Читать книгу Яцхен: Три глаза и шесть рук. Шестирукий резидент. Демоны в Ватикане. Сын архидемона - Александр Рудазов - Страница 22

Прошло четыре с половиной недели с тех пор, как я согласился поработать на императорских ученых двадцать девятого века, пока Рабан разыскивает путь домой. Вообще, я не пожалел о своем решении – приятно было какое-то время пожить относительно спокойной жизнью.

Очень относительно, если честно…

К моему облегчению, оказалось, что когда тот профессор называл Академию своей, он имел в виду не то, что он там самый главный, а всего лишь то, что он тоже там работает. Это меня порадовало – я отнюдь не желал оказаться под началом у кого-то вроде незабвенного Краевского.

ЦАН, она же Центральная Академия Наук, размещалась в стопятидесятиэтажном здании, формой напоминающем Вавилонскую башню. Каждый этаж высотой в шесть метров, немалая подземная часть, да еще и Шпиль.

Этот самый Шпиль занесен в местную Книгу Рекордов, как самое высотное искусственное строение на Земле. Собственно, это всего лишь башня диаметром метров в пять. Внутри у него только опорные конструкции, да еще скоростной лифт. Зато высота…

Достаточно сказать, что верхушка Шпиля находится выше атмосферы.

ЦАН находится в Терраполисе – столице этой многопланетной Империи. Терраполис же располагается в самом центре Западной Европы – в двадцатом веке на его месте находились такие города, как Цюрих, Берн, Мюнхен, Турин, Милан, Генуя, Женева, Лион, Марсель, Ницца и княжество Монако. Чудовищный мегаполис поглотил почти всю Швейцарию, северо-запад Италии и юго-восток Франции. Даже до Германии дотянулся.

Впрочем, в этом мире вся Земля – единое государство.

Ученые, коих в ЦАНе больше ста тысяч, обрадовались мне, как родному. Инопланетяне в этом мире давно уже не новость – первый контакт с пришельцами состоялся еще в двадцать первом веке. А вот пришельцев из параллельных миров они доселе не встречали.

Насколько я понял объяснения Рабана, с помощью техники можно сравнительно легко путешествовать между звездами, а вот в другие миры получается хуже. А магия, наоборот, легко открывает врата между мирами, но даже на Марс с ее помощью добраться трудновато.

Прежде всего меня заграбастали те самые физики, которые разрабатывали механизм перемещения. Мне раз двадцать пришлось заставлять Рабана гонять нас туда-сюда – несколько раз с видеокамерой, дважды – вместе с наблюдателем.

Они всячески исследовали все это, но только безнадежно разводили руками. Я написал им на бумажке Слово энгахов, но они мне попросту не поверили! Они не поверили, что я (ну хорошо, Рабан!) просто произношу эту фразу и перемещаюсь между мирами. Для очистки совести они попробовали сами – надо ли говорить, что из этого ничего не вышло?

– Этого не может быть! – упорно повторял Каннинг – молодой доцент, последние десять лет своей жизни посвятивший проблеме перемещения между мирами. – Это же всего лишь набор звуков – как это может действовать?!

– Но ведь действует же, – неизменно отвечал я.

В конце концов им это надоело. Они объявили опыты в этом направлении неперспективными и меня больше к себе не приглашали.

Не очень-то и хотелось.

Генетики тоже очень мной интересовались. Но к ним я сам ходил неохотно – все они смотрели на меня, как сластена на торт. Им явно ужасно хотелось разрезать меня и посмотреть, что прячется внутри. Только недвусмысленный приказ императора останавливал этих палачей от науки.

Правда, потом они тоже ко мне охладели. Я остался для них чем-то вроде винограда из басни Крылова – видит око, да зуб неймет. Поэтому они, так же как и в басне, единогласно решили считать меня не представляющим интереса.

