Читать книгу Вся правда о войне. Причины. Итоги. Потери - Александр Русаков - Страница 2

Причины военных неудач Красной Армии в 1941 году в литературе о Великой Отечественной войне называются самые разные, как объективные, так и чаще субъективные. Даже если вспоминать здесь только о наиболее широко известных из них, то и тогда их подробный обзор вряд ли был бы возможен в настоящей работе. Поэтому автор ограничится в основном лишь кратким обозначением большинства из них, не вдаваясь при этом в особенности позиций тех или иных исследователей.

Для удобства восприятия эти называемые разными авторами причины можно сгруппировать следующим образом:

1) изначальное превосходство войск противника в численности, благодаря заблаговременно проведенной мобилизации; достигнутое Германией опережение в развертывании своих сил вторжения; лучшая укомплектованность воинских частей и подразделений немецкой армии личным составом, вооружением и техникой;

2) бульший опыт немецких генералов в управлении войсками в современной войне, полученный ими в успешных для них кампаниях 1939—1941 годов; их умение наносить неожиданные удары; лучшая выучка и больший боевой опыт немецких солдат и офицеров;

3) лучшее в среднем качество немецкой техники и оружия; захват ими большого числа чешских, французских, британских, бельгийских танков, автомобилей и другой трофейной техники, оружия и иных материальных средств; гораздо лучшая радиосвязь, которой были оснащены немецкие войска, особенно их самолеты и танки;

4) удачный общий план ведения войны, который немцам и их союзникам в значительной мере удалось воплотить; быстрый и прочный захват ими стратегической инициативы;

5) просчеты военного и политического руководства СССР в планировании строительства вооруженных сил и подготовки к войне, в частности проявившиеся в диспропорциях структуры войск и оснащения их различными видами техники и оружия, в ошибках в их дислокации, в переоценке собственных сил и недооценке сил противника;

6) удачный для немцев и их союзников выбор времени начала войны, благодаря в основном благоприятному для них стечению обстоятельств, когда оборонительные сооружения на новой советской границе (1939) были еще далеки от готовности, а на старой границе уже была снята значительная часть вооружения, большое число советских войск находились в стадии реорганизации и передислокации и т.д.;

7) растерянность многих наших командиров после первых мощных ударов врага и последовавших за ними крупных проигранных сражений, переходящая в панику; потеря в первые дни войны управления войсками Западного фронта;

8) ослабление командного состава Красной Армии предвоенными репрессиями; морально-политическая неустойчивость многих советских командиров и бойцов [1].

Впрочем, некоторые современные авторы причины наших военных неудач 1941 года объясняют еще проще. Например, по-прежнему довольно популярно мнение о том, что в Красной Армии слишком много тогда было политруков, особистов и комиссаров, которые мешали в управлении войсками [2]. В то же время автор нескольких нашумевших исторических книг Ю. Мухин полагает, что советские вооруженные силы в этот период возглавляли плохие, непрофессиональные генералы, многие из которых не только не умели, но и не хотели самоотверженно воевать. В свою очередь, это было обусловлено прежде всего недостатком позитивных офицерских традиций, а истоки этой проблемы он обнаруживает в различных исторических обстоятельствах, вплоть до негативных социальных реформ и процессов конца ХVІІІ века [3]. Близок ему в этих взглядах А. Ивановский, усматривающий основную причину наших поражений 1941 года в постоянных ошибках советских военачальников, начиная от неудачной дислокации войск и баз накануне войны и заканчивая неправильным выбором направлений ударов по врагу после ее начала [4]. В том же направлении устремляет свой взгляд и А. Больных, который главную причину происшедшего в начале войны конфуза Красной Армии видит в военно-теоретическом превосходстве врага и его лучшей готовности к маневренной войне, успешном освоении и применении немцами оперативного искусства блицкрига. Но и он тоже отмечает «полнейшую беспомощность советского командования» [5].

Таким образом, большинство современных авторов трудов о войне, как и многие их предшественники, обнаруживают причины неудач Красной Армии в 1941 году в основном в субъективных факторах. Но если раньше главным «козлом отпущения» у мастеров исторических сочинений был И. Сталин, то теперь все чаще его место занимают генералы Красной Армии, вплоть до «Маршала Победы» Г. Жукова. Характерным в этом отношении является следующее высказывание одного из самых плодовитых авторов военно-исторической литературы последних лет А. Широкорада: «… человеческий фактор сыграл решающую роль в катастрофе лета 1941 года. Причем основная вина лежит не на Сталине, Молотове и Ворошилове, а на командующих округами, армиями, дивизиями, полками» [6].

Между тем в последние годы стали появляться новые варианты, в сущности, стародавней версии, объясняющей поражения Красной Армии в 1941 году ее подготовкой к агрессивным действиям в ущерб оборонным мероприятиям. В частности, А. Осокин заявляет о неготовности советских войск в западных приграничных округах к неожиданному нападению вермахта из-за их подготовки к совместному с Германией походу против Великобритании, в которую, как это следует из его рассуждений, советское руководство втянул коварный А. Гитлер, а их всех в итоге перехитрил У. Черчилль. Мол, советские войска готовились к маршу почти через всю Европу к Великобритании. Тут фашисты и застали их, так сказать, врасплох. Вместе с тем этот автор не забывает обратить внимание и на важное значение для развития военно-политических событий в Европе полета Р. Гесса в мае 1941 года в Великобританию и его секретные переговоры с представителями правительства этой страны [7]. Вот только должных выводов из этого странного визита одного из нацистских лидеров он сделать так и не смог.

Не прокомментировать сразу же столь парадоксальное объяснение причин первоначальных поражений Красной Армии, хотя бы кратко, было бы со стороны автора этих строк непростительным равнодушием. Действительно, предположения А. Осокина просто восхищают своей чрезвычайной смелостью, которая возникла у него, по-видимому, из-за недостатка знаний и избытка воображения. Неужели он не знает, что к 22 июня 1941 года Германия сумела сосредоточить на границах с СССР бульшую часть своих войск, в то время как на подступах к Великобритании она держала не более десятой их доли, а советские войска не только близко к этой самой стране не стояли, но даже вблизи с границей Германии насчитывали меньшую свою часть?! Даже во всех западных военных округах их было тогда немногим больше половины общей численности [8].

