Читать книгу Осколки памяти - Александр Петрович Игумнов - Страница 6

Художественная проза
Повесть, новеллы, рассказы
Квадрат 43

Оглавление

Моим однополчанинам-вертолётчикам Ю. Томареву, П. Кузнецову, А. Полещенко, М. Чиркову, В. Козлову, Е. Ваканову, В. Кроленко, В. Девятых, воину-десантнику А. Востротину посвящается

* * *

После долгой и морозной зимы я с женой Любой и дочуркой Мариной наконец-то вырвался из ледяного плена Севера. «Дикарями» мы рванули на черноморское побережье Абхазии. Галлюцинации начались на экскурсии. Автобус, натруженно урча, тяжело поднимался в горы. Проехали крутой, опасный поворот дороги над пропастью. Меня словно током стукнуло: где-то такое я уже видел. Потом был водопад «Девичьи слезы», слабая рябь водной поверхности Голубого озера и сверкающие в солнечных лучах волны озера Рица. Вокруг отдыхающие восхищались красочным пейзажем горной жемчужины Кавказа. Дочка, капризно поджав губки, настойчиво требовала прокатить её на лодке, жена теребила за локоть, показывая какие-то сувенирные безделушки, а меня не покидало чувство недовольства собой, и я лишь рассеянно кивал головой в ответ моим милым дамам.

Я ждал пробуждения, знал, что где-то рядом та «изюминка», которая взворошит и растревожит мой быт и мою память. И совсем не удивился, когда, на пороге ресторана, случайно взглянув сверху вниз, вдруг замерло моё сердце. Не хватало только высоты над озером! Каких-то двух десятков метров. Это же Суруби! Чистейшая вода, окаймлённая зеленью горных вершин и уходящих в небо каньонов. На противоположном берегу притулились несколько разрушенных сталинских зданий, похожих на серые постройки брошенных дувалов в горных отрогах Афгана. И солнце – яркое, тёплое, нежное и… совсем чужое.

Но, видно, не в добрые, а злые противоалкогольные перестроечные времена мы приехали отдыхать в благодатную Абхазию. Пусто и безлюдно было на берегах озера. Огромный, залитый солнечным светом гостиный зал ресторана внешне напомнил мне просторную и светлую летную столовую в Джелалабаде и одновременно поразил какой-то пустопорожней тягостной унылостью. Там, в Афгане, по просторному залу сновали люди, что-то пили, что-то жевали, раздавался смех лётчиков и молоденьких официанток. А тут в зале могильная тишина, нет людей, пустые стулья и столики. Мы робко сели за прямоугольный столик в уголке зала и примолкли в тягостном ожидании официанта. Наконец, то ли из мрачной кухни, то ли тёмной подсобки, на залитый солнечными лучами пол зала ступила нога зевающего от скуки официанта в тёмно-синем костюме. Привычно и монотонно, совершенно не радуясь приходу гостей, лишь соблюдая правила приличия, он сообщил нам, что может предложить на обед только жареную рыбу из деликатесной форели по сногсшибательной цене и по стакану чая без сахара. Оказывается, нет завоза продуктов из города Гагры, и, что в Абхазии сейчас пустые полки магазинов, голод и нищета, грустно добавил: «Как и во всей стране…».

Невольно сглотнув голодные слюни, по-доброму вспоминаю свою летную столовую там, на войне, усатого и пузатого, вольнонаёмного шеф-повара, который из уважения к вертолётчикам с утра до вечера жарил, парил, варил и с удовольствием предлагал нам разнообразную вкуснятину, по качеству не хуже хвалёных московских ресторанов.

– Жареная форель нам не по карману, – зло буркнул я официанту, мысленно возвращаясь в реальность периода демократии, гласности и плюрализма мнений в стране.

Официант вдруг весело улыбнулся, и молча умчался за перегородку кухни или подсобки, и через пару минут вынырнул обратно в зал с толстой книгой отзывов и пожеланий почётных гостей в руках. Полистал её, открыл нужную страницу и, давясь смехом, ткнул пальцем в строчку, написанную убористым почерком, громко прочитал текст:

– Божественно красиво, но безбожно дорого, и подпись патриарх всея Руси, Питерим, – и добавил уже от себя, – он, как и вы сказал, что простому смертному цена рыбы не по карману, правда заплатил, с удовольствием съел и оставил нам на память эту запись.

Попрощавшись с повеселевшим официантом, несолоно хлебавши мы покинули ресторан, и тут дочка неожиданно спросила меня:

– Папа, а кто такой патриарх?

Пришлось мне придумывать ответ ребёнку попроще и понятнее.

– Помнишь, в храм мы ходили? Там в золочёной одежде был дедушка с бородой, он ещё громко говорил и все его слушали?

– Помню, папа, седенький такой и старенький, там ещё бабушки песни пели, так это был сам патриарх?

Наморщив лоб, я стал вновь придумывать объяснение дочери.

– Храмов много в стране, доченька, и везде есть дедушка с бородой, их ещё батюшками зовут или попа́ми. Патриарх – это их командир, живёт в Москве, в самом большом храме. Он самый главный начальник после Господа Бога над людьми.

Тут же незамедлительно прозвучал более серьёзный вопрос ребёнка:

– Папа, а кто такой Господь Бог? И где он живёт?

Всё трудней мне становилось отвечать на её вопросы.

– Живёт он, доченька, высоко-высоко на небе и далеко-далеко за звездами. Землю, горы, деревья, воду, зверей в лесу и даже кошку твою Мурку сотворил Господь Бог, поняла?

Дочка помолчала, внезапно остановилась, взяла меня и жену за руки и вдруг радостно заявила:

– Значит и я, сотворена Господом Богом, а не вами, правда, мама?

Наконец-то и жена вынуждена была прийти на помощь, обняв дочурку за плечики, кинув на меня укоризненный взгляд, она, улыбнувшись, мудро, по-женски подвела итог моему с дочкой диалогу:

– Да, доченька, да… Господь Бог сотворил весь этот прекрасный мир, тебя, меня и папу в придачу. Тебе жарко? Пойдем, я тебе мороженое куплю, оно холодное, вкусное и очень сладкое, – и добавила весело глядя на меня, – и тебе, знатоку библии, боевые сто грамм пломбира не помешают, остудишь после проповеди свои мозги.

Обратную дорогу я был под гипнозом нахлынувших воспоминаний, вернувших меня в полузабытый Афганистан. Я искренне сожалел, что мне уже никогда не придётся пройти пыльной, многокилометровой дорогой, соединяющей Кабул и Джелалабад, прикоснуться ладонями к граниту поседевших от времени вершин Гиндукуша, подышать тревожным воздухом ночных засад, побыть наедине со своей совестью под дулом вражеского автомата. Что бы ни говорили, но война с воздуха и на земле познаётся по-разному. И каждый солдат имеет собственный опыт и мнение в той далёкой войне. Я понимал, что невозможно охватить всего желаемого в этом мире. Что достаточно и того, что выпало мне увидеть и пережить. Но чувство сожаления о неизведанном в той странной войне хранится и по сей день. И я снова готов ехать туда, где прошла моя боевая юность.

Теперь я не напрягал свой мозг, менялся пейзаж, сменялись и воспоминания. Возвращаясь обратно и проезжая Голубое озеро, я вспомнил ныряющих в воду десантников, их весёлое гоготание. С нами была Оля Данилова – медсестра и невеста лейтенанта Олега Кудрина. Умытые и посвежевшие, мы сидели на деревянных мостках, бултыхая в воде ногами и разгоняя стайки серебристых рыб. Ольга расчёсывала свои белокурые волосы и совсем по-матерински с грустинкой смотрела на нас.

– Ох, мужички, и помолодели вы, совсем мальчишки, – сказала она, влюблёно взглянув на Кудрина.

А через неделю Олега не стало, и мы даже не смогли проводить его в последний путь на Родину. Его гроб провожала Ольга… К нам она больше не вернулась…

Все последующие дни отдыха я ходил как не свой. Узкие улочки Гантиади мне напоминали торговые улицы Джелалабада, по сторонам которых стояли глиняные магазины, где услужливые индусы гостеприимно раскладывали товары. Толкучка многолюдного базара на площади в Гаграх, кучи арбузов и дынь, сваленных прямо на землю, воскрешали картину пыльного и просыпающегося поутру Гардеза. Снующие в поисках пассажиров таксисты в Пицунде походили на весёлых шоферов Кабула, которым были до лампочки мировые проблемы, лишь бы деньги платили. А шумевший по ночам морской прибой и сильный предгрозовой ветер уносили меня в тревожную даль моей юности, покрытую многометровой пылью моей мирной жизни. Сам ещё не знал для чего, я частенько доставал блокнот и записывал всё, что вспоминал, не обращая внимания на недовольство жены и дочери.

Мы вернулись обратно на Север, а блокнотик всё заполнялся. Лица ребят, живых и погибших, стояли перед моими глазами, и всколыхнувшаяся память наводила на мысль написать о тех незабываемых днях. Или мы не вправе сказать правду об афганской войне? Или мы не прошли дорогою наших предков? Пусть иначе, но мы приняли бой, выдержали и вернулись живыми! Я ставлю восклицательный знак. Озаряет, как вспышка молнии, моё сознание последняя фраза. Вот она – точка отсчёта. Надо писать! Пусть мой голос будет тысяча первым о войне и, может быть, последним.

Я закрываю исписанный до корочки блокнот, кладу ручку на стол, устало закрываю глаза, и чудо! – я снова, там, на войне в кругу близких мне людей. Не мёртвых, а живых! Я мысленно протягиваю правую руку и чувствую на ладони горячую ручку управления вертолёта. Ноги ложатся на педали, а левая рука сжимает рычаг шаг-газа. Кошу взгляд влево и вижу напряженное лицо подполковника Кузнецова, нахмуренные глаза старшего лейтенанта Литвиненко. А прямо на взлётной полосе застыла шеренга ребят в зелёных пятнистых маскхалатах. Крайний – сержант Садыков, рядом – неунывающий грузин Самошвили, радист Ларин, рядовые Дектярев Неделин… Спиной ко мне их командир – лейтенант Кудрин и рядом Ольга Данилова… Такими они были тогда перед вылетом, такими и сохранились в моей памяти – живыми и молодыми.

* * *

– Раз-два, раз-два, раз-два… Кругом! Самошвили, как ногу ставишь? Заводи правую за левую, строевик ты хренов!..

Взвод десантников на плацу отрабатывал строевой шаг. Подтянутый молодой лейтенант рысцой бегал вокруг строя, отчаянно крича на своих подчинённых:

– Кацо! Сколько раз повторять тебе? Под команду «раз» ставишь левую ногу на полную ступню, а правую заносишь за левую под команду «два». Пятку правой ставишь на уровне носка левой. Прижимаешь руки, вот так. Резко поворачиваешься на носке левой и носке правой. И по команде «три» делаешь шаг левой ногой. Но прямо же, а не внутрь строя! Понял?

– Понял, командир. Левая ступается, правая заносится, левая носок поворачивается, правая подворачивается. Потом «три»! Шагай левая!

– Правильно, Кацо. Давай повторим.

Лейтенант смахнул пот со лба, поправил широкополую панаму, мельком заметив обречённые, тоскующие глаза грузина.

– Взвод, становись! Кацо, не лови ворон, смотри орлом! Равняйсь! Дектярев! Видеть грудь четвёртого человека, а не десятого. Смирна! На месте шагом… марш! Выше колени! Ларин, ты не на танцплощадке вальсируешь! Отмашка рук. Вот так, веселей. Прямо! Равнение! Равнение! Молодцы! Хорошо идёте. Кругом… марш! Раз-два-три! Стой!

– Самошвили, – простонал он, – ёлки-моталки, ты в гроб меня вгонишь, в наряд тебя куда-нибудь, что ли, пристроить?

– Хорошо бы, командир, на кухню. Люблю кастрюли чистить, – оживлённо подхватил просветлевший грузин.

– На кухню захотел? Обжора ты кутаисская! А туалет чистить не хочешь? Горе моё луковое! Пять минут перекур. Садыков, ко мне!

К лейтенанту подбежал худощавый, жилистый, двухметрового роста татарин и хмыкнул, еле сдерживая смех. Лейтенант подозрительно посмотрел на своего первого помощника, хотел сорвать на нём злое настроение, но передумал. Не хватало ещё с ним полаяться. Всё же с обидой подумал: «Ишь, весело дьяволу, будто этот строевой смотр мне одному нужен».

– Чему радуешься, Рустам? Плакать надо, а не смеяться, опозоримся с Кацо на всю бригаду. Всем хорош грузин, но строевик из него, как из меня балерина…

Садыков хитровато посмотрел на командира и подумал: «Пусть поплачется немного, совесть свою успокоит». Так было всегда перед смотром: лейтенант выбивал душу из Самошвили, а Кацо испытывал лейтенантские нервы. И, в конце концов, к обоюдному удовольствию, Кацо очутится на кухне, а взвод получит призовое место.

Садыков ковырнул носком сапога песок и, сделав серьёзную мину, сказал, как отрезал:

– Прятать надо… не впервой, командир.

Но, видно, не с той ноги встал сегодня лейтенант или что-то не поделил с невестой вчерашним вечером, только вдруг не на шутку взъерепенился:

– Сколько можно прятать! Как смотр – все до ниточки выкладываются, а Кацо на кухне с ложкой надрывается! Нет, хватит! Распустил я вас! В этот раз он в первом ряду маршировать будет, а ты, сержант, на пару с дружком двое суток здесь топать будешь. Это я говорю тебе, лейтенант Кудрин!

Он зло затянулся дымом сигареты и швырнул окурок на землю, вдавил его каблуком и сердито добавил:

– «Прятать надо!» Я вам спрячу…

Садыков, переминаясь с ноги на ногу, согласно кивал головой, бросая огненные взгляды на примостившегося на снарядном ящике грузина, наученного прошлым опытом и спокойно ждавшего решения командира в свою пользу.

– Что мотаешь котелком, сержант? Строй взвод. Как говорится, труд облагораживает обезьяну.

– Лейтенанта Кудрина срочно к комбату! Приказали явиться немедленно. Занятия строевой отставить, всем отдыхать, – раздался голос военфельдшера.

Кудрин насмешливо посмотрел на него:

– Матвеев? Насчёт вызова я понял, а насчёт отдыха…сам придумал или Садыков подсказал?

– Никому я не подсказывал, – возмутился сержант. – Мир сошёлся на Садыкове. Кацо плохо ходит – я виноват, Ларин на занятиях заснул – опять Садыков не усмотрел, Неделин письма матери редко пишет – снова я не проконтролировал. Да я этого фельдшера с подъёма не видел!

– Не ворчи, сержант. На то ты и младший командир, чтоб за всё отвечать. С меня тоже есть, кому спрашивать.

– Прав тот, у кого больше прав, командир. Я бы по-другому сделал.

