Читать книгу Кубрик: фривольные рассказы - Александр Покровский - Страница 2

ВМЕСТО ПЕРВОГО ПРЕДИСЛОВИЯ

Эй, Русь невозможная или же невообразимая!

Сколько в тебе всего!

Ты – словно старый босяк, что никак не бережется и после горького застолья валится на спину на глубокий снег.

Ничего не жаль тебе и никого тебе не жаль.

Полноте, знаешь ли ты, что мы живем рядом с тобой, что живем, ходим, дышим?

Может, и знаешь, но, скорее всего, не ведаешь ты и вовсе о существовании нашем.

Не нужны мы тебе, не нужны, не нужны, Русь ты наша невозможная – все овраги да овраги, холмы да редколесье, непроходимые топи, тайга, реки, скалы и березы в осеннем золоте, пашни и города, города, города, тухлые подвалы домов, а на заборе видна надпись красным: «За Россию!», а под ней мусор грудами и, конечно же, гимн.

Гимн великой страны.

Все играют его и играют…

Эх, горемыка! Это, в сущности, и есть твоя родина, и ты, возвратившись в родные места, ищешь глазами покосившиеся дома, старые двери, скамейки и другие приметы из детства. Именно эти приметы и заметы сердечные любезны взгляду твоему, и ты огорчаешься, если их давно уже нет.

Будто нет части тебя. Уж сколько лет. А ты и не подозревал. Оттого и больно тебе.

Так что велико желание оставить все как есть. Глубинное это желание. От сердца.

Оттого и радостно тебе, если все эти приметы обнаруживаются на своих, обжитых местах!

Вот открываешь дверь какую-то, а там – медведи, рыси, шубы, шапки.

Другую дверь, а там у нас царь-батюшка, обязательно, всенепременно справедливый, и бояре, болеющие за что-то душой.

За третью дверь хвать, а там – жемчуга бесценные, изумруды да злато, и зерна амбары, и семужка, и икра белужья, армяки да кокошники.

И снег – пушистый, чистый!

А пляски? Как грянулся оземь! А потом встал да и пошел, пошел, пошел коленца выделывать, покуда в груди еще есть дыхание.

А песни-то у нас какие! Песни-то, Господи! Ой-ей-ей! И ведь поют же, поют! Не оскудела еще земля русская! Велик еще ее дух!

А вот и слышится дрожь. Чу! То конница понеслась, тучей, тьмой, свет белый собой застилая, и Пересвет с Челубеем-богатырем сцепились, скатились, и копья, стрелы, мечи, лязг и грохот. Сеча! Сеча великая! И до горизонта! До горизонта все! В человечьих костях!

Русский булат! Тебе ли не воздали по заслугам? Тебе ли не отлили памятник, не усыпали его самородными каменьями?

Кто еще не воспел тебя? Разве что один лишь я, когда в темноте, в смраде, в поту кузни, когда спереди – жар нестерпимый, а со спины мороз щиплется.

А вот и русский штык, запрещенный везде, как и пуля «дум-дум», потому что рана от него не заживает, и как войдет он в тело незатейливо, так и выдернется из него, выворачивая все наружу розочкой к чертовой матери!

А вот и поле! Поле широкое! Какой простор для души и для глаз!

А вдох от него какой! А рассвет в нем, единственном, по-настоящему ценный!

Кто не любил тебя, кто не гляделся в тебя, замирая от восторга, когда душа рвется и просится в невыразимое, непобедимое далеко и непонятная томит ее истома.

А вот и «Ура!!!» – ужасающий, неистребимый вой, покоряющий все пределы!

А вот и танки, самолеты, автоматы, калашниковы, ракеты, корабли, лодки и гагарины с титовыми.

Не забыть все это…

А все почему?

А все потому, что живы приметы – пришел через пятьдесят лет, и вот оно: те же перила без пролета, подъезд – краска облупилась, и скамеечка.

А выбоина на дороге, ну будто вчера ее оставил – на том же самом местечке.

Русь! Вот она Русь! Глядит изо всех на тебя щелей! И бабы, гребущие картошку руками, словно железными вилами, и редкие молодицы, и околица, и покосившиеся, осипшие избенки, и деревни, по колено чернозем, и пыль, и слякоть, и коровы-кормилицы, и осень студеная, и тигры, тайга, и горы, и седой Урал – непременно батюшка, и Волга – неизменно матушка.

ВСТРЕЧАЙ

Всякие встречи готовит нам паршивица судьба, и тут уж ничего не поделаешь, не попишешь, тут можно только смиренно сложить на животике ручки и, скосив глазки влево, сказать: «Ах!»

Старшина гауптвахты прапорщик Грицко, Сергей Прокопьич, ел медленно.

Глаза его при этом слабо романтическом процессе, подернутые скорбью, становились маслеными, и тусклый блеск их напоминал о мерцании капель мазута на водной глади.

Рот же его воспроизводил звук, родственный похрумкиванию кабанихи в кустах персидской сирени, но только он был неизмеримо нежнее.

Крошки от хлеба он ронял на несвежую флотскую грудь. Они потом сами скатывались на тощие бедра и норовили спрятаться в складках брюк.

Во время еды он почему-то тихонечко ерзал на стуле, так, словно пытался уберечь свое дефиле, в смысле жопу, от укусов невидимой канцелярской кнопки.

После еды он осматривал камеры гауптвахты, полные обитателей, – их еще не разводили на работы.

Дух в камерах стоял такой, что он неизменно говорил: «Насрали тут, вонючие сволочи!» – и всегда добавлял нескольким самым пахучим арестантам несколько дополнительных суток ареста.

Его не любили даже дятлы на окрестных деревьях.

Редкий дятел, долетев до Сергея Прокопьича, не поворачивал назад, крича от ужаса.

Собаки в его присутствии выли, как по усопшему, дети плакали, кошки шкрябались и пытались удрать.

Боялся наш прапорщик только свою жену, Дину Григорьевну Грицко – высокую ревнивую даму неполных тридцати лет от роду.

Грозный вид ее: брови в пук, губы в гузку – вызывали в нем крик: «Да, дорогая!»

Однажды она уехала летом отдыхать на юг. Не то чтобы она вообще никогда не отдыхала, просто впервые это не случилось в сопровождении верного Сергея Прокопьича.

Через неделю он получил по телеграфу следующую телеграмму: «Срочно встречай, день-час-поезд-вагон, твоя Дина!» – после чего он точно в означенное время был на вокзале точно у двери того самого вагона. Он еще удивился: как это она взяла билет на проходящий поезд, идущий потом из Мурманска в город Никель, но то, что она приехала значительно раньше установленного срока, его, похоже, совсем не насторожило.

Он стоял с цветами. То был букет нежнейших гладиолусов. Поезд остановился, вышли все, а жена все не выходила. Уже отправляется скоро, а ее все нет и нет. Приученный к строжайшей дисциплине старшина гауптвахты стоял и нервничал.

– Ты, что ли, Грицко Сергей Прокофьич будешь? – спросил его какой-то детина, свесившись с подножки.

– Да! – сказал наш прапорщик.

В ту же секунду он получил потрясающий удар в нижнюю челюсть. Он улетел, успев в неожиданном расслаблении тучно наколоколить в штаны, а букет гладиолусов какое-то время, казалось, еще висел в воздухе. Потом он распался.

Поезд не спеша тронулся в путь. На опустевшем перроне, запоздало рождая унылую вонь, все еще лежал старшина гауптвахты, сраженный подлым ударом в нижние зубы.

Дины Григорьевны не было в том вагоне.

Телеграф и наемный удар обеспечили ему бывшие обитатели гауптвахты, уволенные теперь в запас.

Вы спросите, а при чем же здесь то, как он ел, похрумкивая.

Отвечаем: он так больше никогда не ел, а вот привычка ерзать на стуле у него сохранилась.

НА СМОТРЕ

– Ссать хочется.

– Интересно, почему в строю так часто хочется ссать?

– Это от осознания значимости момента.

– Как бы песню не запеть.

– Гимн вы сейчас споете.

– А разве его надо знать наизусть?

– Нет! Его надо знать близко к тексту.

– У меня ни рубля в кармане.

– А разве будут проверять карманы?

– Пиздец подкрался незаметно.

– Наконец-то я знаю, как зовут нового начальника штаба.

– Не напоминайте мне о нем, а то у меня разовьется сифилис.

– Вчера приснилось, будто наш командир делает мне минет.

– Дурак! Я только что о сладком подумал!

– Вы не знаете, когда эта бодяга закончится?

– Она еще даже не начиналась.

– У меня там будут перспективы роста!

– У тебя там клитор вырастет до земли и, как слепой палочкой, ты будешь ощупывать им перед собой путь.

Это офицеры стоят на строевом смотре и разговаривают.

Потом один из них, спохватившись, сбрасывает туфлю, помогая себе только тем, что упирает задник одной туфли в носок другой, а потом он ногой в носке, балансируя, протирает себе другую туфлю – это он не успел до смотра себе туфли почистить.

