Читать книгу Парадоксы 1941 года. Соотношение сил и средств сторон в начале Великой Отечественной войны - Александр Русаков - Страница 4

Так как же в первых сражениях войны действовали наши танковые войска и как – немецкие? Сталкивались ли они непосредственно друг с другом на поле боя? Каким образом немецкие танки прорывали советскую оборону и почему ее не могли прорвать наши танки во время контрударов? В поисках ответов на эти вопросы следует обратиться к работам тех авторов, которые описывали и анализировали ход танковых боев, произошедших в начале войны.

Начнем с работы В. Гончарова, благо он выполнил ее на основе изучения мемуаров и архивных материалов. Этот автор, в частности, написал, что одним из первых танковых столкновений на Юго-Западном направлении был бой за город Радзехов, который произошел 23 июня. С немецкой стороны в нем участвовала 11-я танковая дивизия, поддержанная артиллерией и пикирующими бомбардировщиками, с советской – части из состава 10-й и 32-й танковых дивизий и 81-й мотострелковой дивизии. В ходе боя потери наших частей (по донесениям их командования) составили 37 танков, включая по меньшей мере 6 танков Т-34, а потери противника – примерно 38 танков и бронемашин и 31 противотанковое орудие. По немецким же данным, советские потери составили до 68 танков [20]. В результате, как продолжает В. Гончаров, остатки советских танков отошли, а 11-я танковая дивизия противника вышла к реке Стырь и беспрепятственно ее форсировала [21]. После этого 24 июня севернее Луцка разгром, на этот раз полный, ждал нашу 19-ю танковую дивизию. 25 июня немцы взяли этот город [22]. В общем, наши танкисты, судя по их донесениям, как бы на равных сражались с танками врага, но почему-то в результате боев отходили.

Затем этот автор весьма продолжительно и довольно путано описывает, как во исполнение приказа о контрнаступлении одни наши мехкорпуса долго и упорно добирались до фронта, а другие в это время ходили, как говорится, кругами и зигзагами, пытаясь то выйти на врага, то уйти от него. При этом они теряли в пути технику из-за поломок и происшествий, сжигали горючее, расходовали и так уже порядком выработанный моторесурс [23]. В общем, действовали почти как по известной поговорке о том, что главное не война, а маневры. И они маневрировали, маневрировали, да невыманеврировали. В итоге одни танки сломались, другие застряли, третьи отстали, четвертые не встретились друг с другом и потому действовали разрозненно. Когда же наши танкисты вышли на врага, устали сами и загнали своих железных коней. И вроде бы немцев даже били, если, конечно, наши офицеры и генералы в своих донесениях и мемуарах не врут, но в итоге все равно отступили и почти все танки потеряли.

Да и вообще, почитаешь эти донесения и мемуары и опять-таки сталкиваешься с парадоксом: танков у немцев было якобы гораздо меньше, в боях они теряли их больше, а побеждали и продвигались вперед именно их танки. Так, может быть, все-таки всё было наоборот: и боеготовых танков у немцев было больше, по крайней мере мощных типов, и теряли в боях они их меньше? Во всяком случае, результаты первых сражений начавшейся войны свидетельствуют именно в пользу такого предположения. Не были же у них танки волшебными чудовищами, чудесным образом восстанавливающимися после каждого своего поражения целыми и невредимыми!

Зато в более поздних, июльских, донесениях армейское начальство стало, извините за выражение, врать уже в другую сторону: что все бесчисленные армады советских танков немцы уничтожили меньше чем за месяц боев – по полтысячи и больше танков в день. Непонятно как, где и в какие именно моменты, но уничтожили. То есть наши танки вроде бы вовсе и не враг уничтожил, а они, получается, как бы самоликвидировались.

А им вслед бездумно вторят историки и прочие сочинители. И эти послевоенные авторы отнюдь не обеспокоены вопросами о том, как именно произошел этот беспрецедентный танковый погром, в каких боях, на каких маршах и каким образом? Вот, к примеру, М. Мельтюхов привел данные о том, что к 10 июля 1941 года Красная армия потеряла 11 783 танка, ничуть в этом не усомнившись. Но ведь тогда получается, что она теряла по 654 танка в день! И это притом, что все вражеские войска, вместе взятые, за все эти дни потеряли вроде как всего лишь 350 танков! [24] Как говорят в таких случаях немцы: дас ист фантастиш! Извините, но когда сталкиваешься с подобными чудесами подсчетов потерь, трудно сдержать эмоции. Но еще больше после таких цифр подмывает непатриотично восхититься силой врага: вот ведь какие тогда были немецкие чудо-богатыри! Слава богу, что не на самом деле, а в стране невыученных уроков, то бишь искаженной истории.

