Читать книгу Иванов и его окрестности - Александр Попадин - Страница 3

Обмолвка

В детстве каждый приличный мальчик города Калининграда хочет отыскать подземный ход. Подземный ход ищется либо в огороде, либо в подвале у соседа, либо в любом другом месте, куда упадёт мальчишеский взгляд.

Я родился и вырос в Калининграде, и с самого детства я был приличным мальчиком. Меня дважды неопасно заваливало в подвалах; однажды я засунул голову в земляную щель и не мог её высунуть в течение трёх часов, а когда вытащил, чуть не лишился ушей. В возрасте 12 лет с лопатой я отправился на кольцо трамвая №4 рыть подземное убежище. Каждый приличный мальчик должен иметь подземное убежище, на всякий случай. Я его вырыл, и туда даже смогла поместиться кошка с недельным запасом провианта.

Но я ничего тогда не знал об ивановском доме!!! Можно сказать, моё детство прошло зря! Потому что Вовка про подвал мне сказал слишком поздно, когда детская пора покрылась золотистой коркой, то есть сказал сегодня, в наше время, а это невероятно поздно!

Вовка Иванов жил со старухой матерью в старом доме немецкой постройки о двух этажах, двух же сортирах общего пользования, двух кухнях и одним большим подвалом.

Подвал был двухэтажный. На первом этаже хранилась картошка, лук в оранжевых сетках, вневременная рухлядь и две издавна настороженные мышеловки, заросшие ржавью и паутиной. Рядом с одной из них, у клети с картошкой, имелся в полу большой прямоугольный люк с дырками по краю: люк вёл на второй подвальный этаж, в котором покудова проживает одна лишь загадочная неизвестность.

Про второй этаж подвала Иванов обмолвился как-то случайно, совершенно не предполагая, чем это может для него обернуться. Я, услышав, вздрогнул и затаился, и таился довольно долго, несколько недель. Я вспоминал свои зажатые в щели уши, я вспоминал список провианта кошки, которая не хотела жить в подземном убежище. И я понимал, что мне сегодня досталась находка, которая должна была достаться тому мальчику, которым я был когда-то. Он, этот мальчик, смотрел из меня давнего на меня сегодняшнего. Он, этот мальчик, видел то, чего не мог видеть я, и он хотел того, чего хотят все нормальные мальчики города Калининграда.

Я просто не мог не помочь ему. Иначе он мог уйти от меня навсегда…

План был прост. Для дальнейшего успеха надо было поймать сочетание обстоятельств, а именно – выждать, пока Иванов будет в расположенном духе; пока его мать не выйдет куда-нибудь из комнаты; и надо, чтобы в этот момент с нами находился Влад.

Влад нужен по многим причинам. Во-первых, он уважаем матерью Иванова, женщиной замечательной и неординарной. Во-вторых, Влад учился на философском факультете нашего университета. Хотя не вполне уверен, что этот пункт следует относить к достоинствам. И последнее: седьмое чувство мне подсказывало, что Влад в этой истории ой как пригодится! – и единственным способом проверить, не врёт ли седьмое чувство, это сделать так, как оно подсказывает. А потом делать выводы.

Но что мне представляется самым важным – вдвоем с Владом мы могли путём перекрёстной убедительности склонить Вовку к моему проекту. Одного лишь моего красноречия вряд ли хватит, а коль я рискну затронуть столь колеблемую нить, как подвал с хранящейся там покудова неизвестностью, то сия тема могла при неосторожном движении запечататься раз и навсегда. Как царь Соломон в своё время запечатал джинна в лампу Аладдина.

И тогда будет эта тайна валяться на дне ивановского своеволия, и ничего с нею поделать будет нельзя. Если только глубокий шторм не взбаламутит море до самого дна и не выбросит лампу на берег.

Первое правило женщин и котов

Есть события, которые скользят пунктирной линией, как тропка, наполовину занесённая временем. Раз начавшись, они затаиваются на неопределённый срок, чтобы при случае выпрыгнуть на поверхность жизни. Их ни в коем случае нельзя торопить, грубо подталкивать и спрашивать у неведомого божества, ведающего Сроками: ну когда? а можно скорее? Они чужды торопливому вожделению: тропинка тогда исчезает под вашими ногами, и исчезает навсегда. Необходимо терпеливое, точное в своей первоначальной цели ожидание.

Этим свойством обладают женщины и коты. И те, и другие могут часами – или годами, – ждать в засаде, когда мелькнёт мышиный хвост или некое подобие жениха. Дни у них проходят за днями, минуты за минутами, они погружают ожидаемое во глубину своей души, чтобы при случае мгновенно извлечь его оттуда и поймать событие в тот самый миг, когда, влекомое божествами Срока, является оно на поверхности жизни.

