Читать книгу Вознесение (сборник) - Александр Проханов - Страница 12

Кудрявцев проснулся от холода, загонявшего острые буравчики под лопатки. И еще от чего-то, необъяснимого, как приближение звука. Открыл глаза – тусклый свет из лестничного окна освещал неопрятную стену, какие-то процарапанные в штукатурке надписи, грязный потолок с пятном копоти и прилипшим огарком спички. Взгляд его переместился ниже, на первый этаж, на лестничную площадку с тремя затворенными, обитыми дверями.

Одни из дверей растворились, и на пороге в бледном свете, похожая на видение, появилась женщина.

Кудрявцев оставался сидеть, и ему казалось, что это продолжение сна. Женщина едва касалась порога и словно колыхалась, волновалась, как облако, созданная из тумана, зыбкого света, воздушных потоков. Протяни к ней руку, и встретишь пустоту, тронешь стену, а изображение женщины исчезнет.

Но оно не исчезло. Наполнилось плотью, объемом, цветом. Дверь слабо звякнула, зазвучали шаги. Женщина вышла на лестничную площадку и смотрела на Кудрявцева снизу вверх. Она была высока, с белым большим лицом, светлыми, зачесанными на прямой пробор волосами. На плечи ее было накинуто осеннее, неплотно застегнутое пальто. Кудрявцев, окончательно приходя в себя, рассматривал ее плотные ноги, выступавший под пальто живот, крупную грудь. Подтянул к себе автомат, не наводя ствол, спросил:

– Ты кто?

– Я здесь живу, – ответила женщина. Голос у нее был тихий, по-утреннему тусклый. Слабо прозвучал на промерзшей лестничной клетке.

– Откуда взялась? – грубо повторил он вопрос. Тревога не проходила, но все больше превращалась в изумление. Появление женщины в замурованном доме, с растяжками в подъездах, с недремлющими постами казалось неправдоподобным. Только бестелесное существо могло пройти сквозь кирпичные стены.

– Я была здесь, в квартире.

– А другие?

– Всех прогнали. Чеченцы по квартирам ходили. «Вы нас, говорят, за двадцать четыре часа выслали. А теперь вам тридцать минут на сборы». В воздух из автоматов стреляли. А я в шкафу спряталась.

– Нас видела?

– Видела, как вас побили. Думала, вы нас выручать придете. А вас побили.

– Видела, как мы сюда забежали?

– Слышала. Выйти боялась. А теперь вышла.

У Кудрявцева вдруг возникло странное чувство, будто бы дом, который казался вымершим, случайно возникшим на пути их бегства, на самом деле был приготовлен для них этой женщиной. Она охраняла его, открыла им двери, впустила в минуту смертельной опасности.

– Подъезды заминированы, – сказал Кудрявцев. – Не вздумай туда ходить.

– Не пойду, – сказала она.

Снизу из квартиры высунулся Филя, серый от холода, с подглазьями от перенесенных мучений. Не удивился появлению женщины.

– Товарищ капитан, – жалобно произнес он. – Вы велели завтрак готовить. Все съедено. Ни хлеба, ни холодца!

– У меня есть, – сказала женщина. – Иди со мной! – позвала она Филю.

Из чердака на звуки голоса показался Таракан, пялился удивленно на женщину.

– А вы говорили, товарищ капитан, утром прибудут морпехи. Это морпех?

Кудрявцев был рад его синеватым от холода, раздвинутым в улыбке губам.

– Мы вон в ту квартиру залезли. Похозяйничали без спроса. Пусть простят нас хозяева. – Он извинялся перед женщиной, хранительницей дома, в чьи владения совершили вторжение.

– Там хорошие люди живут, – сказала она, – Курбатовы, Андрей Никитич и Мария Лукинична, пенсионеры. Простят они вас.

– Тихо, – цыкнул Таракан, чутко наставил ухо на лестничное окно. Ноздри его маленького носа втягивали воздух, подрагивали, словно он хотел унюхать приближавшуюся опасность.