И в самом деле, куда подевалась их богатырская сила уже осенью 1941 года, когда и сто советских танков в день одолеть им было уже невозможно по одной уже хотя бы причине их резкого сокращения к тому времени в Красной армии (на грани исчезновения как вида), подобные авторы не сообщают. Ведь тогда она имела на фронте менее полутора тысяч танков [25]. Однако, как ни странно, ее сопротивление захватчикам в это время лишь усилилось.

Если верить М. Мельтюхову и подобным ему авторам, то получается, что воевать против примерно одинаковых сил врага с полутора тысячами танков лучше, чем с 15 тысячами. Точнее говоря, когда РККА имела численный перевес в танках над вермахтом примерно в 3,5 раза, ей было тяжелее, чем когда она его не только полностью утратила, но и перевес в них перешел к противнику. Из этого логически возможны два основных вывода: либо авторы, которые пишут о многократном перевесе советских танковых сил в своей численности в начале войны, мягко говоря, сильно грешат против истины, либо роль танков в той войне была незначительной. Автор этих строк гораздо больше склоняется к первому варианту, хотя, конечно, значение танков переоценивать, как это многие делают, тоже не стоит.

Читая высказывания верующих в большое численное преимущество Красной армии в танках над вермахтом, которое якобы было в начале войны, приходится только удивляться силе их чувства. Так, известный исследователь М. Барятинский и от этой веры не хочет отступать, заявляя, что с 22 июня по 9 июля 1941 года врагом было уничтожено 11 712 советских танков, и ежесуточные потери наших танков не решается представлять совсем уж невероятными, определяя их в более реалистичные 233 танка [26], однако напрочь при этом забывая об элементарных правилах арифметики. Ну а если верным все-таки является последнее число, то получается, что за 18 указанных суток советские войска потеряли 4194 танка. И, вероятно, с учетом танков, захваченных врагом практически без боя, а также вынужденно уничтоженных нашими воинами при отступлении или брошенных ими из-за поломок или отсутствия горючего на маршах, советские потери в этих боевых машинах в рассматриваемый период как раз и были примерно такими. А если больше, то ненамного. Ну а остальные «потери» – это, надо полагать, на самом деле небоеготовые к началу войны танки либо вовсе существовавшие лишь на бумаге.

Даже командующий немецкой группой армий «Центр» Ф. фон Бок, который вряд ли сумел полностью справиться с естественным желанием приукрасить свой полководческий триумф в сражении с войсками фронта Д. Павлова, и то записал в своем дневнике всего лишь о 2585 советских танков, захваченных и уничтоженных за указанный период времени подчиненными ему силами [27]. И это на самом неблагополучном для Красной армии фронте, потери на котором в начале войны составляли едва не половину всех наших потерь!

Весьма также интересно уточнить, а чем же гитлеровцы уничтожали наши танки? Нет, понятно, не шашками или штыками, но, как ни крути, а получается, что все теми же якобы малочисленными и слабыми немецкими танками и артиллерийскими орудиями, о которых нам пишут многочисленные историки-мифологизаторы.

Впрочем, чтобы понять многие важные причины этого разгрома, не нужно даже кропотливого анализа всех фактов и скрупулезного подсчета всех показателей. Достаточно хотя бы внимательно посмотреть на структуру наших танковых войск западных военных округов. Порядка 20 % их бронетехники составляли легкие пулеметные танки, малые танки и танкетки, еще больше (до 30 %) советской бронетехники фактически находилось не в боеготовом состоянии, а доля танков нового типа в них насчитывала всего лишь около 10 %. Кроме того, многие сотни танков, числившиеся в войсках ЗВО, на самом деле еще не были в строю или уже выбыли из него. У немцев же малых танков и танкеток не было вообще, доля легких пулеметных танков Т-I составляла около 8 %, практически все танки были не просто боеготовыми, а уже введены в действие. Что касается их танков и штурмовых орудий нового типа, то они составляли почти половину бронетехники войск вторжения. Но об этом подробнее поговорим дальше.