Я попытался заинтересовать их той самой слизью, которую так желал заиметь Краевский, но оказалось, что в двадцать девятом веке похожее вещество уже существует. Не настолько эффективное, но вполне пригодное и очень дешевое. Называется – регенерин.

Образцы они у меня взяли, конечно, но и только-то.

Тем не менее оставалось еще множество других отделов, в которых меня в любое время суток принимали с распростертыми объятьями. Биологи с моей помощью изучали флору и фауну параллельных миров, химики – природные элементы, не встречающиеся в этом мире, социологи – иномирные цивилизации.

Физики чуть не скончались от восторга, когда я доставил им диск с записью мира, в котором пространство и время взаимопроникнуты. Правда, записать эту штуку удалось далеко не сразу – я никак не мог привыкнуть к тому, что с течением времени в том мире ты не только стареешь, но еще и движешься в определенном направлении. Причем разные предметы движутся с разной скоростью – камеру то и дело вырывало у меня из рук.

Историки буквально засыпали меня заказами, когда узнали, что путем перемещения между мирами вполне реально посетить самое настоящее прошлое. Нет, не совсем настоящее, конечно, но вполне достойную замену.

Палеонтологам я доставил яйцо самого настоящего цератозавра, и они потом долго умоляли меня привезти еще одно, но уже вылупившееся. А лучше – взрослую особь.

А уж как благодарны были криптозоологи (есть, оказывается, и такие!), когда я привез им детеныша мантикоры…

Почти в каждой экспедиции я пересекался с Серым Плащом – он по-прежнему с большим любопытством наблюдал за тем, что я делаю. Похоже, он ничуть не смущался, что забросил меня так далеко от дома – скорее, наоборот, выглядел очень довольным. Если, конечно, эта резиновая маска вообще может иметь выражение лица…

А сегодня у меня выходной. Первоначально профессора воспринимали меня как персонального робота, нужного только для того, чтобы выполнять их заказы, но я быстро их разочаровал. С самых настырных вообще сбивал спесь, стреляя в их сторону хвостом. Когда жало останавливается в паре сантиметров от лица, мало кто продолжает считать себя тут самым главным.

Выходные я обычно проводил здесь же, в ЦАНе, на сто двадцать седьмом этаже. Мне выделили нечто вроде квартиры – две комнаты и довольно обширная кладовая. Обедать и ужинать я ходил в столовую на этом же этаже. Здесь же находились квартиры некоторых особо фанатичных ученых, предпочитающих не покидать место работы даже… да никогда, вообще-то.

Семьсот пятьдесят метров – это очень высоко. Однако для моих глаз такое расстояние – пустяк, я прекрасно различаю всех, кто проходил внизу.

Вот, кстати, что мне понравилось в этом мире – к инопланетянам здесь привыкли, и моя внешность ни у кого не вызывает ничего, кроме рассеянного любопытства. За те пятнадцать минут, что я стою у окна, я видел уже троих пришельцев – красно-зеленую гусеницу с тремя десятками толстых лапок, существо, похожее на одноглазого Колобка, и маленькую рептилию-гуманоида.

– Заходи, Кэй, – не оборачиваясь, сказал я.

– Можно? – запоздало поинтересовался Кэй – мой новый друг, весьма многообещающий минералог. – Хей, Олег, а как ты узнал, что это я?

Направление, разумеется… Я здорово наловчился им пользоваться – своих знакомых могу почувствовать хоть на другом конце города. Но ему я об этом рассказывать не стал.

– Как дела?

– Да так, идут… – неопределенно ответил Кэй. – Я тут хотел насчет того камешка спросить…

– А что с ним?

Вчера я по заказу отдела минералогии доставил груду булыжников из пары прилежащих миров. По большей части это были обыкновенные минералы, такие же, как и здесь, – я не очень-то в этом разбираюсь. Но вот один заинтересовал их конкретно – тускло-желтый, внешне похожий на большой кусок окаменевшей слюды.

