Читать книгу Легион: Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий - Александр Прозоров - Страница 11

Можно сказать, ему повезло. Сержант еще на подходе заметил стоявшие у пирса торговые и военные корабли. Едва войдя в город, оказавшийся большим портом, центурия остановилась. Ее командир подозвал к себе шагавшего всю дорогу рядом с Федором опциона и отдал ему какой-то короткий приказ. Опцион отсалютовал, повернулся и, приблизившись к Чайке, властно положил ему руку на плечо, буркнув повелительным тоном два слова. Федор решил, что это должно означать «Следуй за мной!», и не ошибся.

По узкой улочке, стараясь не отставать, он направился вслед за опционом, и скоро оба уже были на территории порта. Приближаясь к стоявшим на самом берегу баракам, морпех успел осмотреть почти весь порт и гавань, разделенную на две акватории. В первой, меньшего размера, стояло несколько зерновозов и других грузовых кораблей, из трюмов которых рабы непрерывно выгружали какие-то тюки.

Чуть поодаль, на более широкой воде, отгороженной от моря высоким земляным молом, вольготно расположились пять уже знакомых квинкерем со спущенными парусами, дюжина хищных триер и почти два десятка более мелких кораблей, похожих на тот, что сержант обнаружил разбитым у берега. Рассматривая на ходу квинкеремы, Федор решил, что они даже чуть крупнее, чем та, на которой он плыл из Крыма. А кроме того, у них имелось два существенных отличия от карфагенских кораблей. На носу римских квинкерем виднелось какое-то странное громоздкое приспособление, похожее на длинный деревянный мостик с острым металлическим крюком на конце. Сейчас этот мостик находился в вертикальном положении, но, вероятно, мог и опускаться. А кроме мостика, ближе к корме, на всех кораблях были выстроены башни в несколько метров высотой. Ее предназначение разгадать не составляло труда – с такой возвышенности очень удобно стрелять по палубе взятого на абордаж судна или обороняться, если атакован твой корабль.

Оба этих приспособления, на взгляд Федора, уже совершившего морской поход на квинкереме, в бою, может, и помогали, но сильно ухудшали мореходные качества, которые у боевых кораблей античности и так были не самыми лучшими.

Глядя на знакомые силуэты, Федор снова вспомнил сенатора из Карфагена и его слугу. Удалось ли им выжить в том шторме и добраться до своей гавани? К сожалению, из всего экипажа второй квинкеремы выжил лишь он один. В этом сержант почти не сомневался.

В огромном порту, где толкалось множество народа, стоял настоящий гвалт. Купцы и их приказчики в разноцветных нарядах торговались с покупателями прямо на пирсе, где загорелые рабы перетаскивали товар. Тут же в рыжих кожаных панцирях лениво прохаживались римские легионеры, следившие за порядком.

Обойдя всю эту толпу по краю, опцион препроводил его до бараков, отделенных от остального порта каменной стеной и крепкими воротами, у которых маячили человек шесть дюжих воинов при полном параде: в доспехах, со щитами и мечами. Охранники, выяснив, по какой надобности сюда явился опцион, пропустили их беспрепятственно. За стеной обнаружился обширный двор, точнее, часть мощенной камнями набережной и бараки, примыкавшие торцом к нижней части скал, служивших основанием для всего города. По набережной к дальней квинкереме маршировала центурия солдат.

Не обращая на них внимания, опцион вошел внутрь ближайшего барака и сдал Федора на руки местному центуриону – низкорослому, плечистому мужику с широким лицом. Затянутый в доспехи пожилой центурион сидел в глубине полупустого барака на деревянной табуретке за массивным столом на мощных ножках и что-то неспешно царапал на специальной дощечке. Его шлем с поперечным плюмажем лежал тут же на столе, рядом с кувшином вина и виноградной лозой. Сержант мельком огляделся. Помещение разделялось высокими перегородками на ячейки, до упора заставленные пустующими деревянными лежаками. Повеяло родной казармой.

Центурион вздохнул и отложил стило. Явление пехотного опциона с неизвестным солдатом, да еще одетым не по форме, его вряд ли обрадовало. Тем не менее офицер отвлекся от своего занятия и вперил недобрый взгляд в Федора, явно недовольный отсутствием на нем шлема, хотя и сам-то, видимо, предпочитал его не носить без особой необходимости. Но, как говорится, что положено Юпитеру… Выражение лица центуриона не сулило ничего хорошего. Такую же гримасу Федор как-то подсмотрел у капитана Нефедова, отчитывавшего расхристанного после самоволки Леху.