Ну да ладно, вернемся к работе В. Гончарова. Особое внимание он уделил крупнейшему танковому сражению на Волыни, которое состоялось в последние дни июня 1941 года (в районе Дубно, Луцка и Брод). Назвав его уникальным, он отметил, в частности, то, что это был «встречный бой танковых частей на широком фронте (до 50 км) без поддержки пехоты». «Танковые и моторизованные группы обеих сторон, – продолжал он, – вырывались вперед, образуя «слоеный пирог» и угрожая флангам друг друга» [28]. Правда, согласиться с ним в том, что пехота их не поддерживала, никак нельзя, но роль ее в этом сражении и в самом деле была невелика.

Если поверить официальным отчетам советского военного ведомства и послевоенным данным немецких генералов, то выходило, что советские войска имели в этом сражении огромное превосходство в числе танков – примерно 3-кратное. Согласно этим данным, с немецкой стороны в сражении участвовало пять танковых дивизий, имевших в наличии 700–800 танков (если не меньше), с советской – пять механизированных корпусов, имевших в наличии 2000–2500 танков, а по некоторым данным – свыше 2800. К примеру, известный исследователь А. Исаев подсчитал, что их соотношение в нем было следующим: 800 против 2800 [29]. Но несмотря на это, сражение, как известно, полностью выиграли немцы. Как же так получилось? Что, действительно главное – маневры? Либо же всё дело в том, что немецкие танкисты были исключительно отличниками, а наши – сплошь двоечниками?

В этом сражении участвовали, разумеется, не только танки, но все-таки с каждой стороны именно они составляли основные силы. И свалить все на распрекрасную пехоту вермахта, а равно на вездесущие немецкие крупнокалиберные зенитные орудия, которые якобы были главными истребителями лучших советских танков в начале войны, в данном случае никак не получится. Как ни крути, а выходит, что немецкие танки в прямом столкновении побили советские танки, причем вроде как гораздо более многочисленные. Но это же значит, что их танки оказались значительно сильнее, чем наши! И в то же время если бы наши танки тогда были действительно хороши, то при всех проблемах управления войсками и готовности экипажей эта танковая лавина Юго-Западного фронта на столь небольшом своем участке неизбежно бы протаранила, пробила немецкие позиции своей мощью, как говорится, массой бы задавила.

Не помогли и новые танки Т-34 и КВ, коих в мехкорпусах, участвовавших в сражении, вроде бы было немало. И подбивали их немцы почти так же успешно, как и другие наши танки. Это, кстати, можно лицезреть на архивных немецких фотографиях, которые во множестве теперь размещены в военно-исторических книгах и Интернете. Или можно заглянуть в подсчеты того же А. Исаева, согласно которым в 10-й советской танковой дивизии из 56 потерянных в этом сражении танков КВ было разбито и сгорело на поле боя 11, выбыло по техническим причинам 34 и еще 11 осталось на поле боя по неустановленным причинам. Что касается потерянных 32 танков Т-34, то жертвами немецких ударов стали 20 из них, а 9 было потеряно по техническим причинам [30].

Получается, что если танки КВ еще представляли для немцев на поле боя серьезную проблему, то «тридцатьчетверки» подбивались ими достаточно легко. Согласно данным А. Исаева, по доле выведенных из строя в результате огня врага Т-34 имел показатели практически не лучше, чем танки Т-26, Т-28 и БТ-7. Что в общем-то неудивительно, так как он был тогда не столь уж и неуязвим, каким его порой пытаются представить. И броневая защита его была не такой уж и мощной, и слабых мест для огня врага в нем хватало: передний люк, маска орудия, пулеметные установки, сварные швы, но особенно гусеницы. Помимо этого, из-за проблем своей компоновки танк был весьма пожаро- и взрывоопасен. Да вдобавок еще, будучи совсем новым танком, он имел тогда много конструктивных и производственных недостатков и недоработок.