– Так и не расшифровали! – восторженно поделился Кэй. – Удивительное вещество – совершенно никуда не вписывается! Атомный вес – двести двадцать, тяжелее свинца, а в воде не тонет! Лазер его не берет, а простой нож – запросто! Там, откуда ты его принес, еще есть такие?

– Да полно. Там из него целые глыбы сделаны. Я-то думал, что это что-то ненужное, вот и принес так мало… И можешь меня больше не спрашивать, я таких камней никогда раньше не видел.

– А те, кто там живет… ну, в том мире… Они ничего не знают?

– Те, кто там живет, думают, что их солнце – это огромная огненная птица, которая утром вылетает поохотиться, а вечером возвращается в гнездо. Этот камень они называют «шолай» и делают из него топоры и дубинки.

– Ага… – задумчиво кивнул Кэй. – А как насчет принести нам еще немножко образцов, а?

– Кэй, я почти не сплю и поэтому работаю в три смены, правильно? – устало посмотрел на него я. – Так вот, завтра я с шести до одиннадцати работаю на гидрологов – они просили притащить им побольше образцов воды из разных миров. Особенно из того, про который я рассказывал – в котором элемента «кислород» нет вообще. Вода есть почему-то… С часу до шести я перехожу к ботаникам – буду собирать всякие цветочки. А с восьми и до часу ночи – теологи. Везу их оператора с камерой аж в сам Ад.

– В Ад?! – ужаснулся Кэй. – А почему не в Рай?

– В Рай мы уже пытались. Нас не пустили.

– Но вы хоть что-то там видели?!

– Почти ничего. Только и успели что Врата заснять… но пленка потом оказалась совсем чистой. Тот священник так матерился…

– Что бы мы без тебя делали, Олег… – умильно поглядел на меня минералог. – А если сегодня, а? В качестве дружеской услуги?

– Кэй, не наглей. Я и так на вас пашу, как проклятый, пожрать некогда, а ты меня еще и выходного лишить хочешь? Записывайся в оче- редь!

– Хорошо… – скис молодой ученый. – А когда ты освободишься-то? Послезавтра?

– Послезавтра меня вообще освободили. Меня его величество в гости пригласили! – похвастался я. – Ему тоже интересно. Вот такой вот я удивительный зверек…

– А послепосле… тьфу, в общем, в среду?

– В среду?.. – задумался я. Кстати, у Рабана оказалось еще одно очень приятное свойство – он обладал абсолютной памятью и, соответственно, служил чем-то вроде записной книжки, подключенной непосредственно к мозгу. Вот и сейчас он моментально подсказал мне мое расписание на среду, а я послушно повторил: – В среду моя первая смена – историки каменного века, вторая – остеологи, третья – литературоведы.

– А этим-то чего надо? – удивился Кэй.

– А ты думаешь, в других мирах литературы нет? – в свою очередь удивился я. – Сам прикинь, сколько так можно новых книг надыбать!

– Чего? – не сообразил Кэй.

– Найти, – поправился я.

Большинство моих жаргонных слов в этом мире не понимали, как, соответственно, и я не понимал местный жаргон. Та самая магия, что позволяла путешествовать между мирами, послушно переводила каждое слово, так что и мне, и жителям Земли двадцать девятого века казалось, что мы разговариваем на одном и том же языке… но иногда этого не хватало.

Кстати, язык здесь тоже стал единым, хотя, как я слышал, лет пятьдесят назад еще оставались какие-то другие наречия. Но к настоящему дню все они полностью вымерли. А говорили здесь на некой смеси английского, французского, немецкого, испанского, русского и арабского. Даже из японского и китайского позаимствовали сколько-то слов.

– Хорошо, так когда-ты освободишься-то? – терпеливо спросил Кэй.

Я сверился с Рабаном.

– В четверг.

– А, ну это еще… – начал было радоваться минералог.

– Через две недели, – охладил его пыл я. – До этого все расписано. Так что, тебя вписывать в очередь?