КИТЫ

А хорошо, когда человек думает, мыслит, размышляет, и плохо, когда у него с этим делом ничего не получается, то есть плохо, когда он к этому не расположен.

Старший лейтенант Гераскин Валера зевнул так, что обнажились клыки.

К мышлению он был совершенно не приспособлен, потому в училище перепробовал множество должностей. А потом его прикрепили к политотделу, где он собирал различные подаяния. Умрет кто-либо или же помощь какая нужна, сейчас же на сборы отряжается Валера, который всякий раз составляет список офицеров, а потом отправляется обходить всех по этому списку.

А еще в училище был известный шутник старший лейтенант Миша.

Миша скучал. Уже два часа.

А потом он включил телевизор, и, как только засветился экран, телевизор ему объяснил, что в бухте у берегов Аляски уже трое суток замерзают киты и люди борются за их спасение.

– А мы-то почему не боремся? – спросил Миша у себя и у таких же, как он, окружающих. – Это неправильно! Надо бороться!

И он сейчас же голосом дневального по телефону передал Валере Гераскину приказание начальника политотдела начать сбор денег на спасение китов.

В этот момент Валера как раз зевал. Зевнув, он сказал короткое слово «Есть!» и принялся составлять список офицеров. Составив список, Валера лег на маршрут обхода.

Услышав, что по приказанию начальника политотдела собирают деньги на китов, народ забеспокоился.

Нет, в том, что политотдел и его начальник в силах организовать сбор денег на спасение морских чудовищ у берегов Аляски, никто как раз не сомневался, но все забеспокоились насчет сроков исполнения: ну да, деньги соберем, а как же к этому времени киты?

– А кстати, – спрашивали многие, – а кто уже сдал?

Валера всем объяснял, что со сроками все в порядке, к китам успеют, полетят самолетами-пароходами, а вот денег пока еще не сдал никто.

– Как же так? – говорили многие и не сдавали денег.

В конце концов Валера отчаялся.

– Никто не сдает на китов! – доложил он начпо.

Он ворвался к нему в кабинет белый от ответственности.

Начпо снял очки и уставился на Валеру поверх своего стола.

– Список я составил, но никто пока денег не сдал! А сроки?

Тут Валера посмотрел на начпо, как на заговорщика, и проникновенная гримаса исказила сразу все черты его лица.

– А сроки-то как? Киты же замерзнут!

Начпо сидел неподвижно, боясь шевельнуться.

– Если такими темпами пойдет сдача, то я за это не несу никакой ответственности, – Валера отстранился и надулся от гордости за порученное дело.

Постепенно начпо стал что-то понимать, и страх его начал проходить.

– Где у нас сейчас находятся киты? – спросил он не без интереса.

– На Аляске! Где ж им еще быть? – азартно махнул рукой Валера куда-то в угол. – Они там вмерзли во льды! А народ – сами понимаете! Так что без вас никак!

Очевидцы тех событий уверяют, что начпо, как гигантский кенгуру, выпрыгнул из-за стола одним махом и сейчас же набросился на Валеру с криком:

– Дурак, блядь, дурак! Господи! Ну какой дурак! Тьфу! Дурак! Ну хоть бы раз! Мозгами! Ничего же такого особенного в этом нет! Всего лишь надо думать мозгами! Серыми! Такими! Извилинами!..

Валера вышел от него красный. Говорят, он постоял-постоял перед дверью, а потом сказал врастяжку: «Не по-ня-л!» – и вернулся опять к начпо.

АНТИТЕРРОСТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

«…И во исполнение приказания штаба флота об усилении антитеррористической деятельности на каждом пирсе возвести укрепление против возможного нападения террористов, для чего использовать схему (она прилагается) и мешки с песком. Ответственные – командиры кораблей».

Командир прямо на пирсе прочитал телефонограмму, поднесенную ему запотевшим от усердия дежурным, и сказал:

– Что это за херня?

– Это из штаба передали, товарищ командир! – дежурный сделал себе простое, исполнительное лицо.

Вокруг база флота– пирсы, пирсы, а на них – корабли, корабли…

– Одно только говно из этого штаба могут передать! – Командир вздохнул. – Схема где?

– Вот! – дежурный очень старался. Ему же главное что? Главное – чтоб с дежурства не сняли.

Командир повертел в руках листок бумаги, на котором было изображено что-то вроде колодца, сложенного из мешков.

– Башня, что ли? – командир размышлял.

– Вроде бы башня, товарищ командир! – дежурный просто влез с головой в рисунок.

– Или дзот!

– Дзот, товарищ командир! Точно – дзот! – дежурный проявлял невероятное рвение.

– Или это пулеметное гнездо?

– Пулеметное, товарищ командир! Я вам сразу хотел сказать, что это гнездо!

– Гнездо. – вздохнул командир, – конечно гнездо… для блядства. Так, ладно, передай старпому, пусть выделит людей и чтоб они всю эту херотень уже сегодня начали возводить.

Командир, вытянув губы, еще раз задумчиво посмотрел на схему, а потом, размышляя, добавил:

– Простоит одиноко месяц, а потом в него вахтенные со всех сторон ссать будут бегать. Назавтра на пирсе уже стояла башня из мешков. Командир ошибся.

Вахтенные не стали ждать целый месяц.

ИНИЦИАТОР

Командир наш, назначенный недавно инициатором соревнования за звание «Лучший командир, последователь командиров военных лет», отходил три автономки подряд, прежде чем, всколыхнувшись набекрень, окончательно превратиться в потомственного алкоголика.

После четвертой автономки он опять хорошенечко надрался, а нам в море идти, и он ходит теперь по центральному тенью бабушки Сью из «Хижины дяди Тома» и на все подряд натыкается.

А ночью он притащил на корабль свою любимую собаку, обняв ее за оскаленную челюсть на вертикальном трапе и прижав к себе, после чего оба они тучно упали в люк и долетели до нижней палубы совершенно благополучно, влипнув в пол, – пес сверху, а потом командир, кряхтя, поднялся, сказал: «Куть твою мать!» – сел в кресло и уснул, а собака всю ночь перед ним выла от пережитого потрясения.

Утром ее вынесли на поверхность абсолютно без чувств, а командира немедленно заложили в политический отдел, и оттуда уже примчался его начальник капитан второго ранга Мокрушкин Богдан Евсеич, и теперь он тоже по центральному бродит, не зная, как начать профилактическую беседу, и делает вид, что ничего не замечает.

Наконец они сталкиваются нос к носу, и первым приходит в себя командир. Он останавливается, медленно поднимает глаза, потом в нем сразу и вдруг нарастает горячая волна справедливого командирского негодования, отчего его глаза тут же вылезают из орбит, лицо краснеет и сам он начинает, заикаясь, трястись от возмущения:

– А ТЫ-ТО?!! ТЫ-ТО ЧЕГО ЭТО?!! ЗДЕСЬ! А? ОТИРАЕШЬСЯ? ТЕБЕ ЧЕГО ЗДЕСЬ НАДА!!! КАК В АВТОНОМКИ ХОДИТЬ, ТАК ВАС НИГДЕ НЕТУ! ВЫ ПОТОМ! ПОТОМ ПОЯВЛЯЕТЕСЬ!

– Да вы пьяны, товарищ командир, пьяны! – приходит в себя начпо, получивший теперь зацепку для разговора.

– А ТЫ – ГОВНО! ГОВНО!

– А вы пьяны!

– А ТЫ – ГОВНО!

– А вы пьяны!

Так они говорят какое-то время, в течение которого все остальные заняты своим делом и вроде бы не замечают их стычки, стараются при входе в центральный их обойти, бережно обогнуть.

– ДА ПОШЕЛ ТЫ НА ХЕР ОТСЮДА, УРОД! – говорит наконец командир начпо, стало быть, в сердцах, и тот птичкой вылетает из лодки.

В общем, в море мы вышли с другим командиром.

ПОМИДОР

Чешется чего-то.

Пониже спины. Может, я перченого чего поел?

Точно! На этом камбузе обязательно какое-нибудь говно на ходу слопаешь, а перед тем как глотать, еще и перчиком его заботливо припорошишь неторопливо, чтоб, значит, не так противно было слюни в него пускать.

А через два часа начинает зудеть, с каждой минутой все отчетливей, но в это время ты уже забыл за делами, что ты там в обед неосторожно употребил.

– Док! – сказал я корабельному держиморде, то есть врачу, прямо с порога. – У меня опять чешется!

– Только не надо вот так тут входить, – заметил он мне на это, с легким треском отодрав свой лик от стола, причем на лбу у него, видимо, от долгого лежания мордой вниз отпечаталась скрепка, – а потом поворачиваться ко мне из дверей собственной волосатой жопой и наклоняться изо всех сил, охватив ее за края, растаскивая немытыми, но железными пальцами эти свои ягодицы! Не надо! Не экипаж, а бордель какой-то бледно-голубой. Все норовят войти и предъявить мне свои тыловые щечки. Честно скажу, не вдохновляет. Нажретесь разного дерьма помойного с тремя столовыми ложками красного перца, а потом удивляетесь, почему оно же, почесываясь, появляется у вас на выходе! Надо было удивляться, когда это ел. Вот! Устал я ковыряться в вашей клоаке! Устал!

