Читать книгу Теплоход - Александр Проханов - Страница 4

Еще одна встреча, задуманная Есаулом как акт стратегической разведки, состоялась в закрытом, элитном клубе «Джентльмен», что соседствовал с роскошным казино «Золотой век». В советские времена в доме с античным фасадом располагался Дворец культуры, теперь же здание было перестроено, приобрело вид экзотического храма с золочеными колоннами, было усыпано разбегавшимися по фасаду огненными змеями. Неоновая танцовщица то исчезала, пропадая в фонтанах огня, то появлялась, кружась вокруг блистающего шеста. Весь окрестный квартал переливался, мерцал, был завешан электрическими гирляндами, уставлен тропическими иллюминированными пальмами. В дразнящем, возбуждающем зареве, черные, в перламутровых отливах, проскальзывали дорогие автомобили, отражая в стеклах вспышки самоцветов. Останавливались перед входом, где их встречал огромного роста полуголый зулус в набедренной повязке, с плюмажем. Охрана окружала тяжеловесный автомобиль. На асфальт опускалась волевая стопа богатого джентльмена, на минуту открывалось надменное лицо. Очередной посетитель нырял в зеркальные двери казино, сопровождаемый поклонами африканского вождя.

Именно сюда, в разраставшийся посреди Москвы Лас-Вегас, приехал поздним вечером Есаул, чтобы повидаться со своим главным соперником, претендентом на президентское кресло Аркадием Трофимовичем Куприяновым и его спонсором, угольным магнатом Францем Егоровичем Малюткой, чья счастливая свадьба с Луизой Кипчак обыгрывалась во всех гламурных журналах и светских телевизионных программах.

Они сидели втроем в небольшом ресторанном зале, не торопясь заказывать ужин. Одна стена ресторана состояла из сплошного звуконепроницаемого стекла, за которым переливалось великолепное пространство казино. Противоположная стена была также стеклянная, за ней располагался вольер с живыми павлинами. Горделивые птицы возносили надменные головы на тонких шеях, распускали громадные веера изумрудно-золотых, фиолетово-синих хвостов, трясли изящными хохолками, напоминавшими горящие бенгальские огни. Немногочисленные гости, сидящие за столиками, могли любоваться одновременно живыми павлинами, поражавшими драгоценным оперением, и павлинами электрическими, рассыпавшими в зале казино магические ворохи искусственных бриллиантов, сапфиров и изумрудов.

– Продолжайте, Франц, мне так интересно. История вашей любви заслуживает того, чтобы превратиться в телесериал. – Есаул, изображая наивысшее внимание, обволакивал Малютку своим восхищением, в котором присутствовали симпатия, мужская зависть, благоволение. – Вы – баловень, любимчик Гименея. Мало кто пережил столь бурный, ошеломляющий роман.

Франц Малютка расцветал от этой дружеской лести, был польщен признаниями могущественного человека, отношения с которым еще недавно казались небезупречными, но теперь приобретали род дружбы. Он возвышался над столом, как скала, одетая в дорогой английский костюм, под которым напрягалась могучая мускулатура. Из ворота рубахи вздымалась короткая, в розовых жилах шея, на которую была насажена маленькая сверхплотная голова, – твердые скулы, расплющенный нос, низкий лоб и кудрявый черноволосый чубчик. Он выглядел свирепо и благодушно, был жесток и сентиментален, казался настороженным и в то же время мягко расслабленным.

– Так где же вы познакомились со своей будущей женой?

– Да вот, Аркаша во всем виноват, – кивал Малютка на Куприянова, который снисходительно улыбался, поощряя откровения друга. Статный, плечистый, он напоминал безукоризненный манекен, на котором великолепно сидел дорогой костюм. Сероглазый, гладкий, барственный, он был похож на пресыщенного кота. Дитя успеха, он был исполнен уверенности в победе на президентских выборах, куда его влекли могущественные, необоримые силы внутри страны и за ее пределами. Он согласился на этот ужин втроем, чтобы насладиться превосходством над врагом, еще не поверженным, но уже обреченным. Взирал на Есаула с легким снисхождением, как на человека, которому было невозможно помочь.

– Аркаша большой мастер на всяческие развлечения, – продолжал Малютка. – Раз в месяц у себя в Успенском устраивает скачки, на манер лондонских дерби. Это надо видеть, я вам скажу. Полсотни лошадей, каждая стоимостью в миллион долларов. Лучшие жокеи Европы. Смотреть – загляденье! Чубайс вскакивает и в трансе бьет по голове Немцова. Хакамада, как бандитка, свистит в два пальца. Дедушка Ельцин в азарте хватает своего зятя Юмашева и скидывает с трибуны. Деньгами все сыпят, проигрываются в пух и прах. Вижу среди них женщину – блеск. От страсти кончает и стонет. Из сумочки вынимает пачки по десять тысяч зеленых. «Кто такая?» – спрашиваю у Потанина.

«Не знаешь? Это же Луиза Кипчак. Дочка петербургского мэра, который на спор с принцем Чарльзом проглотил яйцо Фаберже и умер. Патологоанатомы после вскрытия вернули яйцо в Эрмитаж. Дочь вся в него». Я ее тогда засек и подумал, Аркаша меня познакомит. – Он легонько ткнул Куприянова локтем, тот чуть поморщился от боли, но продолжал улыбаться, прощая фамильярную выходку. Малютка был главным спонсором его предвыборной кампании, и каждый подобный толчок приносил в предвыборный фонд несколько миллионов долларов.