Выслушав короткий рассказ опциона, быковатый капитан морских пехотинцев посмотрел на Федора уже другими глазами. Сержант, правда, не обрел уверенности, но в них хоть ненадолго промелькнуло сочувствие. Видно, его приняли за выжившего после бури, а этому центуриону, скорее всего, тоже приходилось тонуть, и это еще больше убедило Федора в том, что перед ним капитан морпехов, не привыкший глотать дорожную пыль. Только вот в бараке, куда дневной свет попадал через три небольших окошка, прорезанных со стороны гавани, под самой крышей, кроме них почему-то больше никого не было. Ни одного морпеха.

Когда сопровождающий удалился, центурион все так же, не вставая, задал Федору несколько вопросов и, не получив на них ни одного ответа, удивленно поднял глаза. А затем поднялся и сам. У Федора появилось нехорошее предчувствие, что сейчас начнется экзекуция, поскольку этот бычок потянулся за лежавшей на столе виноградной лозой. При этом он успел задать Федору еще один длинный вопрос, из которого напряженно внимавший Федор успел выудить только то, что новое начальство зовут Гней Фурий Атилий, но что оно хочет, так и не сообразил. Чтобы хоть как-то спасти ситуацию, сержант выпалил на латыни первое, что пришло в голову.

– Idem in me![24]

На лице центуриона застыло крайнее удивление, но Федор, вероятно, выбрал не самые худшие слова, сумев потрафить капитану.

– Rusticanus[25], – проворчал тот, откладывая розги в сторону.

Снаружи уже начинало темнеть. Центурион указал ему на деревянную лежанку в углу барака и большую тумбу, куда он мог сложить свои доспехи. Для оружия полагалось отдельное место, о котором он узнал чуть позже, а пока центурион разрешил ему оставить меч при себе. Все это отныне должно было стать его мебелью, а сам барак – его новым жилищем.

Затем центурион отвел Федора в соседнее строение, оказавшееся столовой, где легионер, исполнявший обязанности повара, накормил его согласно приказу какой-то холодной кашей, отдаленно напоминавшей перловку пополам с тыквой. И все. С тем его новый командир и удалился, рыкнув на прощанье, что завтра для Федора Чайки начнется новая жизнь. Во всяком случае, сержант так истолковал несколько ругательств и жестов, которыми быковатый Гней Фурий Атилий с ним попрощался.

Так закончился первый день пребывания Федора на землях Рима. А на следующее утро барак стал заполняться новобранцами. Как оказалось впоследствии, Чайку действительно приняли за одного из трехсот необстрелянных солдат, в срочном порядке набранных для пополнения сил морских пехотинцев Тарента где-то в дальних районах примыкавшей к нему Калабрии. Их посадили на либурны и отправили морем к месту службы. Но этот караван с новобранцами угодил в шторм, где погибли все, даже не успев добраться до Тарента. Это означало, что никаких списков, где мог бы фигурировать Федор Чайка, тоже еще не существовало. И его посчитали счастливчиком – единственным спасшимся, но потерявшим память, так как на вопрос, из какой деревеньки в Калабрии его завербовали на службу, Федор не смог ответить, поскольку с трудом понял вопрос, да и понятия не имел, где вообще эта Калабрия расположена. Но, скорее всего, находилась она не очень далеко.

Впрочем, ни Гней Фурий Атилий, командовавший всеми центурионами, унтер-офицерами и морскими пехотинцами, приписанными к местной флотилии, ни другие командиры не стремились выяснить тайну происхождения новобранца со странным именем Федор Чайка. Не важно, кем он был раньше, главное, что теперь он стал новобранцем в морской пехоте города Тарента – союзника римлян, обязанного выставлять для военных действий по первому же требованию флот с обученными экипажами и укомплектованный морпехами. Новобранца следовало хорошенько выдрессировать, вдолбить в его тупую калабрийскую башку, что самое главное для него – это слушать своих командиров, хорошо служить Риму и умереть за него с почестями. А кем он умрет – безродным рыбаком-калабрийцем, пастухом из Апулии, случайно затесавшимся, не приведи Юпитер, в ряды доблестных союзников Рима горцем из Лукании или беглым самнитом – это уже совершенно никого не беспокоило. Мясо для бойни нужно всегда.

