Читать книгу Конец сказки - Александр Рудазов - Страница 6

– Хей!.. Хей!.. – покрикивал Иван. – Опа!.. Опа!.. Давай, дядька Самсон, всерьез дерись, не поддавайся!

– Да я и… не поддаюсь!.. уф!.. – сердито ухал воевода, прижимаясь к столбу.

Приходилось ему тяжко. Прежде-то он княжича валял в пыли, как щенка. Хоть на дубинах, хоть на шестах, хоть на деревянных мечах, как сейчас. Всю дурь из парнишки выбивал, схватке молодецкой учил.

Выучил, похоже. И хорошо выучил. Иван прыгал по двору, как горный козлик, размахивал мечом, словно веточкой. Вовремя встречал каждый удар воеводы, давал сдачи, сам пырял немолодого уже хоробра то в руку, то в грудь, то в объемистое чрево.

Не будь схватка потешной – лежать бы давно воеводе бездыханным.

Княжичу было весело. Босой, в одной только рубахе, он раскраснелся, разгорячился. Внимания не обращал, что вокруг еще зима вообще-то. Плясал вокруг воеводы, как оглашенный. И удивительно для самого себя быстро выбил из его рук деревяшку.

– Сдавайся, дядька Самсон! – радостно крикнул Иван.

– Да сдаюсь я, сдаюсь, – проворчал воевода, утирая потную лысину. – Вымахал же, сохатый…

Яромир смотрел на это с усмешкой, жуя пожухлую соломину. Самсон, встряхнув плечами и подобрав меч, предложил размяться и ему.

– Воевода, тебе мало бока намяли, что ли? – лениво спросил Яромир.

– А ты борзоту-то поумерь, – прищурился Самсон. – Разбрехался тут, пес. Сначала сразимся, а там уж и увидим, кому бока намнут.

– Не, воевода, благодарствую, – отказался оборотень. – Я из детских забав-то уже вырос. Палками махать – это не по мне.

– Да ладно тебе, дружка, что худого-то? – укорил его Самсон. – Потешиться, кровь разогнать!

– И то, Яромир! – присоединился Иван. – Коль с мечом не хочешь, давай поборемся, аль на кулачках!..

– А давай лучше я буду тебе вот эту самую палку кидать, а ты за ней бегать, да в зубах приносить? – предложил Яромир.

– А давай!.. – загорелись глаза младого княжича.

– Дружка, ты Ваньку-то не дразни, – укоризненно сказал Самсон. – Стыдно должно быть. Глумишься над ю… ношей.

– А он что, глумится?.. – растерялся Иван. – Это ты смеешься надо мной опять, Яромир?! А ты не очумел, над княжеским сыном потешаться?! А вот я сейчас как прикажу воеводе, да как кликну гридней, да как посадят тебя в острог, да на хлеб и воду!..

– Нишкни! – дал ему оплеуху Самсон. – Не заговаривайся, чадо-бестолочь! Самого сейчас на хлеб и воду посажу!

Иван обиженно запыхтел. Вот и всегда так. Не уважает его здесь никто. Не слушается. Никакого почтения к младшему Берендеичу, тоже потомку Рюриковичей.

Возможно, княжич таки ввязался бы с Яромиром либо Самсоном в драку, и на сей раз не шутейную, да помешал колокольный звон. Мелодичный благовест оповещал о начале молебна в честь собственно как раз его, Ивана. На этакое дело он опаздывать никак не хотел, а потому бросил деревяшку, накинул кафтан и принялся обуваться.

Намотав онучи и натянув лапти, Иван тут же помянул черта, стянул лапти и принялся перематывать онучи заново. Княжич привык носить их с сапогами и каждый раз забывал подвязать оборами. А без обор-то онучи при лаптях сползают.

– Неподобна мне такая обувка! – капризно воскликнул он, завязав последний узелок. – Что я за княжеский отпрыск, коли в лаптях разгуливаю, точно смерд?! Сегодня же схожу на торг, да новые сапожки присмотрю! И получше прежних!

– Смотри только, чтоб сызнова не объегорили, – хмыкнул Яромир, тоже неохотно суя ноги в сапоги. – А то хочешь, мои возьми. Хорошие.