– Погоди, Садыков, потом доскажешь. Так что ещё комбат сказал?

– Комбат так и сказал: лейтенанта ко мне, а взводу немедленно отдыхать.

– Отдыхать, да ещё немедленно! Ладно, Матвеев, доберусь я до тебя, тоже в санчасти окопался. Хороши, ничего не скажешь. Садыков! Веди людей на отдых. Смотрите, как надо «кругом» команду выполнять, показываю последний раз…

– Раз-два-три, он чётко повернулся кругом. – На ковер шагом… марш! Кацо! Что ковыряешь в зубах? Учись, пока я жив!

– Ну, всё, – облегчённо вздохнул Самошвили, украдкой помахав рукой вслед лейтенанту, заискивающе взглянул на сержанта. – Пошли, Рустам, отдыхать, банка сгущенки ставлю благодарность. Сейчас съедим?

– Не подлизывайся со своей сгущёнкой. Верно командир сказал – «обжора ты кутаисская». Не меня, медицину благодари и своего грузинского бога за отсрочку. Вернётся лейтенант – и сидальное место слипнется от сгущенки. Заело его не на шутку, а уж если он сказал, пиши, пропало – слово сдержит, сами знаете.

– Ха-ха, будь спок, Рустамчик. Если срочно, да ещё усатый вызвал – смотра не будет. Это я тебе говорю – рядовой Самошвили!

– А ведь правда, ребята, что-то затевается. Утром комбат к летунам ездил, и афганцев Ахмата с Хасаном вызвали. Не придётся нам сегодня поспать – чует моё сердце-вещун, – проронил, обращаясь ко всем, низкорослый Матвеев.

– Ну ладно, по мне лучше ночку не спать, чем на плацу шагать. Тебе, медицина, сердце насчёт доппойка ничего не вещует? – осведомился сержант у военфельдшера.

– Поживём – увидим, может, и дадут.

– Сказал слепой. Тоже мне, в верхах крутишься, а меньше Самошвили знаешь. Кацо, как насчет пайка? – миролюбиво спросил друга Садыков.

– Будет, будет, Рустам, верь моему слову. Пошли, сгущёнка есть.

– Тут ты, Кацо, дока, верные прогнозы выдаёшь. Пошли уничтожать твои запасы. Придёт лейтенант, сам всё объяснит. Стройся, ребята.

* * *

Лейтенант Кудрин неторопливо подошёл к небольшому модулю, где находился штаб батальона. Взвинченное, возбуждённое настроение исчезло, сменилось нетерпеливым ожиданием предстоящего дела. Ещё утром он заметил суету штабных работников – проскочил «уазик» в сторону аэродрома, прибыл начальник разведки майор Быстров со своими подчинёнными Ахматом и Хасаном – работниками «хада». Солдатский телефон сработал безотказно: что-то затевается. И теперь он радовался, что не придётся драть горло на плацу, выбивая дурь из Самошвили, не тянуться по стойке «смирно» перед кабульскими щеголями, одетыми с иголочки. В свои неполные двадцать три лейтенант Кудрин считался опытным командиром и ценился командованием. Полтора года службы здесь и успешное участие его взвода в десятке операций говорили сами за себя.

Кудрин украдкой взглянул на соседний модуль медсанчасти, надеясь краем глаза увидеть свою Олечку. Тут же пожалел, что позже получит заслуженный орден за прошлую операцию. А было бы неплохо заявиться к ней с медалью «За отвагу» и красной звёздочкой на груди. Знай, мол, наших. Вот бы удивилась канареечка. Стоп! Вчера вечером пропесочила за канареечку. И что ей не нравится эта птичка, ведь не вороной назвал же? Сегодня лебедушкой белокуренькой, пушистым одуванчиком назову, может быть, смилостивится, поцелует? Он потоптался на крылечке, ещё раз бросил взгляд на открытые окна санчасти и по-мальчишески заулыбался во весь рот. Она как будто ждала его у окна и приветливо помахала рукой. Лейтенант весь расцвёл, молодецки сдвинул панаму набекрень и шагнул в двери штаба батальона.

– Товарищ майор, лейтенант Кудрин по вашему приказанию прибыл, – доложил он моложавому командиру батальона майору Востротину.

– Всё казакуешь, лейтенант?

– Не понял вас?

– Говорю, в казаки-разбойники играешь? Чего напоказ чуб выставил?

– Виноват, исправлюсь, не заметил.

– Ты не заметил, а вот начальник разведки ещё через окно увидел. Как в штаб идти, обязательно на затылок панаму сдвигаешь. Травишь меня, что ли?

– У капитана Быстрова должность такая – всё замечать, товарищ майор, а вас травить – упаси Бог.

– Я так же думаю. Вероятно, лекарственный запах на тебя так влияет, лейтенант? Как магнитом тянет к санчасти. Уж не алкоголик ли ты?

– Командир!? Сказал, исправлюсь, и точка.

– Ну, раз лейтенант Кудрин сказал, то поверим. Как товарищи, поверим?

– Влюблённого, как и горбатого, только могила исправит, – подлил масла в огонь начштаба.

Но, видимо, командир исчерпал свой запас острословия и решил перейти к делу.

– Борис Сергеевич, повесьте карту на стену, – обратился он к начальнику разведки и, подождав, пока все успокоились, подошёл к карте. – Итак, лейтенант, ставлю вам боевую задачу. По данным нашей разведки, в ближайшие две ночи на Панджшер через Суруби должен прорываться крупный караван с оружием. Его конечная цель – отряд Ахмат-шаха Масуда. Знаком с ним?

– Личного знакомства не заводил, а заочно, кто его не знает, легендарная личность.

– После окончания срока перемирия его отряды активизировались, а сам Масуд отказался заключить дальнейший договор о мире и перерезал автомобильную дорогу северо-восточнее Чарикара. Правительственные войска загнали душманов в горы, и где-то в этом районе его командный пункт. Жарко сейчас там, – продолжил майор, – афганцы обратились за помощью к нам. Мы произвели несколько вертолётных десантов и блокировали их здесь, – он указал на красную зигзагообразную линию, охватившую горные склоны южнее и восточнее кишлаков.

– Если мы сумеем перехватить караван с оружием, то «духам» крышка. Я вам подробно объясняю ход операции для того, чтобы вы прониклись ответственностью за порученное задание… Капитан Малышев, ваш командир роты, остановил свой выбор на твоём взводе. Командование бригады не возражает.

– Поставленную задачу выполним, мои ребята не подведут!

– Хорошо. Капитан Быстров, подойдите к карте, вам слово.

Седеющий капитан соединил прямой линией две точки, обозначив их синим фломастером, а посередине поставил жирный красный крест.

– Заданный район – квадрат 43. Приблизительное место прорыва каравана – вот это ущелье. Крестиком я обозначил возможный перевалочный пункт. Мы захватили одного из адъютантов Масуда и с ним секретную депешу. Он просит оружие и боеприпасы. Вот эта линия – самый близкий путь от границы. Зная, что основные правительственные части Кабула и Джелалабада участвуют в операции, караван пойдет именно здесь, уверен в этом. Но всякое может случиться, поэтому перехватить и уничтожить караван необходимо в начале следования, иначе «духи» затеряются в «зелёнке». Вам, лейтенант, предстоит с помощью лётчиков произвести скрытную высадку именно в этом ущелье, притаиться, закопаться в землю, превратиться в камни, но выждать, не рассекретить себя, дождаться каравана и остановить его. Дело чрезвычайно важное, лейтенант, и, сами понимаете, опасное… Так вот, лейтенант, – после минутного молчания как-то буднично проговорил начальник разведки, – большую группу мы послать не можем – сразу засекут. Пройдут в другом месте и разобьются на мелкие группы. Охрана каравана такого масштаба состоит из 130–150 человек, что в несколько раз превышает количество ваших людей. Ввяжитесь в перестрелочный бой и, главное, отсеките их от границы. Через час-полтора мы десантируем весь батальон и захлопнем ловушку. В случае затяжного боя, по докладу подполковника Кузнецова, мы немедленно направим к вам по дороге вдоль перевала, усиленный танками артдивизион залпового огня. Учитывая горный рельеф, примерно через 6–8 часов «броня» будет в квадрате 43. Тебе, лейтенант остаётся сообщить лётчикам по рации свои точные координаты. Артиллерия и танки по твоей наводке перепашут каждый квадратный метр земли вокруг твоего взвода, не только «духов», но и сам караван разобьют вдребезги. У меня все. – Капитан свернул карту и протянул Кудрину. – Возьми, она полностью подготовлена.

Командир батальона майор Востротин отмерял шагами длину комнаты, поскрипывая новыми хромовыми сапогами. По привычке разгладил свои пышные усы тонкими, красивыми пальцами и, обращаясь только к Кудрину, произнёс:

– Олег, если придется туго… Ты только не обижайся, всё может быть… Объясни своим ребятам, что в когти к ним лучше не попадаться. На днях двоих наших в плен захватили. Ты знаешь, что они сделали? Нет, не убили, пальцем не тронули, перевязали и подлечили. И чисто хирургически ампутировали кисти рук, обработали культи, аккуратненько забинтовали и сказали: «Иди к своей маме, пусть она знает, что ждёт её второго сына, только мы ему не руки, а ноги отрежем. Всем русским скажи, со всеми так будет».

– Хорошо, командир, я расскажу ребятам, они правильно вас поймут.

– Вопросы, лейтенант?

– Время вылета?

– Вылет в 20.00, с лётчиками согласовано. Командовать десантированием и группой прикрытия будет сам заместитель командира полка по политической части подполковник Кузнецов.

Майор Востротин долгим внимательным взглядом посмотрел на Кудрина. Вспомнил себя таким же, на первый взгляд, сорвиголовой, который, тем не менее, успешно участвовал во главе десантной роты в операции по захвату замка Амина. Захотелось обнять этого смуглолицего, симпатичного парня, которого уже захватила и закрутила военная машина, загребая в свои жернова его судьбу и саму жизнь. Но майору было не до сантиментов. Он протянул руку Кудрину и, встряхнув её крепким мужским рукопожатием, добавил только три слова:

– Выполняйте, желаю удачи!

* * *

Девятнадцать тридцать. Термометр показывал 40 С в тени, а на припёке зашкаливал за отметку 70 С. Прикосновение к обшивке вертолёта обжигало руки, в кабине духота, как в сухой парилке. Но приказ командира в двадцать ноль-ноль поднять колеса в воздух отбрасывал на задний план бытовые неприятности. Начальник политотдела вертолётного полка подполковник Кузнецов осмотрел машину. Бортовой техник старший лейтенант Литвиненко, поставив стремянку на боковой блистер, протер влажной тряпкой переднее стекло, заляпанное кровяными каплями.

– Чистые, командир! Как девичьи слёзы, – весело крикнул он, еле умещаясь на прогибающейся под его весом лестнице.

Увидев командира, лётчик-штурман старший лейтенант Александр Шумцов кратко доложил:

– Блоки заряжены полностью, заправка полторы тонны, пулемёты в порядке.

Высокий и стройный, спортивного телосложения, начальник политического отдела вертолётного полка, родившийся в простой рабочей семье на Вологодчине, являл собой образ вежливого и грамотного человека, соединяющего в одном лице черты русского дворянина и советского интеллигента. Не тыкал, не хамил подчинённым, владел разносторонними знаниями, был дисциплинированным и требовательным офицером, не пил, никогда не курил. Служил личным примером безупречного поведения в нелёгких бытовых условиях Афганской войны. Быть может, именно эти неотмеченные в официальных характеристиках человеческие качества подполковника Кузнецова создали ему неоспоримый авторитет среди лётного и технического состава Бердического вертолётного полка, позволяли в отсутствие командира полка подполковника Томарева руководить боевыми действиями авиасоединения в ряде важных армейских операций. Между собой рядовые лётчики называли подполковника Павла Кузнецова сокращенно «Начпо», а не замполитом, что было, в свою очередь, данью уважения к лётному мастерству работника отдела «политвправления разгельдяйских мозгов лётчиков». Так, однажды в курилке шутливо общее мнение офицеров высказал «правак» подполковника Кузнецова Александр Шумцов. Он был прямой противоположностью своему командиру, обладателем различных взысканий в личном деле: самолюбивый, энергичный, совершенно не обладающий чувством лести и чинопочитания, с широкой творческой душой, умный, уравновешенный и смелый в воздухе, но максималист, а точнее, «махновец», на земле. «Своими окурками я весь Афган пробомбил, – любил хвастаться он, иногда для смеха грубовато добавлял: – Вчера килограмм «кишмишевки» (афганская самогонка) накатил, пришлось с воздуха облевать весь Кабул», – то ли шутил, то ли правду говорил «правак», а главное, во всеуслышание, не стесняясь начальства. Но, к чести его, в воздухе был всегда трезв, как стёклышко, и признавался командованием как лучший «бомбёр» полка. Именно его вертолёт, единственный в эскадрильи транспортников, был укомплектован спецоборудованием, которое позволяло лётчикам точнее выполнять целеуказания по бомбометанию, снимать на плёнку результаты до и после бомбово-штурмовых ударов самолётов и вертолётов по противнику. На вертолёте летали, сменяясь, четыре командира, из них двое заместители командира полка – подполковники П. Кузнецов и В. Полещенко, командир звена капитан В. Козлов и старший лётчик звена капитан В. Кроленко.

– Командиров у меня тьма, а я у них штурман на всех один. Вчера «Начпо» говорю: беречь моё здоровье надо, чаще наливать боевые сто грамм, а то скочурюсь, с кем летать будете? Молодец «Начпо», сам не пьёт, а коньячок налил, поговорили о том, о сём по душам, – не то правду говорил, не то хвастал в кругу близких друзей один из главных балагуров и разгельдяев полка, как его окрестил тот же подполковник Кузнецов.

Но, действительно, самые ответственные задания – бомбометание, целеуказание, высадка глубинных групп разведки, десантирование, поиск и проверка караванов вблизи Пакистанской границы, вывозка раненых и убитых советских солдат с горных вершин, каньонов и долин Гиндукуша выполняло звено самых опытных лётчиков, специально сформированном ещё в Союзе. Их заглаза называли «старичками», как в фильме «В бой идут одни старики». «Начпо» был «воьмёрочником» и, естественно, предпочитал летать в ранге командира вертолёта с лётчиками звена «старичков». Именно вертолёт МИ-8 в составе экипажа капитана Владимира Козлова и старшего лейтенанта Александра Шумцова официально указан в приказе Главкома В.В.С. СССР маршала А.Н. Ефимова, как первый из советской авиации, совершивший посадку в горных условиях на необозначенную площадку ночью в боевых условиях в районе города Митерлам и спасший от гибели около пятидесяти тяжелораненых советских воинов. Лично сам «Начпо» в сентябре 1983 года на полковом построении вручил своему «праваку» неофициальную награду – японский магнитофон, одобрительно похлопав по плечу своего штурмана.