Кудрявцев на цыпочках, чтобы не звучали шаги, спустился к окну и выглянул. Площадь туманилась, испарялась. Вяло тянулись дымы, чернели обглоданные остовы броневиков, были разбросаны и вмазаны в снег бесформенные обломки железа, клочья ветоши, грязные сальные брызги. Там, где снег не растаял, по его белизне в разные стороны разбегались следы – людей, собак, автомобильных колес. Едва заметная тропка вела к дому, соединяла подъезд с отдаленным, на спущенных колесах грузовиком.

Кудрявцев тоскующим взглядом осматривал мрачную картину побоища – огромный черный скелет, оставшийся от бригады. И при этом пунктирно, зорко простреливал взглядом все направления, по секторам, определяя опасные зоны.

Спустился ниже к Чижу. Слышал, как Таракан почти бесшумно соскользнул вслед за ним по ступеням. Втроем, по-разному вытянув шеи, наклонив головы, слушали приближавшиеся голоса.

– От стекла!.. От стекла!.. – Кудрявцев взмахом руки отгонял солдат в глубь лестничной клетки. Отступил в сумрак. Мог видеть освещенную заснеженную площадь, оставаясь невидимым.

К дому приближались чеченцы. Впереди вышагивал, расставив для устойчивости ноги, поскальзывался на талом снегу Исмаил. Автомат на плече. На шее пышный, похожий на бант шарф. Смоляные волосы тяжелыми космами отброшены назад. Теперь, при утреннем свете, он еще больше напоминал актера, игравшего в исторических фильмах благородных романтических героев. Кудрявцев отметил это сходство и тут же испытал к нему острую ненависть. Вспомнил, как он картинно стрелял через стол, пробивая наморщенный лоб солдата.

Следом быстро шагали стрелки в модных кожаных куртках с заброшенными на плечо автоматами. У одного из-за спины торчал гранатомет, заправленный остроконечной гранатой. Они смеялись, жестикулировали, показывали на обломки танков. Один из них поскользнулся, поехал по снегу, но другой сильной рукой подхватил его на лету.

Следом, приотстав, задыхаясь – усатое лицо окутывалось паром, – торопился немолодой «профессор» в длиннополом пальто, в невысокой каракулевой папахе. Почему-то без оружия, должно быть, его пистолет был по-прежнему засунут за пояс. Он что-то говорил, стараясь привлечь внимание молодых, но те не оборачивались, что-то объясняли друг другу на пальцах.

Замыкал группу все тот же юркий мальчик в красной, торчащей, как петушиный гребешок, шапке. Старался догнать взрослых. На боку его поверх пальто болтался тяжелый штык-нож, трофей, подаренный после ночного побоища.

Основная группа уже миновала дом. Кто-то рассеянно, без интереса взглянул на окна. Мальчик опять задержался, должно быть, увидел на кирпичной стене отпечаток своего разбившегося снежка. Нагнулся, стал собирать липкий снег. Сделал снежок. Примеривался, раздумывая, куда бы его пульнуть.

Из квартиры, с третьего этажа, держа в руках тарелку с ломтями хлеба и какой-то нарезанной снедью, появился Филя. Громко шаркая, шлепая по ступеням, спускался по лестнице, кашляя и жалобно причитая:

– Газа нету, электричества нету. Ни чай не согреть, ни кипяток…

Таракан обернулся, беззвучно зашипел. Прижал к фиолетовым губам грязный палец, погрозил Филе кулаком.

Тот не понял, за что ему грозят, приблизился, подошел к окну, поставил на подоконник тарелку.

– Что случилось?

Мальчик углядел его сквозь стекло. Обомлел. Снежок так и остался неброшенным. Слабо вскрикнув, мальчик со всех ног кинулся догонять удалявшуюся группу. Было видно, как трясется его красная петушиная шапочка и болтается на боку штык-нож.

