и по-бабьи выла: – Не дам я тебе умереть, слышишь? И не думай. Я лучше сама помру, но ты у меня оживешь.

– Света, кончай месить меня. Я тебе что, тесто, – первое, что удалось ему сказать после возвращения в собственное тело. – Ты мне ребра сломаешь.

– Ур-р-а! – закричала мучительница. – Живой!

– Ну да, а как же иначе? – ворчал Родион, потирая ноющую грудь. – Ты старалась, и я тебя пожалел. Ну и ручки у тебя… – рассматривал он ее тонкие пальчики. – Ими подковы разгибать можно.

– Да что ты! У меня от страха силы появились. Спасибо тебе, что ты не умер. Я… не знаю, что бы делала… – и она снова заревела, как испуганная девчонка.