Всё это сродни искусству того охотника, что охотится дедовскими способами: ставит ловушки, настораживает петли, обходит тропы, таится в засаде. И у такого охотника, у таких котов и женщин уши насторожены, ноздри ловят запахи, глаз рассеянно-внимателен. Они ждут случая, встречи, и событие одаривает их терпеливость давным-давно выжидаемой добычей.

Фразу Вовки о двухэтажном подвале я намотал себе на ус, затаился, и стал ждать.

Мне всегда было жалко большие города, провисшие под собственной тяжестью и размерами. В таких городах у домов нет нормальных подвалов, нет крыш, да и назвать эти параллепипеды домами трудно. Не дома, а ящики из пропавшего комода, которые восприкасаются с небом не коньком, а асфальтовой площадкой. Чердаков там нет в помине. Вы представляете? Нету в помине!

Если уж нам всем свезло, и мы выросли и живём в Калининграде, под самым боком у всевозможных тайн, то непременно надлежало этим преимуществом воспользоваться. Коснуться покровов! Заглянуть в мерцающую полутьму! Открыть в своей душе кладезь загадок.

Дом по улице Вагоностроительной (Арндштрассе), в котором жил Иванов, располагал к самым сумасшедшим гипотезам на свой счёт. Он относился к тем редким в нашу эпоху вневременным домам, в которых Время оседает на стенах, и многие поколения выросших здесь детей оставили в коридорах такую густую пелену смеха и баловства, что в жаркий полдень, когда прошлое оттаивает и отлепляется от стен, подъезд наполняется туманом нефизической природы.

Ах, эти старые дома! Эти замысловатые фасады, милые и приятные мелочи, облепливающие дом в течение долгой жизни!

Казалось бы, простая вещь: стены, потолок, фундамент, крыша, двери. Вот – дом. Ан нет, не всё так просто. Так карточный домик бетонной новостройки отличается от Дома, кирпичный короб – от бесконечности важных мелочей, собранных в живую пригоршню и уводящую в другие измерения и времена. Мелкие чёрточки, слагающиеся в неповторимый лик: чердак и подвалы, тайные уголки и пустоты в стенах, лестницы с не поддающими счёту ступеньками (вчера было 12, сегодня 15, вчера высокие и труднодоступные, сегодня перемахиваем две зараз). Перила, водосточные трубы, почтовые ящики, пауки по углам, домовой за веником, эхо в подъезде – причём всегда эхо, без него подъезды не живут. Звуки дворовой жизни, отскакивающие от побеленного потолка и пола полированной гранитной крошки; черепичная крыша, голуби и коты, мыши и косиножки, по Гоголю зовомые «карамора». Блеск в окнах всходящего солнца и блеск солнца закатного; полночный блеск луны на глянцевитых боках водосточных труб; изредка – угрюмые завывания ветра, а может и не ветра, трудно перечислить всех, кто мог бы вот так угрюмо завывать в неведомой трубе.

Наружный лик дома ясен и понятен. Негласный, внутренний лик загадочен и таинственен. Можно прожить жизнь и его не заметить. Жить такой жизнью почему-то не хочется.

Обработка Иванова режущим и колющим инструментом

Шли дни, за ними шли недели, за ними шли месяцы. Осень сменилась зимой, вслед за нею пришла весна. За это время мне приходило в голову множество неправильных идей, но я крепился и не давал им ходу. Например, была идея про… а потом идея, как… а затем – «что, если…»

Но я крепился.

Наконец, случай представился. Время подобрало нужную лекалу, обстоятельства выстроились в благоприятную комбинацию.

В тот самый день я шел к Иванову мимо школы №14 и, подойдя к той самой площадке, что находилась напротив ивановского подъезда, в который раз принялся осматривать её. С моих детских пор, когда на площадке стоял редкий «запорожец» или «жигуль», а между ними обосновывалась тётка, перевязанная белым фартуком и торгующая пирожками, – с тех самых пор минуло семнадцать колов времени, и сейчас площадка была утыкана разнокалиберными автомобилями и киосками, половина которых на вечном замке. Но не они, неприглядные, волновали моё воображение. Взор мой проницал вглубь, и то, что он там угадывал, заставляло биться моё сердце, словно от весенней лихорадки…

Как известно, подземелья и тайные бункеры удобнее всего делать под незастроенными площадями. Пятачок голой брусчатки подходил для этой цели как нельзя лучше: будь я какой-нибудь досоветский немец, я непременно устроил бы под этим маленьким симпатичным плацем маленький симпатичный потайной бункер, а уже от него – подземные ходы: вверх один, вниз другой. Почему-то, наверное вследствие родства, я чувствую, что те самые досоветские немцы именно так и сделали: прокопали и построили. А нам, опять же вследствие метафизического родства, полагается теперь обнаружить и открыть. Всё правильно, всё сходится.