– Блин!.. Чмо!.. – Таракан размахнулся и с хрустом врезал Филе в лицо. Тот отшатнулся, раскрыл рот, и из носа его побежала струйка крови. – Убью, педрила!

– Отставить!.. – Кудрявцев оттолкнул плечом Таракана. – Нашли время!..

Филя задыхался от слез, беззвучно плакал, размазывая по лицу кровь. На подоконнике стояла тарелка с бутербродами. Сквозь грязное стекло туманилась серая площадь, было тихо, только покрикивали редкие вороны. Весь грай с наступлением утра снялся и улетел обратно на пригородные помойки и свалки.

– По местам!.. – придушенным голосом приказал Кудрявцев. Гневным прищуренным взглядом отогнал Таракана вверх на чердак, а плачущего Филю – подальше от окна. Прижался к простенку, выглядывая на площадь, держа автомат вертикально, чтобы в любое мгновение окунуть ствол вниз, направить на площадь.

Время тянулось вяло, как волокна сырого дыма. Кудрявцев с тоской оглядывал окрестность, в которой тонули нечеткие контуры городских строений. Где войска? Где наступление? Где рокот канонады, когда огневой вал перемещается из квадрата в квадрат, перетирая в прах укрепления, расчищая проходы пехоте? В прорубленные коридоры, сквозь кирпичную пыль, долбя из пулеметов, устремляются юркие боевые машины. Останавливаются, прячась за развалины, в корме открываются тяжелые двери, и из них высыпает десант. Бегут, слабо постреливая из автоматов, залегая в груды битого камня. Где вертолеты, их длинные тритоньи тела, черные ковры взрывов? Где морпехи, их нестройное «ура», бело-синий с красной звездой флаг?

Так думал Кудрявцев, прижимаясь к простенку, чувствуя, что кончается их беззвучное немое сидение в доме и сквозь желтый туман за ними уже наблюдает множество внимательных глаз, слушает множество чутких ушей.

Не было наступления войск. Не было артналета и атаки морской пехоты. Только издали звучали редкие выстрелы и шальные автоматные очереди.

Без голосов, без смеха, без говора чеченцы вернулись. Теперь они шли осторожно, держась плотной группой. Не было с ними мальчика в красной шапочке. Автоматы они держали в руках, и было слышно, как чавкает у них под ногами снег. Остановились поодаль от дома, всматриваясь в окна, этаж за этажом.

Кудрявцев боялся, как бы из чердачного незастекленного окна, за которым притаился Ноздря, не вырвалось облачко пара.

Молодые чеченцы остались поодаль, расставили ноги, приподняв автоматы. Исмаил медленно, пружиня, стал приближаться, похожий на сильного большого кота, готового отскочить и отпрыгнуть. Кудрявцев видел его широкий бронзовый лоб, большие, под черными бровями, глаза. Можно было с верхних ступенек, сквозь стекло, осыпая осколки, ударить в упор, погружая очередь в плотное, хорошо сформированное тело, в пышный, прикрывающий горло бант.

Исмаил подошел к дверям, стал невидим. Близко внизу слышалось шуршание его подошв, звяканье двери, забаррикадированной, притороченной к стариковскому шкафу.

– Эй! – негромко позвал он. – Кто там есть, выходи! – Помолчал, прислушался. Прошелестел, невидимый, вдоль стены. Подошел к другому подъезду. Подергал запертую, заложенную трубой дверь. – Давай выходи!.. Лучше будет!.. Давай поговорим!..

Кудрявцев боялся шевельнуться, хрустнуть суставом и жилкой. Скосил глаза на лежащую в углу горку гранат. Кинуть бы одну сквозь окно, услышать короткий тупой удар.

Исмаил отошел от дома, опять стал видим. Оглядывал окна, оглаживал свои черные, жесткие, как у жеребца, волосы.