– Понимаю вас, Франц. Луиза – настоящая светская львица, а вы, я знаю, охотились в Кении на львов. – Есаул выражал высшую степень заинтересованности, восхищаясь искусством рассказчика. При этом изучал состав кружка, который сложился вокруг Куприянова, продвигал его к власти. Олигархи «ельцинского призыва» и сам престарелый властитель желали видеть Куприянова Президентом, с его помощью восстановить свое пошатнувшееся могущество, вновь опрокинуть Россию. – И как же вы познакомились?

– Вечером Куприяныч устроил коктейль с демонстрацией стриптиза. Аркаша любит шашлык из молодого женского мяса, насаженного на штырь. Правильно я говорю, Аркан? Вокруг шеста увивалась стриптизерша из Нигерии, у которой груди как два черных арбуза. Классная девка из Швеции, гибкая, как рыжая кошка, с лобком в виде серпа и молота. Креолка из Коста-Рики, у которой в пупке горела лампочка, а из лобка торчала горящая золотая свеча. Женщина-змея из Японии обвивалась вокруг шеста тремя узлами, а потом уползала, оставив на подиуме светящуюся чешуйчатую кожу. Среди нас, мужиков, была Луиза. За ней ухаживал Дерипаска, с сальной рожей, все подносил коктейли. Она разогрелась на все сто, выскочила на подиум и стала танцевать у шеста. Это был танец, я вам скажу. – Малютка раздул красные ноздри своего сплющенного в боксе носа, и казалось, из них повалил розовый пар. – Сперва сбросила туфли и стала топотать босиком, и я от лапок ее обалдел. Потом нажала какую-то кнопку, и платье с нее слетело, как листья с клена. Такое тело я видел только раз в Голливуде, когда купил себе на ночь кинозвезду. Она увидела, что я смотрю на нее, как на НЛО, сняла лифчик и метнула мне прямо в лицо. Я чуть в обморок не грохнулся – в лифчике ее запах, тепло, духи, а она кружит вокруг шеста, и груди ее плещутся, как два дельфина. Трусы ее полетели куда-то в зал и упали на голову Дерипаски, который тут же их стал набивать купюрами. А я увидел, как она без трусов выгибает вперед бедра, крутит животом, раздвигает ноги, и ослеп натурально. Между ног у нее сияние, бриллиантовый блеск, как в Лас-Вегасе, когда ночью летишь над Невадой. Думаю, для пирсинга она использовала весь Алмазный фонд. У меня на пальце был перстень с тяжеленным алмазом, – купил в Амстердаме у еврейских ювелиров. Я этот перстень снял, кинул ей, и она, представляете, поймала его ртом, как собака кость, и показала мне зад обалденной красоты. Тут же решил – моя женщина, женюсь и все, чем владею, отдам.

Есаул восхищался этим порывом бычьей страсти, пасовал перед разгулом неандертальских чувств. Кутался в эти эмоции, как убийца кутается в плащ, пряча клинок. Понимал, что союз Малютки и Куприянова питает силу последнего, и надо рассечь союз, умным и точным ударом обессилить Куприянова.

За стеклом переливалось, бесшумно плескалось казино, словно огромный павлин распустил свой пышный, в золотых и зеленых звездах хвост. За другим стеклом прохаживалась горделивая птица с ворохом сложенных перьев, похожих на гаснущий в небе салют. Затрепетала, страстно задрожала, раздувая стоцветный сноп, и раскрылся громадный веер, великолепная радуга, из которой смотрели темно-синие очи с изумрудными и золотыми подглазьями, словно лик изумленного языческого божества.

Есаул чувствовал напряженное поле, которое создавали эти две великолепные стеклянные стены, окружая его бесчисленными переливами цвета. Он находился в реторте, где шла таинственная реакция, пролетали бесшумные разряды, вспыхивали сгустки света. Дух, сжатый мощными силами, накалялся, струился под воздействием световых лучей, преображался, был готов к восприятию огромной фантастической истины.

– И вот вы решили сыграть свадьбу? Отправиться на теплоходе по Волге? – Есаул ничем не выдавал происходящую в нем глубинную работу по сотворению чудесного кристалла. – Вы покорили самую недоступную красавицу России. Так альпинисты многолюдной командой отправляются покорять Монблан, но до вершины доходит единственный.