– Не, это Глебушка тебе подарил, – отказался Иван. – Негоже подарки-то передаривать.

– Да мне-то они ни к чему. Спасибо твоему брату, конечно, но мне от них только лишнее неудобство. Снимай, снова надевай, опять снимай… При каждом… – Яромир покосился на воеводу, – …разе, как спать ложусь.

– Эка ты, дружка, ленивый-то, – насмешливо сказал Самсон. – Уже и сапоги ему в тяготу переобуть. Это Ваня у нас, было дело, в детстве в сапогах затеял спать – чтоб, мол, не возиться лишний раз поутру. Но он известное дело, у него вечно изобретения в голове. А ты-то чего?

– Ну так, – пожал плечами Яромир. – Не люблю я их. Так что, берешь?

– Да я бы взял, только у меня ноги больше, – с сожалением ответил Иван. – Эвона насколько ступня длиннее. Все пальцы я в твоих сапогах раскровеню.

– Ну так ты их отрежь, – ехидно предложил Яромир. – И нормально уместятся.

– А точно же!.. – обрадовался Иван.

– Э-э, Вань, это я шуткую, ты не вздумай! – поспешил предостеречь Яромир.

Нет, конечно, отрезать себе пальцы на ногах, чтоб только сапоги суметь натянуть – такого даже Иван-Дурак не сделает. Но… а вдруг?

Если надо какую дикость сотворить – так он мастер известный.

На молебен Иван с Яромиром припоздали. И все из-за этой канители с обувью. Владыка архиерей даже зыркнул на них недобро, но укорять не стал. Занят был служением божественным.

День стоял чудесный. Вёдро, небо ясное, а уж теплынь – так совсем не лютеньская. На крышах снег таять начал, такая оттепель приключилась. Недаром вчера перед закатом солнце-то выглянуло – видно, совсем зиме конец пришел, весна подступает.

Народу собралось столько, что в церкви все не вместились. Отец Онуфрий читал канон прямо на чистом воздухе, вздымая и опуская икону Николы Чудотворца. Каждого он благословил, за каждого вознес молитву. Его зычный голос разносился над крышами, божьи словеса впечатывались в уши.

О Кащеевой смерти Онуфрий ничего не сказал. Незачем зря людей баламутить. Просто изрек, что вот, совершил княжич Иванушка путешествие за море, славные дела содеял, достойно представил Тиборск в далеких краях.

И вернулся благополучно, что тоже немаловажно.

Яромира он тоже упомянул, но больше для порядку. Мол, был с ним и верный человек именем Яромир. Сопровождал, помогал, от опасностей берег. Спасибо и ему.

Изрекши это, архиерей сделал скорбное лицо и окропил оборотня святой водой. Яромир поморщился, точно от плевка, и утер мокрую щеку.

Но смолчал. Не стал ругаться из-за чепухи. Тем более, что архиерей уже прошел дальше, щедро кропя Глеба, княгиню Елену и прочих собравшихся.

Досталось и Ивану. Тот покорно подставил голову и спросил:

– Батюшка, а обязательно именно водой святить?

– А чем, если не водой? – не понял архиерей.

– Ну киселем, например. Или медом пчелиным.

Отец Онуфрий уставился на княжича, поморгал и спросил:

– Ты о чем вообще, чадо?

– Ну святую воду ты как делаешь? – терпеливо спросил тот. – Берешь обычную воду, ключевую, и бубнишь над ней всякое. Так? А вот если так же сделать, только не с водой, а с киселем? Может, святой кисель получится? Кисель вкусней воды, верно? Может, святой кисель лучше святой воды будет?

Архиерей некоторое время смотрел княжичу в глаза. Пытался понять, серьезно ли тот или издевается. Отцу Онуфрию иногда мерещилось, что Иван на самом деле не так уж и глуп, что где-то глубоко внутри он себе на уме… но нет, пустое. Всякое можно сказать о молодом княжиче, но честности у него точно не отнимешь. Что на уме, то и на языке.

– Иванушка, понимаешь… – задумчиво произнес архиерей. – Кисель, он… кисель густой ведь. Им не покропишь. А коли я тебя им покроплю – так ты липкий будешь. Хорошо ли?