– Тебе, Александр, ещё листок комсомольской славы, благодарственное письмо родителям и наградной на орден оформим. Молодец!

Две, казалось бы, противоположные натуры на земле, душевно были едины в воздухе, понимали без слов друг друга, что являлось самым важным фактором выживаемости экипажа вертолёта, танка, подводной лодки на любой войне. Им и предстояло в тот день и ночь решить общую с взводом лейтенанта Кудрина боевую задачу по захвату каравана с оружием в квадрате 43.

* * *

Группа десантников расположилась в тени ветвистых зелёных эвкалиптов, посаженных на краю аэродрома. Здесь проходила первая линия обороны аэродрома, были оборудованы огневые точки с постоянно дежурившими нарядами. Малейший подозрительный шорох в зелёнке взрывал ночную тишину огненной очередью, в которую вливался артиллерийский гром всей закольцованной системы охраны. В зелёных пятнистых маскхалатах, из кармашков которых торчали рожки запасных магазинов, а на поясных ремнях висели серые гранаты, десантники выглядели более суровыми и жёсткими, чем обычно. Грузин Самошвили, коверкая русский язык, травил анекдоты, лихорадочно дрыгал ногами, хватаясь за живот. Два афганца Ахмат и Хасан наблюдали за ним, и один другому со смехом переводил. Никто не перебивал грузина. Десантники лежали на примятой траве, потягивая дешёвые сигареты, перекидываясь короткими фразами.

– Эх, рвануть бы сейчас на «Метеоре» по Волге-матушке до самого Каспия!

– А я бы мороженого поел. Я за спор в «Пингвине» по кило за один присест отоваривал…

– Ну и как? Горло не болело?

– Нет. Чихота нападала да нос закладывало.

– Сегодня суббота по календарю?

– А, нам-то какая разница?

– Дома я бы на танцы пошёл. Диск-жокеем хотел заделаться, да в армию призвали…

– И правильносделали, человекомстанешь.

– А там я бы кем был?

– Козлом прыгающим.

– Скажешь ты, козлом прыгающим. Планы у меня были стоящие.

– А у нас всегда планы хоть куда, а на деле одна ерунда.

– Ну! Стихами заговорил. Сбренчи, Рустам, на дорожку что-нибудь стоящее.

Сержант Садыков вынул из чехла семиструнку, подкрутил барашки и, всей пятерней ударив по струнам, хрипловатым голосом под Высоцкого запел:

На братских могилах не ставят крестов,

И вдовы на них не рыдают,

К ним кто-то приносит букеты цветов,

И Вечный огонь зажигает…


– Здесь раньше вставала земля на дыбы, – подхватили Дектярев и Миша Ларин.

Подполковник Кузнецов взволнованно замер, слушая слова песни. Столь ясно прорезались в памяти шумные московские улицы восьмидесятого года. Он был в отпуске, угодил на московскую Олимпиаду и совершенно случайно проходил 25 июля по той улице… Кто-то снимал чьи-то похороны, потом он узнал – датчане. Из дома вынесли гроб, и он услышал чей-то шёпот: «Всех кинооператоров послали на Олимпиаду, а Высоцкого заграница снимает. Наши потом золотом заплатят за эти кадры. Ох уж эта простота – Россия!» Он протиснулся через толпу, увидел знакомые из кинореклам сумрачные лица знаменитых артистов, слёзы на глазах Михаила Ножкина. В осыпанном цветами гробу лежал действительно Владимир Высоцкий…


Десантники допели песню. Садыков последний раз провёл ладонью по струнам, прозвучал последний аккорд… Кузнецов встряхнулся и подошёл к группе солдат, окружавших Самошвили, прислушался к разговору, посмеиваясь, спросил:

– Кацо! Рассказываешь, как в прошлый раз немытым виноградом объелся? Надеюсь, сегодня не перебрал? Смотри, в воздухе и стульчик не поможет.

– А ведёрко? Ведёрко-то все равно есть, товарищ командир!

– Даст тебе Литвиненко ведёрко! Вылетишь в космос вместе со стульчиком и ведёрком в обнимку!

Грохнул взрыв смеха знавших историю о стульчике десантников. Афганец Ахмат оживлённо переводил последнюю фразу ухмыляющемуся товарищу. Любивший поесть, Кацо частенько «страдал животом». Сообразительный грузин смастерил удобный стульчик, на котором мог часами высиживать в туалете. В первую свою операцию он прихватил и стульчик, верно рассчитав, что ему он непременно пригодится в полёте. Разгневанный Литвиненко чуть было не выкинул в открытую дверь самого Самошвили вместе со стульчиком – так был возмущён независимой позой сидящего на своём стульчике грузина, но на его, Литвиненко, ведре. Теперь Кацо заранее высиживал положенное время в туалете, готовясь к предстоящим вылетам. Новый стульчик оставлял на базе, конфликтовать с Юрием он не хотел. Кузнецов поздоровался с афганцами.

– Опять вместе, Ахмат? А это кто?

– Хасан, работает со мной, стоящий парень. Да вы же его знаете! Помните операцию на Айлихеле, он тогда пулемёт подорвал?

– Да, такое не забывается… – «Начпо» протянул руку и второму, признав парня по зарубцованным меткам на лице, повернулся к Ахмату:

– Как дела, как жизнь, что новенького?

– Как вы говорите, русские? Дела как в Польше, тот и пан!

– Нахватался ты поговорок… Середину-то пропустил! Надо говорить: «у кого больше, тот и пан». Подскажи, Ахмат, где лейтенант Кудрин обретается?

– На соседнем вертолёте со своей ханум прощается.

На подкосе вертолёта, подальше от людских глаз, присела Оля Данилова, а на заднем колесе примостился лейтенант Кудрин. Девушка исподлобья взглянула на него, попыталась улыбнуться, задобрить его, но Кудрин отвёл глаза в сторону, отрицательно мотнул головой.


– Олежка! Что тебе стоит взять меня с собой? – с мольбой вновь заговорила она. – Я ведь не какая-нибудь мамина дочка… и стрелять меня Садыков научил…

– Нет, Оленька, нельзя, в сотый раз тебе говорю… Не женское дело по горам лазить.

– Тоже мне, знаток! Да вы без нас и Отечественную войну бы не выиграли. Задаёшься ты, милый. Не возьмёшь – пожалеешь.

– Тогда другое время было и война другая – народная.

– А здесь интернациональная, – протянула жалобно она.

– Вот я и говорю, сиди в санчасти и не рыпайся.

– Грубиян ты, Олежка, не буду с тобой разговаривать.

– Будешь, не каждый день на операцию провожаешь.

– Кудрявенький ты мой, возьми меня с собой и там, в горах далёких, назовёшь меня женой. Олежка, возьми, на руках буду носить!

– Что, и в ЗАГС понесёшь?

– Понесу, возьми…

– И на шею себе посадишь?

– Посажу…

– Не возьму!

– Ну почему?

– Нет возврата к матриархату, Оленька! Ты меня и в ЗАГС понесёшь, и на шею посадишь, домохозяйкой сделаешь, а потом… рожать заставишь?

– Фу, лейтенант Кудрин! Я тебе припомню твоё зубоскальство! Не возьмешь – замуж не пойду… За Кацо выйду, он давно ко мне присматривается.

– В тебя все мои ребята чуточку влюблены, я не ревнивый. А за меня пойдёшь! Ещё как пойдёшь, ласточка ты моя!

– Не подлизывайся, Олежка… Ну что тебе стоит?

– Нельзя, Ольга, Матвеев полетит, мы быстро вернёмся. Послушай лучше, как ребята поют! Самошвили, Садыков! Спойте что-нибудь весёлое на прощание.

Лукаво взглянув на влюбленную парочку, сержант ударил по струнам, а Кацо, откинув автомат и скинув с головы панаму, закрутился в лихом горском танце:

Если б я был султан, я б имел трёх жен!

И тройной красотой был бы окружён!

Но с другой стороны при таких делах…

Нужно мне их кормить… Ах, спаси Аллах!

Не очень плохо иметь три жены…


– Но очень плохо с другой стороны, – рявкнули с десяток глоток десантников.

Ольга рассмеялась, ласково взглянула на Кудрина, но вспомнила о своём споре, тут же надула губки и обратилась за помощью к подошедшему подполковнику Кузнецову:

– Товарищ подполковник! Как начальник политотдела посодействуйте, прикажите ему, чтобы он меня взял!

Не понявший сути их разговора, «начпо» неопределённо махнул головой и хмыкнул:

– Не имею такого права, Оля, это дело добровольное.

– Я ему и говорю, что сама хочу, а он мне: не возьму да не возьму… Прикажите вы ему, я же добровольно…

– Да куда взять-то приказать? Замуж, что ли? Странно, что он от такой девушки отказывается. Сейчас, Оля, я ему мозги пропесочу, – сквозь смех произнёс Кузнецов.

– Ну, вас, мужиков, вечно с этими шуточками! Товарищ подполковник, прикажите взять на операцию. Что вам стоит?

– Здесь, Оленька, япас, вотеслибызамуж…Серьёзно, говоришь? А если серьёзно, Ольга, мужское дело – воевать! Не спорь, попрощайтесь по-доброму, и благослови нас на удачу. Олег, нам пора.

Кудрин кивнул и демонстративно протянул ей руку. Она нехотя выдернула свою маленькую ладонь из его руки и прошептала:

– Я буду ждать, я люблю тебя!

«Начпо» резко повернулся к построившимся в две шеренги десантникам и буднично проговорил:

– Грузимся, ребята! Пятнадцать человек во главе с Садыковым на ведомый вертолёт к Ваканову, радист и фельдшер – на ведущий. Ахмат и Хасан, вы летите со мной и лейтенантом Кудриным.

* * *

Усман Алиханов неторопливо расчесал свою седую бороду, выдернул пару серебристых волосков и, дунув на них, долго следил слезящимися глазами, как они падали. Волоски затерялись в ворсе персидского ковра. Он нагнулся, пытаясь их найти, и чуть не упал от прилива крови, ударившей в голову, тоскливо подумал: «Постарел, Усман, постарел. Как эти волоски, затерялись мои годы в вихре бесплодной борьбы, – посмотрел в осколок зеркала и недовольно поморщился. – Да, годы ушли, был Усман-хан, теперь просто гражданин Алиханов, восьмидесятилетний старик, без дома, родных и близких… На склоне-то лет! О, Аллах! Верни на путь истинный моего единственного сына Ахмата, который предал дело отца, переметнулся к горлопанам Бабрака Кармаля. Верни мне всего на миг из всех моих жён одну только Лизу, ту весёлую русскую русалку, которая повстречалась мне в пору моей молодости. Прости мне, Всемогущий, если скажу правду, что любил её больше тебя».

Он опустил вскинутые в молитве руки, и горестно подумал: «Скоро и меня призовёт Всевышний, может, и встречусь на небесах с зарезанной Ибрагим-беком Лизой», – горько подумал он, тоскливо окидывая взглядом своё жилище. Вытащил баночку с жиром, смазал плешивую голову, аккуратно обмотал её белоснежной чалмой, надел дорогой, блестящий золотыми стежками халат. Опоясал себя старомодным русским кушаком и, вытащив из обыкновенного рюкзака хромовые сапоги индивидуального пошива, бережно натянул их на ноги. «Вот и собрался я в дорогу, – устало усмехнулся он, – в последнюю…» Три раза звонко хлопнул в ладоши. На пороге показался его бессменный адъютант, такой же старый и седой, Абдулла Кадар, с достоинством поклонился и застыл в ожидании.

– Абдулла, караван готов?

– Так точно. Прикажите выступать?

– Подожди, ещё не стемнело. А впрочем, прикажи Тур Мухамеду двигаться строго по маршруту, указанному мною, вперёд выслать разведку, я их догоню. Ты останься здесь.

– Но, мой господин!

– Мое слово – закон, Абдулла. Сотворим вечерний намаз и расстанемся. Чувствую, это будет последняя моя дорога.

– Не накликайте гнев Аллаха, он милостив.

– Решено, останешься здесь. Если я умру, найдёшь моё тело. Не перебивай! Найдешь моё тело, перевезёшь и похоронишь на родной земле. Помнишь скалу, с которой мы мальчишками прыгали в пропасть? Там небольшое плато и два крюка, за которые мы привязывались. Похоронишь меня там, я так хочу, Абдулла, такова моя последняя воля. Держи всё, что у меня есть, – он протянул слуге старинной работы кошель. – Здесь золото, после моей смерти раздашь бедным и сиротам. Это всё, что удалось мне скопить. А сейчас оставь меня, я хочу побыть один.


Абдулла дрожащими руками взял кошель, сунул за пазуху и, поклонившись, вышел из шатра. «Ты всю жизнь был рядом со мной, Абдулла, – подумал старик, ложась на пуховые подушки и закрывая глаза. – Теперь мы впервые расстаёмся, и быть может, навсегда, но так надо. Ты переживёшь меня и похоронишь, как следует, больше некому. Теперь можно смело сказать самому себе – жизнь прошла, Усман, и ты остался совсем, совсем один». Он перевернулся на другой бок и снова ушёл в воспоминания: «Умён был Амманулла-хан, вот единственный из правителей, который заслуживает уважения. Сарбары Аммануллы разгромили летучие отряды англичан, Афганистан стал свободным. Но не принял хан учения Кропоткина, стал создавать государство. Я увёл своих джигитов в Ферганскую долину. На пути встали красные аскеры и загнали нас в горы Туркестана, там и встретил я Лизу, бывшую княгиню, вдову убитого белого офицера, спас её от головорезов местного хана Ибрагим-бека и женился на ней. Это была единственная любимая моя жена. Были и потом жёны, и даже родился сын, но такой, как Лиза, больше я не встретил. Злой дух преследовал нас, Ибрагим-бек напал ночью, и все наши джигиты полегли под саблями его всадников, а я, весь израненный, спасся вдвоем с Абдуллой. Потом я узнал, что Лиза не покорилась Ибрагим-беку, и этот мясник зарезал её, как овцу, правда, и я поквитался с беком, предал его лютой смерти, посадил на кол…

В двадцать девятом либерал Амманулла был свергнут. Я поспешил на родину, где меня знали и уважали, собрал отряд и предложил новому хану установить анархию на всей афганской земле. В ответ он ехидно предложил мне должность евнуха в своём гареме. Я схватился за кинжал, но, как собака, пинком был выброшен из дворца. Этот сын шакала прижал мою сотню к границе русских и в долине реки Амударья разбил меня. Опять меня спас Абдулла, и много лет вдвоём мы скитались по свету.