– Наоборот. Чтобы ею овладеть, я был вынужден спуститься в самую глубокую шахту, из тех, что принадлежат мне. Вы знаете, что она мне сказала, когда я сделал ей предложение и подарил бриллиантовое колье, не заплатив шахтерам месячный заработок? «Франц, я отдамся тебе на глубине двух тысяч метров. Поставь наше брачное ложе в своей самой глубокой шахте». Я выбрал воркутинскую шахту. Аварийная, глубина две тысячи метров. Угли выбраны, добираем остатки. Шахтеры спускаются, молятся, как перед смертью. Даю приказ: «Двуспальную итальянскую кровать поставить в самый дальний забой. Застелить лучшим французским бельем. Рядом торшер, обогрев, бар с лучшим вином». Все сделали, как приказал. Мы с Луизой надеваем робы и каски, берем шахтерские лампы. Опускают нас в ствол, отводят в тупиковый забой. Там стоит роскошная кровать, шелковое одеяло, розовые наволочки. Рядом торшер из сердолика, шампанское в серебряном ведерке со льдом. А кругом куски угля, свод чуть укреплен опалубкой, угольки шуршат с кровли. Раздеваемся. Она сняла пластмассовую каску, робу и осталась ни в чем, со своим Лас-Вегасом, как Хозяйка Медной горы. «Давай, говорит, милый, выпьем шампанского». Чокнулись с ней на глубине двух километров, легли в постель. В свете торшера ее бриллианты горят, как электросварка. Каменный уголь в кровле блестит, в нем всякие окаменелые папоротники, древние ящеры, первобытные слюдяные стрекозы. Я ее обнимаю, а сам думаю: «Да это же рай подземный!» Она такое со мной вытворяет, что у меня полный отпад. Вдруг по громкой связи сигнал тревоги. В соседней штольне авария. Метановый взрыв и обвал. Бригаду засыпало. «Срочно покинуть шахту!» «Надо, говорю, сматываться». – «Нет, говорит, самый кайф для любви». – «Засыплет обоих, и вся любовь!» – «Где нет смерти, там нет любви». Села на меня верхом, как ведьма, и понеслась. По громкой связи аварийные команды, пожар, люди гибнут. Кто Бога молит, кто проклинает, кто с родными прощается. А мы несемся по адским кругам, и она меня пятками пришпоривает. Угомонилась, когда у меня глаза на лоб вылезли. Поднялась, надела робу, каску, выпила шампанское и сказала: «Теперь пойдем, милый. Буду твоей женой». Нас вытащили, а потом мертвых шахтеров два дня поднимали. Она на похороны пошла, смотрела, как красные гробы несут, и под духовой оркестр кончала. Я понял, что второй такой женщины мне не найти.

– Ты, Франтик, породнился с великой фамилией, – многозначительно заметил Куприянов, как знаток сокровенных таинств. – Ее папенька, прежде чем подавиться яйцом, любил с тазом горячей воды опускаться в склеп Петра Первого и часами перемывал косточки государю императору. А его вдовица, великолепная госпожа Стеклярусова, сделала себе на живот пересадку кожи с мертвой принцессы Дианы, отчего раз в месяц, когда наступает урочное женское время, она начинает синеть, как болотный гриб. Ты, Франтик, приобщился к августейшим фамилиям. Не случайно твое свадебное путешествие состоится в августе.

– Хочу, чтобы ты понял, Аркаша, мое свадебное путешествие – твоя первая предвыборная поездка. На теплоходе ты должен объявить себя будущим Президентом России. Это гигантский пиар. Вся элита окружит тебя, и ты проплывешь исконным русским путем, из одной столицы в другую. Я нанял лучшего телеоператора Шмульрихтера, который снимет фильм о нашем путешествии.

– Спасибо тебе, Франтик, – растроганно произнес Куприянов. – Стану Президентом, отблагодарю тебя стократ.

Есаул поглощал информацию, как индусский йог поглощает прану, как гренландский кит всасывает питательный планктон. Перед ним сидели враги, рвущиеся к власти, несущие неисчислимые беды стране и ему, Есаулу. Его ум искал спасительный выход. Единственное в своей простоте и разящей силе решение, которое сможет повергнуть врага. Решение было рядом, он ощущал его близость. Так чуткие ноздри волка ловят близкий запах оленя, его парное тепло, дразнящие испарения. Не хватало последней искры, последней мерцающей частицы, чтобы пришло озарение, возникла ясность открытия. Он улыбался врагам, делая вид, что смиряется перед неизбежным поражением, заискивал, льстил.

За стеклом бесшумно кипело казино. У игральных столов сгрудились гении покера, усыпая зеленое сукно королями, валетами, дамами. Рулетки, как ядовитые цветы, переливались радужными лепестками. Крупье изящными лопатками передвигали разноцветные фишки. Здесь были известные на всю Москву шулера с пальцами чуткими, как морские актинии. Удачливые бандиты и киллеры – авторы «нераскрытых убийств».

Роскошные проститутки – отрада олигархов и министров. Солидные господа из корпораций, утомленные обилием нефтедолларов. Богемные артисты в шелковых бантах, с размытыми половыми признаками. Среди блеска, в аметистовом свете прожектора, на постаменте, напоминавшем алтарь, возвышался фиолетовый «бэнтли», похожий на перламутровую раковину. Как языческое божество, был вожделенным кумиром людских страстей и пороков.

За другой стеклянной стеной павлины свесили пучки хвостов, собрали воедино золотые и зеленые звезды, выставили шеи в голубых и изумрудных кашне. Короны из рубинов и топазов венчали их маленькие горделивые головы.

Есаул чувствовал бесшумные ожоги цвета, словно огненные поцелуи незримого духа.

– Господа желают сделать заказ? – Официант в предупредительном поклоне, словно уличный фонарь, навис над столиком, раскладывая тяжеловесные карты. – Что будут пить господа?

Все трое отказались от вина, предпочитая свежевыжатые соки. Куприянов выбрал блюдо французской кухни – мясо провансальского теленка в вине. Малютка остановил свой выбор на японском блюде – королевские креветки, нагулявшие свою золотистую плоть в потоках Куросио. Есаул заказал средиземноморскую рыбу сибас, попросив приготовить ее на пару. Официант устремился выполнять заказ столь пылко и трепетно, словно речь шла о спасении собственного ребенка.

– Действительно, теплоход – великолепный повод начать предвыборную компанию. – Есаул, как мог, изображал восхищение, будто являлся страстным сторонником Куприянова. – Волга – великая русская река, откуда видна и слышна вся Россия. Сам теплоход – образ святого ковчега, где собрались избранные мира сего, уцелевшие от потопа. Две столицы – два извечных полюса, меж которых колеблются чаши русской истории. И, наконец, свадьба – образ грядущего расцвета, мистического бракосочетания, венчания на царство, символ плодоношения и продолжения рода, что столь актуально при нынешнем демографическом кризисе.