– Док!

– А тут все клоака! Понимаешь? Все! За что ни возьмись! Вот подойдешь к чему-либо, думаешь: а вдруг, а вдруг? А там она, клоака!

– Так ведь я.

– Не знаю! Пойди на помидор голой задницей сядь, так, чтоб сок из него потек. Сок помидорный снимает зуд от перца. Больше ничем не снять. Все! И не надо у меня спрашивать, где тебе сейчас взять этот помидор. Не надо! Я не торговец помидорами и огурцами! Нет! Отнюдь вам, отнюдь!

Вот сволочь, а?

Пришлось мне садиться на помидор.

Ребята со смеху померли.

КОТЫ

Понимаете, животные – они же такие мягкие, и, поглаживая их, человек вырабатывает в себе положительные химические вещества, здорово влияющие на здоровье.

Особенно подводникам они нужны. Эти вещества и это здоровье.

На лодке развелось много котов, потому что крысы совершенно одолели – запросто ходили у спящих матросов совершенно по рожам, а у помощника в прошлой автономке даже ботинки сожрали. Одни задники оставили.

Он их после погружения сразу же под умывальник поставил, и там они все три месяца и простояли, а когда он их доставать стал, чтоб после автономки на волю выйти, то смотрит – как-то они очень легко наружу пошли, и: «Е-мое!» – воскликнул потом помощник, держа в руках эти аккуратненькие огрызки.

А старпом забыл в кармане шинели яблочко наливное.

Так они прошли ему всю шинель насквозь, но до яблочка добрались, а старпом все вспоминал потом, что у него в каюте два дня замечательный случался хруст, особенно если он из каюты выходил и дверь прикрывал. Выйдет из каюты, прикроет дверь – хруст начинается, откроет дверь – хруст прекратился.

Вот и решено было завести котов, после чего их и завели.

Коты крыс вразумили, но и сами от такой юркой жизни стали плодиться.

И командир всю эту живность полюбил, говорил, что как их погладит, так и засыпает лучше, сам котят в центральном собирал каждую вахту и кормил. Он даже имена им придумывал: «Барсик, Барсик! Этого рыжего назовем Барсик! А этого Пирамидон! Очень ему подходит!»

В общем, Барсик с Пирамидоном и вся остальная шайка котят беспрепятственно шлялись по центральному, а если и ложилась вперемежку, так только рядом с командирским креслом.

Однажды командир в кресле на вахте уснул.

Не то чтобы он до этого в кресле не спал. Он спал и до этого, просто в этот раз он ножки свои поджал, а тапочки наши с дырками внизу под креслом оставил. Свернулся командир уютным калачиком и засопел, заурчал, и во всем центральном установились теплота и благодать.

Проснулся он сам. Спустил с кресла свои ножки кудрявые и нашарил ими свои тапочки дырявые. Вставил он ножки в тапочки и заорал. Весь центральный перебудоражил. Такой громкий крик. Просто осел перед случкой, честное слово. Думали, что он без ног остался – так он орал. Бросились к нему, а оказалось вот что: пока он спал, Барсик с Пирамидоном и вся прочая шайка ему полные тапочки дерьма наложили.

После этого командир к животным совершенно охладел и запретил их в центральный пускать.

Сирот приняла корма. Там они и подрастали.

ПОЛУЧКА

Получка для офицера особый день, можно сказать даже, святой. Она объединяет, способствует дополнительному оживленному общению среди служивого люда, потому что в день получки появляются даже те, кого в обычное время никогда не найдешь, не сыщешь, не встретишь и вообще. Получка – это хорошо, тепло.

Если офицеру государство дает деньги, то их лучше сразу брать, не раздумывая.

Потому что государство может же передумать в последний момент и сказать: «Ой! Верните, пожалуйста, деньги, потому что их вам только что выдали совершенно ошибочно!» – в этом случае приличным всегда выглядит ответ: «Какие деньги? А вы точно мне их дали? А кто это еще видел?»

Вот почему суют тебе в руки получку, пусть даже не твою лично, а за твоего друга, который сегодня болен, бери – такое правило.

В нашей истории именно это и случилось: один из офицеров болен, и его деньги получает друг. Утром приходит выздоровевший и спрашивает, где же его кровные. Все молчат, так как забравший вчера эти кровные сегодня не прибыл с утра на службу.

Водился за ним один грешок – выпить мог, причем не всегда на свои. Конечно, многим может показаться, что если человек выпивает не на свои, то это как раз ничего, но в нашем случае речь идет об офицерской получке, то есть о самом святом, так что все молчат, делают себе лица «Ты не знаешь, чего у нас на сегодня?», потом все напряженно курят.

11 часов 00 минут. Вдруг видят: идет по дороге тот самый, пропавший, но идет как-то странно, как всем издалека кажется – то ли одна нога у него меньше другой, то ли еще чего-то. Когда он подходит, то все выясняется – просто брюки у него всегда какие-то короткие, но сейчас одна нога в ботинке без носка и совершенно жуткого, страшно синего цвета. Возможно, гангрена или еще чего-то. Сразу спросить никто не решается, и потому снова все неторопливо закуривают, обмениваясь незначительным: «Погода какая-то странная, солнца что-то не видать».

Потом выздоровевший задает первый вопрос:

– Где деньги?

– Ах деньги! Извини, сразу как-то… запамятовал. – и получка, слава Богу, попадает в нужные руки, после чего напряжение спадает, и разговор сам собой обращается к ноге: «Что с ногой?»

– С ногой? С какой ногой? Ах с этой ногой! Да ничего особенного. Просто вчера ночевал у одной знакомой дамы, а утром встал и носок один никак не могу найти. Так я его шариковой рукой на голой ноге нарисовал, чтоб он не очень в глаза бросался при ходьбе. Пока шел, штанина растерла пасту на ноге, вот и получилась такая картина.

Все вздыхают, еще раз смотрят на картину, советуют, чем вымыть: «Скипидаром, наверное!» – после чего, неторопливо ковыряясь в прошедшем, расходятся по своим местам до следующей получки.

САПОГИ

У людей разная емкость пузыря. Особенно у военных. У остальных пузырь – он пузырь и есть. Ничего особенно, когда переходишь от особи к особи. А у этих – что ни пузырь, то существенные различия.

В ресторане «Гудок» сидела компания подводников и пила пиво.

В ней выделялся двухметровый капитан второго ранга с физиономией крупного усталого бульдога, которого все уважительно величали старпомом.

Тот пил кружку за кружкой. При этом он держал ее в руке, как баночку из-под майонеза, и в гальюн, похоже, не торопился, то есть с пузырем у него все было хорошо, и, похоже, всем вокруг тоже было хорошо оттого, что у него так хорошо с пузырем.

И тут к их столу походкой того морского волка, которому еще маленьким волчонком охотники пытались выдернуть задние ноги, подваливает некая невысокая сущность в ветровке, фуражке среднего комсостава «тюлькиного» флота и высоких болотных сапогах.

– Спорим, старпом, – говорит та сущность почти развязно и, стало быть, нагло, – что я без похода в гальюн пиво буду пить дольше, чем ты?

Спорили-то на полную ерунду – две бутылки коньяка – но у военных, а тем более подводников, любой спор быстро превращается в спортивное состязание.

Появились болельщики, и скоро ресторан поделился на две части: одна болела за старпома, другая – за невеликого рыбака.

Они сели за стол, и им принесли пиво.

Пили они, глядя друг на друга.

В глазах у мелкого рыбака с каждой минутой разливалось все больше блаженства, а у старпома в глазах потихонечку начало нарастать беспокойство.

И вот он уже засопел носом, и вот он задышал уже, и кожа на лице его стала какой-то ноздреватой, что ли, а потом его волосы встали дыбом и взмокли везде, а потом и пот полил ручьями.

Семнадцатую кружку старпом все же допил, но потом он встал и, раскорячившись, будто оберегая распухшие яйца, пошел в гальюн.

Он отсутствовал какое-то время, а когда вернулся, то принес две бутылки коньяка и водрузил их на стол перед победителем.

А тот выпил еще пару кружечек пива «на посошок», как он изволил выразиться, и вставать из-за стола, похоже, не собирался.

А всех жутко интересовало, когда же он сходит поссать, о чем его и спросили.

– Мы ж на что спорили? – услышали они в ответ неторопливое. – Мы спорили на то, что я буду пиво пить без похода в гальюн!

Потом он посмотрел на всех мечтательно и добавил:

– Вот я никуда и не хожу. Потому что давно уже ссу. Прямо в сапоги!

ДОМ

– …Обязательно на горе. Он будто нависает над обрывом, будто летит, а вниз, к морю, тропинка ведет. По ней хорошо утром, до рассвета, спускаться. Там внизу небольшой пляж. Совсем маленький. Волны и песок белый. Красиво.

– Ага.

Это мы с Серегой в каюте лежим. Я внизу, а он на верхней полке.