– Да ты чего, Олег?! – возмутился Кэй. – Да мы не можем столько ждать!

– Вас много, а я один. А будешь хамить, вообще твой отдел вычеркну.

Я не шутил. Заведующий отделом мирмекологии после того, как я доставил ему каких-то удивительных муравьев, несколько часов подряд ходил за мной и нудил, чтобы я срочно отправился туда же и привез их королеву. Я отказывался – сделай одному поблажку, и сразу все на шею сядут, – и он начал требовать. Даже мое жало его не напугало.

Тогда я просто вычеркнул его из своего личного списка, и отказался иметь с ним дело. Он попытался скандалить, но все остальные заведущие моментально смекнули, что теперь в его время я буду работать на кого-то из них, и молча игнорировали все его жалобы.

Да уж, отношения между отделами тут примерно такие же, как между кланами Корлеоне – Барзини – Татталья. Разве что друг в друга не стреляют.

Похоже, что Кэй тоже вспомнил про этот случай. Во всяком случае, он прекратил вопить и молча уселся в одно из гостевых кресел. Гостевых – ибо сам я так и не научился сидеть в кресле. Хвост мешает. Так что для себя я держу обыкновенную табуретку.

– Заходи, – неожиданно произнес я.

В комнату вошел Каллисто – физик средних лет, живущий через три квартиры от меня. Он, как и Кэй, не успел постучать и теперь ошалело смотрел на меня. Про направление в ЦАНе не знал никто – я решил придержать хотя бы один козырь.

Вид у Каллисто был очень кислый. Да что там – он выглядел так, будто у него только что умерла любимая бабушка и оставила все наследство соседу по лестничной площадке.

– Случилось чего? – полюбопытствовал я.

– Гав-гав, – кивнул Каллисто.

Вот, кстати, это меня сильно смешило. В местном жаргоне «гав-гав» означает примерно то же, что в нормальном языке звучит как «к сожалению». Местные-то привыкли, а я каждый раз, когда это слышу, едва удерживаюсь от смешка.

– Жена звонила… – растерянно сообщил Каллисто. – Первый раз с тех пор, как… ну, это…

Эту историю я помнил. Чуть больше трех недель назад Каллисто развелся с женой. Квартира осталась ей, а он переехал в бесплатную квартирку при ЦАНе. Ей же остался и их сын – довольно наглый пацан лет шестнадцати. Он заканчивает двенадцатый класс (всего в школе двадцать девятого века их четырнадцать), и состоит в Терраполисском обществе диггеров – под городом лежат колоссальные катакомбы, оставшиеся после Третьей ядерной войны.

В этом мире было три таких войны. Первая состоялась в конце двадцать первого века, и была трехсторонней. С одной стороны США и Западная Европа. С другой Россия, к тому времени объединившаяся в конфедерацию с Украиной, Белоруссией, Польшей, Молдавией, Румынией, Болгарией, странами Кавказа и Средней Азии. С третьей – гордый и одинокий Китай. Китайцев разбомбили подчистую – кстати, именно из-за этого в данном мире их доля на душу населения гораздо меньше, чем была в двадцатом веке. Две оставшихся стороны кое-как сошлись на ничьей. Плохонькой, шаткой, но все же ничьей.

Между прочим, именно после этого Россия и США стали империями – мир вернулся к тому, что вроде бы было отвергнуто навсегда. А еще через полвека обе империи объединились в одну. Спустя еще сто лет на планете осталось одно-единственное государство. Дольше всех продержалась Аргентина, по каким-то причинам непременно желавшая сохранить независимость, но в 2244 году и она уступила.

Этот год и стал первым годом новой эры.

Вторая война произошла в конце двадцать пятого века, когда Земля воевала с союзом Султаната Целиба и ГРОУС (как эта аббревиатура расшифровывается, я не знаю). В ту войну очень пострадала Южная Америка – на нее пришлось восемьдесят процентов ядерных ударов противников, и от амазонских лесов мало что осталось. Кстати, именно после победы над Целибом Земля и заимела планету Ро-Тага – абсолютно никому не нужную, но все-таки прибавившую несколько слов к официальному титулу императора.