Куприянов с недоверием слушал.

– Действительно, я полагаю, у меня будет возможность объясниться с народом и элитами и нарисовать тот образ России, к которому я стану стремиться во время моего президентства, – заметил он, строго посмотрев на Есаула. – К тому же я укажу народу на врагов, которые мешают сделать Россию процветающей, обеспечить людям достойную жизнь.

В его барственном рокочущем голосе прозвучала угроза, из мягких кошачьих лап показались когти.

– Вы, Аркадий Трофимович, блестящий оратор. – Есаул верноподданно заглядывал в глаза Куприянова, изображая покаяние поверженного соперника. – Ваша речь предельно убедительна. К тому же природа наградила вас изумительным баритоном, с которым вас могли бы принять в театр Ла Скала. Мне говорили, вы замечательно исполняете арии Верди. Но кто же те враги, что посмеют встать у вас на пути? После того как Президент Порфирий отказался выдвигаться на третий срок, у вас больше нет врагов. Никто не сомневается в вашей победе.

– Конечно, те, кто еще недавно выступал против меня, позволяя грязные выпады в мой адрес, сейчас выглядят смехотворно, – торжествующе улыбнулся Куприянов. – Я не говорю о нынешнем премьере. Он потеет от страха и выглядит так, словно его мучает геморрой. Наверняка, у него в брюках скрываются бандаж и катетер, из которого во время заседаний правительства капает в бутылочку. – Он победно взглянул на Малютку, который с наслаждением раздувал бычьи ноздри, всасывая пропитанный иронией воздух. – Но вот господин прокурор Грустинов, эта чугунная баба, которой планомерно разрушалось здание демократической России, он уж у меня загрустит. Он еще позавидует своему предшественнику, которого в голом виде показали с двумя проститутками, так и не сумевшими превратить его из мертвой рыбы в мужика. И другому своему предшественнику, которого посадили в тюрягу за прокурорские взятки, и он стал легкой добычей тюремных гомосексуалистов. Обещаю, что эту свинью в прокурорском мундире увидят в клетке Басманного суда, где он расскажет, как поощрял беззаконие, изгоняя из России лучших ее бизнесменов – Березовского, Гусинского, Невзлина. Как посадил за решетку мужественного, жертвенного Ходорковского. Как разгромил лучшую в России компанию ЮКОС. Как утаивал от общественности ужасающую правду о «Норд-Осте» и Беслане. Как пугал меня тюрьмой, посылая землемеров обмеривать мою дачу в Петрово-Лыкове. Он еще будет стоять на коленях, целовать мне туфли, умолять о прощении! – Красивое, благодушное лицо Куприянова исказилось мщением, стало уродливым и зловещим, словно было обращено на врага, которого удушали деревянным винтом – хомут сдавливал жирную прокурорскую шею, тот хрипел, страшно выпучивал готовые лопнуть глаза.

Малютка побледнел, вобрал маленькую голову в массивные плечи, как делает улитка, когда прячется в раковину от внезапной опасности.

– Уверен, что придется ответить комсомольскому выкормышу, господину Попичу, превратившему телевидение в мусорный бак, который он вываливает на головы граждан. Чего стоит фильм, который он прокрутил месяц назад, когда стало ясно, что я участвую в выборах. Злодейский монтаж – Куприянов поддевает ложкой черную икру, и тут же нищие роются в помойках. Куприянов режет ножом фаршированного осетра, и тут же голодные дети побираются на улицах города. Куприянов поднимает бокал шампанского, и горит жилой дом, рушится в реку мост. В заключение этого мерзкого пасквиля показали меня на какой-то презентации, где у меня расстегнута ширинка. Камера долго рассматривала мои расстегнутые штаны, словно хотела заглянуть внутрь. Но Попич не знал, что я оставил ширинку проветриваться после того, как выеб его жену, и его дочь, и его престарелую маму. После этого моему увлажненному члену нужно было просохнуть. И пусть он готовится ответить за клевету по всей строгости демократического законодательства. И пусть готовится увидеть свою фотографию в «Московском комсомольце», на которой его трахает в зад грязный дворовый кобель!

Малютка радостно хохотнул, пригладив кудрявый чубчик и обнажив желтые клыки волкодава. Ему нравился друг, сбросивший личину респектабельности, необходимую в кругах западных финансистов и политиков, и обнаруживший грубый лик русского мужика, добывшего славу и состояние на большой дороге.

– Не увильнет от ответа министр экономики и развития Круцефикс, эта мерзкая двусторонняя свастика, которая вертится в ту сторону, куда дует ветер. Когда я был в силе, он клялся мне в вечной любви, а после моей отставки обвинял в разрушении экономики. Этот шизофреник и психопат раз в три месяца укладывается в психушку, где объявляет себя Адамом Смитом, Гринспеном, Джефри Саксом. Вскакивает нагишом на спинку кровати и безобразно орет, выщипывая себе бороду, пока его не скрутят санитары и не вколют в жопу успокаивающее. Тогда он пускает слюни, бормочет про макроэкономику и мочится под себя. Когда я приду к власти, подвергну его психической экспертизе и помещу в одиночную палату с видом на живодерню. Пусть воет из-за решетки и цитирует Спенсера.