Ну а если посмотреть на структуру потерь мехкорпусов? А заодно надо бы конкретнее разобраться в том, какова в них была доля боеготовых танков к началу войны. Сделаем это на примере одного из наиболее укомплектованных мехкорпусов этого периода – 8-го, воспользовавшись данными А. Исаева, полученными им в ЦАМО РФ (ф. 229, оп. 161, д. 89, л. 90) [31]. Итак, вот основные цифры наличия, местонахождения, использования, потерь и остатка танков этого корпуса за первый месяц войны:

Если проанализировать эти данные, то в результате получается:

В качестве комментария к первой из таблиц надо прежде всего отметить, что в ней не сходится баланс наличия и потерь по танку БТ-7. Но, как говорится, за что купил, за то и продаю. Автор вынужден оперировать теми цифрами, которые приведены в работе А. Исаева, и почему в них есть расхождения, можно только догадываться. В любом случае эти расхождения являются не столь уж и существенными и на общую картину наличия и потерь танков рассматриваемого мехкорпуса почти не влияют.

Далее следует сказать, что в отчете помощника командира мехкорпуса по техчасти, положенного в основу этой таблицы, показан очень высокий процент готовности к бою в начале войны танков Т-34 и КВ и одновременно неправдоподобно низкий процент их потерь на марше и в боях. Могло ли быть такое? Наиболее вероятным представляется следующее объяснение: составившее этот отчет должностное лицо, будучи одним из ответственных в мехкорпусе за техчасть, стремилось тем самым показать свою деятельность в лучшем свете. Завысить процент боеготовности танков можно было за счет завышения числа переданных танков в другие воинские части (поди проверь это, тем более что многие командиры и начальники были к тому времени убиты, а соответствующая документация утеряна в результате поражений и отступлений), а также за счет преувеличения числа танков, пропавших без вести.

Особенно странно, почему именно среди танков нового типа было так много пропавших без вести – 21,3 % от числа направленных в бой (от списка на 22.06.1941 г. – 19,3 %), в то время как среди танков старого типа – 13,4 % (от списка на 22.06.1941 г. – 9,0 %)? Ведь по логике, всё должно быть наоборот. Ибо эти танки не только имели лучшие боевые и технические характеристики по сравнению со старыми танками и меньшую степень изношенности, но и были на особом счету. Их и было гораздо меньше. Поэтому непонятно, почему именно о судьбе новых танков, направленных в бой, это должностное лицо знало хуже? Хотелось бы ему поверить, но, как говорится, из любви к искусству логики никак нельзя. Видимо, помпотех просто не хотел пугать начальство шокирующими цифрами потерь этих танков в боях и на маршах, «спрятав» часть из них в числе пропавших без вести. А скорее всего, большинство из новых танков и вовсе на момент начала войны не успели подготовить к боям.

Нельзя здесь не отметить и то, что графа о пропавших без вести весьма удобна в отчетах, чтобы крутить-вертеть цифрами наличия и потерь в какую угодно сторону. К этой категории потерь можно отнести что угодно. А если что, то потом и обнаружение «пропажи» показать несложно.

Но все-таки надо признать, что в целом оснований сильно не доверять этому отчету не имеется, пусть в нем реальность, скорее всего, значительно приукрашена. Более того, он отразил достаточно закономерную ситуацию. Во-первых, танки нового типа в среднем были более боеготовы, чем танки старого типа. Во-вторых, потери среди первых были меньшими.

Однако танков нового типа к тому времени было выпущено еще довольно мало. А иначе и быть не могло: КВ-1 стал выпускаться в августе 1939 года, КВ-2 – в феврале 1940 года. Эти танки были дорогостоящими и недостаточно технологичными, поэтому в больших количествах они производиться не могли. Еще позже был налажен серийный выпуск Т-34 – лишь в апреле 1940 года. При этом до конца этого года было выпущено всего-то немногим более 100 таких танков. Так что по-настоящему массовый выпуск «тридцатьчетверок» был организован уже в 1941 году. К тому же ни сама эта модель, ни технология ее производства в то время еще не были должным образом отработаны.

Большинство танков нового типа поступило в войска в считаные месяцы накануне войны, а значительная их доля – в последние недели перед ее началом. Поэтому эти танки, а тем более их экипажи были недостаточно хорошо подготовлены. Если их и успели поставить в строй в элементарно готовом для маршей и боев состоянии, то вряд ли успели объездить, хорошо изучить их особенности, потренироваться в их использовании. А многие поступившие в последние дни перед войной и вовсе, по-видимому, не были еще на самом деле поставлены в строй. Этим всем и можно объяснить, что даже среди танков нового типа общие потери были сравнительно велики, как на маршах, так и в боях.