Да и разве из-за недостатка сухопутных сил Германия не разгромила тогда Великобританию? Ведь ее преимущество над этой морской державой в указанном виде вооруженных сил было подавляющим, что еще доказали сражения 1940 года. Военному разгрому Великобритании в то время мешали многие обстоятельства, в частности наличие у нее весьма сильной авиации, большие ресурсы ее колоний, поддержка США и доминионов, но особенно среди них выделяются ее островное положение и огромная мощь флота этой державы. Ну и как руководство СССР могло помочь Германии решить эти проблемы, даже если бы на самом деле этого захотело?! Зачем Гитлеру были нужны советские танки? Если бы он действительно сумел бы уговорить советское руководство вступить с ним в некий скрытый военный союз (допустим, что Сталин, Молотов и иже с ними были такими наивными и беспринципными), то ему были бы нужны от СССР корабли, самолеты, горючее и другие материальные ресурсы, а вовсе не танки и пехота.

Более того, руководство Германии, как показали реально происшедшие события, на самом деле не очень-то и стремилось к разгрому Великобритании. Здесь уже не приходится говорить о таких «мелочах», как отсутствие хоть каких-нибудь достоверных документов и важных свидетельств, подтверждающих осокинскую версию. В конце концов, и как преодолеть более чем существенные политические, организационные, технические и другие трудности осуществления этой поистине чудесной операции, А. Осокин тоже почти никак не объясняет.

Можно, конечно, пытаться строить «здание» истории войны и при помощи предположений, но надо хотя бы это делать в более точном соответствии с подлинными фактами и не забывать о логике. Например, как это удается А. Саввину, который в полете Р. Гесса в Великобританию увидел явные признаки сговора немецкого и британского военно-политического руководства, направленного против СССР, приводя в пользу такого предположения куда более убедительные доводы, чем А. Осокин [9]. Не менее убедителен в осмыслении этого странного полета одного из нацистских лидеров В. Веселов, который считает, что обе страны в начале 1941 года нуждались если не в союзе, то хотя бы в замирении. Именно в этом состояла истинная подоплека миссии Р. Гесса в Великобритании, а также заинтересованность британского и германского руководства в сокрытии многих важных обстоятельств контактов ближайшего сподвижника А. Гитлера с представителями этой державы [10].

Разве не известны резко русофобские и антикоммунистические взгляды А. Гитлера и многих других руководителей Германии и, напротив, их определенные симпатии к Англии и почти не скрываемые надежды на «арийскую солидарность»?! Вспомним, к примеру, то же «чудо в Дюнкерке», происшедшее в июне 1940 года, в котором немцы отнюдь не спешили добивать оставшихся фактически блокированными английские войска, дав им почти без помех эвакуироваться морем. А тот же Р. Гесс вообще имел репутацию англофила. Самое же главное, дальнейшее развитие военно-политических событий в Европе после этого странного визита одного из немецких лидеров в стан номинального врага проходило в интересах прежде всего Великобритании, а особенно неблагоприятным оно было для СССР.

Вот что писал об истинных настроениях Гитлера и характере взаимоотношений между указанными державами известный британский историк Б.Г. Лиддел Гарт: «Гитлер постоянно думал об уничтожении Советской России. И его идея была не просто соображением целесообразности в достижении честолюбивых замыслов: антибольшевизм был его самым глубоким эмоциональным убеждением». И этот же автор далее продолжал: «Поставленный в тупик тем, что англичане, казалось, не осознавали безнадежности своего положения, Гитлер связывал это с позицией России. В течение ряда месяцев он неоднократно повторял Йодлю и другим, что Англия, вероятно, надеется на русское вмешательство, так как в противном случае она бы капитулировала, и, должно быть, уже существует какое-то секретное соглашение. По его мнению, поездка Криппса в Москву и его беседы со Сталиным подтверждали это подозрение. Германия должна быстро нанести удар, или ее задушат. Гитлер не мог понять, что русские, подобно ему, опасались агрессии, агрессии с его стороны» [11].

Впрочем, предположения А. Осокина выглядят уж слишком экзотическими. Куда ему до таких матерых сочинителей, как В. Суворов (Резун) или И. Бунич, которые предпочли более проверенный путь. Почти совсем не смущаясь поразительного сходства своей версии с пропагандистскими заявлениями вождей Третьего рейха, эти мастера скандалов и сенсаций объясняли неготовность Красной Армии к обороне в 1941 году ее усиленной подготовкой к нападению на Германию [12].

Можно было бы позавидовать смелости мышления этих авторов, но не их логике и объективности. Ведь смысл их идей, по сути дела, состоит в том, что наши предки плохо воевали против Германии и ее союзников в начале войны, потому что… слишком хорошо к ней подготовились.

Оказывается, еще нужно кому-то объяснять, что оборонительные и наступательные действия во время подвижной, маневренной войны с использованием значительного числа моторизованных (механизированных) сил, каковой преимущественно она была, имеют между собой много общего, органично дополняя друг друга. Да и в любой продолжительной войне со сколько-нибудь сильным противником не обойтись как без обороны, так и без наступлений [13]. Поэтому, готовясь к тем же наступательным военным операциям, даже при пренебрежении к чисто оборонительным действиям, любое государство и его армия будут неизбежно в значительной степени подготовлены и к ним, пусть даже и несколько хуже. Однако разве могло такое быть вообще, чтобы руководители какого-нибудь государства и его вооруженных сил готовились бы только к наступательным действиям, а о значении обороны в войне могли совсем забыть?