Малютка угрюмо сдвинул косматые брови и задумчиво посмотрел на друга, видимо разглядев в нем нечто, чего не видывал в глазах братков-компаньонов в период раннего накопления капитала и силового захвата шахт.

– Видит бог, выведу на чистую воду министра обороны Дезодорантова. Он артистически хромает, опираясь на трость с серебряным набалдашником, уверяя всех, что подвернул ногу во время прыжка с парашютом. Лицо его перекошено, с нашлепкой носа и вставными зубами, якобы потому, что получил контузию в Афганистане. Он заикается, не выговаривает «р» и «л», ибо терпел аварию на атомной подводной лодке. Но я опубликую данные, из которых видно, что он болен хроническим сифилисом. Генералы после коллегии министерства, те, с кем он здоровается за руку, потом проходят тщательную дезинфекцию, делают обеззараживающие уколы. Последней жертвой, которая от него пострадала, была молоденькая официантка во Владивостокском гарнизоне, которая проходит сейчас принудительное лечение. Помещу его в лепрозорий, пусть тихонечко гниет под музыку Преображенского полка.

Малютка от отвращения сжал свои непомерные бицепсы, отчего английский костюм затрещал по швам.

– И наконец, спикер Думы Грязнов. При нем Дума превратилась в одну огромную липкую взятку, которую дают за любой принимаемый закон. За принятие таких шедевров, как «автогражданка» или лесной и водный кодексы, он имеет три процента от барыша страховых компаний, два процента от «лесной мафии» и скупщиков подмосковных водоемов. Сейчас в Думе рассматривается закон о приватизации Байкала, храма Покрова на Нерли и монумента «Родина-мать» на Мамаевом кургане. Он получит за протаскивание этих законов сорок миллионов долларов…

Малютка хохотнул, крутанув головой, отчего набрякшая жилистая шея громко хрустнула могучими хрящами.

Есаул погружался в медитативную прострацию, свертывая окружавшие его лепестки света. Сворачивал их в плотный бутон, погружал живую пульсирующую почку в свое потаенное око. Оно мягко перевернулось в лобной орбите, погрузилось в сердцевину сознания, в котором расцветал потаенный цветок сновидений. Куприянов утратил свой облик, стал раздваиваться, отекал, будто восковая фигура. Превратился в розовый эмбрион – лобастое личико, курносый носик, плотные губки, поджатые к подбородку кривые ножки, на которых виднелись крохотные пальчики с ноготками. Эмбрион обладал портретным сходством со взрослой особью. Из выпуклого живота струилась пуповина, как трубка стеклодува, на конце которой возникал прообраз будущего Куприянова. Эмбрион видоизменялся, проходя в обратном порядке стадии развития. Становился похожим на сморщенную обезьянку с загнутым хвостом. На общипанного птенца с зачатками крыльев и перепончатыми лапками. На рыбу с ядрышками выпученных глаз, костлявым носом и плавниками. Все они странным образом сохраняли сходство с будущим Куприяновым. Развитие вспять привело к лягушонку со смешными тонкопалыми лапками и пятнистой шкуркой. К голубоватой медузе с колеблемой бахромой. К пучку зеленовато-синих водорослей, обитавших в первичном океане. И все они несли в себе отпечаток будущего Куприянова, будто природа имела изначальный эскиз, по которому творила предполагаемый образ, наполняя его рассолом, сгустками молекул, слизью, цветными растворами, приближаясь к идеалу путем непрерывного совершенствования. Наконец, перед внутренним оком Есаула предстал огромный сперматозоид – наполненный водянистым студнем пузырь, от которого ответвлялся чуткий отросток. В глубине пузыря туманилось нечто, отдаленно напоминавшее Куприянова – та же барственная осанка, надменная стать, манера доброжелательно и вальяжно взирать. Оставалось облачить сперматозоид в дорогой английский костюм и поместить на предвыборном плакате.

Есаул прервал медитацию, еще раз убедившись, что, пребывая в настоящем, можно перемещаться во времени в обе стороны – как в область «первичного взрыва», когда Бог сотворил Мироздание, так и к завершающему «судному часу», когда схлопнется злополучный, неудавшийся Создателю мир.