– Там еще ступеньки вырублены. От самого дома до пляжа. Песчаник. В нем легко вырубать. Ну, чтоб легче спускаться к воде.

– А вода теплая?

– Очень теплая. Почти до октября.

– А когда купаться начинаете?

– В мае уже в воду лезем.

Мы в каюте на подводной лодке лежим после вахты, пытаемся заснуть, и Серега про дом рассказывает. Дом стоит на берегу моря.

– А он двухэтажный?

– Конечно двухэтажный. И комнат много. Просторные. И еще куча света. Световые окна. Солнечный свет сверху. Прохладно. Ветер теплый всюду по комнатам гуляет. А на втором этаже библиотека. Много книг. Ты же знаешь, я люблю книги.

– Старинные?

– Что старинные?

– Ну книги.

– Конечно старинные. В серебряных переплетах.

– Наверное, тяжелые.

– Очень тяжелые, но их удобно читать. Вечером сядешь и читаешь, читаешь. На закате. Там красивый закат. Солнце в море садится долго. Сначала окунает в него только нижний край, а после и все в воду заходит.

– Разве оно долго садится в море?

– Очень долго.

– А я думал, быстро: раз, и погасло.

– Не… долго. И красиво – слов не подобрать. Так стоял бы и стоял. Смотрел бы. Я люблю море с берега.

– Кто ж его с берега не любит?

Это у нас с Серегой третья автономка за год. Нас вместо отпуска опять под воду засунули.

– А наверху у нас сад.

– Это перед домом?

– Ну да. Разные деревья, апельсины.

– Там растут апельсины?

– Конечно растут. И лимоны есть. А полы мраморной плиткой выложены, потому что очень жарко. Просто пекло днем. Спрятаться негде. Но ты же знаешь, я люблю жару.

– Ну да.

– А в доме каждый при деле. У каждого находится что делать. Никто без работы не сидит.

– Много вас там?

– Вся семья.

– Хороший дом.

– Да.

Честно говоря, нет у Сереги никакого дома. У него вообще нет ни дома, ни семьи. Одна только мать в Пензе. Но он любит мне рассказывать про этот дом, просто так, фантазировать.

А мне нравится. Перед сном же.

И так каждый день.

ПРЕВРАТНОСТИ

Капитан первого ранга Шутилов Зигмунд Аркадьевич, более всего известный своим выражением «Моются только те, кому лень чесаться», красивый, высокий мужчина с волевым подбородком и с огромной, шитой на заказ белой фуражкой на голове, стоял у торца здания четвертой казармы, недалеко от крыльца, и распекал начпрода, вечно мятого во фронтальной своей части капитана Заходько Валерия Дмитриевича, пьяницу и вообще дурня, а в это время все вокруг просто так ходили:

– …Надо иметь ум щитомордника и смотреть на все взглядом африканской гадюки, чтобы позволить себе такое сотворить! В кавернах сыра больше смысла, чем во всем вашем ущербном облике! Хотя бы раз удосужьтесь напрячь себе то, что у всех остальных является не задницей! Адекватность! Вот все, что от вас требуется! Адекватность и исполнительность! И никакой этой вашей дебиловатой инициативы, способной загнать нас к едрене матери в такую могучую пизду, из которой уже ничего, кроме старинных заплаток на маминой матке, невозможно извлечь! И не надо уподобляться марокканской мандавошке и сучить ножками при встрече со мной, стремясь залезь поглубже в окружающую чащобу! Нюх свой следует оттачивать, а зад свой следует беречь!..

В этот самый момент от водосточной трубы на высоте третьего этажа отделился кусок, который с нарастающем свистом немедленно понесся к земле.

Никто не успел даже охнуть. Кусок трубы ударил начальника тыла по голове, отчего шитая фуражка издала слабый вздох.

Зигмуда Аркадьевича таким манером убить не удалось. Он всего лишь только присел от удара на корточки, а потом так на корточках и пошел по направлению к зданию штаба.

ОПЯТЬ В МОРЕ

Сволочи!

Это я насчет того, что вместо отпуска нам опять в море идти. Не успели прийти с этой долбаной автономки, как наш капитан быстренько смотался в штаб и еще одну автономку нам выпросил.

Ему, командиру нашему, в Академию летом поступать, а если он в автономку перед этим свалит, то зачисление в Академию произойдет для него автоматически, и математику ему так засчитают.

Вот для того, чтоб ее не сдавать (потому что он даже арифметику с нашими походами дальними совсем не помнит), он и выпросил для нас этот поход.

Всего восемь дней после прошлого похода прошло, и опять на три месяца в море – это, я вам скажу, что-то.

И корабль нам присмотрели – просто зараза. Ни черта не работает.

Как они межпоходовый ремонт делали, эти уроды, что до сих пор этот корабль держали, я не очень понимаю.

Ни хрена, я повторяю, не пашет. Вообще ничего.

И контрольный выход они уже прошли по всем бумагам с оценкой «хорошо».

Я сказал старпому, что я ничего принять не могу, потому что на такой материальной части только самоубийцы в море выходят, а он мне заметил, что, мол, все равно командир уже акт приемки подписал, и теперь получается, что это уже я ничего к автономке не подготовил.

Ну не суки ли, я вас спрашиваю?!!

Суки! Я так флагманскому дивизии и сказал. Он пришел меня проверить на предмет готовности к выходу, а я ему сказал, что все они в штабе просто суки. У меня ни одна крышка не закреплена и ни один нагреватель не поменян. И вообще, у меня ничего нет, и если он ко мне еще раз сунется со своей проверкой готовности, то я ему, блядь, башку расшибу.

Так он в следующий раз пришел не один. Он пришел с представителем штаба Северного флота, потому что у них по плану на сегодня проверка меня этим штабом. Представляете?

Все про все знают и делают вид, что целомудрие они свое все еще не потеряли, а этот, пришибленный из штаба флота, вошел ко мне и гутарит:

– А че это вы меня не приветствуете и не докладываете о готовности к выходу?»

Гуинплен, бля!

Тут у меня изо рта чуть пена не пошла, но я – сам себе удивляюсь– сдержался и спокойно так ему заявляю:

– Вы уж меня извините за подобное безобразие, я от природы застенчив и заикаюсь при виде столь высоких гостей. Вам все здесь происходящее мой флагманский сейчас объяснит!

А этот козел стоит и молчит.

Тогда тот спрашивает:

– А где ваш ЖБП? Предъявите-ка мне свой журнал боевой подготовки на предмет того, как вы готовились к этому выходу!

А я ему:

– Нет у меня журнала боевой подготовки, именуемого для краткости ЖБП! Нет! Совсем нетути!

Он даже оторопел:

– Как это?

А я ему весело:

– Так это! Крысы, понимаете ли, только что сожрали! Знаете сколько у нас крыс? Вообразите: вхожу я на пост, а они мой секретнейший журнал боевой нашей подготовки доедают и нагло так на меня смотрят, мол, смотри, куда вся твоя боевая подготовка идет! А идет она в их несимпатичный крысиный желудок, чтоб потом перейти в их проклятый крысиный кишечник и чтоб потом уже выйти через их поганую крысиную жопу наружу! Вот что происходит с нашей боевой подготовкой! Недоглядели – и нет ее!

– А матчасть? – спрашивает он в растерянности. – Она-то в строю?

– А кто ее знает? – говорю я ему лениво. – Может, и в строю, а может, и не в строю. Не поймешь. Сразу-то не видно! Вот подходишь к ней сбоку – вроде бы в строю, а как с другого боку зайдешь – мама моя родимая, не пачкалась бы ты вовсе! – и уже не в строю!

– А проверка ПДУ? – говорит он и смотрит на меня с опаской.

– Чего проверка? – спрашиваю я с интересом.

– ПДУ! Портативного дыхательного устройства!

– Ах вот, значит, как оно называется! – говорю я ему в полнейшем восторге. – А то я всю ночь над этим голову ломал! Думал: ну не может такого быть, чтоб оно расшифровывалась, как «Плюнь, Дунь в Ухо!»

Они потом отошли подальше, и флагманский ему начал что-то говорить и в мою сторону кивать.

Так что на доклад в дивизию они без меня поперлись.

А я на посту сел чайку выпить.

Старпом зашел и говорит:

– Ну что, отломал комедию?

– И не говорите, Анатолий Иванович! – вздохнул я ему навстречу. – Все сердце изныло!

Так и вышли мы в море.

Я со своей командой потом две недели совсем не спал, все здешнее железо в строй вводил.

И ведь ввел, самое смешное.

БЕЗ ГОЛОВЫ

Сегодня я проснулся без головы. Совсем. Я когда просыпаюсь и из каюты выхожу, кряхтя и проклиная все на свете, то всегда в зеркало по дороге смотрюсь.

Над умывальником оно висит, справа по ходу событий.

Вот я в него и посмотрел – ничего.

Я еще раз посмотрел – совершенно ничего.

Нет головы!

Вот вы помните, как выглядят цыплята без головы? Вот такая же обстановка – совершенно чисто над плечами.