– А и то верно… – протянул Иван. – Экий ты мудрый-то, батюшка. Я о том не подумал.

Окропив всех и каждого, архиерей снова завел проповедь. Еще длиннее прежней. Даже князь уже переминался с ноги на ногу – тем более, что в небе и тучи сгущались. Нависли над землей низко-низко, обещая холодный зимний дождь.

– Владыко, долго ли еще? – обратился к нему Глеб. – У меня дела еще и другие есть, прости уж. Дай я уже поцелую эту твою доску раскрашенную, да пойду, покуда дождь не начался. Живот пучит что-то, мочи нет…

– Не гневи Господа, княже, – нахмурился архиерей. – И не спеши понапрасну. Дождь будет, когда все окончим, а сейчас не пойдет.

И верно. Не торопясь, размеренно отец Онуфрий окончил молебен, поднес князю и его присным икону, поднял лицо к небу, к тучам и махнул рукой:

– Ну, теперь иди!

Дождь словно только того и ждал. Хлынул сразу же – холодный, злой. Кутаясь в кафтаны, путаясь в долгополых шубах, бояре и житьи люди принялись расходиться. А отец Онуфрий, стоя по-прежнему лицом кверху, улыбнулся широко и возгласил:

– Видите, послал Бог нам дождя весеннего, освежить нас и очистить! Зело добрый знак!

Иван тоже хотел уже припустить куда подальше. Юноша он был богобоязненный, но в церквах откровенно скучал. Все эти духовные беседы наводили на него сон.

Только вот архиерей хотел поговорить с княжичем еще. Прихватил его мягонько за предплечье и пошел рядом. Яромир чуть приотстал, негромко толкуя о чем-то со старшим братом.

– Ну так что, Иванушка, поздорову ли ты съездил? – благодушно обратился отец Онуфрий к княжичу. – Все ли у тебя ладно?

– Ну так грех жаловаться, батюшка, – широко улыбнулся Иван. – Весело было!

– Вот и хорошо, что весело. Отца небесного возблагодари за сие. А если было у тебя что неправедное, если свершал такое, за что стыдно – о том расскажи, поведай. Покайся перед Богом и людьми.

– Ну даж не знаю… – задумался Иван. Его так и тянуло поковырять в носу. – Стыдно… Ну вот с Яромиром мы повздорили… подрались даже малость. Зеркальце я чужое позаимствовал ненароком… сам не знаю, зачем. Котика говорящего обидел… хотя он тоже злыдень тот еще. Сквернословил почем зря и царапался. Чего еще… да все вроде.

– Все ли?.. – прищурился отец Онуфрий. – Уверен в том?

– Да вродь, – почесал кудрявую башку княжич. – Да ты, батюшка, Яромира спроси лучше, у него память тверже. У меня-то голова дырявая, я сызмальства неумок.

– О том знаю, – поморщился архиерей. – Не полной мерой тебе Господь мудрости отмерил. Но то и не беда, Иванушка, в книжниках мы тебя видеть и не чаяли никогда. Не всем быть Соломонами. Главное, что сердце у тебя доброе, а остальное приложится.

– У меня еще и меч вострый, – добавил Иван. – Самосек.

– Да я не о мече речь-то веду. Меч – он что? Железка. Даже булатный если – едино железка. У него собственного разумения нет. Вся суть-то не в мече, а в руке, что его держит. Вот у нее – разум. Твой разум, Иванушка.

Княжич с сомнением коснулся рукояти Самосека. Кладенец толкнулся в ладонь, словно тоже услышал слова архиерея и не остался ими доволен.

– Так что ты, Иванушка, мне лучше как на духу обо всем расскажи, – погрозил пальцем архиерей. – Я тебе, сам знаешь, как второй отец. Духовный пастырь твой. В купели тебя крестил. От меня можно ничего не скрывать.

– Да я ничего и не скрываю, – ответил княжич. – Что скрывать-то?

– Ну как это что? – терпеливо спросил архиерей. – Что обычно люди скрывают? Мысли твои греховные, желания, чувства. Поступки против совести и заповедей Божьих. Было?

– Да не помню я.

– Ой, не юли, ой, не юли мне тут! – погрозил пальцем отец Онуфрий. – По роже твоей вижу, что помнишь ты все! Неправду говорил кому, случалось?