– Но все перечисленные мною враги – ничто по сравнению с исчадием ада, которое проникло на вершину власти и совершило неслыханные злодеяния. За них придется держать ответ не только перед русским народом, но и перед всем человечеством. – Куприянов откинул красивую голову, взглянул на Есаула. – Я просто предвкушаю час суда. Злодея введут в зал скованного по рукам и ногам, в оранжевой хламиде, как узника Гуантанамо. Он будет греметь никелированной цепью, на него будут рычать овчарки, его будут держать под руки жилистые охранники. Поместят в клетку из нержавеющей стали, и все увидят его испуганное, жалкое лицо. – Куприянов торжествующе взирал на Есаула, ожидая увидеть тень страха. Но Есаул сидел, потупившись, изображая тихое повиновение и немощь. – Судья в шелковой мантии с серебряной цепью станет читать обвинение, которое тут же будут переводить на множество языков и рассылать по всем мировым агентствам. Подсудимый виновен в создании батальона чеченских головорезов «Восток», который участвует в карательных операциях против мирных граждан. Врываются в селенья, где проживают родственники бойцов за свободу. В масках, под покровом тьмы, выволакивают из домов женщин, стариков и детей отвозят в лес и расстреливают. Он лично повинен в том, что были взяты в заложники родственники президента Масхадова, и тот вынужден был сдаться федеральным властям. Обвиняемый присутствовал при пытках президента, руководил допросами, выбивая из пленного данные о партизанском подполье, о финансовых потоках, о спонсорах чеченского сопротивления. Когда нужные сведения были добыты, сам застрелил Масхадова и подбросил труп в специально отрытый бункер. – Куприянов рокотал своим сочным баритоном, метал молнии, ожидая увидеть ужас в глазах врага. Но Есаул сидел словно околдованный, покорно ожидая любой для себя участи. – Это он, в угоду своему самовластию, разрушил хрупкую ткань российской демократии. Вернул многострадальную Россию к тоталитаризму, задумав институт «спецпредставителей», этих жестоких надсмотрщиков над свободно выбранными губернаторами. А потом отменил и сами свободные губернские выборы. Когда алтайский губернатор Евдокимов, весельчак, шутник, любимец народа, отказался подчиниться произволу, его просто убили, подрезав тормоза скоростной губернаторской машины. Ненавистник свободы, этот кремлевский сатрап задушил удавкой независимую российскую прессу, изгнав с телевидения свободомыслие, замалевал экран серой известкой унылой официальной пропаганды. Он закрывал НТВ, изнасиловав в кабинетах «Останкино» двух очаровательных телеведущих, русскую и еврейку, после чего их показали публике, растрепанных, в засосах, бессвязно лепетавших о своем согласии на реформу канала. Он же устроил дорожную аварию самому талантливому телеведущему, которого демократы любовно называли «наш Савик», после чего тот вынужден был закрыть свою программу «Свобода слова». – Куприянов раздвигал рот в туманной улыбке, и в этой жестокой игре с поверженным врагом его круглая голова обрела очевидное сходство с котом, который забавлялся с пойманной птицей, подбрасывая ее, цепляя в воздухе лапами, и при этом странно, по-звериному улыбался. – Это он задумал арест Ходорковского, обставив этот арест с особой жестокостью – с избиением, кандалами, с последующими пытками в карцере, психотропными уколами, требуя от страдальца добровольного отказа от ЮКОСа. Разоренная компания пополнила казну мертвыми деньгами, а карманы злодея – кругленькой суммой в полтора миллиарда долларов, которые крутятся теперь в банке на Каймановых островах. Когда в Россию приехал талантливый журналист Хлебников, основал журнал «Русский Форбс», поставив целью вскрыть махинации кремлевской мафии, этот беспощадный злодей нанял чеченцев, которые расстреляли отважного журналиста.

Есаул был сломлен. Что-то жалкое и беспомощное сквозило в его согбенной спине, сжатых плечах, потускневших пепельных волосах. Он всем видом признавал свое поражение, робел взглянуть в глаза победителя. Куприянов же был неутомим в мучительстве.

– Его людоедский ум разработал вампирическую схему, по которой подорожание нефти на мировых рынках ведет к астрономическим ценам на российский бензин, разгоняет тарифы на электричество и тепло, разоряет сельское хозяйство, делает нищим народ, увеличивает смертность. Уже разорилось множество сельских ферм, крупных заводов, центров военно-промышленного комплекса. Кремлевские же разбойники тем временем скупают Лазурный берег во Франции, побережье Бискайского залива в Испании, курорты Сардинии и Сицилии, купаясь в роскоши и разврате. На процессе прозвучат доказанные обвинения в том, что именно этот преступник в Беслане отдал приказ снайперу подорвать взрывное устройство, а потом по его приказу танки прямой наводкой превращали спортивный зал с заложниками в кровавое месиво. На нем лежит вина в убийстве трехсот детей. К тому же он, антисемит и фашист, спровоцировал известное письмо других русских фашистов, требующих разгона всех еврейских организаций, провоцируя тем самым погромы и всеобщую юдофобию. Он неуклонно подвигает Россию к диктатуре фашистского типа, возрождая гитлеризм в начале двадцать первого века. Перечисленные обвинения повторяют многие пункты Нюрнбергского процесса и требуют приговора, подобного тому, что был вынесен фашистским преступникам. То есть повешения…

Он висел под деревянной балкой, во исполнение таинственного, вынесенного судьбой приговора. В скрученных веревкой запястьях натянулись готовые порваться жилы. Из рассеченного ребра вяло сочилась кровь, и он чувствовал, как шевелятся у раны тяжелые теплые мухи. Впалый живот содрогался от приступов рвоты. Босые стопы свисали из камуфляжных брюк, и он видел свои огромные грязные ногти. Вдоль глинобитной стены, где мерцал голубой изразец, проплыли губастые головы усталых пыльных верблюдов, и унылый звон бубенца затихал среди знойных проулков. Глаза, слезящиеся, залитые потом, ослепшие от света высокого беспощадного солнца, смотрели в пустыню, в розовое тусклое пекло, вымаливая смерть, избавленье от неизбежных мучений, когда в кишлак вернется отряд моджахедов и чернобородый, с огненным взглядом главарь возьмется за ременную плетку, готовый нанести рассекающий кожу удар. Смотрел в пустыню, в пепельно-розовый жар, выкликая себе избавление. И в розовом облаке, в частицах песка и праха, из лучей и кристалликов света возникало видение – огромный сияющий ангел, колонны расставленных ног, белоснежные пышные перья, взирающее из солнца лицо. Одежда, как волны расплавленного серебра. Пряди волос, как текущее золото. Глаза, как огромные самоцветы. Голос из разъятых губ – гулы бессловесного грома. В рокочущих громогласных раскатах – послание, адресованное ему: «Ты – избранник! Ты – угоден Богу! Ты спасешь свой народ и поверженную, брошенную в погибель Россию! Живи, терпи, верь! В тебе Господь открывает прозорливое око. Им узришь».