И главное: я же все вижу, чувствую, говорю (кажется): «А-я-я!» – да нет, слава Богу, говорю.

Только бы никого в коридоре не было, да что ж это такое!

А может, я сплю? А? В автономке же черт-те что может присниться? А?

Ущипнул – ни хрена, не сплю.

Только бы никто в коридоре не появился. Вот ведь меня угораздило как! В зеркало я себя вижу, но там я совсем без ничего! И чем же, спрашивается, я себя вижу? Глаза-то мои где?

– Привет!

– Привет!

Пока я себя рассматривал, стремительно вошел в отсек и оказался рядом со мной Сережка Митрофанов, мой друг и прочее.

Надо бы аккуратно у него как-то спросить, но так, чтоб он не успел спросить у меня, чего это со мной случилось, потому что Серега – помело, все сейчас же знать будут.

– Чего в зеркало уставился?

Это он мне. Чего бы такое ему сказать?

– А… прыщик у меня на верхней губе… вот. Ты не посмотришь?

Теперь Серега смотрит внимательно, точно на пятнадцать сантиметров над моими плечами.

– Прыщик?..

Господи! Сейчас он скажет, что у меня там вообще ничего нет.

– Что-то я… не пойму.

Точно! Нет у меня головы!

– Нет у тебя… прыщика.

Теперь быстро:

– А что есть?

– Что есть?.. Да ничего нет.

– Совсем ничего?

– Совсем.

Теперь медленно и вроде лениво рассуждая:

– А. в районе носа. Вот в этом районе… у меня есть что-нибудь?

Серега на меня смотрит, как на полного идиота, и я его понимаю, потому что сам бы смотрел точно так же.

– Ты чего, Саня, издеваешься надо мной?

– Да нет, ты чего?..

– Ты еще насчет лба спроси!

– А? Что? Что насчет лба? Что?

– Ты чего, совсем ничего не видишь?

Внутри у меня матка опустилась, а голос стал влажным, блеющим:

– Чего… не вижу?

– Ничего не видишь?

После этих слов я еще раз весь вспотел, как бенгальская мышь, а сердце забилось, как зяблик в тряпочке.

– Нет.

– Со зрением что-то?

– А?..

– Со зрением, говорю?

– Где?

– В пизде! Со зрением, говорю, плохо, что ли?

– У… меня?..

– Ну не у меня же!

– А. там есть что-нибудь?

– Где «там»?

– Ну… эта… где у нас голова?

– А где у нас голова?

– А что… нет головы?

– Головы?..

И тут лицо у Сереги стало изменяться, глаза увеличились, почернели, превратились в бусинки, и морда так вытянулась, вытянулась и заострилась. Смотрю, а это и не Серега теперь вовсе, а большая такая мышь, и может быть, даже крыса.

Я отпрянул в ужасе и ударился головой об стену.

После этого я и проснулся.

ПИСЬМА

Сань, историю прислали. Ты обязательно должен прочитать.

Воспитатель в детсаде помогает пацану натянуть ботинки… Он попросил помочь, и здесь было над чем повозиться: ботинки застряли где-то на полпути, и ни туда ни сюда… Когда воспиталка наконец натянула второй ботинок, пот с нее лил градом. Она готова была рыдать, когда этот мелкий выдал:

– А они не на той ноге!

Действительно, правый ботинок был на левой ноге, а левый на правой…

Снять ботинки было не легче, чем надеть… Воспиталка еле сдерживала себя, натягивая правый ботинок теперь уже на правую ногу. И тут пацан объявляет:

– Это не мои ботинки!

Она с силой прикусила язык, чтобы не наорать ему в рожу: «ЧЕ ТЫ РАНЬШЕ МОЛЧАЛ-ТО?»

И снова она полчаса маялась, пытаясь стянуть эти ужасные ботинки. Когда ей это все же удалось, он сказал:

– Это ботинки моего брата. Мама заставила меня носить их.

Воспиталка уже не знала, смеяться ей или плакать. Собрав последние силы и терпение, она все же натянула ботинки снова и спросила:

– А где твои варежки?

На что мальчик спокойно ответил:

– Я запихал их в носки ботинок…

Суд над воспитательницей начнется на следующей неделе.

У сына друзей нашей семьи такая история. Отучился мученик науки в нашем институте атомной энергетики и только под самый конец образования узнал, что с их кафедры после выпускного останется времени в аккурат отнести диплом домой. Даже напиться времени не будет, потому что сразу загребут на подводный флот. Ненадолго. И не матросней. Но все равно обидно, тем более что флот Северный.

Так что истинный смысл поговорки «Мы – атомщики, нам бы к бабе прижаться и поплакать!» парень понял только тогда, когда ему настойчиво предложили прижаться к подлодке.

Тут он уже не плакал, он выл, как сирена.

В косяк родимой двери вцепился так, что думали уже вызывать спасателей, вырывать косяк и с ним уже доставлять новобранца к месту сборов.

И вот присылает он домой первое письмо с северных подводных лодок: помимо всех прелестей пребывания в Гаджиево, не поддавшихся членораздельному описанию (в каждой строчке только точки), и такой прикол. Привезли рекрутов на место службы, свалили в одну кучку в местном ДОФе и пригласили кого-то из начальства сказать приветственную речь. А чтоб все выглядело солиднее и торжественней, этот «кто-то» оказался убеленным сединами почтенным старцем и увешанным медалями морским волком (вся корма в ракушках).

Он долго распинался о чести, совести и почетности службы, а завершил речь приглашением остаться служить дальше после истечения срока отсидки.

Мол, морское братство крепкое, даже когда кто-то уходит в море, сослуживцы не забывают семьи друзей, заботятся о них.

– Особенно о женах! – тихо хрюкнул кто-то из глубины зала.

И тут почтенный старец наклонился поближе к микрофону, брякнул медалями и громогласно изрек:

– Если вы хотите сказать, что наших жен ебут, так это только тех, кто хочет ебаться!!!

Вот и все. Бездыханные новобранцы стекли со стульев на пол.

Это Валентин.

На Тихом океане, на плавбазе по утилизации «кое-чего» я жил и служил. И вот я спал в своей каюте, как всегда, в тревожном сне, прислушиваясь сквозь сон к объявлениям дежурного по кораблю, к звонкам и к шебаршащим матросам, которые все время норовят что-нибудь украсть (даже у меня). И вдруг я слышу за дверью каюты (я закрылся на замок) звон своей связки ключей (характерный такой звон только моей связки), кто-то открывает дверь, я, соответственно, ПРИОТКРЫВАЮ глаза и вижу, как входит черный силуэт-великан, подходит, останавливается у койки и смотрит на меня.

Я встряхнул головой, продрал сильней глаза, и он исчез. После нескольких таких вот посещений я испугался не на шутку и стал рассказывать это друзьям.

Все смеются, а он перестал приходить. А потом, спустя какое-то время я прочитал у вас рассказ «Когда приходят великаны» – и тут уж точно чуть не ебанулся!!!

Было это в июле 1988 года. Я только отслужил первый год лейтенантом и из полка был откомандирован в «Карантин» – так назывался собранный со всей дивизии сводный полк солдат вновьприбывшего пополнения.

Новобранцы весеннего призыва в течение четырех месяцев проходили там курс молодого бойца и совершали три прыжка с парашютом.

«Карантин» располагался в учебном центре нашей 98 ВДД в степях Бессарабии, и в тот момент среди молодых бойцов началась эпидемия дизентерии, то есть бойцы «потекли сзади», и с прыжками пришлось повременить, пока этот срач не одолеем.

Для борьбы с данным недугом по личному распоряжению замкомандира дивизии по боевой подготовке полковника Марьина (кличка «Барин») над входом в солдатскую столовую был вывешен кумачовый лозунг: «ЧИЩЕ РУКИ – ТВЕРЖЕ КАЛ!» – после чего через неделю болезнь пошла на убыль.

Ваш Леонид.

Это для вас.

Москва, ночь, институт Склифосовского, информационно-консультативный токсикологический центр.

На шестом этаже клиники бдит консультант. Звонок.

– Вас слушает Информационно-консультативный центр.

– Это таможня!

– Ну?

– Что делать с пьяным попугаем?

– С попугаем? Ну, теоретически то же, что и с человеком: дать проспаться и похмелить…

– А если у нас ТРИСТА пьяных попугаев?!

– ?!!

Таможня выловила контрабандную партию попугаев, направлявшуюся транзитом куда-то в Европу. А чтобы они не мурчали, их и нагрузили алкоголем по самые леера…

Было это в ноябре 1987 года. Прошел месяц, как я служил лейтенантом по окончании Коломенского высшего артиллерийского командного училища (коломенские барышни окрестили наше училище «Лягушатником» за зелень нашей формы и за аббревиатуру училища «КВАКУ»), на должность я еще не был определен и находился временно за штатом.

Так вот, меня и еще трех молодых лейтенантов откомандировали для подготовки и участия в параде по случаю 70-летия Советской власти в славный город Кишинев.