– Ну говорил, – насупился Иван.

– А вред телесный причинял, было?

– Ну было.

– А уд свой срамной в узде всегда ли держал?

– Ну не всегда. Чего ты прицепился, владыко?! А то сам меня не знаешь?!

– Да в том-то и дело, что знаю! – рявкнул архиерей. – Как облупленного знаю! Потому и пекусь о тебе! Добра тебе желаю, неслух! Чтоб тебя, окаянного, Господь-то простил, нужно, чтоб ты сам вначале в грехах покаялся!

– Да ты, владыко, просто скажи, что мне сказать, я тебе это и скажу! – взмолился Иван.

– Тьфу! – сплюнул отец Онуфрий. – Трудно мне с тобой, Ваня, вот видит бог. Ни с кем так не трудно, как с тобой. Но ладно уж, бог с тобой. Верю, что непростительных грехов ты не свершал, а мелкие я тебе отпущу. И епитимью тебе дам.

– Благодарствую, батюшка, – протянул руку Иван.

– Тебе чего? – уставился в его ладонь архиерей.

– Давай, чего.

– Что давать?

– Епитимью.

– Тьфу, дурак. Епитимья тебе легкая будет – «Отче наш» каждый день читай. С утра трижды, после обеда трижды и перед сном трижды. И так три седмицы.

Иван начал считать, загибая пальцы. Сбивался, начинал сызнова.

– Три, три да три… – бормотал он. – Батюшка, а это зачем вообще?

– Это как зачем? – нахмурился архиерей. – Ты вообще-то в Христа-Спасителя веруешь, Иван?!

– Ну да.

– Ну а вера без молитвы праздна и даже мертва. Усвой сие.

– Ну так я ж ничего, я не того… Только так много-то зачем? Если б мне какой охламон стал бы вот так каждый день по три, да три, да еще три раза в уши одно и то же бубнить – так я б знаешь как осерчал!

– То ты, – наставительно сказал отец Онуфрий. – А Господу наши воззвания всегда приятны.

– Ну а тогда зачем только по три? Давай я по пять раз лучше буду – мне трудно, что ли? Давай я вот сейчас засяду, да все зараз ему и пробубню. Ты мне только на бумажке слова напиши… а, хотя погодь, у меня же молитвослов есть…

– Ты глупый совсем, чадо?! – аж глаза выпучил архиерей. – Ты считаешь, что если пять молитв вместо трех прочтешь, то Богу угодишь?! Ты с кем торгуешься?! Богу не количество нужно, а искренность! Иногда лучше уж вообще просто перекреститься, но чтобы от всего сердца!

– Искренность?.. – наморщил лоб Иван. – А можно мне тогда вообще не молиться, раз так? Невмоготу, батюшка.

Отец Онуфрий насупился, вздохнул и дал княжичу оплеуху.

– Ты что городишь, окаянный? – почти ласково спросил он. – Я же тебя святым крестом охерачу.

После этого Иван нахохлился и замолк. Слишком сложны были ему архиреевы словеса. Никогда он не мог полностью взять в толк – чего владыко от него хочет?

По счастью, тут они подошли к княжьему терему, и архиерей оставил Ивана в покое. Ибо на крыльцо как раз вступал косматый седой старик – в белой рубахе, с цепью на груди.

Всегнев Радонежич, старший волхв Даждьбога.

– Что-то пахнет здесь чем-то нехорошим, – поморщился отец Онуфрий, подчеркнуто не глядя на волхва. – Откуда бы это?

– А это попы утром являлись, накадили вонючим, – любезно ответил Всегнев Радонежич. – Ну да оно ничего: коли нос зажать, так не очень и пахнет.

Архиерей взялся за тяжеленный медный крест. Волхв перехватил удобнее березовый посох. Святые старцы глянули друг на друга волками, оскалились… но тут их взял за плечи еще один старец – да такой огромный, что обоих мог на плечи себе посадить.

– Будет, будет вам, – пробасил Илья Муромец. – Пойдемте, други. А то князь увидит, так ужо не порадуется, буде вы перед его теремом свару устроите. Яромирка, Бречиславка – айда за нами, что вы там отстали?