Казалось, час пробил через сорок лет, и я благодарил Аллаха, что он продлил мою жизнь. Я поддержал принца Давуда, и в семьдесят третьем мы свергли короля, вынудили его отречься от престола и сослали в эмиграцию. Давуд жестоко обманул меня, он сохранил старую феодальную систему с привилегиями для аристократов, провозгласил республику, став её президентом. Всё так запуталось в грешном мире, я был в отчаянии. Один, без верных моих джигитов, я ворвался во дворец и потребовал объяснений. Давуд рассмеялся в ответ, вызвал охрану, меня обезоружили, посадили на цепь в темницу королевской тюрьмы. Я готов был перегрызть тяжёлую цепь и три дня выл от бессилия и отчаяния. Аллах смилостивился, – я не наложил на себя руки, и мне вернули моего Абдуллу. Он сам пришёл и сдался на милость Давуда. Абдулле разрешили свободно передвигаться по территории тюрьмы, есть и спать сколько влезет, дали мягкую постель и перевели в мою камеру. День и ночь следили за ним и били палками, если он пытался мне помочь чем-либо. Давуд так и не понял, что спас меня от ужаса одиночества и голодной смерти. Абдулла часто ел, часть еды оставлял во рту и приносил мне. Так он спас меня третий раз.

Пять лет кормили меня помоями, тыкали как последнего смерда и ждали, пока я сдохну. Но я выжил! Аллах и в этот раз не обошёл меня милостью. Я приветствовал начало апрельской революции, думал, исполнится моя мечта, и народ обретёт свободу. Давуд был свергнут. Руководство страной взял на себя Тараки, который назвал мои идеи бреднями выжившего из ума старика. Как он оскорбил меня! Неожиданно меня пригласил Амин. Лживая лисица, он предложил заключить союз для борьбы с Тараки. Я мудро рассудил, что если грызутся собаки одной стаи, они непременно сообща загрызут чужака, а уж потом уничтожат друг друга. Я скрылся из столицы к себе на родину. В сентябре Амин убил Тараки и захватил власть, он заявил, что народ сам выберет свой путь развития. Я несказанно обрадовался, думал, что Амин пришёл к истине. Ещё немного, думал я, и он примет великое учение Кропоткина. Я загнал двух лошадей и – о, Аллах! – прибыл в приготовленную западню. Амин, будь он проклят, приказал телохранителям отправить меня в ту же камеру, где я и сидел при Давуде».

Старик застонал, как от зубной боли, встал с подушек, обхватил голову высохшими, с выступившими венами руками: «Кто бы знал, сколько слёз негодования и ненависти я пролил в той тюрьме. Даже Абдуллы не было рядом. Я устал жить, я ждал смерти как избавления, но Всевышний и на этот раз смилостивился надо мной! В борьбе за власть этот выродок пал и был убит русскими во славу Аллаха! Теперь я уже не верил никому. К руководству страной пришёл Бабрак Кармаль. Боясь не удержаться у власти, он обратился за помощью к русским. Против русских я ничего не имел, но их вмешательство в наши дела принял как сигнал к действию. Мне нужен преемник моего дела, и я нашёл его в лице Ахмат-шаха Масуда, может быть, он сможет закончить дело моей жизни?»


Вдруг он вспомнил о сыне, который учился военному делу в Советском Союзе, а сейчас верной и правдой служит Кармалю: «Его тоже зовут Ахматом, может быть, поэтому я и поверил Масуду? Нет, жить без веры нельзя, это мой последний шанс. Я сам поведу этот караван и, если мне удастся добраться до Ахмат-шаха, останусь у него, найду своего сына, посмотрю ему в глаза, покараю предателя. О, Аллах, благослови меня на последний в моей жизни путь!»

* * *

Транспортные вертолёты вырулили на взлётно-посадочную полосу. Звено прикрытия капитана Михаила Чиркова рассредоточилось клином метрах в двухстах, на траверсе командного пункта.

– Омар! Я-347-й, карту выполнил, взлет парой, – нарушил эфир голос Кузнецова.

– Взлёт разрешаю. Счастливого пути!

– Понял, взлетаем.

Вертолёты оторвались от бетонки, зависли и перешли в разгон скорости. Под колёсами замелькали проволочные ограждения, склады, фигурки людей. Невдалеке от военного городка пролегла оросительная система, вблизи которой раскинулись мандариновые и апельсиновые рощи, справа виднелся город Джелалабад. Город рассекала автомобильная дорога, соединяющая юго-восток со столицей страны, она делала характерный крюк возле водохранилища в районе Чёрной горы. По ночам на Чёрной горе зажигались костры, хорошо видимые на десятки километров, это обогревались враги, с тоской смотревшие на город, залитый светом электричества. Душманов неоднократно выбивали оттуда, но они упорно возвращались обратно, укрепляли горные вершины и занимались добычей лазурита.

Пара восьмёрок Кузнецова на предельно малой высоте и максимальной скорости неслась над зелёной полоской долины. Вверху и сзади примостились, похожие на щук, остроносые двадцать-четвёрки. «Начпо» поменял курс и неожиданно услышал в наушниках весёлый голос капитана Чиркова:

– 347-й! Смотри прямо.

Вертолёт Кузнецова был в развороте, а правая полусфера кабины закрывала обзор. Он вопросительно взглянул на штурмана, «правачок» незамедлительно ответил:

– Чирков тренируется, по Чёрной горе залп произвёл.

– Ну, как мы их? – вновь нарушил эфир голос капитана.

«Начпо» не удержался и коротко заметил:

– Иди, проверь…

– Я – Омар! Что у вас за пальба? Кто и куда?

– 261-й доложит, – ехидно заметил Кузнецов. После длительного замешательства раздался недовольный доклад капитана Чиркова:

– Обстрелял противника на Чёрной горе, на всякий случай.

– 261-й, с вами все ясно. По прибытии доложите подробно.

– Будет капитану банька, комполка ему «харакири» сделает, – оживлённо заявил «правак».

– И поделом, нечего в белый свет палить, – отозвался борттехник. – Интересно, попал или нет?

– Навряд ли, а ему попадёт и от меня, это точно, – откликнулся «Начпо». – Прекратите болтать, смотреть в оба по сторонам.

«Начпо» не только пилотировал, но и успевал сам наблюдать за изменяющимся ландшафтом местности. По склонам долины громоздились отвесные скалы, прорезанные тонкими жилками высохших речушек. Местами долина расширялась, и отвесные скалы сменялись пологими склонами, к которым притулились серые постройки глинобитных дувалов. Чем ближе к границе, тем унылее и сиротливее они выглядели. Большинство дувалов покинуты людьми, брошены с трудом возделанные поля, угнан скот, и только дикие звери и пришельцы из-за границы скрывались в полуразвалившихся кишлаках. Кузнецов вдруг почувствовал жуткое одиночество и страх перед могучей силой природы. «Как жалок и крошечен человек, как одинок в стремлении покорить неизведанное, завоевать Вселенную, – подумал он. – Люди жили здесь столетиями, убирали хлеб, растили детей, любили и умирали. Пришла беда и поставила крест на сложившемся за сотни лет укладе жизни, нарушилась гармония человеческих отношений, разобщила и раскидала по свету трудолюбивых крестьян. Земля оскудела, покрылась песком и пылью, выкопанные колодцы засыпал песок, а могилы умерших сравнял с пустыней ветер, только развалины дувалов напоминают о прошлой жизни людей. И над всем этим погибшим крошечным миром, как и сотни лет назад, возвышаются снежные вершины гор, бегут по весне полноводные горные реки, бродят в поисках пищи дикие звери, светит яркое солнце и плывут по небу облака. Люди приходят и уходят, а Вселенная без конца и края, будет всегда! «От философских мыслей его отвлёк легкий толчок в плечо. Кузнецов встрепенулся и вопросительно повернул голову.

– Вышли в заданный район, командир, – прокричал на ухо борттехник. – Сейчас начнём кордебалет. Этот маневр Шурик разработал.

Сколько раз Кузнецову, как летчику, приходилось бывать в заданном районе? Во все направления пролегли трассы винтокрылых машин. И всё так просто и обыденно в мирной жизни, но заданный район на войне – это нечто другое.

Он резко повернул вертолёт влево, перевёл переключатель на стрельбу из бортовых пулеметов, нажал на кнопку. Оба пулемёта ударили короткими оглушительными очередями прямо по горизонту. Литвиненко передёрнул затвор носового пулемёта, вправил патронную ленту и задорно стукнул кулаком по стволу. Пулемёт как будто этого и ждал, рыкнул и затараторил. Юрий приподнял ствол и веером полоснул длинную очередь по пикам горных вершин. В кабине неприятно запахло пороховыми газами. Кузнецов приоткрыл боковой блистер и отчётливо услышал, как выстрелили пушки группы прикрытия, впереди по курсу возникли фонтаны вздыбившейся земли и камня, раздался ракетный залп ведомого вертолёта капитана Ваканова. Неуправляемые ракеты уносились с бешеной скоростью и врезались в скалы. Вертолёты загасили скорость и произвели ложную посадку, взлетели, постреляли и снова сели, и так три раза в разных местах.

– Идём в квадрат 43, разворот вправо 45 градусов, – дал команду штурман.

«Начпо» довернул нос вертолёта на прямо в горловину ущелья, и вдруг услышал слабые хлопки выстрелов с земли. Он непроизвольно отшатнулся к бронеспинке сидения. Пуля прошила обшивку вертолёта и вышла в правый блистер, чудом не задев остолбеневшего от неожиданности борттехника. Он осторожно потрогал пальцами рваную пробоину и воскликнул:

– Бьют с крупнокалиберного, командир!

Ещё одна пуля заставила вздрогнуть всех. Она снова вошла с левой стороны, ударила по приборной доске и, чудом не разбив приборы, рикошетом ушла под нижний обрез переднего стекла. С невероятным скольжением, изменяя диапазон скоростей, выводил вертолёт «Начпо» из-под убийственного огня пулемёта, как привязанный, за ним следовал ведомый вертолёт капитана Ваканова. В эфире раздался тревожный голос капитана Чиркова:

– 347-й! Что там у вас?

– Нас обстреляли крупнокалиберным. 261-й, как поняли?

– Вас понял. Иду на снижение, прикрою…

Кузнецов настороженно взглянул вниз и отпрянул от блистера. Кучка людей в разношёрстных халатах залегла за россыпью мелких камней, и показалось, что целились и стреляли только в его вертолёт. Штурман быстро передёрнул предохранитель автомата и одним нажатием на спусковой крючок выпустил весь рожок куда-то вниз, в сторону стрелявших людей, громко крикнул:

– Командир, вижу! Они под нами справа.

– Понял. 347-й, полный вираж влево! Заход с прямой по середине ущелья!

По прямой, как на учениях, издалека теперь заходили вертолёты на залегших за камнями людей. Почти в упор, наверняка, Юрий Литвиненко выпустил всю ленту крупнокалиберных патронов, его побелевшие пальцы продолжали давить на гашетку умолкшего пулемёта. Сзади справа раздался мощный залп ведомого вертолёта капитана Ваканова, через пять-шесть секунд ударили вертолёты огневой поддержки, ракеты кучно легли на землю, перепахав каждый метр каменистого грунта. Зашли на повторный круг.

– Я – 347-й, захожу на посадку! 348-й и 261-й, прикройте меня! Десантуре приготовиться!

Вот и земля, покрытая черной копотью от разрывов ракет. Неожиданно почти из-под колес вертолета выскочил человек и, размахивая руками, бросился бежать по руслу высохшей реки. Бортовой техник, перезарядив пулемет, дал короткую предупредительную очередь, которая пересекла дорогу беглецу. Он упал на колени, схватился за голову руками и замер на месте.

– Не стрелять, возьмем живым! – скомандовал Кузнецов.

Афганцы Ахмат и Хасан, а за ними и лейтенант Кудрин выскочили из вертолёта и подбежали к вращающему обезумевшими глазами человеку, подхватили его под руки и волоком затащили в вертолёт. Десантники осмотрели трупы и, прихватив оружие убитых, влезли в грузовую кабину.

– Девятерых накрыли, командир, живых и раненых нет, пулемёт вдребезги, – доложил Кудрин.

– Хорошо! Взлетаем, идём к месту высадки.

Наконец-то земля покрылась вечерними сумерками, солнце спряталось за вершины гор, и лишь звено поддержки капитана Чиркова виднелось на фоне потемневшего неба.

– Командир! Под нами район высадки, квадрат 43. Ветер 340. Можем десантировать, – доложил штурман.

– Хорошо. Десантникам приготовиться. Высадка с режима висения, – дал команду «Начпо».

Олег Кудрин приподнялся с сидения, поправил висевшие на ремне гранаты, передёрнул затвор автомата, десантники последовали примеру командира. Ахмат громко прокричал:

– Пленного возьмём с собой, допросим на земле в спокойной обстановке.

«Начпо» утвердительно кивнул головой и привычными координированными движениями рук и ног загасил скорость. Стрелка указателя подошла к отметке 50 км/ч, когда раздался тревожный голос капитана Чиркова:

– 347-й! По курсу 1,5–2 км вправо наблюдаю лежачих вьючных, единиц шестьдесят-семьдесят. Что будем делать, командир?

Считанные секунды Кузнецов принимал решение, нажав на кнопку «Радио»:

– 261-й! Передайте Омару – иду на проверку каравана. Штурман, объясни Кудрину ситуацию, пусть готовит гвардейцев к высадке!

Вот она, горка, разворот и перед глазами – сбившиеся в группу животные, верблюды и ослы, насторожив уши, прислушивались к шуму приближающихся вертолетов, на спины животных были навьючены длинные деревянные ящики и тюки. Людей не было видно, это и насторожило Кузнецова. Он три раза нажал на кнопку СПУ, что для экипажа означало: «Будьте готовы». Борттехник вновь припал к пулемёту, а штурман высунул ствол автомата в прорезь двери. Обычно караванщики приветливо махали руками или советскими флагами, группировались на пригорке и терпеливо ждали соблюдения необходимых формальностей проверки, здесь все было странно, не по привычной схеме.

– Проверить пулемётом, командир? – спросил борттехник.

– Не надо, может, мирный. Будем садиться.

Ночь быстро опускалась на землю, ещё немного и придётся возвращаться на базу. Кузнецов уже догадывался, что эта встреча с караваном не случайна, что-то должно было случиться. Так и произошло.

Звонко бухнул первый выстрел английской винтовки, глухо протарахтел автомат, в ночную тишину ворвалась разноголосица беспорядочной стрельбы, из-под туш животных показалась вооруженная охрана. «Начпо» толкнул ручку управления вертолётом от себя и с левым креном отошёл от каравана в сторону от ущелья в какой-то боковой каньон. Звено прикрытия открыло стрельбу по периметру ущелья, снаряды рванули вблизи каравана, но урона не нанесли. По неписанному закону, после предупредительных выстрелов караванщики должны поднять руки и выйти на открытое место, но по группе прикрытия ударил тяжелый пулемёт, застрекотали автоматы.

– 263-й! Поднялись давление и температура левого двигателя, вероятно, пробита маслосистема. Разрешите отстреляться и возвратиться на базу. Как поняли? Приём, – раздался в эфире взволнованный голос командира ведомой пары боевых вертолетов группы прикрытия.