По приезде мы разместились в разведроте кишиневского полка в отдельном кубрике.

В обязанности наши входило: два раза в неделю выйти на плац полка для тренировки парадного прохождения в офицерской «коробке» и раз в две недели прибыть для ночной тренировки на центральную площадь Кишинева – площадь Победы (сейчас она называется площадь Штефана Челмаре, это какой-то молдавский царек).

На эти ночные тренировки бывалое офицерье прибывало с небольшим содержанием градусов спирта в организме. Хоть и Молдавия, но не май месяц, да еще и ночь, а градусы помогали «стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». Надо сказать, что воздух свободы после четырехлетнего заточения в нашем КВАКУ пьянил и кружил голову. То есть я нахожусь в столичном городе, имею деньги, свободное время и звание лейтенанта, то есть я – «пуп земли», который может себе позволить все, ну или почти все. И я решил себе позволить УСН (так в замполитовских графиках и докладах о воинской дисциплине обозначается Употребление Спиртных Напитков) перед ночной тренировкой.

На 22.30 4 ноября была назначена генеральная репетиция в парадных мундирах со всеми значками, орденами и аксельбантами с проходом техники, проездом «членовозов» с командующим парадом и принимающим парад, с исполнением гимнов Советского Союза и Молдавии.

4 ноября в 21.00 в парадной форме с аксельбантом, весь блестящий, как новый пятак, оставив в гардеробе плащ, фуражку и белое кашне, я вошел в зал одного из центральных ресторанов Кишинева. Заказал комплексный ужин и триста граммов коньяка (коньяк я не люблю, но форс превыше всего).

За соседним столиком сидели какие-то молдавские шабашники, которые праздновали сдачу очередного объекта. Не помню, как они меня пригласили за свой столик, помню только, что кувшины с вином на столе опустошались и менялись с ужасной скоростью.

В 22.30 я очень неуверенной походкой покинул этот кабак и на троллейбусе добрался до площади Победы. В это время командиры «коробок» были собраны у трибуны для разбора только что закончившегося прохождения, а остальной народ курил, травил анекдоты и военные байки. Видя мою нетвердую поступь, ко мне подскочил мой однокашник Саня Зинаков и с испугом в глазах начал выяснять, зачем, где и с какого рожна я так «накушался». После моих объяснений типа: «А че, я не могу себе позволить?..» – он повел меня в общественный туалет, чтобы я там проблевался, но блевать я не хотел, вырывался и орал:

– Десантура не блюет!!!

В общем, он плюнул на меня, сказав:

– Да пошел ты на хуй, мудак!

Перекур закончился, и я встал в строй. Слева и справа меня поддерживали плечами, не давая амплитуде моих телодвижений дойти до опасной величины. Начался объезд парада. «Членовозы» подъехали к нашей «коробке», и принимающий парад поздоровался. Вместе со всеми, но с двойным усердием я проорал ответ. Потом поздравления с 70-летием Великого Октября, и первое «ура» у меня получилось довольно сносно, но вместо второго «ура» послышалось бульканье, а на третьем «ура» я сфонтанировал комплексным ужином на спину впереди стоящего старлея. Запомнилось то, что «парадка» у старлея была сшита из полковничьего сукна. Я сжался и безропотно приготовился получить от старлея по морде, но он повернулся и сквозь зубы процедил в мой адрес: «Козел!»

Не помню, как я добрался до полка. Проснувшись утром с головной болью, я услышал, как начальник разведки полка спрашивает у моих соседей лейтенантов:

– А где этот артиллерист, который вчера на площади салютовал?

Я только сильнее натянул одеяло на больную голову и притворился спящим. Начальник разведки похихикал и ушел.

До самого 7 ноября я старался не выходить из казармы, не из-за страха получить нагоняй, а из-за стыда. Я все-таки нашел того старлея и предложил ему оплатить химчистку «парадки», но он посмеялся и сказал:

– Не суетись под клиентом, жена уже все постирала.

7 ноября из окна казармы я следил за построением на парад, решив, что встану в строй в последнюю очередь, чтобы избежать лишних подъебок, но до площади шли строем 20 минут, и подъебки сыпались на меня всю дорогу, но они были не обидные, смешные и добрые, а именно:

– Ну, артель дает залп шрапнелью!

– Надо было подбородочек повыше, чтоб до передней шеренги достало!

– Поводил бы хлебалом влево-вправо, накрыл бы большую площадь!

Я шел молча, красный как рак. Было стыдно и одновременно весело, время было доброе. А парад был как парад, ничего особенного. Леней меня зовут.

Саня, это Елисейкин. Вот тебе история.

Получил один военный пенсионер новую квартиру. Повезло просто. Абсолютно новую, на последнем этаже московской многоэтажки. Для себя и своей семьи. Сам перебрался, а семья стала дожидаться, пока он там все облагородит-обустроит. Да и новостройки кругом, дорог нет, половина подъезда еще не заселена.

Разумеется, скучновато мужику. Ну вот в один из вечеров он приглашает своего приятеля – тоже военного – отметить новоселье. Разместившись на каких-то там коробках, они слегка приняли-закусили, ведут неспешную беседу о том о сем.

Приняли еще, потом еще…

И вдруг открывается входная дверь (она была просто прикрыта), и в квартиру входит кот. Здоровый такой, черный. Ну и, деловито так продефилировав в комнату, начинает все обнюхивать, трясти хвостом, в общем, этак по-хозяйски ведет себя.

И тут хозяин, уже порядочно захмелевший, неожиданно сатанеет и со словами:

– Вооот, бля, не успеешь хату новую справить, как всякие коты начинают бродить, – хватает кота за шкирку и тащит его к открытому окну с явным намерением его вышвырнуть. А внизу стройка, темно, сварка искрит, смрад, мрак, дикий грохот…

И вот бедное животное, повиснув в воздухе (представляешь, какой ужас его охватил), изловчилось и в последний момент, мигом перебравшись по руке мужика, очутилось у него на голове…

Все попытки снять его оттуда оказались совершенно бесплодными.

Так он там и сидел, намертво вцепившись в голову, до приезда «скорой».

В полку у нас был Виктор Петрович. Ел все подряд, отчего весом был 120 кг. Однажды в обед он переел. А экипаж полетел на 4,5 часа по маршруту. Ему через пару часов захотелось «по тяжелому», и невтерпеж. А на боевом самолете у нас только писсуары. Тогда он развернул полетную карту – она метра на полтора, дал команду: «Экипаж! Перейти на чистый кислород!» – и как только они на морды маски надели, он на карту навалил и все это потом в нее же и завернул.

По прилете на аэродром он стал выносить сверток, но тот промок, и содержимое выпало на бетонку.

Петровичу потом все это пришлось убирать лопатой, тряпкой и щеткой с керосином отдраивать, потому как вонь стояла невыносимая.

Когда отец служил на Севере, во время полетов на ТУ-16 к ним подлетали натовские «Фантомы» и выпендривались как могли.

В один из таких полетов уже знакомый нам Виктор Петрович подремывал под убаюкивающий звук двигателей. Пригретый солнышком, он думал о приближающейся жизни на пенсии, без взлетов-посадок, ночных тревог и замполитов. Друзья-однополчане, мягкая и теплая жена, ползающие по нему внуки, стол, уставленный всевозможными яствами – все это причудливым образом переплеталось в размягченном сознании. Лесная полянка, жаворонок…

– Товарищ командир, а он мне голую бабу показывает! – ворвался в идиллию мечтаний голос из далекого прошлого. А голос-то был как раз из самого что ни на есть настоящего.

Это был голос стрелка-радиста Чижа в наушниках командира корабля.

…Подлетевший «Фантом» крутился-крутился, видит, что командир внимания не обращает, не до него ему сейчас, пристроился в хвост, где Чиж как раз и сидел. Вот ему-то натовский пилот и развернул «Плейбой» с секс-бомбой на две страницы. Чиж такого ни разу в жизни не видел (60-е годы). Придя в себя, тут же доложил командиру, чем и прервал благостную дрему, получив в ответ невозмутимое:

– А ты покажи ему наш КВС, пусть обосрется. (Кто не знает, КВС – это журнал «Коммунист Вооруженных Сил».)

Я – жена офицера. Мне двадцать лет пришлось по гарнизонам жить. Я с теплой грустью вспоминаю те годы. Наш замполит Бурема очень любил хоровое пение. Хором руководила я. Кроме офицеров у нас там пели и их жены.

Однажды Буреме пришлось меня подменить. На репетиции он быстро потерял терпение и стал на женщин кричать: «Что вы ревете, как недоеные коровы?! Идите в поле, твою мать! Там и ревите сколько влезет!» Так и разогнал мне весь хор.

А старлей Стас у нас запевалой был. У него дома жила собака по кличке Карузо. Очень она любила вместе с ним выть. Как только Стас запевал, так Карузо ему и подпевал.

Однажды на концерт за ним увязался. И только Стас запел: «Вы слыхали, как поют дрозды!» – как из-за кулис пулей вылетел Карузо, подлетел к нему, сел и завел: «Оу-оу-оу!!!»