Здесь уже не приходится говорить о том, что сколько-нибудь серьезных доказательств своих версий никто из этих авторов не приводит. Не считать же таковыми их же собственные, практически ни на чем не основанные предположения. Говоря точнее, главные тезисы своих сочинений они подтверждают в основном своими же суждениями либо цитатами из разномастных источников, имеющими отдаленное или косвенное отношение к делу, примерно в таком духе: «Маркс и Энгельс предрекали», «Ленин завещал», «Сталин хотел», «Жуков предлагал», «подготовка к нападению велась скрытно». Им осталось, по-видимому, еще только в виде последнего аргумента заявить о том, что всю подлинную правду о начале войны им поведал дух Сталина на спиритическом сеансе или некий знакомый оракул проник в эти тайны в своем вещем сне.

А если поверить в уникальную интуицию или ясновидение этих сочинителей, то получается, что советские политические лидеры и военачальники были настоящими чудотворцами, ведь никаких материальных следов приписываемой им подготовки к нападению на Германию так никто и не нашел. Зато оборонительные сооружения так называемых линий Сталина и Молотова до сих пор остались, хотя бы в виде развалин, как и сохранились различные письменные приказы и директивы, свидетельствующие о явных намерениях военно-политического руководства СССР избежать войны с Германией (например, о том, чтобы не поддаваться на возможные провокации на границе с этой страной, с которых может начаться война). Самое же главное, что все эти как бы сенсационные догадки столь смелых в своей прозорливости авторов явно противоречат как указанным, так и практически всем остальным общеизвестным фактам начала войны.

Более того, Красная Армия накануне войны была, скорее, лучше готова к оборонительным действиям, нежели к наступательным. Не случайно немецкий генерал Э. фон Бутлар в своих мемуарах писал о том, что «войска и командный состав русских в начале войны действовали гораздо лучше в обороне» [14]. Между тем опыт начавшихся военных кампаний в Европе свидетельствовал, что победу приносит активная наступательная тактика. И это было с большим успехом доказано в их сражениях как раз таки немецкими войсками.

Как же было не беспокоиться советскому военно-полити-ческому руководству накануне надвигавшейся войны о наступательных возможностях Красной Армии, ведь оно, вероятно, хорошо знало об оборонительном в ней уклоне?! Кроме того, всякое адекватное правительство должно внушать своей армии непоколебимую уверенность в собственных силах, готовность разгромить любого вероятного противника в возможной войне. Отсюда и бодрые заявления советских руководителей того времени о большой мощи Красной Армии и Советского Союза или о том, что победа приходит в наступлении, а врага надо бить на его земле. Но разве это доказывает их агрессивные намерения или тем более подготовку к военному нападению на столь сильную державу, какой тогда была Германия, опиравшаяся на мощь большей части зарубежной Европы? Неужели им надо было готовить бойцов и командиров только к тому, чтобы защищаться, и заявлять, что Германию и ее союзников победить будет неимоверно трудно?! Чтобы, не дай бог, какой-нибудь непочтительный потомок не упрекнул их потом в агрессивных намерениях, – так, что ли?

Как уже отмечено, все эти фантазеры в своих обвинениях отнюдь не оригинальны. И можно вполне согласиться с М.А. Гареевым, который справедливо писал о том, что версию «о якобы готовившемся советском упреждающем ударе в 1941 г.» для оправдания германской агрессии придумали Гитлер и Геббельс. Ни Резун, ни Данилов или Соколов, ни другие позднейшие ее приверженцы ничего нового к ней не добавили, а только пересказывают на разные лады все ту же старую гитлеровскую сказку. Она, по сути, равноценна лжи о нападении поляков на немецкую радиостанцию 31 августа 1939 г.

Ни один историк, исследовавший события 1941 г., ни одного доказательства, подтверждавшего бы гитлеровскую версию, не привел и не может привести. Ссылаются обычно на высказывания руководителей СССР о мировой революции, расширении сферы социализма. Выдается за агрессивные намерения и все, что делалось в нашей стране для укрепления обороны. А то, что пишут и говорят Резун и его единомышленники, сплошь построено на фальсификации исторических фактов, искажении смысла отдельных высказываний в расчете на неосведомленных людей» [15].

Еще одна не лишенная любопытства мысль того же В. Суворова состоит, по сути, в том, что, оказывается, у Красной Армии боевая техника и вооружение тогда были особенные, словно заколдованные, которые хорошо бьют врага при наступлении, а при обороне, даже подвижной, которую, кстати, наши войска вынуждены были чаще всего вести в 1941 году, они уже как бы и не оружие. Чудеса, да и только! Особенно его восхищают армады советских легких танков, которые будто бы были сугубо наступательной боевой техникой. Ну а контратаку как вид обороны, отвлекающие контрудары при обороне, ликвидацию прорывов противника, разведку боем, устройство засад, для осуществления которых как раз очень были бы полезны эти самые танки, он не считает нужным принимать во внимание. Немаловажно здесь вспомнить еще и то, что эти столь обожаемые им боевые машины, даже скоростные танки серии БТ, так и не стали в войне по-настоящему грозной силой: ни в обороне, ни в наступлении, ни во встречных боях. А сами эти «танки-агрессоры» сняли с производства еще до начала войны – в 1940 году. В то же время, вопреки его домыслам, никто их после нападения врага преднамеренно не бросал, и они использовались, пока это было возможно, в боях 1941—1942 годов, которые, кстати, были в основном оборонительными [16].

Наконец, для любой сильной державы оборона в войне может быть только временной целью, которая рано или поздно должна смениться целью наступления и разгрома врага, для чего без танков, во всяком случае в рассматриваемую эпоху, обойтись было уж точно никак нельзя. Потому и старалось советское военно-политическое руководство наращивать их выпуск перед войной, как и другой военной техники и вооружения, кстати, тоже.