Ангел из неба протянул могучую руку, приставил ко лбу огненный перст. Прожег лобную кость. Вкатил пылающий глаз. Замуровал в костяной глазнице. И внезапно открылась необъятная даль, бессчетные народы и страны, невиданные города и земли, неисчислимые армии, непрестанные войны, и он, Есаул, исполненный благодати, был спасителем мира, избавителем Родины. Был готов превозмочь все мучения, свершить предначертанный подвиг.

– Быть может, его и не повесят, как Риббентропа или Кейтеля, – иронично произнес Куприянов, почти с состраданием рассматривая поникшего врага. – Но уж поездка в Гаагу в тюремном самолете ему обеспечена.

Есаул смыкал ясновидящее лобное око, медленно избавляясь от ослепительного видения. Неохотно всплывал в явь из бездонных глубин бытия.

– Я думаю, тот, кого вы изобразили, как исчадие ада, на самом деле им не является, – тусклым голосом произнес Есаул, все еще не поднимая лицо навстречу торжествующему неприятелю. – Теперь, когда Президент Порфирий отказывается идти на третий срок, у вас не остается реальных противников. Так или иначе, но вы станете главой государства. Вам понадобятся опытные управленцы. Тот, о ком вы только что говорили, обладает бесценным опытом, уникальными связями. Он готов вам служить на любых выдвинутых вами условиях. Тем более, что никто не сомневается в том, что вы любите Россию, желаете ей добра. Народ примет образ русского будущего таким, каким вы его начертаете.

– Да, у меня есть образ русского будущего, и он ничем не напоминает ту уродливую образину, которую лепил Президент Порфирий и его приспешники. – Куприянов надменно откинул красивую голову, как это делали цезари при выступлениях в сенате, и на его челе просиял золотой венец. – Моя высшая цель, моя, если угодно, священная миссия, – избавить Россию от тысячелетнего бремени имперскости. Русский народ изуродован имперскостью, искалечен бессмысленной мессианской идеей, которую нашептал какому-то безумному великому князю какой-то забытый юродивый. Вся наша русская злоба, нищета, дурная гордыня, все наше бескультурье и животное свинство проистекают из имперскости, на поддержание которой мы израсходовали впустую тысячу лет своей бессмысленной истории…

Куприянов пылко, с кафедральной проникновенностью, читал курс русской истории, уподобляясь Ключевскому или Костомарову, вдохновленных обожанием курсисток и влюбчивых студентов. Их роль выполнял сейчас Франц Малютка, с восхищением глядя на интеллектуального друга. От волнения гладил чубчик на костяной голове, шевелил могучими, полными волос ноздрями, вдыхая запах истинного интеллектуализма. Есаул сосредоточенно слушал – не рокочущий баритон ненавистного человека, а далекий шум таинственного ветра, который летел к земле из небесных пространств, нес благую весть. Мир вокруг, в предчувствии откровения, менялся. В нем что-то собиралось, копилось, стекалось в потаенный центр, который помещался в его любящем и ненавидящем сердце.

– Когда стану Президентом, намерен и дальше колоть мертвую льдину российских пространств, – властно, царственно продолжал Куприянов. – Буду откалывать от нее, вслед за Украиной, Кавказом, Казахстаном и Средней Азией, другие ломти, вмороженные в мертвый монолит империи. На восемь, на двадцать, на шестьдесят ломтей расколю тупую льдину, и каждый осколок будет оттаивать, чудесно переливаясь на солнце. Как на талом леднике расцветают восхитительные тюльпаны, нарциссы, эдельвейсы, так на этих освободившихся территориях будут распускаться цветы истинной свободы. Конфедерация областей, республик, регионов, со своими столицами, центрами суверенных сил, раскрепощенных культур. Открытость внешнему миру, эфемерность границ. Дыхание великого Китая, объятия мужественных тюрков, рукопожатия родственной и близкой Германии. Россия перестанет быть тупым гигантским носорогом, упершимся бивнем в Северный полюс, а превратится в разноцветную бабочку, парящую среди трех океанов. Бремя русских пространств, задача их обороны, освоения, угрюмого воспевания будут сброшено. Вместо одной, тупо неделимой и мертвенной, возникнет много Россий, легких, подвижных, счастливых… Русский человек, защищая проклятые пространства, истреблял себя и других в войнах, замерзал во льдах, сгорал в песках. Строил не удобные дома и квартиры, а живя в бараках, клепал подводные лодки и баллистические ракеты. Изобретал не благовонные мази и упоительные духи, а штамповал в шарашках атомные бомбы. Русская наука открывала не средства наслаждений, не формулу вечной жизни, а средства убийств – лазерные пушки, атомные мины, геофизические взрывы, способные согнуть ось Земли. Зачем нам такая наука? Закрыть все изуверские НИИ и КБ, распустить ученых! Нам хватит нефти и газа, чтобы быть счастливым народом. А наукой пусть займется Америка. Русский человек должен расслабиться, пожить, наконец, для себя. На обломках империи построить радостный Диснейленд со множеством забав, развлечений…

Франц Малютка, о котором говорили, что он собственноручно застрелил пятерых конкурентов по угольной отрасли, этот громила с навороченной мускулатурой и головой, обработанной пневмомолотом, счастливо улыбался, будто катался на «американских горках», сладко повизгивая. Есаул чувствовал, как накаляется громадная реторта мира, как стискивается под страшным давлением земное вещество, теряя рыхлость и блеклость, сжимаясь в сверхтвердый сгусток, готовое превратиться в сияющий прозрачный кристалл.