И еще здесь хотелось бы отметить, что если экстраполировать данные о боеготовности танков этого корпуса на все войска ЗВО, то получается, что реально боеготовых танков к началу войны было около 70 % от их списочного состава. Если учесть, что по списку во всех прифронтовых мехкорпусах танков к началу войны было немногим более 11 тыс., то получается, что всего боеготовых танков, встречавших войска вторжения врага, насчитывалось около 7,75 тыс., а вовсе не 13–14 тыс., как их численность определяется в большинстве исторических трудов. Правда, в наших приграничных войсках имелись также танки и в других соединениях, но их было сравнительно немного, и это были легкие танки, а также танкетки (подробнее обо всем этом будет сказано далее).

Почему же в этом сражении под Дубно немцы одержали сокрушительную победу? Да причины в основном те же, по которым они побеждали летом и осенью 1941 года. Ну, во-первых, в их группировке было значительно больше танков нового, мощного типа (даже по данным А. Исаева, 450 против 340 наших), что в значительной мере компенсировало большой перевес советских войск в танках устаревших видов. Во-вторых, их соединения были гораздо лучше обеспечены автотранспортом, что позволяло им быть более мобильными и иметь лучшее снабжение. В-третьих, их артиллерия была гораздо более многочисленной и мобильной благодаря прежде всего хорошему оснащению быстроходными полугусеничными тягачами. В-четвертых, к тому времени они имели почти полное господство в воздухе. В-пятых, их группировка была более сбалансированной, слаженной и компактной, в отличие от советской, которая впопыхах собиралась из разбросанных по Правобережной Украине соединений. Ибо, к сожалению, война вначале развивалась по немецкому сценарию, а не по советскому. Ну и, в конце концов, есть основания сильно сомневаться в большом численном превосходстве в танках советской группировки, участвовавшей в этом сражении, о котором говорят большинство историков. Хотя бы потому, что советские танки ими считались все, которые числились в списках мехкорпусов, а немецкие – те, которые реально были введены в бой.

В развитие поднятой темы хотелось бы еще привести небезынтересные пассажи из воспоминаний маршала И. Баграмяна. Являясь тогда одним из руководителей штаба Юго-Западного фронта, он весьма досадовал о «невыполнимом» (!) приказе наркома обороны о контрнаступлении фронта силами не менее пяти (!) механизированных корпусов и всей его авиации. Приказ этот был отдан вечером 22 июня, а наступление намечено на следующее утро. Он даже вспомнил, как у него «перехватило дыхание» от такой «досады» [32].

Да, приказ, конечно, был трудным для исполнения, в частности по срокам и задачам. Но разве он был таким уж невыполнимым? Ведь считается, что Юго-Западный фронт по числу танков намного превосходил не только эту группу, но и все немецкие войска, вместе взятые. Откройте почти любой источник, в котором сравниваются танковые силы сторон, сражавшиеся в начале войны на Киевском направлении, и вы увидите, что будто бы против примерно 800 немецких танков здесь действовало почти 4800 советских [33]. И даже скептически настроенный к этим данным В. Гончаров пишет, что один только 4-й механизированный корпус имел танков больше, чем вся танковая группа В. фон Клейста [34]. Ну а других танков, а также САУ противника, судя по работам большинства историков, на этом направлении как бы и не существовало.

Так неужели И. Баграмян в начале войны не знал о большом превосходстве советских войск в танках? Или же его на самом деле не было? Однако как это ему, человеку, который по своей должности непосредственно занимался сбором и анализом информации о силах сторон, не было известно истинное их соотношение? Получается, что оно, судя по всему, было далеко не такое, как это представляли в послевоенных трудах почти все сочинители. Тогда какие доклады и отчеты он и его коллеги писали в 1941 году? Вопрос, само собой, риторический. И не после таких ли вот докладов и отчетов руководство Красной армии решилось на этот приказ?! Вряд ли эти штабные умники не знали, каково было истинное соотношение сил, но по заведенной у нас традиции лакировали действительность. И все эти, так сказать, трансформации сознания наших военачальников показывают, чего стоят их донесения и чему надо верить: словам или делам, цифрам на бумаге или результатам боев!

Тем не менее в любом случае войска Юго-Западного фронта были все-таки весьма многочисленны. Но где находились тогда его механизированные корпуса и танки и в каком они были состоянии? А где угодно, только не там, где нужно, и, как обычно, к бою они были не вполне, а то и вовсе плохо готовы. Вот какую реакцию начальника штаба Юго-Западного фронта М. Пуркаева на этот приказ приводит В. Гончаров: «…войска фронта не готовы к контрнаступлению… 9-й и 19-й мехкорпуса подойдут к району боевых действий не раньше, чем через трое-четверо суток… даже 4, 8 и 15-й мехкорпуса могли начинать наступление не ранее, через сутки…» [35].