Хотя имя, учитывая реалии новой службы, сержанту вскоре пришлось слегка изменить. На Федр Тертуллий Чайка – это имя он сам себе придумал. Сказал, что память к нему частично вернулась. Тоже звучало не пойми как, но больше походило на римское. И главное, не так раздражало слух центуриона, которому было почему-то не выговорить имя Федор, постоянно исчезала вторая гласная буква. Поэтому сержант решил пожить какое-то время как Федр Тертуллий. А после прохождения курса молодого бойца у него появилась еще и кличка: medicus[26].

Первую неделю, после того, как барак набился до отказа молодыми парнями в туниках, согнанными со всех подчиненных Таренту областей, Федор пребывал в некотором шоке – все его о чем-то спрашивали, а он в ответ только мотал головой. Но деревенщиной его никто больше не обзывал. На первый взгляд, тут все были такие же. Однако в шоке пребывал не только бывший сержант отдельного полка морской пехоты Черноморского флота России, но и все остальные новобранцы. Еще вчера они все мирно пахали свои поля, возделывали огороды, пасли скот и латали рыбачьи лодки, а сегодня все попали в армию, где их ждали только тяготы и лишения армейской службы, а возможно, и скорая смерть от руки варваров. Но, что поделать, такова уж военная специфика во все времена, как начал догадываться Федор, оказавшись опять на службе. Тебя никто не спрашивал, пацифист ты или милитарист. Риму нужна армия, нужны легионы, так что, пастух ты или рыбак, все равно будешь служить, раз попал. И он стал служить.

Впрочем, как скоро выяснилось, кроме тягот и лишений бойцам полагалось кое-что еще. Например, неплохое жалованье, а в будущем, как вещал Гней Фурий Атилий при каждом построении, – к самым храбрым придет почет и уважение. А это дорогого стоит.

Первую неделю их гоняли как сидоровых коз в марш-броски по горам, заставляли заниматься гимнастическими упражнениями, бороться, плавать, кидать камни и драться на деревянных мечах. Центурионы и опционы сгоняли с них по семь потов, но, к удивлению Федора, настоящего оружия не давали. И он долго был единственным во всей манипуле обладателем настоящего меча и кожаного панциря, которые хранил на оружейном складе в специально отведенной ячейке, сдав их местному опциону под роспись – нацарапал что-то на лакированной деревянной табличке.

Все занятия они проводили без доспехов, в обычных туниках и сандалиях, а плавать вообще пришлось голым. Кроме того, предстояло плыть до мола и обратно между кораблей, на палубах которых собралась целая толпа морпехов, желавших в свободное от нарядов время поглазеть на соревнования. В голову сержанту сразу полезли навязчивые мысли о педерастах, в изобилии обретавшихся на просторах Римской империи. Он даже чуть поотстал от раздражения, но на его честь в воде (а также позже в казарме) никто не посягал, а потому он взял себя в руки и выиграл заплыв под восторженное улюлюканье наблюдавших с кораблей старослужащих. Даже заработал от центуриона краткую похвалу. А услышать от Гнея Фурия Атилия по кличке taurus[27] что-то кроме ругательств – само по себе уже дорогого стоило.

Через неделю таких издевательств, которые Федор, впрочем, выносил с философским спокойствием, – не зря же только что оттянул срочную на черноморском флоте – их построили ранним утром перед казармами. Обычно в это время новобранцы уже стаптывали сандалии в кроссе по каменным тропинкам между скал, вырабатывая выносливость.

Назревало, видимо, что-то экстраординарное. И действительно, скоро перед строем, состоявшим из их манипулы, уже приписанной к определенному кораблю, названия которого сержант, правда, еще не знал, и еще четырех манипул, тоже заранее расписанных по другим квинкеремам, появился какой-то незнакомый поджарый офицер в дорогих доспехах и богато украшенном шлеме. Его сопровождали еще двое таких же помпезных вояк и лично Гней Фурий Атилий. Незнакомый офицер, судя по дорогой кирасе и белой тунике с красной полосой, был не кто иной, как военный трибун.

– Гляди, Федр, – толкнул в бок сержанта, стоявшего во второй шеренге, невысокий крепыш по имени Квинт Тубиус Лаций, рыбак из деревеньки на морском побережье Бруттия, – сам Памплоний пожаловал.