В свою очередь, близкий по идеям указанным ниспровергателям М. Солонин удивляет еще и тем, что основную причину поражений Красной Армии в 1941 году он видит в нежелании большинства ее бойцов и командиров воевать в это время за советскую власть и лично товарища Сталина. Дескать, Красная Армия скреплялась террором большевиков, и стоило только им под ударами немцев запаниковать, как ее воины, будто бы дружно ненавидевшие советский режим, стали сдаваться и разбегаться. Выражаясь словами этого мудреца, она развалилась, как бочка, с которой сбили обручи. И вообще, по М. Солонину, получается, что чуть ли не весь ход войны зависел от колебаний страха и ненависти в душах воинов Красной Армии [17].

Как же это он забыл мнение своих собратьев по перу (например, Б. Соколова) о том, что советский вождь и его полководцы, не умея хорошо управлять войсками, но имея (якобы) большое преимущество в людских ресурсах, «солдатскими телами преградили путь немцам» и «трупами их завалили»?! Получается ведь тогда совсем наоборот: воины Красной Армии не просто желали воевать, а считали за доблесть умереть «за Родину, за Сталина». Или во всяком случае выходит, что «сталинская номенклатура» своей, так сказать, крепкой хватки отнюдь не ослабляла.

Как будто бы технологией создания зомби или биороботов советские власти не владели, не так ли? И даже телевизионного «зомбирования» тогда не существовало. Так что, хотя и погибших в боях с врагом было на самом деле в несколько раз меньше, чем пытается представить указанный и некоторые подобные ему сочинители, дрались насмерть в трагические дни лета 1941 года миллионы реальных, вполне одушевленных советских воинов, которыми «заваливать врага» как неким биоматериалом никто бы не смог, даже если бы на самом деле этого захотел. В конце концов, разве М. Солонин не знает, что именно наши бойцы и командиры, а не какие-нибудь привидения или инопланетяне задержали тогда немцев на пути к Ленинграду, Киеву и Москве, героически сражаясь с врагом под Смоленском, Одессой, Великими Луками, Таллином, Могилевом и другими городами нашей страны?!

Конечно, в 1941 году в плен сдалось действительно много советских солдат и офицеров, но делали это они все же, как правило, вынужденно, попав в окружение, утратив возможность организованно сопротивляться. И только, пожалуй, территориальные корпуса прибалтийских республик, да и то не в полном составе, сдавали свои позиции врагу без боя. Да еще на фронте Д. Павлова была допущена потеря управления войсками, сопровождавшаяся паникой в некоторых соединениях. В любом случае бульшая часть Красной Армии в 1941 году продолжала вести упорную борьбу с захватчиками, а не капитулировала, как это в 1939 году весьма скоротечно сделали поляки, а в 1940 году – французы и иже с ними.

Вообще, непросто реагировать на сочинения такого рода авторов при всей, казалось бы, надуманности и противоречивости представленных в них идей и слабости их доказательств. С одной стороны, можно было бы относиться к ним как к занимательному чтиву. Создают же некоторые любители сенсаций труды о том, что у нацистов были секретные базы в Антарктиде, на которых скрылись после войны А. Гитлер и другие крупные нацистские деятели, или, например, о их летающих тарелках или подводных суперлодках, которые в отдельных отношениях намного превосходят известные образцы самой совершенной техники. Разве это не любопытно? И, кстати, всякого рода доводов в подтверждение своих «открытий» они находят ничуть не меньше, чем это делают В. Суворов, И. Бунич, Б. Соколов, М. Солонин и им подобные. Однако фантазии последних являются не столь безобидными.

Можно и совсем не обращать внимание на их экстравагантные выдумки. Зачем, спрашивается, надо доказывать, что белое не есть черное, а тот же Сталин, к примеру, «не верблюд» и даже не монстр, а хоть, может быть, и излишне безжалостный, но все же человек, научно выражаясь, «Homo Sapience»?

Людям в здравом уме и твердой памяти, которых все-таки в нашей стране подавляющее большинство, и без того хорошо известно и понятно, что не СССР, а Германия развязала войну в 1941 году, совершив военное нападение на нашу страну, причем вероломно, неспровоцированно и выбрав неожиданный момент, что не СССР, а Германия при поддержке своих союзников одерживала победы в сражениях начального периода войны, подтверждая свое явное превосходство в силах и средствах в этот период, что не Германия, а СССР уже вместе со своими союзниками был в итоге победителем в этой войне, что чем сильнее и более жесток враг, тем больше в ней жертв, что, не разгромив врага в большинстве основных сражений, не нанеся ему критические по масштабам безвозвратные потери, то есть не уничтожив, не покалечив и не пленив бóльшую часть его солдат и офицеров, не выведя у него из строя такую же часть его техники и оружия, в войне подобного типа не победишь. Понятно здравомыслящему человеку и то, почему появляются такого рода опусы: в них находят свое одновременное выражение тщеславие, месть и другие негативные чувства и желания одних, политические и идеологические ценности и задачи других и коммерческие интересы третьих.

Однако мы видим, что подобные сочинения маскируются под исследования обильным цитированием и ссылками на исторические труды и иные источники, частым обращением к различным числовым данным о силах и средствах противоборствующих сторон и другой фактической информации, демонстрацией их анализа и сопоставления. К ним апеллируют в своих трудах немалое число историков и ученых-гуманитариев, их суждения появляются и в учебной литературе.

Подобно компьютерным вирусам, деструктивные идеи этих псевдоисследователей проникают в умы доверчивых людей, внося в них сумятицу и неразбериху. В результате получается, что немало наших соотечественников, в том числе вроде бы достаточно образованных и неполитизированных, начинают путаться даже, казалось бы, в очевидных обстоятельствах этой войны. Что уже говорить о разных недругах нашей страны или, к примеру, лицах, все еще озабоченных антикоммунизмом либо так до сих пор и не избавившихся от сталинофобии, ибо указанные авторы еще больше укрепляют их в своих страстях.