– Возвращайтесь. Всем внимание! Открыть огонь на поражение! – дал команду Кузнецов.

Земля вздрогнула от десятков снарядов, вонзившихся в её тело. Пара боевых вертолётов из звена капитана Чиркова, с пробитой маслосистемой, выпустив весь боезапас и бухнув на прощание кормовой пушкой по каравану, ушла на север в сторону аэродрома. Неуправляемые ракеты вертолётов огневой поддержки рвали всё живое на своём пути. И людей, и животных разносила в клочья злая сила, вырвавшаяся на волю, вверх полетели ящики, вьюки, тела животных и людей. Но ещё строчил заколдованный пулемёт, неслись в сторону вертолётов огненные трассы.

– 261-й, подавите пулемёт! Произвожу посадку.

Раздался залп пушек ведущей пары прикрытия, вторым заходом пара капитана Чиркова прочесала караван из пулемётов. Кузнецов краем глаз успел заметить, как подкашивались ноги гордых верблюдов, и они неуклюже падали на землю. Вислоухие ослы пытались вырваться из огненного мешка, но сползшие со спин на землю ящики не давали беднягам тронуться с места. И только сорвавшиеся с привязи лошади с громким ржанием уносились прочь, в ночной сумрак, подальше от грохота и канонады.

«Начпо» выполнил разворот в наветренную сторону и произвёл посадку, ведомый вертолёт капитана Ваканова сел рядом. Кудрин дал команду, и десантники один за другим покинули вертолёт.

* * *

Усман Алиханов осмотрел пустые стены шатра, достал из сундучка туго набитый землёй мешочек и сунул его в карман. Он встал на колени лицом на восток, склонил плешивую голову и долго читал молитвы, усердно отбивая поклоны. В последний раз плавно провёл по лицу ладонями и решительно направился к выходу. Около шатра били копытами и беспокойно ржали застоявшиеся, почуявшие близкую дорогу лошади. Его верные воины расположились у костра и пили чай, увидев своего повелителя, вскочили на ноги и почтительно склонили головы. Эти люди были оттуда, с родины, его земляки, и он, как мог, заботился о них, оберегал и лелеял, и они поклонялись ему, верили каждому слову, были преданны и надежны. Усман окинул их взглядом, негромко заговорил:

– Я отправляюсь на родину, поведу караван к Ахмат-шаху Масуду. Дорога трудна и опасна, кто не хочет идти со мной, может остаться в кишлаке, я не буду держать обиды, у каждого своя дорога в жизни. Я свою прошёл и возвращаюсь на могилы предков, вы свободны в выборе. Да продлит Аллах вашу жизнь!

За его спиной послышался приглушенный шёпот, вперёд выскочил Мамед Керимов, тридцатилетний великан с живыми детскими глазами и шрамом, пересекшим щеку надвое. Упав на колени перед стариком, он заговорил:

– Господин! Осыпь своей милостью верных своих воинов, не обижай сыновей Аллаха. Мы выбрали дорогу и не свернём с неё, умрём, но не бросим своего хозяина и командира.

Старик обнял за плечи верного джигита, посмотрел в его преданные глаза и троекратно расцеловал.

– Я горжусь тобою, Мамед. Если бы у меня был такой сын…

– Мы все твои сыновья, умрём, но не покинем тебя, – под восторженно одобряющий гул голосов закончил Мамед.

– Спасибо вам… Помолитесь, попросите у Аллаха прощения грехов, и через пять минут выступаем.

Усман подошёл к старому своему адъютанту и положил руки ему на плечи.

– Помнишь, в Ферганской долине ты искал меня трое суток? Я был на могиле у Лизы и взял на память горсть земли, вот она в мешочке, в кармане. Хотя и была она не нашей веры, но мы искренне любили друг друга. Высыплешь землю в мою могилу, такова моя последняя просьба к тебе, мешочек с землёй, где бы я ни погиб, ты найдешь на моем теле. Двигайся за нами в одиночку, я хочу, чтобы ты похоронил меня. Не перечь, прощай, друг…

Они обнялись, как два старых, засохших дерева. Абдулла по-простецски, всей пятерней вытер выступившие на глаза слёзы и прошептал:

– Всё сделаю, как ты просишь, Усман.

Алиханов отстранил от себя Абдуллу, крепко поцеловал в жёлтые потрескавшиеся губы, резко повернулся, подошёл к склонившему голову коню, похлопал его по огненно-рыжей гриве и вставил ногу в стремя, Абдулла помог ему запрыгнуть в седло. Подняв руку вверх, Усман произнёс одно единственное слово: «Вперёд!» Всадники гикнули, лошади сорвались с места и понеслись вдогонку за лошадью Усмана, Абдулла остался один.

Солнце закатывалось за дальние горы, когда Абдулла услышал далёкий гром, он выскочил на улицу и прислушался. Снежная лавина в середине лета? Гром в ясном небе? Может быть, показалось? Он засеменил на торговую площадь, где ещё был народ. Знакомый торговец мукой, обтерев белую пыль с лица, произнёс:

– Стреляют. И когда это кончится?

Старый Абдулла подошёл к торговцу, дрожащим голосом спросил:

– Где стреляют?

Тот махнул рукой:

– Везде стреляют, а сейчас там, за перевалом, на севере. Вам плохо? Может, чем помочь?

Абдулла уже не слышал его. Не чувствуя под собой ног, он поспешил обратно в шатёр, собрал в рюкзак свои пожитки, сунул в него ломоть хлеба, запасся водой, зыркнув по сторонам, спрятал кошель с золотом на груди, подобрал крепкую, суковатую палку, повесил на неё сапоги, поклонился и босиком отправился в путь. Он шёл на север, по следам хозяина, наверняка зная, что скоро встретится с ним.

* * *

Выпрыгнув из вертолёта, лейтенант Кудрин огляделся. Впереди что-то горело и гулко взрывалось, по долине стелился еле видимый дым, щипавший глаза и оседавший чёрной копотью на землю, вечерние солнечные лучи затерялись в вершинах гор, дневной зной сменился вечерней духотой. По бокам вертолёта залегли Дектярев и Неделин, метрах в двадцати от хвоста примостился пулеметчик Виктор Озеров со своим незаменимым ручником. Подняв облако пыли, метрах в тридцати выполнил посадку второй вертолёт. Открыв блистер, капитан Ваканов помахал рукой. К нему подбежал сержант Садыков, что-то спросил и оглянулся в поисках Кудрина. Олег сам подскочил к сержанту:

– Садыков, зайдешь к ним в тыл, обойдешь караван по кромке долины. Постарайся не обнаружить себя, я ударю в лоб, – прокричал, сложив ладони рупором, Олег.

Сержант, перекинув ремень автомата через плечо, покивал головой, хрипло ответил:

– Понял, командир, возьму первое отделение, мы быстро.

– Ударишь только после нашей атаки, впрочем, смотри по обстоятельствам. Дашь знать красной ракетой. Всё понял?

Садыков весело козырнул и попытался еще что-то сказать. Олег толкнул его в плечо и бросился догонять основную группу десантников во главе с сержантом Ефремовым.

– Ахмат, командуешь левым флангом, Ефремов, руководишь правым, я в центре! Взять караван необходимо до темноты. Короткими перебежками, марш!

Олег пробежал несколько метров, когда шальная пуля сорвала панаму с его головы, и он, больно ударившись коленкой о камень, плюхнулся на землю, поискал глазами укрытие и, перевернувшись, спрятался за круглой скалой. Лежа на животе, с любопытством ощупал аккуратную дырочку правее кокарды, поморщился и засунул панаму под ремень, скосил глаза в сторону и увидел торчавшие толстые подошвы армейских ботинок. Потянул за ногу, в ответ кто-то лягнул его по скуле. «Живой!» – обрадовался Олег. – Он рванул тело за обе ноги, и радист Ларин юзом влетел в укрытие.

– Миша, где рация?

Радист с трудом оторвал голову от земли, посмотрев на командира бессмысленными глазами.

– Рация где? – спокойно повторил Кудрин. В глазах Ларина мелькнул страх и ужас, он по-мальчишески шмыгнул носом, вытерев его рукавом маскхалата, ответил:

– В вертолёте, впопыхах забыл, думал, вернёмся…

– Успокойся, Миша. Давай по-пластунски к лётчикам за рацией! Слышишь, пулемёт заговорил? Пусть прижмут «духов» к земле и подавят его. Действуй, я тебя прикрою.

Опомнившийся радист виновато взглянул на командира, развернулся и ловко, как ящерица, пополз обратно, вскочил на ноги и, петляя, как заяц между камнями, двинулся короткими перебежками. Кудрин слегка высунулся из-за камня, прицелился и короткими очередями ударил по встречным огонькам, сверкающим в наступающей темноте. Кто-то рядом пустил длинную очередь в небо. Спохватился, выровнял прицел и уже спокойно повёл огонь по каравану. Дружно заговорили автоматы всей наступающей цепи десантуры. Лейтенант облегчённо вздохнул, как он сам, так и его ребята оправились от внезапного встречного огня «духов». Пройдёт немного времени, и они возьмут этот окрысившийся караван. В это время вертолёты огневой поддержки встали в круг и, беспрерывно пикируя, атаковали остатки каравана. Наконец-то обнаружили замаскированный пулемёт. Капитан Чирков ударил из пушки. Песчаный грунт вздыбился, завалив огневую точку и похоронив пулемётчика. Кудрин под прикрытием огня вертолётчиков вплотную подполз к каравану, вскочил на ноги и метнул гранату. Мельком увидел Ахмата, Неделина, Дектярева… Десантники, яростно строча из автоматов, опередили его и ворвались в расположение каравана. Кудрин быстро сменил рожок и, стреляя короткими очередями, бросился следом. Кто-то закричал «Ура!», он подхватил звонким голосом и закружился в вихре рукопашной схватки.

Садыков собрал своё отделение у подножья каменистого плато, энергично жестикулируя, объяснил задачу. Оставив лишнее снаряжение, десантники двинулись в противоположную сторону от каравана, пробежали с полкилометра. Сержант оглянулся и увидел, что они вышли на открытую местность, приказал продвигаться ползком. Преодолев на животах не одну сотню метров, они очутились в тылу каравана. Теперь Садыков терпеливо ждал атаки основной группы, тревожно вслушиваясь в звуки отдаленного боя, Самошвили открыл портсигар и протянул сигарету сержанту:

– Закури, Рустам, утро вечером мудро. Лейтенант даст, и мы поддадим и задавим эту гидру революции.

– Контрреволюции, – поправил Садыков, чиркая спичкой о коробок. – И не мудро, а мудренее.

– Я и сказал: ликвидацию беспорядка будем делать, – попытался разговорить сержанта неунывающий Самошвили.

Садыков отмахнулся от друга-говоруна, переполз к краю ущелья, прижавшись к гладкой скале, выглянул наружу. Они сделали большой крюк, и караван был намного ближе, чем он ожидал. В сгущающихся сумеркам Садыков видел далёкие силуэты «двадцатьчетвёрок» и яркие вспышки в центре каравана. Атака вертолётов разрешила мучивший его вопрос «когда атаковать?» Как завороженные, смотрели десантники на работу винтокрылых машин. Вертушки стремительно носились на малой высоте, сотрясая тишину ракетными залпами, уничтожая всё живое на земле.

Несколько ослов с налитыми кровью глазами пронеслись мимо, волоча за собой обрывки верёвок и привязных ремней, проковылял исполосованный осколками верблюд, метрах в двадцати от них он упал на передние ноги и дико закричал. Из горла хлынула кровь, и бедняга захлебнулся ею, повалился на бок и задергался в предсмертной агонии.

Садыков зло сплюнул, затянулся сигаретой и бросил окурок под ноги.

– Всё, ребята, пора, приготовьте гранаты.

Он достал ракетницу и выстрелил, махнул рукой и побежал в сторону шарахавшихся от него ослов. Преодолев метров триста, разгорячённый сержант увидел первых врагов. Кучка оставшихся в живых «духов» ещё сопротивлялась в центре каравана, а часть бежала вслед за ослами. Самый трусливый и прыткий оказался в первых рядах отступающих. Его ужасающий вопль при виде наступающих десантников пронёсся над ущельем и тяжёлым эхом отозвался в горных вершинах. Садыков огрел его прикладом и, вертанув автомат в руках, расстрелял в упор короткой очередью. Крик застрял в горле душмана, и он тяжело свалился на землю. Сержант запнулся за распластанное тело и рухнул рядом, через него перескочил Самошвили с автоматом в одной и гранатой в другой руке. Навстречу ему поднялся поджарый, заросший бородой великан. Кацо нажал на спусковой крючок, но выстрелов не последовало. «Кончились патроны», – промелькнуло в голове, вспомнил про гранату и швырнул её, которая волчком покатилась под ноги великану. Душман ловко прыгнул в сторону, спрятал голову за тушу мёртвого верблюда и замер в ожидании взрыва. Самошвили упал в метрах трёх от него и инстинктивно прикрылся руками. Прошло несколько секунд, пока враги поняли, что граната не взорвалась. Оба поднялись с земли, встретились глазами. Кацо выругался по-грузински, душман хмыкнул по-своему. Одновременно вскочили на ноги и бросились друг к другу. В руках душмана мелькнул нож, но очередь автомата сержанта Садыкова сразила его наповал. Грузин дрожащей рукой смахнул выступивший пот со лба. Почувствовал, как нервно дрожат колени.

– Рустам, – прерывающимся голосом выдавил он. – Я плачу долг…

– Ты лучше про патроны не забывай, – крикнул обогнавший его сержант.

Попавшие в огневой капкан душманы походили на диких зверей, стремившихся, во что бы то ни стало, прорваться через заслон охотников под командованием Садыкова. Сержант столкнулся с невысоким юрким коротышкой лет двадцати. Они упали и покатились по земле, царапаясь и сворачивая шеи друг другу. Душман подмял сержанта, придавил коленом грудь, выворачивая, ломая руки, дотянулся до горла и сомкнул грязные пальцы на шее Садыкова. В глазах сержанта потемнело, спазмом сдавило горло. Он отчаянно выгнул спину, рванул «духа» за волосы, слабеющей рукой вытащил нож, подвешенный на боку комбинезона, теряя сознание, изловчился и со всей оставшейся силой вонзил его под левую лопатку врага. Подбежавший Самошвили столкнул с сержанта хрипяшего «духа», несколько раз ударил Садыкова по щекам, открутил колпачок фляжки и насильно влил воду в рот. Садыков поперхнулся и закашлялся, с трудом открывая глаза.

– Будем жить, Рустам. «Духа» сильно тебя задушил?

Сержант, тяжело дыша, прошептал:

– Ничего… До свадьбы заживет.