– Лучше открой, тебе говорю!.. Гранатометом в двери шарахнем!.. Найдем тебя, пулю получишь!..

Постоял, развернулся и быстро, почти бегом, поеживаясь, словно чувствуя спиной следящую за ним мушку, удалился к остальным чеченцам. Что-то им объяснял. «Профессор» в каракулевой шапочке вытянул руку и переводил ее с одного подъезда на другой.

Гранатометчик, выворачивая локоть, снял из-за спины трубу. Положил на плечо, направляя к дому торчащую брюкву гранаты. Отступил в сторону, чтобы реактивная струя не задела товарищей.

Кудрявцев сбежал со ступенек, подсел на четвереньках к простенку, усаживая рядом с собой медливших Чижа и Таракана.

– Берегись осколков!..

Услышал, как хлопнула налетающая граната и тут же ударилась, прошибла подъезд, взрываясь, наполняя лестницу грохотом, щепками, дымом, тугой волной, отраженной многократно от стен, прокатившейся по ступенькам. И пока еще хрустело и сыпалось, Кудрявцев отжался от пола, кувыркнул ствол автомата в окно и вслепую, наугад ударил очередью. Тут же осел, шмякнулся об пол, лежал, прислушиваясь к крикам снаружи.

Медленно приподнялся, поднимая голову над подоконником, готовый мгновенно упасть и спрятаться.

На снегу лежал человек. Остальные чеченцы убегали. Оглядывались, продолжали бежать, скрывались в туманных палисадниках.

«Профессор» лежал на снегу, головой к дому. Каракулевая шапочка его слетела, валялась перед ним. Голова, сливаясь с шапочкой, казалась неестественно большой, удлиненной. Кудрявцев думал, что он мертв, но тот шевельнулся, заскреб снег, приподнял голову. Открылось лицо со щеткой усов и снова упало в снег.

– Добейте его, товарищ капитан! – Таракан нетерпеливо топтался у окна, уже готовый просунуть ствол в расколотое дующее окно.

– Отставить! – оборвал Кудрявцев, вглядываясь в лежащего.

Лежащий на земле человек был первый, в кого Кудрявцев выстрелил и попал. Его воля, страсть, ненависть, его зоркий глаз и удачливый выстрел срезали живого человека, и боль, которую тот испытывал, рана, быть может смертельная, которая мучила его, были результатом его выстрела.

Еще вчера на его глазах вероломно зарезали и застрелили его солдат, заживо сожгли, разорвали в клочья сотни его товарищей, жизнелюбивых и здоровых людей. И этот подраненный пожилой чеченец – первый ответ на это жестокое избиение – не был полноценным возмездием. И все равно, вид подранка поразил Кудрявцева.

Он понимал, что это первые его выстрелы, за которыми скоро последуют другие. Опасность, грозящая их жизням, стремительно приближается. И не время переживать и раздумывать, а следует сохранять все душевные силы, направляя их в неизбежный бой. И все-таки изумление оставалось – тот человек, что лежал на снегу лицом вниз, был подстрелен им, Кудрявцевым. В его теле, среди костей и порванных сухожилий, застряла пуля, посланная из его автомата.

«Профессор» отнял от снега лицо, вытянул вперед локоть и медленно подтянулся. Вытянул второй локоть, подтянулся и снова упал. Было слышно, как он что-то жалобно прокричал.

– Я б его, суку, добил! – не унимался Таракан.

Кудрявцев понимал, что обугленная, разваленная на бесформенные куски бригада, убитые и сожженные товарищи взывают к отмщению. К этому же призывал его зарезанный, похожий на херувима лейтенант, убитый выстрелом в лоб мордвин, тощий, перерезанный очередью контрактник. Но все равно он не мог поднять автомат, выделить лежащего на снегу человека, раскроить ему темя одиночным прицельным выстрелом.