Даже некоторые профессиональные историки попали под их влияние. К примеру, М. Мельтюхов, пытаясь в свое время научно (если это можно так назвать) обосновать гипотезу о подготовке советскими властями в 1941 году «упреждающего удара» по Германии, сделал в своей книге более полутора тысяч обращений к различным источникам. Но, приложив столь титанические усилия, так и не смог привести хотя бы одного прямого, непосредственного и действительно важного доказательства реального наличия такой подготовки [18]. Впрочем, его старания были не напрасны: во-первых, он тем самым успешно доказал ничтожность этой версии, во-вторых, в очередной раз преподал всем методологический урок, удачно продемонстрировав, что коллекционирование цитат и иных ссылок на источники – отнюдь не самое важное в науке; в-третьих, приведенная в его книге обширная подборка различных сведений может вполне пригодиться другим исследователям, которые сумеют найти им более достойное применение.

Итак, если внимательно рассмотреть содержание указанных «теорий», становится хорошо заметным, что в них бесспорные и действительно важные факты заменяются спорными и второстепенными, а порой и откровенными домыслами, логика – софистскими уловками, произвольными построениями понятий и суждений и не следующими из основных фактов выводами. Не брезгуют некоторые из подобных авторов и подменой понятий. Например, когда обвиняют СССР в агрессивных приготовлениях, подготовку к надвигавшейся войне, которая велась то время в стране, считают подготовкой именно к нападению или «упреждающему удару», а высказывания советских руководителей о важном значении наступательных операций в современной войне признают доказательством их агрессивных планов.

Тем не менее полемика с указанными авторами является в основном бессмысленной и бесполезной, а дискуссия с ними невозможна в принципе, поскольку истина им, судя по характеру их идей и доказательств, как говорится, и даром не нужна. Лучшей реакцией на их явно тенденциозные сочинения будет объективное исследование событий этой войны, ее причин и результатов, что и будет дальше сделано. Прямая же полемика с ними является лишь крайним средством отстаивания истины. Тем более что уже многие исследователи (М. Гареев, А. Исаев, Г. Городецкий, В. Веселов и др.) смогли набраться терпения для подробного разбора в своих публикациях многочисленных искажений фактов и ошибок, допущенных В. Суворовым и ему подобными. Пока же достаточно того, что автор этих строк обнажил суть основных идей этих сочинителей, не впутываясь в дебри их частных рассуждений и тенденциозно подобранных фактов, а чаще фактиков, стараясь тем самым показать всю их абсурдность и смехотворность.

Извинившись перед читателями за довольно затяжной разбор столь, мягко говоря, странных версий причин неудач Красной Армии в 1941 году, поскольку, вероятно, они того не стоили, автор может возвратиться теперь к рассмотрению идей более серьезных исследователей. Вряд ли можно ошибиться, сказав, что подавляющее большинство из них в определении этих причин объединяет мнение о решающем значении фактора внезапности нападения германских войск и тесно связанных с ним факторов заблаговременности их укомплектования, сосредоточения и развертывания и оперативно-тактической неготовности наших войск к отражению агрессии. Причем большинство авторов различных трудов называет этот фактор если не главным, то, по крайней мере, одним из самых важных. Рассуждают же о его значении примерно так: Красная Армия накануне войны по своим боевым возможностям была равна или почти равна немецко-фашистским войскам, но вследствие внезапного нападения врага, который застал наши войска врасплох, ее передовые части были быстро и легко им разгромлены. В результате этого противник сразу же прочно овладел стратегической инициативой, постоянно навязывая Красной Армии свой сценарий действий, получил большое преимущество в численности войск и техники и дезорганизовал нашу оборону. Что ж, такие рассуждения представляются в значительной мере обоснованными.

Трудно оспаривать важность и большинства других из называемых разными авторами причин наших неудач 1941 года, которые перечислены в начале этой главы, но ограничивается ли ими дело и какие из указанных обстоятельств имели приоритетное значение? И так ли уж важна была эта самая внезапность нападения Германии спустя, например, 3—4 месяца после начала войны? А как быть с повсеместными утверждениями о том, что Красная Армия к началу войны имела огромное преимущество над войсками противника в числе танков и самолетов, при том, что в других силах и средствах перевес за войсками врага был незначительным? Ведь тогда вроде бы выходит, что немцы даже вместе со своими союзниками имели не больше сил и все равно били советские войска в 1941 году, как говорится, почем зря? Тогда почему вдруг зимой 1941—1942 годов бить стали мы их, причем не только под Москвой, о чем чаще всего вспоминают, но и под Тихвином, Ростовом-на-Дону, Ельцом, хотя перевес в числе танков и самолетов был, по преобладающему мнению, уже на их стороне? Или в самом деле мороз только немцев морозил? И почему СССР, несмотря на то, что якобы у него были такие плохие политические и военные руководители, солдаты и офицеры, а у немцев, как утверждают многие, они были такими хорошими, опять-таки войну в итоге все же выиграл?

Эти вопросы, конечно, непросты для установления по ним безусловной истины, но все же их значение и сложность являются неодинаковыми. При этом часть из них представляются особенно важными и сложными, поэтому автор подробно их будет рассматривать в следующих главах. В тех же из них, которые можно оценить как более очевидные и менее важные, автор постарается кратко разобраться сразу же.

Так, достаточно очевидной для понимания представляется роль в советских неудачах 1941 года таких упоминаемых многими авторами факторов, как довоенные политические репрессии командных кадров Красной Армии, политическая неустойчивость ее личного состава и обилие в ней «мешавших» в управлении войсками комиссаров, политруков и особистов. Если, конечно, не поддаваться при этом идеологическим и политическим искушениям искать повод для очередного осуждения СССР, большевиков и Сталина.