Третья война состоялась двести пятьдесят лет назад. Тогда против людей воевали механоиды – удивительная форма жизни, на девяносто восемь процентов состоящая из металлов. Первопричиной стало банальное недоразумение – они узнали о существовании на Земле роботов и возомнили их порабощенной расой. Своими бедными родственниками, так сказать. Внешнее (да и внутреннее) сходство действительно было.

Спустя несколько месяцев недоразумение разъяснилось, и дипломатам удалось худо-бедно разрулить конфликт, но Терраполис к тому времени успел сильно пострадать от бомбежек. Его практически стерли с лица земли. Территорию очистили от радиации (в то время это уже стало возможным), но город решили не восстанавливать, а построить новый – поверх старого. Это действительно обошлось дешевле, но остался своеобразный послед – обильные подземные катакомбы.

Древние, с каждым годом все более ветшающие, они стали чем-то вроде города под городом. Там все еще высокий радиоактивный фон, там живут не нашедшие места наверху подонки, и там настоящий рассадник мутантов. Одни только гигантские крысы доставляют терраполисцам столько неприятностей, что общественность то и дело требует, чтобы власти уничтожили эти подземелья. К сожалению, выяснилось, что делать это надо было сразу же, а теперь, когда сверху высится столица, зачистить все без остатка просто нереально.

– Так чего у тебя случилось?

– Сын пропал… – еле выдавил Каллисто. – Борух…

Это меня тоже развлекало – чудовищная смесь имен. Примерно три четверти имен двадцатого века растворилось в потоке веков, но остальные уцелели. Плюс к ним присоединились новые, родившиеся за эти девятьсот лет. Так что здесь вполне можно встретить такую ситуацию, когда отца зовут Чангом, а сына Изей.

Причем многие имена стали фамилиями и наоборот. К примеру, Каллисто – это именно имя, а фамилия – Токушек. Каллисто Токушек.

– Три дня назад… – шмыгая носом, продолжал Каллисто. – Ушел со своими друзьями… этими, которые по подземельям лазают…

– Диггерами?

– Во-во. И гав-гав… Так и не вернулись с тех пор…

– А обычно они на сколько уходят?

– Да никогда еще так долго не было! Всегда на сутки, не больше… Один раз только ночевать не пришел…

– А сотовый?

В этом мире сотовая связь настолько дешева и доступна, что маленькие аппаратики есть у всех абсолютно. Даже у трехлетних детей и столетних старушек. Встретить человека без сотового так же трудно, как в двадцатом веке – без штанов.

Ну или юбки, если дело касается женщин.

– Не берет в катакомбах… – поделился со мной новой информацией Каллисто. – Гав-гав…

– Точно, гав-гав… – согласился я. – А что жандармы говорят?

– Да что они говорят! – возмущенно всплеснул руками Каллисто. – Разве ж в катакомбах кого отыщешь?! Там же пятьсот километров лабиринтов!

Я задумался.

– Что, патрон, опять на поиски пойдем? – сразу догадался Рабан. – Даже в выходной не отдохнешь…

– А что делать? Надо…

– Что, прости? – не понял Каллисто.

– У тебя есть фотография?

– Чья?

– Ну не моя же! Боруха твоего.

Каллисто непонимающе уставился на меня, но, тем не менее, извлек из кармана бумажник, а из него – небольшую фотографию своего пацана. Я внимательно всмотрелся в его лицо, и направление мновенно ожило, показывая, в какую сторону двигаться. Показало и расстояние – больше ста километров. Немало…

– Ладно, коллеги, ждите, полечу добывать сынка твоего, – прохрипел я. – Учти, Каллисто, с тебя бутылка.

– Кого?.. – не понял физик. – Олег, ты куда?