«Профессор» полз, останавливался, опять принимался ползти. За ним на снегу тянулся розоватый след. Видно, пуля попала ему в пах или живот, и он, остужая боль, прижимался к ледяной земле. Было непонятно, почему он ползет к дому, откуда прилетела пуля. Может быть, в помрачении он двигался туда, где находились люди, надеясь на помощь. Или его помутившийся разум, как головка самонаведения, выбрал линию, по которой примчалась пуля, и не мог от нее отклониться.

Кудрявцев смотрел на седую, с растрепанными волосами голову, на испачканное снегом пальто, на волочившиеся в мокрых брюках ноги. «Профессор» по виду не был врагом. Жил в одной с ним стране, читал в институте лекции почти таким же молодым, как и он, парням. Какая ненависть заставила его рыться на животе, вытаскивать пистолет, чтобы пристрелить Кудрявцева? Та же самая, что, подобно метеору, ударила в бригаду, испепелила ее, оставила зловонное кострище.

«Профессор» подполз совсем близко. Поднял к окнам невидящие глаза и что-то запел, тоскливое, как вой волка. Он пел, чтобы русские, застрелившие его, слышали его предсмертную песню.

«Где войска?» – думал с тоской Кудрявцев, слушая высокий, булькающий и хрипящий вой чеченца.

Кудрявцев спустился на первый этаж, осмотрел поврежденные двери. Взрывом разломало створки, расщепило и сдвинуло шкаф. На улицу выводил узкий светлый прогал, в котором дымились подожженные доски.

– Можно буфет приволочь, – предложил Таракан. – Заделаем брешь.

– Не напасешься, – отозвался Кудрявцев. – Чиж, дурила, спрячь кумпол, а то пробьют!

Он отодвинул Чижа от окошка и, прячась за выступ, опасаясь шальной пули, снова стал наблюдать.

Из садов, из проулка выбежал человек. Пригибаясь, виляя, помчался через пустое пространство, опасаясь выстрела. Добежал до грузовика и скрылся за брезентовым кузовом.

Через минуту второй, под стать первому, пробежал, нагибаясь, виляя змейкой. В руках у него был крупный желтый предмет, напоминавший кувшин. Кудрявцев не стрелял, желая понять, в чем смысл этих рискованных перебежек. Что за предмет, похожий на эмалированный жбан, протащили с собой чеченцы.

Третий чеченец, из числа сопровождавших Исмаила, придерживая автомат, пробежал к грузовику, юркнул в кабину.

– Залупить бы из гранатомета, – предложил Таракан, – чтоб клочки полетели!..

– Там, в кузове, ящик «Шмелей», – сказал Чиж. – Огнеметы рванут, от нас клочки полетят!

Грузовик стоял вдалеке от дома. Одновременный подрыв комплекта огнеметов, начиненных аэрозолью, мог выбить стекла, опалить стены огненным жаром, но не больше. И все-таки не стоило рисковать, не стоило расходовать одну из двух имевшихся в запасе гранат на эту отдаленную, трудную для попадания цель.

Грузовик дернулся, издал жужжащий звук. Прокатил на спущенных колесах и стал. Чеченцы, укрывавшиеся за кузовом, догнали его и снова спрятались. Мелькнули их кожаные куртки, автоматы и что-то еще, желтое, лакированное, похожее на кувшин или миску.

Снова зажужжало, грузовик поехал, дергаясь и вихляя на ободах. Стал, и двое чеченцев нагнали его, заслонились брезентовым кузовом. Тот, что сидел в кабине, пригнулся, и его почти не было видно.

– Завели, суки! – раздражался Таракан. – Мы бы тоже смогли! Ночью драпанули б отсюда!

– На стартере толкают, – сказал Чиж. – Аккумулятор посадят, и хана!

Чеченцы подгоняли грузовик, оставаясь под защитой кузова. Кудрявцев понял, что они хотят приблизиться к раненому, вытащить его, укрываясь от пуль. Грузовик был близко от дома, его можно было поразить из гранатомета, но теперь одновременный взрыв комплекта «Шмелей» грозил разрушением дома. И он смотрел, как дергается грузовик, косолапо переваливается на ободах и чеченцы ловко укрываются за его бортами.