* * *

Прошло несколько томительных минут. Работали двигатели, и где-то наверху тарахтела пара Ми -24. «Начпо» открыл блистер. В лицо брызнул выброшенный из выхлопного патрубка двигателя тёплый воздух, послышалась трескотня пулемёта и гулкие хлопки винтовок, по бокам и сзади вертолёта залегли десантники. Лиц не было видно, лишь силуэты вырисовывались на фоне потемневшей земли. Кузнецов повернулся лицом к штурману:

– Молодец, Кудряш, и об охране не забыл! Как с топливом?

– До дома хватит.

– Ну и ладно. Подождём Кудрина и домой. Что там видно?

Штурман высунул голову из кабины и всмотрелся в ночной сумрак.

– Тьма, как в преисподней. Кто-то бежит к нам.

В кабину влетел Миша Ларин и возбуждённо затараторил вслух:

– «Духов» полно, нас прижали к земле, голову не дают поднять, гады. Лейтенант приказал подавить пулемёт и расстрелять караван. Я не взял рацию, бегу обратно. Всё.

– Передай Кудрину: мы взлетаем через десять минут, о дальнейших действиях договоримся по рации. А ты смотри, головой за связь отвечаешь, умри, но рацию сбереги, иначе, труба дело.

– Всё ясно, командир.

Штурман дружески подмигнул сконфуженному радисту. Юрий помог надеть ему ремни рации на плечи, шлепнул Ларина по спине:

– Помни, раззява, что командир тебе сказал.

По переговорному устройству раздался спокойный голос «Начпо»:

– Штурман, займись расчётами, будем взлетать без включённых фар. Рассчитай время прохода по ущелью и точку набора высоты.

– Понял, командир. Смотри, 261-й атакует!

– Вижу, позови сержанта Дектярева.

Кузнецов высунулся из кабины и прокричал в ухо подбежавшему командиру группы прикрытия вертолёта:

– Мы взлетаем. Забирай своих и к лейтенанту, передай – после набора высоты выйдем на связь. Всё, выполняй!

К Дектяреву подбежали трое десантников, и вся четвёрка бросилась к каравану. Кузнецов нажал на кнопку «Радио»:

– 347-й, произвожу взлёт! 348-й, взлёт одна минута, скорость 120, смотри маяк. Набор в квадрате 40. 261-й, вам выход в квадрат 40. Набор высоты после выхода из ущелья.

Уверенным движением «Начпо» отдал ручку управления от себя, открыв блистер, бросил взгляд в кромешную темноту. Вся эта масса каменистых нагромождений просматривалась тёмным сплошным пятном по границе ущелья, будто какое-то чудовище сжимало и раздвигало свои огромные ручищи, пытаясь сомкнуться и раздавить вертушку, осмелившуюся нарушить покой гор. Наконец чудовище как бы нехотя разжало ладони, выпуская пленников на волю. Кончилось ущелье, полегчало на сердце.

– Командир, вошли в квадрат 40, – доложил штурман.

– 347-й, квадрат 40, набор 1200. 348-й, дистанция три, набор и выход на базу самостоятельно. 261-й, наблюдаете проблесковый?

– 261-й, наблюдаю южнее 2–3.

– Следуйте на точку самостоятельно. Я – 347-й! Волга! Как слышно? Приём.

В наушниках затрещало, откуда-то издалека прорезался голос лейтенанта Кудрина:

– Я – Волга, слышу вас хорошо, докладываю обстановку: караван взят, тьма оружия, бросить не могу, остаюсь до утра. Как поняли, командир?

– Вас понял, решение правильное. Слушай внимательно: сигналы ракетами, как договаривались на базе, рабочая частота прежняя. Над вами постоянно будут дежурить вертолёты, указывай место удара. Много осталось недобитых?

– Пока не знаю, но постреливают.

– Как потери?

– Двоих насмерть, пятеро раненых.

– Держись, мы скоро вернёмся. Ни пуха, ни пера тебе, Олег.

– К чёрту! Вам счастливо добраться…

* * *

После посадки на аэродроме подполковника Кузнецова пригласил командир полка подполковник Томарев. Лицо командира выглядело усталым, сказывалось волнение за исход операции. В кабинете находились командир десантно-штурмового батальона майор Востротин, начальник разведки бригады капитан Быстров и капитан Чирков. Томарев подошёл к стене и отодвинул занавеску, прикрывающую крупномасштабную карту.

– Докладывайте подробнее, подполковник, что, где и как?

«Начпо» взял указку и подошёл к карте.

– В район высадки мы вышли нормально, выполнили ряд необходимых ложных маневров, уничтожили замеченную группу «духов», одного захватили в плен. В момент приземления в квадрате 43 капитан Чирков обнаружил замаскированный караван, по нам открыли сильный огонь, нервишки не выдержали у «духов». Чирков сделал предупредительный выстрел из пушки, в ответ ударил пулемёт. Я принял решение на уничтожение каравана.

– Вы уверены, что это не мирный караван?

– Абсолютно. Во-первых, они выступили на ночь глядя, хотя известно, что ночные передвижения через границу запрещены, во-вторых, открыли огонь по нам, не из допотопных ружей, а из современных винтовок и автоматов. В-третьих, лейтенант Кудрин подтвердил очевидное, там и сейчас не прекращаются выстрелы.

– Убедительно. Продолжайте.

– Я связался с лейтенантом Кудриным. Он принял решение брать караван. Мы согласовали дальнейшие действия. Прошу нашим экипажам продолжить работу, мы освоились в заданном районе, и нам будет легче, чем другим.

– Я сам хотел вас просить об этом. Идите отдыхать, через три часа ваш вылет. А вы, капитан Чирков, задержитесь на минутку…

– Так вот, капитан. Я не постесняюсь присутствия офицеров из родственной нам бригады и объявляю вам выговор за вашу самовольною стрельбу. Вы понимаете, о чём речь?

– Так точно. Оплошал, командир, уж больно зуб на них чешется.

– Вот и почеши там в ущелье… Всё, товарищи офицеры, действуем, как договорились. Торопите броню, к рассвету танки и артиллерия должны быть в квадрате 43.

* * *

Усман Алиханов подгонял коня. Чем ближе к границе, тем скорее хотелось пересечь незримую полосу, отделяющую чужую страну от долгожданной родины. «Нет, ещё не всё потеряно, – пела в душе радостная струнка. – Я жив и вновь сижу на коне, я чувствую силу в руках, и разум мой светел и чист, я проведу караван к Ахмат-шаху, брошу клич на родной земле, в мои отряды вольются новые джигиты, мои конники примчатся в Кабул, схватят блюдолиза Кармаля и повесят в центре города, на священной площади. Главой правительства будет Ахмат-шах Масуд, который примет мои идеи и установит царство справедливости и счастья на всей многострадальной земле Афганистана. Мне приведут моего сына с веревкой на шее. Я посажу его в тюрьму и заставлю раскаяться в содеянном, пусть сам увидит, что отец его был прав, и народ наконец-то освободился от власти узурпаторов, полиции, чиновников и бюрократов. Люди возвеличат моё имя в веках».

Конь неожиданно заржал и встал, как вкопанный, тревожно задрал морду и испуганно фыркнул. Высоко в горах загромыхало, вспыхнули и погасли далёкие вспышки огненных стрел, где-то гулко ухнуло, как при землетрясении. Воины встревожено загалдели, вновь вперед выехал Мамед Керимов.

– Это русские! Они громят караван. Нас кто-то предал!

Усман, хлёстко ударив жеребца нагайкой, не оглянувшись, понесся к ущелью, охрана ринулась следом. Почти на входе в ущелье показался всадник. Увидев стену лошадей, он придержал жеребца и, узнав старого Усмана, соскочил с седла и упал на колени.

– Хозяин! Это неверные, они разгромили караван. Меня послал Тур Мухамет, он ранен. Я видел, что и с тыла обошли нас. Будь прокляты эти огненные гориллы, ползающие по небу!

– Сколько русских атаковали вас?

– Много, не хватит пальцев пересчитать. Они вылезли из двух чудищ и, как змеи, подползли к нам. Видит Аллах, Тур Мухамет не подпустил бы их к каравану. Кто остался в живых, те вскарабкались на горные вершины. Тур Мухамет велел передать, что будет держать русских под огнём всю ночь.

– Испей водички и наберись сил, тебе предстоит обратная дорога. Мамед, возьми другого коня и скачи обратно в лагерь, передай мой приказ: двинуть сюда все учебные части. Понял меня? Все, без исключения! Русских не так много, полсотни не наберётся, к утру мы прорвёмся на родину. Захвати гранатомёт, он может пригодиться. Выполняй приказ!

Мамед вскочил на жеребца, ударил его плёткой и, прижавшись к холке, поскакал обратно в кишлак.

Усман повернулся к принесшему горькую весть всаднику:

– Показывай дорогу, ещё не всё потеряно.

Из его души уже рвался крик отчаяния, хотелось завыть во весь голос, но он понимал, что надо сдержаться, не показать воинам свою слабость. Он пришпорил жеребца, горестно думая про себя: «О, Аллах, за что ты наказываешь меня? Неужели мечты не сбудутся, и мои предчувствия верны? Русские перегородили дорогу на родину. Зачем они здесь, что им нужно? Я стар и, видно, многого уже не понимаю. Меня, всю жизнь отдавшего идее освобождения моего народа, превратили в бродягу и бандита. Кто, кто в этом виноват? Русские? Значит, я должен бороться с ними. Но разве раньше они мешали мне? Наоборот, это мои люди рубили русских воинов в песках Туркестана. И не они, а Ибрагим-бек перебил моих всадников, погубил Лизу и ранил меня. Русские закрыли границу, помогают Кармалю утвердиться у власти, но в своём Союзе кроме слёз матерей и цинковых гробов ничего не имеют, не просят, не требуют. О, Аллах! Направь мои мысли на истину, дай понять, где правда. Ясно одно: я должен вернуться на родину живым или мёртвым, это последний шанс в моей жизни. Итак, предательства быть не должно. Что пойдет караван, знали многие, но это ущелье я выбирал сам. Точный маршрут я сообщил перед выходом одному Тур Мухамеду. О, горе мне, мой сын! Он тайно перерисовал мою карту и теперь знает всё, абсолютно всё. Как же я забыл, не подумал, не догадался сменить маршрут? Он снова предал меня. Но Ахмат не знал времени и дня выхода. Я решил в последнюю минуту и поторопил Тур Мухамеда, не дождавшись темноты, дал приказ выступать. Я так торопился встретиться с родиной, что не подумал об ищейках, искавших караван с оружием. О, Аллах! Ты отвернул от меня свой лучезарный лик. Дикий случай помешал мне выполнить благие намерения, только я сам виноват в случившемся. Но ещё не всё потеряно! Необходимо уничтожить русских, освободить караван, разбить его на мелкие части и затеряться в горах.

Он остановился, развернул дряхлую, пожелтевшую от времени карту. Кто-то зажёг факел и услужливо посветил ему. Над головой протарахтели вертолёты, помигали красными огоньками и ушли на север. «Пошли заправляться, – облегченно подумал он. – Ещё есть время. Итак, первый удар в лоб, на входе в ущелье. Пошлю всех новобранцев в атаку. Если пробьём заслон, чалмисты быстро разделаются с кучкой неверных, и тогда наш путь свободен. А если не удастся? Остаётся эта тропа, потеряем много времени, но спасем караван».

Он подозвал ожидавшего приказ проводника.

– Передай Тур Мухамеду или тому, кто остался за него: собрать всех в кулак и немедленно ударить по русским с входа в ущелье. Основную атаку начнём позже общими силами с отрядом чалмистов, они ударят с этой тропы. Возьми с собой гранатомет и пятьдесят воинов. Атаковать, атаковать! Держать «шурави» в напряжении! Всё понял? Выполняй!

* * *

Караван был взят. Кругом чернели трупы убитых, раздавались стоны раненых, и своих, и чужих. Распрямив плечи, стерев пот со лба, лейтенант Кудрин осмотрел то, что осталось от каравана. Чудом уцелевшие ослы и верблюды сбились в кучу, они прижимались друг к другу, испуганно косясь на чужаков, туши мёртвых и раненых животных лежали вперемежку с убитыми душманами, вид их был жуток и ужасен. Кудрин нагнулся и хотел погладить раненого верблюда, тот резко дернулся, с трудом приподнял голову и харкнул прямо ему в лицо. Кто-то толкнул его в бок, осторожно обнюхивая карманы, Кудрин увидел ластившуюся к нему обыкновенную дворняжку. Собака настороженно вильнула хвостом, готовая молниеносно отскочить в темень. Олег осторожно погладил её по прижатым ушам, провёл ладонью по кончику холодного носа. Собака лизнула его пальцы и осторожно улеглась возле его ног, жалобно повизгивая. Кудрин пошарил в кармане, с сожалением развёл руками, собака испугалась его движения и бросилась наутёк. Олег внезапно ощутил жуткое одиночество, и всё окружавшее его показалось нелепым, противоестественным, плохим сном.

А в это время в его родной деревушке бродили по улицам пыльные курицы, вышагивали строем гордые гуси, крякали на речке хохотуньи утки, вился над ульём пчелиный рой, мычала на пастбище корова Дуня, хрюкали в хлеву свиньи. Спозаранку вертелась у горячей плиты бабка Анисья, а вечером будет ставить сети в речке добрый дедушка Максим.

Только здесь, на войне, понял Олег своего деда Максима: он и курицы не обидит, и злого слова соседу не скажет. Вечно бабка беззлобно ворчала: «Голову курице рубить мне, а навар тебе. А ещё мужиком называешься». Дед Максим, посмеиваясь, благодушно отвечал: «Повоюй, Анисья, и ты, а я своё отвоевал». Бывало, погладит шершавой ладонью по голове внука и, вздохнув, добавит: «Эх, кабы и тебе не пришлось». Соберутся, иногда, безногие и безрукие ветераны великой войны за большим деревенским столом, поставят бутылочку «Московской» и давай вспоминать, как Сталинград защищали и Берлин брали. Сидит Олежка, затаив дыхание, слушает. И почему-то всё чаще захмелевшие старики, расходясь по домам, вздыхали, сетуя, что не всё сбылось, о чём мечтали на войне.

Кудрин тоскливо вздохнул, вспомнив о милой сердцу деревне, резко встряхнул голову, возвращаясь в реальность, зло сплюнул на землю и, приподняв ствол автомата, выстрелил в голову страдающего в предсмертных муках верблюда.

– Что случилось, командир? – подбежал встревоженный сержант Ефремов.

– Вот, верблюда пристрелил, из жалости, понимаешь?

– Понимаю, командир. Погибших ребят и раненых куда?

– Укройте под скалой, которая на отшибе. Что в ящиках – проверили?

– Уйма патронов, пулемёты, зенитные ракеты «Стингер» или «Блойпап» – в темноте не разберёшь, винтовки М-16 и мины итальянские. Раненых «духов» шестеро, двое почти готовы.

– Так. Их тоже под скалу и перевязать, как следует. Где Садыков?