За это Карузо даже грамотой наградили.

До какого абсурда доводило некоторых преподавателей слепое исполнение указаний политотдела (была раньше такая организация)! Лекция на любую тему начиналась словами о заслугах КПСС.

Полковник Шпарков зашел в аудиторию и после доклада дежурного начал лекцию: «Исходя из решений XXIV съезда КПСС, котел пищеварочный состоит…» – и, не отрывая глаз от конспекта, шпарил так до перерыва. Что происходило в это время в аудитории, его особенно не волновало.

Однажды какой-то шутник взял его лекцию в преподавательской и внес коррективы, которым мы были свидетелями.

Шпарков читает свою лекцию и вдруг произносит:

– Рассказать анекдот про зайца!

Он остановился, подумал. Внимательно посмотрел в свой конспект и… рассказал нам анекдот про зайца. Не смешной. Ему было все равно. Он был уверен: раз в лекции написано, нужно выполнять. Через какое то время опять остановка и.

– Рассказать анекдот про волка!

В аудитории тишина. Все ждут. Стало даже интересно, расскажет или нет. Он морщится, вспоминает. Нет, видимо, никак:

– Про волка я не помню. Переходим к следующему вопросу!

Вот так мы и учились.

Москва, 1991 год, сентябрь.

НИИ СП им. Склифосовского, зона «Б», отделение общей реанимации. В отделение входит ответственный токсиколог (он же токсикореаниматолог).

Время – около 19.00 – все кипит и все сырое…

На реанимационной койке сидит тело с загипсованными лодыжками типа «сапожок». Сидит под идеально прямым углом, глухо-внятно-непрестанно матерясь, и умирать явно не собирается…

Токсиколог, входя:

– Здорово, эскалопы (эскулапы)! Спасаете?

Ответ:

– Вестимо… бля!..

– А это что за организм? – взмах головой в сторону матерящегося «прямого угла».

– А это у нас настоящий полковник, чекист и самоубийца.

– С этого места поподробней, иф ю плиз…

…Когда после путча начались гонения на ВЧК-КГБ, многие решили, что это ВСЕ!

Решил так и полковник. И решил тогда полковник расстаться с этим миром добровольно. Как настоящий офицер (и чекист) он задумал пустить себе пулю в лоб. Как мужчина бывалый, он видал всякого, то есть знал, что не каждого полковника пуля возьмет. Поэтому для подстраховки свой расстрел он продублировал повешением, для чего навязал себе на шею соответственную петлю; а если и тут промашка выйдет, то привязал он все это к перилам балкона, чтоб, значит, кинетической энергией пули его за борт вышибло.

Так, собственно, и получилось: выстрел грянул, пуля от черепной коробки ушла в сентябрьское небо, тело вылетело за перила, но, ограниченное в свободе веревкой, повисло за бортом…

Потом веревка лопнула, и полковник, в полном соответствии с законом Исаака нашего Ньютона, ринулся к земле с высоты одиннадцатого (!) этажа.

В сентябре в наших широтах ничего смягчающего (снега, например) не бывает, а под домом был асфальт и газон (немногим лучше). Полковник встретился с землей собственной Родины стоймя и… сломал себе только две лодыжки, так как летел он «солдатиком».

– Гвозди бы делать из этих людей, – резюмировал токсиколог. – ОФИЦЕРЫ!

Не могу не рассказать про свое вчерашнее происшествие. Люблю я иногда в теннис большой поиграть. У меня знакомый один неплохо играет. Вот он меня и пригласил:

– Приедут, – говорит, – еще пара мужиков, бизнесмены, жир сгонять, они любят теннис!

Ну, приехали на крутейших машинах два кошелька. Стал я с корешем играть против них. Пара на пару. Ну, слишком неравная игра получилась. И дабы не шла игра в одни ворота, мы разделились. Я взял себе одного бизнесмена, а он – другого.

Два этих товарища (бизнесмена) как приехали, вели себя очень культурно, общались спокойно, но потом, в пылу игры, начали жарко доказывать друг другу, что мяч или не попал в корт или еще что-то…

Мой напарник, взяв мяч, идя на линию подачи, бубнил следующие слова:

– Вот блядь, а? Сученыш, щас я изъебнууу-усь, щас я дам тебе по яйцам!

Промазав:

– Ах ты муфлон! Погоди, щас я тебе впердо-лю по самые гланды!

Потом он делал ошибку на подаче и добавлял:

– Вот ебать-колотить, а? Что же это за ебаный случай такой?!!

Потом он не успевал за мячом после удара своего друга и под нос опять произносил:

– Вот хуеплет палубный! Да, чтоб у тя хуй на лбу вырос! Ну погодиии, погодииии! Готовь свои ягодицы! Я те туда кафенагель вставлю еще!

Я был несколько шокирован, давно, знаете ли, не слышал такого.

Потом все встало на свои места.

Выяснилось, что один был мичманом (старшиной на тральщике), а второй – каплей (его бывший начальник). А ныне каплей – его шеф, а мичман у него бухгалтер.

Удачи. Женя.

Это опять Леонид.

Расскажу историю.

В «Карантине» собралась нас веселая компания.

Надо сказать что, «Карантином» в простонародье называется временно созданное подразделение, в которое немедленно попадают призывники после их прибытия в часть для прохождения «курса молодого бойца», а офицеры в это подразделение попадают со всех частей дивизии. И в нашей роте вновь прибывшего пополнения собралась веселая компания, мы праздновали вместе все дни рождения, получение кем-либо звания или просто пили при наличии «бренных госзнаков».

И вот на очередной попойке, уже не помню, что праздновали, грузим нашего командира роты в такси, так как, будучи в изрядном подпитии, до дома сам бы он не доехал, оплачиваем таксисту проезд, но адрес сказать забыли, только район города назвали, чтоб в цене сговориться.

У большинства командиров есть одна особенность: после того как они примут «на грудь» определенное количество «старого доброго эля», у них просыпается служебное рвение и желание «порулить войсками».

Так вот, у нашего командира такое желание проснулось, и, сидя на переднем сидении такси, натужно повернувшись в сторону собравшихся по поводу его отъезда офицеров и прапорщиков роты, он дает последние ценные указания (ЦУ) на завтрашний день:

– Старшина! Завтра на подъемчик, ядрена вошь! И у дежурного не забудь отметиться, а то в прошлый раз мне из-за тебя замполит все мозги через хуй высосал! Командиры взводов! План-конспекты чтоб были у всех! И не первый лист поменять, а новые! Поняли? Новые план-конспекты! Завтра не будет – выебу, как худых свиней!..

И так далее и тому подобное. Коротенечко так, минут на сорок.

Таксисту, видимо, надоело слушать эту специфическую постановку задачи, да и куда вести нашего бравого командира, он не понял. Постучав командира сзади по плечу, он решил уточнить:

– Командир, тебя куда везти?

На что сейчас же получил достойный командирский ответ:

– А тебя это ебет?!

Меня Александром зовут.

Срочную службу я тянул с 1986 по 1988 год, и был я все эти два года писарем-чертежником (штабной крысой) в бригаде связи. В солдатском котле уровень интеллекта по своей сути развиваться не может, в нем жизнь останавливается. У меня – особый случай, я варился среди офицеров, а это совсем другой бульон.

– Ну что, гребаный паук, все сделал? – с такого приветствия каждый день начинались мои армейские будни, потому что так их начинал мой начальник оперативного отдела.

– Так точно, товарищ майор, здравия желаю! – говорил я и подавал ему планы, расчеты и еще кучу всякой ерунды, сделанные по его приказу.

– Молодца, Шурко, молодца! – приговаривал он, разглядывая проделанную мной за полночи работу.

Я всматриваюсь в его лицо внимательно. Только на нем можно увидеть, чего ждать в следующую секунду, только по нему можно узнать, как себя вести в следующий миг.

– Молодца! – И вдруг дернулась щека. Все. Конец.

– Гребаный ты паук, в слове хуй четыре ошибки. Ты мне скажи, кто из нас тут мудак, ты или я?

– Товарищ майор, здесь таких нет! – чеканю я.

– Нет, ты, бля, отвечай конкретно, ты или я?

– Товарищ майор, учитывая нашу образованность, я думаю.

– Ты, бля, ни хуя вопрос не понял, я спрашиваю, бля, последние три раза, кто из нас.

Я думаю, что читатель, примерив на себя мою шкуру, поймет, как решилась дилемма.

– Ты куда эту цифру вхуячил?

– Так вы сами вчера мне сказали, чтоб я именно здесь ее поставил.

– Твою мать, точно, вспомнил, да ты садись, Шурко.

А я все на лицо смотрю, что еще там? Но вроде обошлось. И мало того, сел товарищ майор в кресло и как-то даже подрасцвел.

– Я, Шурко, ремонт дома делаю. Собираюсь шкаф в коридоре запиндюрить. Вот ты мне скажи, если я в нем полку так-то, так-то сделаю, нормалек будет?

– Думаю, зерно здравого смысла в этой идее есть! – отвечаю я.