Марк Акций Памплоний являлся командующим, которому подчинялись и сухопутные силы стоявшего в крепости Тарента римского гарнизона и его морское прикрытие. Это имя Федору уже приходилось несколько раз слышать в разговорах во время коротких минут отдыха между борьбой и перебрасыванием тяжеленных камней. За прошедшую неделю, днем и ночью находясь среди людей, говорящих на латыни, Федор сильно продвинулся в изучении разговорного языка. Он уже достаточно свободно изъяснялся с другими новобранцами и даже знал клички своих непосредственных начальников. Но птица столь высокого полета, как Марк Памплоний, появилась здесь впервые.

Едва командующий появился перед строем, наступила гробовая тишина. Новобранцы, казалось, даже перестали дышать. И только хохмач Квинт, откуда-то все знавший, опять толкнул Федора в бок и шепнул: «Сейчас присягу будем давать». А когда Чайка бросил на него удивленный взгляд, добавил: «Памплоний просто так в порт не явится. Он лучше в бордель пойдет, к бабам, чем лишний раз службу проверит. Да и зачем? Пока Гней ее тащит, за морпехов можно не беспокоиться. Острый пилум мне в анус, если я вру!»

Федор против воли ухмыльнулся. Квинт чем-то напоминал ему Леху, такой же любитель потрепаться и недолго думая залезть в какую-нибудь заваруху. Тот самый Гней, которого он только что нахваливал, за прошедшую неделю уже не раз отхаживал его виноградной лозой, и однажды даже врезал в ухо, свалив с ног одним ударом, когда Квинт не успел быстро выполнить приказ. Квинту еще повезло. Центурион мог бы и убить – за пределами Рима, как вспомнилось Федору, гражданское право не действовало. И твой командир здесь был царь и бог. Он мог тебя наградить за хорошую службу, а мог и запросто приказать забить палками, если ты, например, заснул на посту. Памплоний его за это только похвалил бы.

Тем временем сам Марк Акций Памплоний, прищурившись на солнце, начал говорить. Он держал речь недолго, но с жаром. Федор быстро сообразил – оратор заливал, как им повезло, что из простых пахарей, рыбаков и прочего деревенского отродья они скоро станут солдатами Рима. Это великая честь для них.

– Через несколько мгновений, – вещал трибун, – вы принесете клятву на верность и станете частью нашей великой армии, покорившей уже немало народов. А к следующим идам[28], когда центурионы вышибут из вас всю дурь и сделают настоящими солдатами, клеймо на руке с номером легиона будет означать для вас второе рождение. Вы станете гражданами нашей великой страны. У нее много ремесленников, плотников и пахарей, но ей нужны, прежде всего, солдаты.

Слушая Памплония, Федор пытался восполнить пробелы своего образования. Раньше он был уверен, что в римской армии служили только свободные граждане. Туда не допускали ни нищих, ни рабов. А теперь получалось – нет. Точнее, пока нет. Ведь вокруг него, как выяснилось, стояли отнюдь не граждане. И всем им действительно круто повезло, что по большой необходимости их скоро примут в дружную семью римлян. Всей манипулой сразу. «Если я не ошибаюсь, – размышлял Федор, глядя на распалившегося Памплония, – то и этот хлыст пошел в армию не по большой любви. У него тоже не было выбора, даже если он сынок какого-нибудь сенатора. Ведь, при местных порядках, занять место отца он мог, только отслужив в армии энное количество лет».

Гражданским во власть путь в римской республике был заказан. Похоже, служба в местной армии открывала-таки некоторые перспективы. Если повезет, можно пролезть и повыше. Но для этого требовалось начать. А потому, не задумываясь, особенно после того, как Памплоний вызвал новобранца из первой шеренги и приказал ему прочесть клятву (заученную заранее, конечно, – не зря быковатый Гней его вчера вечером заставлял орать текст на всю казарму), Федор вместе со всеми хором повторил «Idem in me!». И перешагнул грань, отделявшую его от кратчайшего пути к римскому гражданству.

Здесь от него, похоже, не требовалось никого спасать. Просто вытерпеть пару недель изнурительных тренировок, дать прижечь себя раскаленным клеймом, навсегда впечатав в кожу латинскую цифру с номером легиона, и ты уже по смерть свою римский гражданин.