Как известно, довоенные массовые репрессии имели место в армии в основном в 1937—1938 годах, но масштабы их, вопреки традиционным резким обвинениям радикальных антисталинистов, на самом деле были сравнительно невелики: вряд ли в общей сложности более 30—35 тыс. уволенных по политическим и иным мотивам командиров и начальников. Эта кампания вряд ли была такой уж грандиозной, если еще учесть, что в армии практически всегда немало выбывает офицеров по самым разным причинам. Причем только часть из уволенных тогда военных кадров подверглась уголовному преследованию [19], а в 1939—1941 годах немалое число репрессированных было восстановлено в Вооруженных силах СССР (до 13 тыс.) [20]. Очевидно, что по сравнению с общей численностью нашего офицерского корпуса, которая в июне 1941 года составляла до 600 тыс. человек [21], эта убыль не могла быть существенной, ибо она не превышала 3—4 % от этого числа. К тому же за несколько прошедших после основного вала репрессий лет подавляющее большинство уволенных давно уже было заменено новыми кадрами. Кроме того, в число репрессированных входило немало политических работников, которых вообще было нетрудно заменить партийными кадрами.

Нельзя исключить и то, что репрессированных по политическим мотивам было еще меньше, чем традиционно об этом говорилось и говорится. К примеру, Н. Ефимов пишет следующее: «Сохранился отчет замнаркома обороны Е. Щаденко: в 1937 году уволено из армии по различным причинам, включая растраты, пьянство, инвалидность и т.п., 18 658 чел. (13,1 процента), в 1938 году – 16 362 чел. (9,2 процента). Почти треть из них – 9506 чел. – были арестованы, 11 178 человек уволенных были позднее восстановлены в армии». Правда, этот автор считает, ссылаясь на Г. Жукова, что эти репрессии серьезно ослабили Красную Армию. Тем ценнее становится его фактическое признание сравнительно небольших их масштабов по сравнению с численностью офицерского состава в июне 1941 года [22].

Вместе с тем следует обратить внимание и на такое обстоятельство, как слишком большие офицерские штаты в Красной Армии по сравнению с другими европейскими армиями. Так, Г.И. Герасимов вполне обоснованно отмечает, что «… если бы доля начсостава в РККА была на уровне немецкой армии, польской или любой другой европейской армии, то в ней, несмотря на огромный некомплект по действующим штатам, существовал бы переизбыток офицеров» [23].

Можно сколько угодно предполагать, что репрессии в армии «сковали страхом» деятельность ее командного состава и подавили всякую его инициативу, но никакие прежние испытания застенками, избиениями и запугиванием не помешали будущему маршалу К. Рокоссовскому с первых же дней войны успешно командовать корпусом, проявляя при этом твердость и решительность. Надо ли еще вспоминать, что во время войны он стал одним из лучших наших военачальников? Были успешными в военные годы действия и ряда других военачальников, подвергшихся репрессиям в предвоенные годы, например С. Богданова, А. Горбатова, В. Цветаева, К. Трубникова, К. Галицкого, которые доросли до командующих армиями и заместителей командующих фронтами. А разве можно забыть смелые действия другого некогда репрессированного командира корпуса, Л. Петровского, который погиб в первые недели войны, с честью выполнив свой долг перед Родиной!?

Так почему же были безынициативными командующий Западным фронтом Д. Павлов и большинство подчиненных ему генералов, которых никто до войны не репрессировал, причем даже в условиях, когда была прервана связь штаба фронта с Генштабом, не говоря уж о политическом руководстве СССР? Как же И. Сталин, С. Тимошенко или Г. Жуков могли им помешать проявить ее? И разве допущение разгрома вверенных им войск вследствие своей безынициативности является меньшим злом, нежели проявление инициативы для организации отпора врагу, если бы даже это не принесло необходимого результата? В конце концов, какой страх помешал Д. Павлову, В. Климовских и другим генералам Западного военного округа заблаговременно отработать во вверенных им войсках порядок действий военнослужащих по выходу и сбору по тревоге и подготовиться к возможному внезапному нападению вероятного противника в других отношениях? Неужели И. Сталин или С. Тимошенко не позволяли этого делать? Почему же тогда ни на одном из других наших фронтов в первые дни войны, как, разумеется, и впоследствии, не было такого легкого и быстрого разгрома советских войск? Хотя, возможно, автор этих строк все же не совсем прав насчет этой самой инициативы, ибо одну из ее разновидностей репрессии все же, вероятно, несколько смогли подавить: инициативу быстрой сдачи в плен наших генералов, которую так активно годом ранее проявляли французские генералы.

Отсюда вывод может быть вполне однозначным: политические репрессии 1937—1938 годов в отношении военных кадров (как и тем более других предвоенных лет) не оказали существенного негативного влияния на обороноспособность СССР и силу Красной Армии. Скорее наоборот, как бы это ни казалось циничным, они способствовали ее внутреннему укреплению, предотвратили вполне вероятное – на что так надеялся А. Гитлер со товарищи – массовое морально-политическое разложение командных кадров после первых же крупных поражений. В то же время сказанное не означает, что репрессии в армии 1937—1938 годов следует полностью оправдать, но это уже другой вопрос, скорее правовой и нравственный по своей сути. Нельзя сбрасывать со счетов и некоторые негативные идеологические и политические аспекты этих репрессий.

И все-таки кадровый «голод» в РККА накануне войны был, выражаясь прежде всего в недостаточной опытности ее офицеров и, самое главное, в слабой технической подготовке большинства категорий военнослужащих. Вот только объяснялись эти проблемы в основном очень быстрым увеличением численности войск, за которым не поспевала подготовка командиров и специалистов и приобретение ими необходимого опыта.

Если же говорить о потерях и текучке офицерского состава в нашей армии до войны, то они были поистине перманентными: в Гражданской войне, борьбе с бандитизмом и локальных войнах, в результате массовой эмиграции кадровых офицеров после революции и Гражданской войны, вследствие массовых сокращений и чисток (чаще всего, кстати, вынужденных и оправданных экономическими, политическими и иными обстоятельствами), происходивших в 20—30-е годы, включая и упоминавшиеся политические репрессии. В своей совокупности они были действительно велики, и в целом, конечно, сыграли определенную негативную роль. Она выражалась прежде всего в том, что слишком большая и скорая убыль офицерского состава затрудняла передачу опыта новым кадрам. Небезынтересно в этой связи взглянуть на некоторые статистические данные: с 1921 года до 1925 года Красная Армия сократилась с 4110 тыс. чел. до 562 тыс. чел., зато с 1938 года до начала 1941 года выросла с 1513 тыс. чел. до 4207 тыс. чел. [24].