Машина дернулась пару раз и застыла. Кончился запас аккумулятора, иссякла мощь стартера. Грузовик стоял вблизи от дома, за ним по снегу тянулся свежий продавленный след.

Раненый перестал ползти. Повернулся на бок лицом к машине. Было видно, как тяжело дышат его грудь и живот, брюки чернеют от талого снега и крови.

– Эй, мужики!.. Дайте взять человека!.. – раздался из-за машины металлический, со свистом и шелестом голос.

Кудрявцев понял, что полированный желтый предмет был мегафон. Чеченцы, рискуя, приблизились к дому, чтобы спасти «профессора».

– Дать им, что ли? – растерянно произнес Чиж, выглядывая из-за выступа.

– Пулю меж глаз захотел? – отдернул его назад Таракан. – Пусть выйдут, перестреляем их, как собак!

– Мужики, давайте по-честному!.. – продолжал увещевать металлический голос, который произносил русские слова с уловимой сквозь мегафон неправильностью. – Мы своего заберем, а вы уйдите, вас трогать не станем!.. Клянусь Аллахом, не тронем!..

Кудрявцев вслушивался в простуженный хрип мегафона. Не расслышал, а расслышав, не сразу обратил внимание на шарканье и шелест у себя за спиной. Оглянулся и увидел Филю: возбужденный, с раскрытым ртом, задыхаясь, он сбегал по лестнице, вниз, к подъезду. Кудрявцев не успел его ухватить, и Филя неожиданно ловко преодолел обломки кровати и шкафа, просунулся в узкую щель, выбежал из дверей.

– Филя! – тоскуя, жалобно крикнул ему вслед Кудрявцев. – Куда ты, Филя!

Но тот не оборачивался. Размахивал вылезающими из коротких рукавов руками, подпрыгивал на длинных ногах, одетый в нелепые стариковские обноски. Бежал не на зов мегафона, а в сторону, по снегу, к близким туманным садам, казавшимся ему убежищем, спасеньем. Он выбирал направление не разумом, не глазами, а испуганным тоскующим сердцем. Направлялся к своему далекому дому, к матери, чувствуя ее сквозь огромное пространство заснеженной дикой земли, привязанный к ней неисчезнувшей пуповиной. Мать беззвучно звала его через снега, побоища, дымные боевые колонны.

Кудрявцев смотрел ему вслед, и такие были боль, бессилие, невозможность догнать, остановить, прижать к себе, заслонить от беспощадных людей, от хрипящего мегафона, от автоматных стволов.

Филя убежал уже далеко, когда из-за кузова грузовика прогрохотала очередь. Нащупала его и настигла.

Филя, подстреленный, еще некоторое время семенил ногами, нес в себе простреливший его огонь. Кудрявцев чувствовал этот огонь у себя в боку, словно ему проломили ребро. Филя упал, свернулся в калачик, как эмбрион. Принял ту позу, которую занимал в материнской утробе. Соединился с ней в смерти.

Таракан, бледный, с белым хрящеватым носом, взял с пола гранату. Левой рукой, держа автомат, саданул прикладом в окно, вышибая остатки стекла, а правой метнул гранату. Кинул ее навесом туда, где лежал на снегу «профессор». Зеленая, как клубень, граната упала, подпрыгнула, подкатилась к «профессору» и ударила косым взрывом, вырывая из лежащего человека часть плоти. «Профессор» перевернулся на снегу, и вместо лица у него была липкая примочка, словно лицо его облепили красными газетами.

Дым от взрыва маленьким облачком улетал в сторону. «Профессор» лежал на снегу, а поодаль, как темный стручок, лежал Филя. И кругом было множество перепутанных, пересекающихся следов.