– Помяли его немного, через полчаса очухается. Двоих наших, командир, насмерть в рукопашной зарезали – Говорова и новичка Свежина, пятеро ранены. Ничего, ребята держатся.

– Жаль Говорова и Свежина, да только завтра оплакивать будем, сегодня ещё придётся поработать, чует мое сердце. Где афганцы?

– Ахмат пленного допрашивает, говорит, караван, будто тот самый, на ловца и зверь бежит. Командир, мы до утра останемся здесь?

– Слушай, Ефремов. Поставь по пулемёту на вход и выход из ущелья, в сторону границы усиль гранатомётом. Всем окапываться, под укрытия применяйте туши животных, ящики, камни, всё, что можно. Надо остаться, Ефремов, надо, зверь уж очень крупный попался, не выпускать же хищника.

– Я так же думаю, командир… До утра продержимся, да и струхнут они, не сунутся.

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнул, караван с оружием просто так хозяева не позволят бросить. Готовьтесь к бою, а я на рацию.

Сержант Ефремов выполнил все указания лейтенанта: вход и выход из ущелья перекрыл пулемётами, в каменистом грунте вырыли щель и установили гранатомёт. Под козырьком скалы расположился госпиталь, где властвовал военфельдшер Матвеев. Рядышком примостился и радист Миша Ларин, обложившись со всех сторон ящиками, набитыми камнями, помнил свою оплошность: от рации не отходил ни на шаг. Десантники перетащили десятки ящиков в ущелье, не побрезговали и трупами животных. За пулемёт залег сам сержант Садыков, вторым номером примостился неунывающий Кацо.

– Рустамчик, как твоё горлышко? Надо сладким смазывать, заживёт скорей.

– Сойдет и так. Где тут сладкого возьмёшь, в горах-то?

– Момент, брат. Имей сто рублей и тысячу друзей.

Грузин пошарил в своих необъятных карманах, спрятанных под складками маскхалата, и извлёк несколько конфет, протянул сержанту:

– На, вылечивай гортань.

– Ух, ты! Где взял? – удивился довольный вниманием друга Садыков. – С тобой и на том свете не пропадешь, Кацо. Бьюсь об заклад, что у тебя целый кулек припрятан, поделись с ребятами.

– Им горло не давили, до утра далеко, сами съедим.

– Жадюга ты, тбилисская.

– Зачем опять ругаешься? Ешь, пока я дала.

– Ладно, давай вместе.

– Вот это друг и называется, тебе пополам и мне пополам.

– Ну да, как в песне: тебе половина и мне половина.

Посасывая конфеты, они продолжали неторопливую болтовню, внимательно вглядываясь в кромешную тьму.

* * *

Лейтенант, перескакивая через туши животных и невольно вздрагивая от беспорядочных выстрелов оседлавших горные вершины и спрятавшихся в расщелинах недобитых душманов, обходил линию обороны, на ходу объясняя сержанту Ефремову свой замысел:

– Они полезут только на входе в ущелье. Время их поджимает, чтобы ударить с севера, надо минимум три часа на преодоление горной гряды и выхода нам в тыл. Могут послать небольшую группу. На всякий случай, поставь ленинградцев Дектярева и Неделина с пулемётом, чем чёрт не шутит. Сам останешься у этой тропки, будь она неладна. И прикажи ребятам прекратить ответную пальбу, толку нет – только шумиха одна, может, успокоятся и эти охламоны. Я буду находиться в нише радиста, послушаю, что пленный скажет.

– Хорошо, лейтенант. Я здесь поставлю третий пулемёт. Если они прорвутся на входе, то мне недолго повернуть ствол в их сторону и ударить отсюда, прикрыв, таким образом, госпиталь.

– Правильно, командным пунктом будет та скала, где расположились Матвеев и Миша Ларин. Повнимательнее, сержант.

Кудрин чертыхнулся, запнувшись обо что-то мягкое, завизжавшее под ногами, с удивлением узнал собачонку. Задрав лапы к верху, она как бы сдавалась в плен, дрожа всем телом.

«Не можешь жить без человека, – подумал Кудрин, взял осторожно её на руки и прижал к груди. – Ну ладно, пошли, землячка твоего проведаем. Пить, наверное, хочешь, и поесть бы не против?»

Ахмат, увидев лейтенанта с собачкой на руках, рассмеялся:

– Где взял такого «волкодава»?

– Тоже из охраны, в плен сдался. Матвеев, дай ему напиться и пожевать. Что, Ахмат, пленный говорит?

– Зовут его Махмуд, лет семнадцать, сам точно не знает, говорит, их много было у родителей, отец со счёта сбился. Родился в кишлаке около Матерлама, мальчишкой забрали в банду и увезли за кордон, там поднатаскали. Это его третья ходка через границу. Ты видел сам, когда брали в плен, кусался, как зверёныш, сейчас немного обмяк. Не беспокойся, я его быстро обработаю.

Ахмат скороговоркой спросил о чём-то пленного, тот исподлобья взглянул на лейтенанта и что-то буркнул в ответ. Они заговорили на своем языке. Собачонка жадно вылакала всю воды чашки и спряталась в ногах сидящего на корточках пленного, Ахмат перевёл его слова Кудрину:

– Он говорит, что не верит вам, русским. Какой-то хан Базар-бай сказал, что пленным вы вспарываете животы, достаете потроха, набиваете кишки мясом, потом жарите их на костре и съедаете, из головы и костей пленных делаете холодец и кормите своих ханум. Я ему вправил мозги, слушает внимательно, видно, не совсем свихнулся, и пожить ещё хочет. Говорит, устал скитаться за границей, но очень боится гнева Базарбая и его подручных. На днях тот безжалостно расправился с афганцами, которые сбежали из лагеря и были пойманы близь перевала. Всех повесили в центре селения, предварительно испоганив их мужское достоинство. Махмуд сам напросился с караваном. Кстати, собачка эта его, хотел незаметно скрыться и вернуться домой. По его словам, караван вышел на пару часов раньше запланированного, причину не знает. Впереди шла разведка, уничтоженная вертолётами, никто не подумал, что их атакуют на ночь глядя, да ещё вблизи границы. Махмуд благодарит Аллаха за своё спасение. На полпути в районе озера Суруби караван должна встретить охрана Масуда, случайно он слышал, где должна состояться встреча.

Кудрин достал из планшета карту, подготовленную капитаном Быстровым, и протянул Ахмату, который спросил о чём-то пленного. Увидев голубое пятно озера, Махмуд ткнул грязным пальцем в название кишлака, притулившегося с северной стороны перевала и перечёркнутого на карте жирным крестом, удивлённо взглянул на Ахмата.

– Всё точно, лейтенант, разведка сработала неплохо. Можете передать комбату Востротину, пусть встречает моего тёзку Масуда на перевале вблизи озера Суруби.

– Передам… Спроси, какой была охрана каравана, кто старший.

Ахмат вдруг нахмурился и, не глядя на Кудрина, ответил:

– Я спрашивал. Охрана 120 человек, старший каравана Усман Алиханов, в настоящее время в лагерях и учебных центрах находится около тысячи боевиков, имеется ударный батальон чалмистов.

– Что за чалмисты?

– Это мой отец так называет отборных головорезов, элиту его отряда.

– А какое отношение имеет твой отец к этому воинству?

– Видишь ли, в чём дело, лейтенант. Мне говорить об этом не следует, но раз так получилось… Усман Алиханов – мой отец.

Кудрин раскрыл рот от удивления.

– Не беспокойтесь, лейтенант, меня проверяли, кому следует. Я сам удивился, когда узнал об этом, обычно отец отправлял караваны к Ахмат-шаху, но чтобы сам пошёл… Подозреваю, что он решил вернуться на родину, ему за восемьдесят лет, хочет умереть по-человечески. Пленный говорит, что здесь есть звериная тропа в ущелье, она помечена на карте моего отца. Я знаю эту тропу, надо перекрыть и её, лейтенант.

Кудрин автоматически мотнул головой.

– Ахмат, извини, я просто опешил от такой новости.

– Я тоже, когда узнал, что отец ведёт этот караван. Мой отец – фанатик-анархист, с двадцатого года носится с идеями Кропоткина. Раз отец отправился с караваном, он от своего не отступит, и нам надо готовиться к тяжелому бою.

Михаил Ларин откинул антенну, подключил питание, включил тумблер и протянул наушники Кудрину.

– 347-й! Вас вызывает Волга, приём, – несколько раз повторил в эфир лейтенант и замолчал в ожидании ответа.

– Волга, я – 347-й. На подходе, – откликнулся Кузнецов. – Как обстановка?

– Всё нормально, ждём гостей, недобитые постреливают. Передай на командный пункт, пусть высылают группу захвата в квадрат пятьдесят, по улитке шестёрка. Пленный подтвердил данные разведки, встреча каравана намечена именно там.

– Понял. Я тебе воды привёз, три резиновых баллона и боеприпасы, которые ты просил, сориентируй ракетами место выброски.

– Спасибо, командир, стреляем.

В воздух взлетели ракеты, вырвав из темноты зловещие контуры ущелья, послышалось оглушительное гудение одиночного вертолёта над головой. На входе в ущелье, именно там, где ожидал Кудрин, застрочил пулемёт, раздались автоматные очереди, грозно рявкнул гранатомёт.

– Ларин! Доложи летунам, что началось, пусть будут готовы к удару по входу в ущелье. Разберусь в обстановке – пришлю наводчика, – крикнул он радисту, выскакивая из укрытия. Чертыхаясь и запинаясь о камни, побежал к входу в ущелье, с разбегу чуть не перепрыгнули через ящики, вовремя услышав приглушённый голос Садыкова: «Командир, сюда!»

Сержант бил из пулемёта короткими очередями в ночную мглу. Кто-то кинул гранату, грубо толкнув лейтенанта на землю.

– Докладывай, сержант, – крикнул Кудрин, больно стукнувшись коленкой о камень, выматерился, скидывая с плеча автомат.

– «Духи» пытались просочиться, командир, да Кацо заметил, у него глаза кошачьи, ночью видят.

– Подошли, сволочи, торопятся сбить с ходу, – ответил лейтенант, поворачиваясь к примостившемуся рядом грузину. – Кацо, дуй на рацию, передай летунам: пусть осветят вход в ущелье, сигналы дадим ракетами. И метров двести от ракет нужно обработать зрэсами. Всё понял? Садыков, ты как? Очухался?

– Норма, командир, повоюем ещё.

– Тогда быстро к гранатомёту, стрелять в глубину ущелья, создать панику и страх перед атакой.

Транспортные вертолёты зашли на бомбометание, в небе появились светлячки, которые, падая на землю, разгорались, выхватывая из темноты что-то чёрное и жуткое, заполнившее ущелье. Бомбы, упав на землю, какое-то время продолжали гореть, тускнели и гасли. Горловина ущелья не давала «духам» рассредоточиться в ширину, они катились на десантников одной безмолвной массой костей, мяса и плоти, из которой невозможно было вырваться, спрятаться, притаиться. Передние ряды застопорили движение перед линией обороны десантников, подняв невообразимый гвалт, но задние надавили, и вся дико закричавшая толпа с воплем ринулась в атаку. Выстрелы гранатомёта вырывали людей из обезумевшей толпы, но ряды смыкались, и новые волны атакующих вступали в поединок со смертью.

Кудрин вскочил на ноги, передёрнул затвор автомата и, не спуская глаз с орущей толпы, протяжно крикнул: «Огонь!» Пулемётчик Озеров что-то пробормотал про себя и, сжав тело, как пружину, ударил длинной очередью, прорезав широкую просеку в набегавшем людском потоке. Затем плавно довернул ствол вниз и без суеты, спокойно и решительно, скосил всю первую шеренгу наступающих свинцовым шквалом. Толпа громко зарыдала, завизжала, захныкала, застонала, заорала жутким гулом. А из ущелья выкатилась новая волна наступающих, но им сплошной линией огня перегородила выход из горловины ущелья заградительная черта взрывов неуправляемых ракет вертолётов подполковника Кузнецова. Кто-то из наступающих всё же переступил её, но тут же упал, скошенный очередью пулемёта. Их нагнала третья волна, сходу смела своих раненых и по трупам убитых все же пробилась к линии обороны русских.

Лейтенант Кудрин размахнулся и бросил гранату, она упала под ноги толстому, в длиннополом халате, душману. Тот успел заметить её, в ужасе дико закричал и попытался остановиться, упасть, спрятаться, провалиться сквозь землю, но сзади толкнули, и, падая, он продолжал кричать истошным срывающимся голосом. Его тело не успело коснуться земли и, подкинутое взрывной волной, разорванное пополам, отлетело назад в объятия новой жертвы. В горячке боя мало кто из «духов» заметил, что погасли осветительные ракеты, ушли на север восьмёрки и снова нарастает шум вертолётных двигателей. Словно сварка, прорезали темень яркие вспышки ракет боевых вертолётов группы прикрытия капитана Чиркова. Земля вздрогнула от десятков снарядов, вонзившихся в её чрево. Ракеты рвали всё живое на своём пути, уничтожая остатки тройного вала наступающих. Невозможно было понять, как можно выдержать этот огненный ад, не сойти с ума, остаться живым, остаться человеком.

Боевые вертолёты прекратили атаку, и снова в небе повисли осветительные ракеты транспортников. В ущелье все стонало и корчилось в предсмертных судорогах. Оставшиеся в живых люди, оглушённые, подавленные, безразличные к жизни и смерти, не таясь, в полный рост брели обратно по ущелью. Раненые стонали, звали на помощь, кто-то что-то крикнул десантникам по-русски.

– Ахмат, узнай, что они хотят, – нарушил затишье лейтенант Кудрин.

Афганец громко перекинулся несколькими словами с невидимым собеседником и, повернувшись к Кудрину, объяснил:

– Просят подобрать раненых, я ответил, что мы согласны, думаю, вы не будете против?

– Наоборот. Спасибо, хоть догадались.


Подняв высоко над головой горящие факелы, душманы медленно и молча двигались по ущелью, поднимая с земли раненых и убитых, на пригорок поднялся мулла и стал громко читать молитву. Кудрин неожиданно для самого себя вскочил на ноги, встал во весь рост на снарядный ящик и замер напротив муллы. Так он с минуту и стоял у всех на виду. Четыре руки решительно стащили его с ящика на землю.

– Не надо, командир, чем чёрт не шутит, стрельнут.

Он сам понимал, что задержался на пьедестале и стал хорошей мишенью для их снайпера, промолчал и в сопровождении Ахмата и сержанта Садыкова направился вглубь своих позиций. Сели на снарядные ящики, Олег проговорил:

– В ущелье всё кончено, теперь вход закрыт накрепко, выход тоже перекрыт, и не сунутся они с севера. Перед рассветом попасть в мешок и быть расстрелянным вертушками мало кто захочет, урок они получили. Остаётся звериная тропа, здесь не прорвались – там обязательно полезут, пожалуй, самое уязвимое место. И вертолёты мало помогут, в такой темноте точности не будет, да и узковата она. Надо перебираться к тропе. Он положил руку на плечо сержанта Садыкова:

– Рустам, останешься здесь за старшего, я с Ахматом на тропу.