– Моей главной заботой будет устранение из русского сознания имперской идеи, этой ужасной опухоли, поразившей ум русского человека. Нейрохирургией станет новая культура, которая сменит собой прежнюю, имперскую. «Слово о полку Игореве», «Полтава», «Война и мир», «Тихий Дон», «Последний солдат империи» – их нужно смыть, засветить, как ненужную пленку, вырезать из русского сознания эту тысячелетнюю гематому. Главным министром в моем будущем правительстве станет министр культуры. И знаете кому я предложу этот портфель? – Куприянов обратился к Малютке, обалдело, с раскрытым ртом, внимавшему пьянящим речам. – Я предложу этот пост твоей жене, Франтик, великолепной Луизе Кипчак. Красота, наслаждение, эротика, прельстительные услады, культ прекрасного тела, гедонизм, эллинское упоение каждым мгновением жизни. Луиза – образец нового русского человека. Я дам ей огромный бюджет, подчиню ее влиянию все телевизионные каналы. Она превратит русскую жизнь в непрерывный фестиваль, в нескончаемое бьеннале, в восхитительный оргазм, который ослепит, заставит забыть угрюмое прошлое, шизоидное мессианство – нравоучительного Толстого, чахоточно-морализирующего Чехова, постыло дидактического Проханова….

Ненависть и любовь вливались в сердце Есаула двумя жгучими потоками, смешивались, вскипали, рождали бесшумные взрывы. Сердце содрогалось, меняло цвет, от ослепительно-алого и нежно-золотого до черно-фиолетового и мрачно-синего. В этой цветомузыке созревало великое знание. Все рассеянные случайные мысли, прихотливые чувства, несовершенные идеи, несостоятельные замыслы сливались, твердели, образуя кристалл откровения.

– Операция, которую я замышляю, будет болезненна. Не скрою, удаление имперской опухоли обойдется недешево. Многие умрут прямо на операционном столе. Реформы, которые я проводил, будучи премьер-министром и которые были оборваны с воцарением Президента Порфирия, будут возобновлены и продолжены. Быть может, в конце реформ русских сохранится шестьдесят миллионов, остальные умрут вместе с имперским сознанием. Но оставшиеся образуют расу счастливых людей, напоминающих дельфинов, что плещутся в теплой лазури.

Куприянов обольстительно улыбнулся, упиваясь музыкальными рокотами собственного баритона и изысканными переливами мысли. Есаул испытывал невыносимую ненависть к этому сакральному врагу, убивающему страну и народ. И слепящую нежность, любовь к ненаглядной России, над которой нависла беда. Два эти чувства, сливаясь, сотворяли кристалл, в котором таилось открытие – как воспрепятствовать враждебному замыслу.

У столика возник официант. В изящном полупоклоне нес перед собой деревянную доску, на которой, обложенная блестящими крупицами льда, красовалась рыба.

– Господам недолго ждать, – сладкозвучно произнес он. – Телятина в красном вине уже на плите. Королевские креветки кипят в молоке. Вот, взгляните. – Он слегка приблизил деревянный поднос к Есаулу. – Ваш сибас. Вам нравится?

Есаул слышал, как приближается шумящий шар света, в котором что-то крутилось, взрывалось, выбрасывало протуберанцы энергии. Ударило, ослепило, накрыло с головой душным вихрем. За стеклянной стеной в казино взыграли фонтаны света, взлетели салюты огня, распушились букеты радуг. За другой стеной вещие птицы раскрыли громадные шелковистые веера с изумрудными и голубыми очами, ослепили переливами, волшебной игрой перламутра. Рыба на деревянной доске встрепенулась, ударила влажным хвостом, разбрызгивая блестки льда. В голове счастливо и яростно крутанулся золотой глаз. Из бокала брызнула искра, перелетела стеклянный край, ужалила в разгоряченный лоб. Среди космических радуг и волшебных птиц сотворилось чудо. Вода в бокале преобразилась в вино, играла чудным рубином. Ожившая рыба трепетала на доске. Испуганный официант ловил ее на лету, уносил, прижимая к груди.

Есаул испытывал прилив могучей энергии, был счастлив, светел. Его посетило прозрение. Выход был найден. Он поднял на Куприянова просветленное лицо, на котором не было ни гнева, ни ненависти, а лишь свет прозрения.

– Вы абсолютно правы, Аркадий Трофимович. Нам всем предстоит сбросить бремя империи. Путешествие по рекам из Москвы в Петербург ознаменует начало вашей предвыборной кампании, где вы сможете обнародовать свой манифест. Рассматривайте меня как друга, который мог заблуждаться, но теперь готов искупить грех своего заблуждения. Кстати, – он обратился к Малютке, – я знаю, вы еще не зафрахтовали теплоход. И не надо. Администрация Президента предоставит в ваше распоряжение чудесный корабль, построенный на верфях Гамбурга. Он прибыл в Москву недавно, и теперь представляется случай употребить его по назначению. Если бы такой корабль был построен в Германии в тридцать седьмом году, он бы назывался «Адольф Гитлер». Но теперь, в благословенное время, мы дали ему имя «Иосиф Бродский» в честь великого космополита, всем творчеством отрицавшего империю.

– Отлично! – воскликнул Малютка. – Братцы, давайте жить дружно!