Тем не менее установить сколько-нибудь точно меру негативного влияния фактора кадровой нестабильности на состояние Красной Армии в 1941 году не представляется возможным. Можно только сказать, что он явно не входил в число решающих. Хотя бы уж потому, что и в вермахте большую часть офицеров среднего и младшего звена тоже составляли малоопытные кадры. Да и как могло быть иначе, если он стал создаваться практически заново лишь в 1935 году?

При этом, конечно, нельзя сбрасывать со счетов сильное отставание СССР от Германии в подготовке офицеров-летчиков, танкистов, связистов и других «технарей». Пристальное внимание на это совсем недавно обратил, к примеру, известный исследователь Р. Иринархов, который, в частности, о кадровых проблемах Красной Армии, имевшихся накануне войны, написал следующее: «Во всех дивизиях и частях автобронетанковых войск ощущался острый недостаток командных и технических кадров, особенно на должностях командиров батальонов, рот и взводов». Некомплект командиров и специалистов в них, по его данным, достигал 50 % и более. Сходные показатели нехватки кадров он приводит и по другим родам войск [25].

Однако причины этого отставания были связаны не с репрессиями, а с отсталостью России по сравнению с Германией в сферах науки и техники, а также образования, которая сложилась еще как минимум в ХIХ веке и не могла быть преодолена за считаные годы, несмотря на немалые успехи СССР в социально-экономическом и культурном строительстве, достигнутые в годы первых пятилеток (далее об этом будет сказано подробнее). Проблемность этой ситуации, как уже сказано, сильно усугублял слишком быстрый рост численности Красной Армии. Танков и самолетов успели произвести сравнительно много, людей в войска тоже вроде бы набрали немало, а достаточное количество настоящих специалистов и опытных командиров взять было неоткуда. Очевидно, что произвести несколько тысяч танков и самолетов на конвейере можно гораздо быстрее, чем подготовить многие сотни тысяч военных профессионалов, необходимых тогда нашей армии.

Многие авторы, правда, указывают, что от этих репрессий пало большинство наших маршалов, командармов и других лиц высшего начальствующего состава, а именно в их знаниях и опыте и заключена чуть ли не вся главная сила армии. Как любят по этому поводу выражаться отдельные историки, политики и публицисты, армия тогда была «обезглавлена». Однако трудно согласиться с такой трактовкой этих трагических событий, поскольку на место репрессированных командиров пришли не колхозные бригадиры или партийные секретари, а другие военнослужащие из числа высшего и старшего начальствующего состава, у которых было достаточно времени до войны (примерно 3—4 года), чтобы восполнить недостающий опыт управления войсками в мирных условиях. А боевого опыта управления ими в современной войне не было и у репрессированных. Почему нужно верить в то, что М. Тухачевский, А. Егоров, В. Блюхер, И. Уборевич, И. Якир, А. Корк, И. Вацетис, И. Федько, И. Белов или кто-то еще из репрессированных военачальников командовали бы войсками лучше, чем С. Тимошенко, Г. Жуков, К. Ворошилов, С. Буденный, Б. Шапошников и другие наши руководители армии в 1941 году? Здесь, как говорится, бабушка надвое сказала: может быть, они командовали бы лучше, а может быть, хуже. Скорее даже хуже, поскольку нет полной уверенности в безусловной преданности репрессированных Советскому Союзу и их морально-политической устойчивости в отличие от близких Сталину кадров. Во всяком случае, происхождение и биографии многих из числа наиболее видных репрессированных военачальников дают основания для определенного сомнения на этот счет.

Очевидно также и то, что лучшими командующими фронтами в годы войны стали преимущественно те маршалы и генералы, которые до войны занимали скромные должности: К. Рокоссовский, А. Василевский, Р. Малиновский, И. Черняховский, Л. Говоров. Напротив, командующие военными округами накануне войны за редкими исключениями не проявили себя в качестве хороших командующих фронтами, а Д. Павлов вообще показал себя совершенно неспособным к управлению фронтом (если, конечно, в его действиях и бездействии не было завуалированного предательства).

По поводу политической и моральной неустойчивости войск сказать достаточно определенно еще труднее. Конечно, в какой-то мере эта неустойчивость была, и советской властью и лично товарищем Сталиным в войсках далеко не все были довольны, особенно те, кто имел пострадавших от этой самой власти родственников, а кому-то вообще было наплевать, какой стране служить и при каком строе жить. Однако одно дело не любить Сталина, а другое – нарушить присягу, перейти на сторону врага, предать своих товарищей, обесчестить себя перед Родиной, товарищами и родственниками, рискуя понести суровую ответственность за предательство, дезертирство или трусость, опозорить и «подставить под удар» своих близких.

В любом случае установить сколько-нибудь точно распространенность политических и моральных колебаний среди бойцов и командиров или степень влияния этих колебаний на их поведение в окружении или в других трудных боевых ситуациях не представляется возможным по причине нематериальности и принципиальной неизмеримости этих явлений. Вместе с тем достаточно уверенно можно предположить, что среди причин сдачи в плен, оставления позиций без приказа, дезертирства и перехода на сторону врага политическая неустойчивость не имела в большинстве случаев решающего значения. Трусили и предавали чаще всего из элементарного страха за свою жизнь и растерянности, неверия в победу Красной Армии и обиды за то, что Родина их бросила на произвол судьбы, или же потому, что, оставаясь часто без управления и морально-политической поддержки, особенно в первые дни войны, переставали видеть смысл в продолжении сопротивления в трудных условиях неравного боя, отхода или окружения.