Я не стал отвечать на провокационный вопрос. Вместо этого деловито отвинтил окно (именно отвинтил – в двадцать девятом веке оконные стекла стали отвинчиваться специальной ручкой по диагонали – вверх и вправо), и протиснулся в образовавшееся отверстие. У меня на миг захватило дух от ощущения падения, но крылья распахнулись сами собой и все прошло.

Мне нравится летать.

Проникнуть в катакомбы очень легко. Достаточно долететь до ближайшего канализационного люка, а дальше дело техники. Разумеется, я отправился не к ближайшему, а к тому, что наиболее близок к потерявшемуся мальчишке. По воздуху я пройду это расстояние за полчаса, а вот под землей лететь будет трудно, долго, неудобно.

Я спланировал вдоль стены к тротуару, по пути увертываясь от проносящихся мимо автопланов – чего-то вроде открытых автомобилей с небольшими треугольными крыльями и парой строенных антигравов на брюхе. В этом мире на них все летают.

Кстати, открытыми они только кажутся – сверху защищает невидимая силовая пленка. Впрочем, в дождь или снег она становится очень даже видимой – превращается в мерцающую грязноватую пелену.

В больших городах летать затруднительно – я чувствую себя пешеходом, оказавшимся посреди оживленного перекрестка в самый час пик. Летуны громко сигналят на разные мелодии и возмущенно обсуждают «обнаглевших инопланетян».

Потому-то я и предпочитаю как можно быстрее опускаться к земле и уже там лететь на небольшой высоте – автопланам запрещается снижаться более чем на пятнадцать метров, кроме как для остановки или стоянки, но для этого существуют специальные места.

Я же официально считаюсь пешеходом, потому как не использую никакого транспорта. Следовательно, ко мне это правило не относится, хотя жандармы и пытались придираться.

Вот кстати, насчет жандармов. В местной жандармерии все люди – офицеры, а низший полицейский состав – исключительно роботы. И лично мне эти роботы напоминают незабвенного Робокопа, только изрядно раздавшегося в талии и без человеческих кусочков.

Однако никто из местных о подобном фильме никогда не слышал, что меня, признаться, удивило. Из известных мне фильмов в местной видеотеке я нашел только три – «Титаник», «Унесенные ветром» и внезапно «Семнадцать мгновений весны». В цвете. Нет, я видел и многие другие шедевры двадцатого века, но это были уже не они сами, а их обновленные версии – заново переснятые, полностью оцифрованные, в трехмере, с эффектом присутствия и прочими фенечками. В двадцать девятом веке в кино уже не используют живых актеров – модели создаются с помощью компьютера. Люди служат только прототипами, так сказать, дают куклам свое лицо.

А что о «Робокопе» никто и не помнит, вовсе и не удивительно, если честно, – когда большая часть полицейских сделаны из железа, рассказ об одном из них – никакая не фантастика, а самая обычная реальность.

К примеру, книги Азимова в этом мире считаются… пародиями. Пародиями на приключенческие романы. Жанр научной фантастики здесь больше не существует, зато вот приключенческий жанр возродился в новом обличье. Только корабли стали космическими, пираты – тоже, злобные дикари превратились в злобных инопланетян, ну и все в такоем духе.

В наше время это как раз и назвали бы фантастикой, в двадцать девятом веке это реальность.

– Эй, патрон, – подал голос Рабан.

– О, голос в моей голове! Чего хорошенького скажешь?

– Я определился по Осям, – похвастался мой симбионт. – Теперь я могу найти дорогу домой.

– Домой – это хорошо… И далеко?

– Далековато… Но достижимо – двенадцать прыжков.

Я безуспешно попытался присвистнуть. Насколько я успел понять, в Метавселенной уже три шага считается большим расстоянием, а уж двенадцать… В планетарных масштабах это все равно как если бы ты из Москвы перенесся куда-нибудь на Дальний Восток.