– Будь спок, как говорит товарищ Кацо. «Духи» получили своё, надо будет – добавим ещё. Скоро утро, там подмога придёт. Всё будет в ажуре, командир!

* * *

Прошло время. Усман Алиханов не слезал с коня, готовый в любую минуту немедленно пустить своего аргамака в атаку на врага. Наконец, появилась конница во главе с Мамедом Керимовым, позади – отряд новобранцев и отдельный батальон чалмистов.

– Ваш приказ выполнен, – отрапортовал запыленный с ног до головы Мамед Керимов.

Усман Алиханов слез с коня, благодарно кивнул и, подняв руку, установил тишину, мягко заговорил:

– Земляки, дорогу на родину нам преградила шайка неверных, необходимо уничтожить иноверцев и освободить караван, обратной дороги нет, помолимся, дети мои. Он встал на колени, и вслед за ним рухнули сотни людей, слова молитвы слились в монотонный гул. Алиханов вскочил на ноги и обратился к командиру отряда сотнику Рафису:

– Веди отряд по звериной тропе. Слышишь, атакует Тур-Мухамед? Но у него мало шансов, я надеюсь на тебя. Торопись, до рассвета мы должны уничтожить русских.

Он надеялся на милость Всевышнего, когда сборный отряд Тур-Мухамеда пошёл в атаку, но чуда не случилось, с севера в небе появились вертолёты. Усман прыгнул в седло и поскакал туда, где рвались бомбы и умирали его земляки, но Мамед вовремя схватил жеребца Алиханова за узду, остановил его. Разгневанный Усман ударил плёткой своего верного телохранителя, хлестнул и коня. Охранники замкнули вокруг кольцо и оттеснили Усмана вглубь ущелья. Старик проглотил слюну, прокашлялся и, указывая плёткой на ущелье, промолвил:

– Надо договориться о перемирии, подобрать раненых и погибших, будем ждать атаки чалмистов. Пошлите муллу, в него русские не будут стрелять.

Его приказ был немедленно выполнен. Минут через десять из горьких раздумий его вывел голос Мамеда Керимова:

– Смотрите, хозяин! – воскликнул верный джигит, указывая плёткой на позиции русских напротив муллы, где в свете факелов застыла фигура человека.

– Я сниму его одним выстрелом, – оживленно проговорил верный джигит, скидывая с плеча винтовку, но удар плеткой охладил его пыл:

– Мамед, моя плётка не всегда бьёт без пользы. Разве ты не видишь, что это их командир? Я уважаю его за смелость и доброту. Распорядись открыть огонь из гранатомета сразу же, как уберут раненых.

* * *

В небе гудели вертолёты, на горной вершине вспыхнул огонёк костра.

– Обогреваются, вояки, – подумал лейтенант Кудрин, перескакивая через тушу застреленного им верблюда и направляясь в нишу радиста, приказал Ларину связаться с вертолётчиками и с нетерпением схватил наушники:

– 347-й, «Волга» с вами говорит! «Духи» чаевничать вздумали, взгрейте их, как следует!

– Видим, Олег, – назвал его по имени Кузнецов. – 261-й им заварку бросит, а сахарком мы угостим. Броня уже на подходе, держись!

Кудрин, захватив с собой радиста, направился на середину участка обороны к козырьку скалы отдельной горы.

– Ищи, Миша, укрытие и располагайся, твоё место здесь.

– Понял, командир, – весело отозвался Ларин.

Сам прошёл дальше к подножью звериной тропы, где расположились десантники во главе с сержантом Ефремовым.

– Тихо у вас? – спросил Кудрин сержанта.

– Тихо, командир, только позиция мне не нравится, закидают гранатами.

Лейтенант понимал, что местность для обороны выбрана неудачно, тропа круто уходила вверх, и душманы, если атакуют, непременно воспользуются преимуществом высоты. На рассвете снайперы будут стрелять сверху вниз. Отойти к северной стороне ущелья и отдать южную без боя? Но в такой темноте «духи» подползут по тропе, как змеи, и задавят количеством. Повесить осветительные? Нас тоже, как на ладони, видно будет. Навести на тропу вертолёты? Сами пострадаем от осколков. Отойти под козырек скалы? Закидают гранатами. Где же выход?

– Командир, а что если мы заминируем тропу? – послышался голос сержанта Ефремова. – Как горохом посыплем мины и установим гранаты на растяжках по всему склону, тогда им придётся атаковать только через плато. Мы сосредоточим огонь на этом пятачке, в трудную минуту отойдем к медпункту, а сюда наведём вертолёты.

– Ты думаешь, успеем заминировать?

– А я проявил инициативу, тропу мы уже заминировали, осталось плато. Мины прикроем, а гранаты рассеем по краю ущелья, не будут же «духи» со спичками искать их. Пока поймут, в чём дело, глядишь, и рассвет, а утром им крышка.

– Крышка, говоришь? Хорошо, минируй и отходи к медпункту, там будет командный пункт.

Лейтенант совсем забыл о разозлившем его костре, и внезапный мощный ракетный залп звена вертолётов огневой поддержки, разорвавший тревожную тишину, заставил его вздрогнуть и оглянуться: костра как будто и не бывало.

– Вот и чайку попили, – усмехнулся он, – да ещё с сахаром.

Неожиданно над головой раздался свист, и метрах в двадцати раздался взрыв. Второй взрыв, подкинувший труп верблюда, рассеял сомнения Кудрина.

– Гранатомет подтащили, – выругался он, поискал глазами кого-нибудь, крикнул: – Есть кто живой?

– Я живой, – появилась неунывающая физиономия грузина Самошвили.

– Кацо, быстро к Садыкову, пусть организует уничтожение гранатомёта! В лепёшку расшибитесь, но заткните ему глотку, иначе не дотянем до рассвета, накроют минами.

Самошвили, вспомнив про устав, лихо вскинул руку к головному убору, но, услышав свист мины, тут же распластался на животе. Когда Кудрин поднял голову, грузина рядом уже не было. Самошвили подбежал к сержанту Садыкову и выпалил:

– Командир приказал уничтожить пушку. Скорее, тянуть надо до утра!

Садыков, не смотря на серьёзность положения, улыбнулся:

– Пушку, говоришь? Хорошо, попробуем. Пойдешь со мной?

– Айда, Рустам, и в огонь, и в воду.

– Про медные трубы не забудь, – пошутили рядом.

Сержант молниеносно составил план действий, решил под видом раненых «духов» подползти к гранатомёту и уничтожить его. Они сняли с себя маскхалаты, напялили замызганные, пропитанные дымом и потом, халаты, кое-как обмотали головы длинными кусками материи. Садыков осмотрел с ног до головы грузина и, повернувшись к пулемётчику Озерову, с усмешкой сказал:

– Вылитый Ахмат-шах Масуд. Душман Самошвили, вы готовы?

– Так точно! Молиться будем?

– После помолимся, Кацо, когда вернёмся. Стреляют, сволочи.

Над головой пролетела очередная граната и разорвалась в глубине ущелья, беспорядочно разбрасывая смертоносные осколки. Уничтожить гранатомёт было чрезвычайно трудно, но необходимо, поэтому сержант торопился.

– Озеров, остаёшься за меня. Передай лейтенанту и вертолётчикам, что пойдём по западной стороне ущелья. Понадобится помощь – дам знать красной ракетой, пусть бьют по восточной. Ну, Кацо, Аллах с нами.

Он перескочил через линию обороны, позади запыхтел Самошвили, и они поползли, натыкаясь на валуны и безмолвные трупы людей. Трупов попадалось всё меньше, и Садыков понял, что они вышли из зоны вертолётной атаки. Проползли ещё метров двести и неожиданно услышали приглушённые голоса, минут пять лежали, прислушиваясь. Поняли – боевое охранение, должно быть, двое. Хриплый голос о чём-то рассказывал напарнику, который время от времени нервно затягивался сигаретой. – Кацо, – прошептал сержант, – ложись ко мне на спину, стони, как можно сильнее и приготовь нож. Приблизимся вплотную – бей левого, а я правого.

Грузин обхватил сержанта за шею, взгромоздился на него, зажав нож в кулак, и застонал. Садыков привстал на колени, затем выпрямился во весь рост и сделал первый шаг. Под ногами предательски зашуршали камни, голоса смолкли, щёлкнули затворы автоматов, хриплый голос о чём-то спросил и, не дождавшись ответа, тревожно крикнул. Садыков ущипнул Самошвили за ногу, который громче застонал в ответ. Шаг за шагом они приблизились к охранению. «Духи», прошедшие огненный ад воздушной и рукопашной мясорубки, сочувственно переговаривались и тревоги не поднимали. Да и не первыми были эти бедолаги, полуживыми возвращающиеся из неудачной атаки. Сержант осторожно снял со спины стонавшего Самошвили, прислонился к скале, вытащив из кармана нож. Его снова окликнули, он промычал что-то в ответ. Из темноты выступили двое. Один подошёл к грузину, держа в левой руке автомат, склонился над ним, пытаясь выяснить, куда он ранен, второй похлопал по плечу Садыкова и ободряюще затараторил на своём языке. Так и не вытащив нож, сержант опрокинул его на землю, пнул носком сапога в висок, оглянулся и увидел резкое движение руки грузина в сторону другого «духа». Тот упал на Самошвили, который вторым ударом прикончил его. Вдвоём они быстро связали руки и ноги, заткнули кляпом рот крестнику Садыкова, не таясь, побежали по ущелью.

За поворотом тропы показался слабый огонёк, костер горел в небольшой пещерке, спрятанной от посторонних глаз, полукругом сидели несколько человек, лица их были сумрачны и хмуры. Скупо перекидывались фразами, потрясённые пережитым недавно испытанием, держали в руках кружки, отхлебывая горячий чай. В отблесках пламени огня мерцнул гранатомёт, расположенный на открытой местности. Садыков рукой указал грузину на костёр, ткнул пальцем себя в грудь, показывая на гранатомёт, Кацо закивал головой. Около гранатомёта суетились двое весёлых душманов, третий угрюмо наблюдал за ними. Эти двое, вероятно, не участвовали в рукопашной схватке, совсем молодые парни радовались жизни, надеясь, что беда обошла их стороной. Угрюмый поторапливал их, он был зол на весь мир и торопился отомстить русским, которые захватили караван, защищаются, а не спасаются бегством, как сделал недавно он. Угрюмый первым заметил выступившего из темноты Садыкова, растерянно заморгал глазами, поперхнулся, произнеся протяжное «а-а-а». Двое весельчаков удивлённо взглянули на него, один украдкой повертел пальцем у виска и, сдерживая смех, подал очередную гранату товарищу.

Садыков выпрямился во весь рост, чалма на его голове размоталась, и конец её свесился на землю. Он скинул халат, стряхнул с головы чалму и в своем «хэбэ» почувствовал себя уверенней, не торопясь, размахнулся и одну за другой швырнул две гранаты, спрятавшись за выступ скалы. Первая ударила в грудь оцепеневшего в ужасе угрюмого, отскочила к ногам и взорвалась, отбросив его тело на ствол гранатомёта, вторая граната упала между весельчаками, изрешетив их осколками. Сержант выскочил из укрытия, оттолкнул труп угрюмого, сунул третью гранату в ствол гранатомета и отскочив прыжком, рухнул на землю, – раздался глухой взрыв.

Грузин Самошвили не стал долго раздумывать, все его гранаты одна за другой полетели в середину костра, разметав людей в разные стороны. Для верности он пустил веером по кругу длинную очередь из автомата, приподнялся с земли и приблизился к убитым, машинально ковырнул носком сапога тлеющие головёшки костра, обошёл место бойни, посмотрел первому в лицо и отшатнулся. На лице врага застыла улыбка, а его открытые глаза смотрели прямо на грузина. Кацо показалось, что «дух» жив. Он взял в руку ещё теплую ладонь врага, пощупал пульс, убедился, что он мёртв. Ладонью прикрыл веки его глаз, молча шагнул следом за сержантом, нечаянно толкнув в спину.

– Ты как лунатик, Кацо. Что тебе, места мало? Хорошо сработали, теперь к своим…

Самошвили промолчал и обогнал сержанта, бояться было некого, и они шли в обратном направлении в полный рост. Тишину нарушил выстрел из винтовки, потом ещё один. Чем-то обожгло живот грузина, Кацо недоумённо поднял голову, ноги подкосились, и он рухнул на спину. Садыков волчком крутанулся на земле и, не обращая внимания на боль в правом плече, выпустил длинную очередь из автомата в сторону выстрелов, быстро перезарядил его и, стреляя на ходу, бросился вперёд.

Его душман, тот самый, которому связали руки и ноги, дёргался в предсмертных судорогах, руки его были развязаны и сжимали винтовку. Очередь из автомата сержанта вошла в голову душмана, изуродовав лицо и шею. Он ещё услышал шаги Садыкова, с трудом повернул своё изуродованное лицо, превращённое в красноватый кусок пульсирующего мяса, жалобно простонал и затих, уткнувшись кровавым месивом в песчаную пыль. Садыков в этот раз на всякий случай сделал контрольную очередь в тело врага, нагнулся над другом, обмотал бинтом его живот и взвалил на спину. Теперь он устало брёл обратно, и снова грузин лежал на его спине, и уже правдиво стонал. У сержанта подкашивались ноги, жгло рану в плече, гудело в голове, но он упорно передвигался, пока не свалился на землю. Встать снова он не смог и тогда пополз, таща за собой раненого грузина, с трудом вытащил ракетницу и выстрелил в небо. Их ждали, и уже через полчаса, подхватили под руки. Кто-то сунул фляжку в губы Садыкова, который взахлёб опорожнил её, Подозвав к себе Озерова, тяжело дыша, хрипло едва слышно выдавил:

– Кацо срочно в медпункт. Оставь мне пулемёт, они тут не пойдут, кончили мы их, а там будет жарко. Доложи, гранатомёт уничтожен. Матвееву передай: за жизнь Кацо отвечает головой, так и передай – головой, – проговорил он, удобней устраиваясь за пулемётом.

Вновь наступила тишина, зловещая, предутренняя. Самое безопасное место было под козырьком скалы, где расположился фельдшер Матвеев. Он сновал между носилками и поил раненых водой. Воды оставалось мало, и вся она была сосредоточена в руках фельдшера. Кудрин приказал вырыть котлован и обложить его камнями. Сюда собрали всех раненых, а в дальнем углу положили убитых. Пленный Махмуд освоился со своим положением и неутомимо носился среди раненых, стараясь заслужить доверие сердитого доктора.

Осколки памяти

Подняться наверх