Это потом уже многие, чтобы оправдаться в глазах своих знакомых и родных, а главное – в своих собственных, могли подводить под проявленную слабость, а то и подлость идейную базу. Мол, не предал и не струсил, а пошел бороться против проклятой советской власти и тирана Сталина или «клятых москалей». В науке психологии это глубинное, вполне естественное, хотя и не самое лучшее свойство человеческой натуры рационального и благоприятного для себя объяснения мотивов своего поведения достаточно хорошо изучено, и его принято называть мотивировкой [26]. Кроме того, именно такого поведения чаще всего от них и ждали немцы, да и не только немцы, как и ждут некоторые до сих пор его от наших соотечественников. Для противников нашей страны подобные типы – вовсе не предатели, а, наоборот, свои люди, лица, «выбравшие свободу».

Отсюда вытекает то, что морально-политическая поддержка бойцам и командирам, которую призваны были оказывать комиссары и политруки, а особенно их влияние на командно-начальствующий состав, должны были способствовать большей устойчивости войск. Тем не менее даже сама необходимость присутствия в то время в Красной Армии политических руководителей вызывает в последние годы много споров. При этом дело порой доходит до рассуждений о том, что они будто бы мешали военачальникам и командирам хорошо управлять войсками.

Так, бытует мнение, что комиссары и другие политические руководители в войсках не позволяли им проявлять разумную инициативу. Нельзя, конечно, исключить, что в реальности такие случаи могли происходить, но были ли они типичными? На самом деле, даже единичных конкретных и убедительных свидетельств о таких помехах с их стороны найти весьма непросто. Тем более что чаще всего определить, какая инициатива разумна, а какая нет, легко можно только после известного результата событий. В то же время само наличие в войсках комиссаров, политруков и особистов давало военачальникам повод для самооправдания в случае неудачных действий подчиненных им войск: дескать, потерпел поражение не потому, что сам плохо ими управлял, а потому что ничего не смыслящий в военном деле комиссар-надсмотрщик мешал.

Но неужели советское военно-политическое руководство, как и руководство ряда других стран, было столь неразумно, держа в войсках якобы ненужных или даже мешавших делу политических руководителей? И разве только одной ненавистью к большевизму можно объяснить приказы немецкого военного командования о поголовном истреблении захваченных в плен комиссаров и политруков?

Функции политических руководителей в РККА были довольно широкими. Они выполняли не только политическую и воспитательную работу, в чем их позитивное значение должно было быть, естественно, особенно важным. Согласно Положению о военных комиссарах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, утвержденному Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 июля 1941 года, комиссары, как, кстати, и члены военных советов, несли ответственность за действия войск наравне с военачальниками и командирами. И это, безусловно, помогало недостаточно уверенным в себе по своему характеру и опыту из них своевременно принимать необходимые управленческие решения. Кроме того, иноведомственный контроль, который в Красной Армии в то время фактически осуществляли комиссары и особисты, неизбежно дисциплинирует контролируемых, меньше оставляя им возможности для безнаказанных нарушений дисциплины и порядка, халатности, а тем более предательства. Может быть, как раз потому их так ругали отдельные слишком любившие «самостоятельность» военачальники?

Характерно также и то, что институт военных комиссаров был введен в РККА после того, как во многих ее частях и соединениях произошли многочисленные случаи потери управления войсками и паника. И, по-видимому, не случайно, что после этого степень управляемости войсками явно повысилась, а борьба со врагом стала более организованной и упорной. Во всяком случае, в дальнейшем Красная Армия больше не терпела таких катастрофических поражений, которое ранее потерпел фронт Д. Павлова, легко рухнувший в первые же дни войны. Короче, в контексте событий лета 1941 года эта мера была вполне разумной, принесшей больше пользы, чем вреда. В любом случае считать присутствие в войсках комиссаров и других политических руководителей одной из причин наших поражений в 1941 году было бы абсурдным.

Итак, историки и другие исследователи, пытаясь определить причины поражений Красной Армии в начале войны, большинство действительно важных обуславливающих факторов этих неудач в своих трудах так или иначе упоминают. Но если попытаться осмыслить и обобщить все те факторы, которые чаще всего указываются ими в качестве основных причин наших поражений 1941 года, и выделить среди них называемых большинством из них главными, то получается довольно странная и совершенно ненаучная картина. Основная часть отечественных авторов, как, впрочем, и зарубежных тоже, фактически сводит их к субъективным и случайным обстоятельствам. Во-первых, по их мнению, Сталин и другие политические руководители СССР были невежественными и деспотичными, советские маршалы и генералы в большинстве своем – бездарными и некомпетентными, а солдаты и офицеры Красной Армии – плохо обученными и неопытными. И напротив, немецкие генералы были талантливыми и опытными, а их офицеры и солдаты – хорошо обученными и подготовленными. Но иногда все это объясняется еще проще: немецкие генералы и офицеры были умнее, а их солдаты – лучше наших, да еще Сталин мешал нашему военному руководству, а накануне войны истребил почти все лучшие в стране военные кадры. В-третьих, немцы и их союзники сумели застать врасплох наши войска, нанеся неожиданный и мощный первый удар, от которого Красная Армия и СССР долго не могли оправиться. Разумеется, разные авторы в зависимости от политической конъюнктуры и личных пристрастий придавали и придают неодинаковое значение указанным факторам, но в основном чаще всего ограничиваются этим их стандартным набором. Правда, в советское время почти все отечественные историки так или иначе выделяли в числе важных еще и фактор превосходства в начале войны выдвинутой к нашим границам группировки войск противника в силах и средствах над противостоявшими им нашими войсками, которое было достигнуто вследствие опережения в их мобилизации и развертывании. Но делали это они непоследовательно и ограниченно, неизменно, например, указывая на якобы имевшее место значительное или даже большое превосходство Красной Армии в числе танков и самолетов.

Но можно ли считать правильным подобный субъективистско-казуистический подход?