Дальнейшее его несколько удивило, поскольку сильно отличалось от службы в родной армии. Когда трибун вместе со свитой ушел, Гней Фурий Атилий приказал всем новоиспеченным курсантам немедленно зайти в небольшой отдельный барак с крепкими стенами и дверями, что стоял на краю пирса. К местному квестору[29]. А оттуда прямиком направляться в город за покупкой необходимого оружия и снаряжения. На все им отводилось целых два дня, начиная с нынешнего утра.

Из обиталища квестора, который на латыни назывался quaestorium, Федор вышел еще более удивленным – ему выдали денег на покупку обмундирования. Помимо солдат – получателей жалованья и самого квестора, слащавого толстяка, явно законченного педераста, по имени Нумерий Манций Вольциус, там толклось еще немало народа. Процесс выдачи денег был формализован не хуже бухгалтерии на его родном Кировском заводе, где он успел отработать пару месяцев до службы, чтобы заиметь трудовую книжку. В узком пространстве главной комнаты без окон находился самый настоящий офис, возглавляемый «дощечником». У него имелось несколько распределителей. Они получали от квестора через дощечника платежные поручения, проверяли их и разрешали платеж, «отовариваемый» ящичником, то есть кассиром. Он и выдал Федору, вынужденному вместе со всеми проходить этот конвейер, деньги согласно полученному предписанию.

Правда, квестор, хитрозадая сволочь, отлично знал о том, что у новобранца Федра имеется вполне приличный кожаный панцирь и меч с ножнами, а потому насчитал ему почти вдвое меньше денег, чем остальным. Но спорить было себе дороже, поэтому Чайка нацарапал на дощечке («тессере») свою подпись и вышел вон.

– Каптерщик хренов! – выругался он по-русски, оказавшись на пристани с худым мешочком медных монеток. – Бюрократ! Чтоб тебе так зарплату платили!

Некоторое время Федор раздумывал, что делать дальше. Получалось, что ему выпала увольнительная на два дня. Даже разрешалось не возвращаться сегодня ночью в казарму. Города он не знал, где искать нужные лавки – тоже. Но тут из конторы, растолкав очередь из будущих легионеров, ожидающих жалованье, показался Квинт Тубиус Лаций. Все манипулы будущих морпехов получали деньги в строгом порядке, согласно своим номерам. Манипула, в которой служили вместе Федор и Квинт, была первой, а потому и деньги они получили раньше других.

– Ну, – Квинт хитро подмигнул Федору, взвешивая на ладони мешочек с монетами, – тридцать три асса, считай, жалованье за десять дней выдали[30].

Федор взвесил на руке свой кошелек и резюмировал:

– А мне дней на пять, значит.

– Ну, так у тебя же отличный панцирь есть и меч, – подбодрил его Квинт, заметив кислое выражение на лице сослуживца. – Ничего, потом еще начнут за жратву вычитать, вообще ничего не останется. Но, если знать места, где можно взять приличное оружие подешевле, то и выжить можно.

– А ты их знаешь? – заинтересовался Федор.

– Конечно, – бодро ответил Квинт. – Я здесь, в Таренте, все лавки на рынке обошел. Бывал пару раз с отцом и братьями, рыбу продавал.

– Тогда, может, возьмешь в компанию? – предложил Федор.

– Ты чего, сдурел? – уставился на него Квинт. – До Кампании[31] далеко – пока дойдешь, три пары сандалий стереть можно. А на рынок возьму, все веселее.

Затем он прищурился, словно собирался рассказать Федору военную тайну, и медленно, с удовольствием, проговорил:

– А когда закупимся, брат Тертуллий, надо будет все это обмыть хорошенько. Я знаю одно тепленькое местечко на южной окраине. Там все есть: вино, девочки. Ты будешь доволен.

– Девочки – это хорошо, – автоматически переводя столь знакомое слово femina, отметил Федор, вспомнив ненароком о Маринке, оставленной в прошлой жизни, и о том, что к женщине он не прикасался уже очень долго. Можно сказать, тоже с прошлой жизни, с самого дембеля. – Ну, тогда пошли, что ли?

И привязав свои кошельки к поясам, оба будущих легионера направились к выходу из расположения морских пехотинцев в гавани Тарента. Федор, правда, зашел еще к опциону и получил свой кожаный панцирь и меч, к которым ему предстояло докупить шлем, щит и прочее снаряжение.