– А вот дверь шкафа у меня сталкивается с входной. Если я так-то, так-то сделаю? Как ты думаешь?

– Ну, я думаю, что здесь иначе и не поступить.

После того как мы совместными усилиями почти установили мебель, неожиданно раздается очередной вопрос.

– Или ты как Герасим? С любой хуйней согласен? «Му-Му» читал? Хуй ли ты сидишь, мудило, когда я с тобой разговариваю?

И приблизительно так варился я два года.

А провожая меня на дембель, майор сказал, что он мне всю жизнь сниться будет.

Не обманул.

Просыпаюсь иногда, а он передо мной: – Ну что, гребаный паук, все сделал?

Есть такое утверждение, что военные в цирке не смеются.

Оспаривать это никто и не собирается, но.

Служил в нашей доблестной части капитан Вова, ничем особо не примечательный, служил, как положено, при первой возможности слегка забивал на службу, чтоб жить было не в тягость.

Семья у него была, и по выходным, когда он не был озадачен тяготами и лишениями военной службы, приходилось исполнять долг главы семьи – в музей ребенка водить, в кино и, конечно, в цирк.

В цирке Вова откровенно скучал, ему неинтересно было происходящее там, он и не такое видел в своей части. Но один эпизод все же его рассмешил. Клоун жонглировал глиняными горшками, и так получилось, что один горшок он поймать не успел – упал горшок прямо ему на голову. Весь цирк замер и наступила полная тишина, и тут Вове стало смешно.

Меня зовут Руслан.

Эсты – это отдельная тема… Помнится мне, в телефонном справочнике обнаружили фамилию ХУУЙК, вот мои ребята со вспомогательного флота и оторвались, весьма изрядно подпив, звоня несчастному «курату», а когда водяра кончилась, взяли спустили на стенку мотоцикл (дело было в Таллине во второй половине 80-х). Так как шел противный дождь, они надели дождевики и каски, но весь прикол был в том, что их судно – килектор (КИЛ) было построено в Германии, поэтому дождевики были скроены один в один как у фельджандармов, и такого же цвета, а каски были по форме обычными – полевыми касками вермахта (они у пожарных такие же оставили). Вот в таком виде и отправились за водочкой. Получилось мило. Невзирая на ограничения в продаже, а дело было, как понимаете, в горбачевские времена, продали им все «по полной программе». Колорита добавляло то, что старпом, который сидел на заднем сиденье мотоцикла, периодически орал: «Ордунг! Форвертс!» – и прочее, имея рост под 190 см, разворот плеч, выпуклые голубые глаза и рыжие усы, лихо закрученные вверх. К счастью, все закончилось благополучно.

Это Леня.

Хочу рассказать о приезде министра обороны. Приезд министра обороны в полк – это грандиозные приготовления, наведение порядка, почти идеального, в течение длительного периода времени, иногда казарменное положение, а заканчивается это все обычно не так, как планировалось начальством. В общем, как говорится: «Понос, судороги и смерть». Вот в такое счастье повезло вляпаться и нашему полку. За два месяца до приезда министра кэп построил офицеров полка и произнес:

– Ну вот что, шайка пятнистых пидарасов (мы тогда только перешли на камуфлированную форму), через два месяца в дивизию приезжает министр обороны и с ним иностранные наблюдатели, будут смотреть наш полк, а конкретнее парк полка, так что будем хуярить, ебенить и пиздюрить. Заранее мойте жопы, потому что, как бы вы ими ни крутили, все равно поймаю и засажу по самые гыгашары.

Ну и с этого момента понеслось, до обеда все в парке – чистят, драят, красят машины, боксы, заборы, загородки. Вешают всевозможные бирки, бирочки, плакаты, лозунги. С бирками – это отдельная песня. Не зря же гласит народная мудрость: «Солдат без бирки, что пизда без дырки». Бирки должны быть все однообразные.

– Что у вас за бирки, идите посмотрите, как сделано в третьей роте! Всем сделать так же!!!

Приходишь в 3-ю роту, говоришь ротному:

– А ну, покажь, где твои бирки? – и он показывает бирки на ЗИПах. – А где бирки на машины? – спрашиваешь ты, а он в ответ:

– А еще и на машины надо? – и уже далее следует изысканная ругань, из которой становится ясно, что ротный силен как мужчина, и имел он оральный секс с этими бирками, зампотехом полка, с министром обороны и со всеми Советскими Вооруженными Силами.

После обеда весь полк строится на плацу, и замполит полка (кличка «По пояс деревянный», только я до сих пор не знаю – по пояс сверху или по пояс снизу) в течение часа зачитывает возможные варианты вопросов, которые могут задать иностранные наблюдатели, и те варианты ответов на эти вопросы, которые устроят всех, а любимый личный состав молча внемлет и усваивает. Повторяю, все это происходит каждый день в течение двух месяцев. Все текущие заботы жизни и деятельности, как-то: политзанятия, спортмассовая работа, чистка оружия, подведение итогов за неделю – проводятся в оставшееся время. Занятия по боевой подготовке проводятся на «запиши», как учили старые офицеры: «Провел занятие – запиши, не провел – два раза запиши». Вот и учились тогда воевать на «два раза запиши». Уходили в полк засветло, возвращались затемно.

Ну и наконец «то, о чем так долго говорили большевики» свершилось. Приезд министра в дивизию был назначен на 9.00, в полку он должен был появиться что-то около 12.00. Любимый личный состав заинструктирован до слез и спрятан. Дневальные по подразделениям были осмотрены уже раз по двести, и им было высказано много чего; если обобщить все эти пожелания и переложить их на язык рафинированных интеллигентов, то выглядело бы это так: «Сударь, если вы неправильно себя поведете при встрече высокопоставленной особы, то, простите за бестактность, с вами будут произведены действия, в сравнении с которыми деяния, описанные маркизом де Садом, покажутся легким щекотанием, уж будьте так любезны, оправдайте оказанное вам доверие».

В 12.30 министр пересек КПП и вместе со свитой устремился в ближайшую к КПП казарму – казарму артиллерийского дивизиона. Пройдя на первый этаж и войдя в расположение 1-й батареи, министр услышал истошный крик дневального: «Сми-р-на!!!» – и сначала отпрянул назад, но уже через секунду взял себя в руки и подошел к дневальному, а тот от сильного душевного подъема и осознания важности момента, не отрывая руки от берета, закатив глаза, бухнулся перед министром в обморок. Что интересно, то же самое произошло при подъеме министра и на второй этаж. При втором падении начальник штаба дивизиона шепнул на ухо командиру дивизиона одно только емкое и сочное слово «Пиздец!». То есть первая часть визита министра в полк была обосрана.

Немного позже, оправившись от полученной психологической травмы, министр двинулся в парк. Приближался он со свитой к парку со стороны правых въездных ворот, со стороны же левых выездных ворот из-за здания контрольно-технического пункта выскочил прапорщик Зинчук. Надо сказать, что Зинчук, будучи техником РДО, последние две недели безвылазно торчал в парке, безнадежно пытаясь привести в порядок то, что в порядок привести невозможно – то есть машины, и за это время он стал похож на медведя, проснувшегося до срока – худой, засаленный, небритый, с всклокоченными волосами. Кроме того, пять минут назад Зинчук в дым разругался с начальником автослужбы полка, так как тот не дал Зинчуку желтой краски на многострадальные бирки. Выскочив и не заметив министра, Зинчук хлопнул кепкой оземь и заорал дурным голосом:

– А-а-а… Суки! Все суки! И Канцедайло (начальник автослужбы) сука! И полк весь сучий! А министра обороны я в рот и в жопу ебал!!! А-а-а… и пошло оно все на хуй!!! – и после этого поднимает кепку и, опять же не видя министра, оставляя облако пыли, несется в противоположную от министра сторону, не переставая клясть по матушке всех знакомых ему сук.

Министр только сказал кэпу:

– Что-то личный состав у вас разболтан. Строже с ними надо, строже. – но в парк министр не пошел, а, развернувшись, пошел к выходу из полка через второе КПП. Этим и закончилась вторая часть визита министра обороны.

А иностранные наблюдатели в этот приезд никак себя не проявили, так что замполитовский труд пропал даром.

Саня, ты должен это прочитать. Это реально зарегистрированный разговор между испанцами и американцами на частоте «Экстремальные ситуации в море» навигационного канала 106 в проливе Финистерре Галиция.

Испанцы (помехи на заднем фоне):

– …Говорит А-853, пожалуйста, поверните на 15 градусов на юг, во избежание столкновения с нами. Вы движетесь прямо на нас, расстояние 25 морских миль.

Американцы (помехи на заднем фоне):

– Это мы советуем вам повернуть на 15 градусов на север, чтобы избежать столкновения с нами.

Испанцы:

– Ответ отрицательный. Повторяем, поверните на 15 градусов на юг во избежание столкновения.

Американцы (другой голос):

– С вами говорит капитан корабля Соединенных Штатов Америки. Поверните на 15 градусов на север во избежание столкновения!