Кстати о Дальнем Востоке…

– А что мне делать-то, когда я память восстановлю, спрашивается? – подумал вслух я. – Искать родственников? Краевский обмолвился, что я откуда-то из-под Камчатки… Смысл? Отсутствует. Я их даже не узнаю, они меня – тем более. Если там вообще остался кто-то более близкий, чем троюродные племянники…

– Можно остаться в Дотембрии, – предложил Рабан. – Пойти к королевне телохранителем, как она предлагала.

– Боюсь, заскучаю я на этой работе. Привык я уже как-то к этому адреналину…

– А тут что делать? – разочарованно протянул Рабан. – На ЦАН корячиться? Тоже ведь скучно…

– Скучно?! – чудом не расхохотался я. – Вчера мы посетили семь разных миров! Мы дрались с саблезубым якром, мы убегали от гигантолодека, мы ловили травянистых ядовитых змеегадов! Мы чуть не утонули в озере кипящей слизи, мы проплыли двести километров под водой, мы побывали на вершине дерева-колокольни! Мы посетили три разных города, причем в одном нас приняли за демона и попытались убить, в другом приняли за бога и дружно пали на колени, а в третий нас попросту не пропустили таможенники! И все за один только день!

– А еще мы трижды отчитывались перед теми, кто нас посылал, – нудным голосом закончил Рабан. – Сначала профессор Синь Медов очень долго ругался, что мы принесли только змеегадов-самцов. А я тебе говорил, что в это время года самки откочевывают на юг!

– Ничего, он же потом извинился.

– Потом доцент Кара жаловалась, что плоды дерева-колокольни неспелые. А я говорил, что надо рвать не на вершине, а внизу, там они зреют быстрее!

– Ничего, на подоконнике дозреют. Заодно и процесс пронаблюдает.

– А тот… третий пол! Он так и не поверил, что мы нигде не нашли… ту гадость!

– Так я же и не спорю, что доктор Найвен кретин, – согласился я. – Втемяшилось в дурную башку, что где-то должны существовать мужчины-амазонки с гомосексуальными наклонностями… Что мне – жалко? Поискал, пока у него время не закончилось… Кстати, он не третий пол, он гермафродит.

– Ну вот зачем он сделал эту операцию?! Чего он мужиком быть не хотел?

– Я же говорю – кретин, – спокойно ответил я.

– И тебе это нравится?

– Просто вчера был неудачный день. Обычно все эти шизики меня целовать готовы.

– Это точно, – хмыкнул Рабан. – Помнишь ту аспирантку?

Я искренне засмущался. Джуна, молодая аспирантка профессора То, особа на редкость очаровательная, только совершенно чокнутая.

Она помешалась на всеобщем равенстве и братстве. Нет, идеи-то неплохие, только выводы из них она делает очень своеобразные. В частности, настаивает на том, что императору следует разрешить свободную любовь, а всем остальным – этим пользоваться. Александра Коллонтай, блин!

Только ее мечты простираются еще дальше. В смысле – чтобы все со всеми. С мужчинами, женщинами, детьми, стариками, животными, инопланетянами… Даже с роботами! Уж не знаю, как она такое представляет, но с доктором Найвеном они сильно дружат. Так сказать, клуб по интересам.

Тем не менее, я время от времени как бы случайно с ней встречаюсь – всех своих знакомых она приветствует страстным поцелуем в губы. Ее не смущает даже то, что губ у меня, собственно говоря, нет.

Не очень-то красиво с моей стороны, согласен. Но в глубине души я по-прежнему ощущаю себя человеком мужского пола.

Хотя самом деле я яцхен… Причем бесполый – у яцхенов пола нет!

И это меня бесит!!!

– Э, патрон, ты не нервничай, – попытался успокоить меня Рабан. – Расслабься, вдохни поглубже… Так мне что, стартовать к Магнусу?

– Погоди немного! – возмутился я. – Сначала этого диггера спасем, потом надо у императора отпроситься… Успеем, не на пожар!