Это тоже невозможно оставить без комментариев и восклицаний. Особенно здесь повергает фраза о том, что два мехкорпуса смогут подойти к месту боев не раньше чем «через трое-четверо суток»! Это – когда уже вовсю идет война! Это – на расстояние порядка 200 км, ну пусть даже для отдельных частей – до 400 км! Это – при номинальной скорости большинства советских танков как бы до 50 км в час и даже более! Вот это боеготовность! Вот это превосходные советские танки!

Ну а наш прославленный полководец Г.К. Жуков в своих воспоминаниях и вовсе с солдатской прямотой поведал следующее: «Эта директива поступила к командующему Юго-Западным фронтом около 24 часов. Как я и ожидал, она вызвала резкое возражение начштаба фронта М.А. Пуркаева, который считал, что у фронта нет сил и средств для проведения ее в жизнь» [36].

Ничего себе! Согласно официальным докладам, в распоряжении Пуркаева имелось почти 5 тыс. танков против как бы 800 немецких, а он говорит об отсутствии сил и средств! Но в своем ли тогда уме был Пуркаев, а следом за ним и Жуков, который ничуть не удивился такой его реакции? Как хотите, но автор не находит ни малейших оснований для подозрения в сумасшествии этих военачальников. Тогда выходит, что эта статистика – большое лукавство, что хорошо знали указанные лица. Не могли не знать, ибо работа у них в этом и состояла, чтобы знать.

Итак, могло ли соотношение в танках сторон быть столь несопоставимым: 4800 советских против 800 немецких? И что бы тогда происходило, если бы оно действительно было таким? Да еще и наши танки были бы и в самом деле лучше немецких? Выше автор уже немало говорил о том, что это соотношение, по сути, миф, и дальше еще приведет конкретные доказательства, подтверждающие эту оценку. А пока хотелось бы привести цитату из дневника Ф. Гальдера, который, делая записи о событиях 24 июня 1941 года, написал следующее: «1-я танковая группа Клейста, имея теперь в первом эшелоне четыре танковые дивизии (14, 13, 11 и 16-я), вышла к реке Стырь» [37]. Четыре немецкие танковые дивизии в то время – это и есть примерно 800 танков (хотя во многих источниках число танков в названных немецким фельдмаршалом дивизиях оценивается примерно в 600). Но сколько танков и САУ у немцев и их союзников было в других соединениях на иных участках фронта на этом направлении, сколько – в «пионерных» частях и сколько шло вторым эшелоном, находилось в резерве этой группы армий? И это были не танки, числившиеся на бумаге, которые в лучшем случае ждали своего часа в боксах воинских частей, и многие так и не дождались, а реальные, уже введенные в действие.

В любом случае бесспорно по крайней мере то, что немцы не могли направить на один сравнительно небольшой участок фронта все свои танки, оголив все остальные его участки. И у них на этом направлении, помимо указанных танков, было еще немало других танков, а также САУ. Это можно увидеть хотя бы еще по одной записи Ф. Гальдера от 26 июня о том, что 14-й танковый (моторизованный) корпус Г.А. фон Витерсгейма не может быть направлен на помощь группе фон Клейста из-за плохих дорог и их перегрузки [38]. Как известно, этот корпус входил в резерв группы армий «Юг» и имел в своем составе 9-ю танковую дивизию, дивизию СС «Викинг» и другие формирования, в которых были танковые и самоходно-артиллерийские части и подразделения. При этом общее количество танков в нем тогда составляло, насколько можно оценить, значительно более 150 штук, а САУ – до 50 штук. Действовали на этом направлении и другие немецкие соединения, включавшие в себя танковые и самоходные части. Неподалеку находились также танки Румынии, Венгрии и Словакии.

И может быть, не так уж был не прав командарм-5 М. Потапов, который 24 июня докладывал Г. Жукову, согласно воспоминаниям последнего, о том, что на «фронте Влодава – Устилуг действует… до двух тысяч танков» противника [39]. Наш прославленный маршал, если поверить его мемуарам, посчитал эти сведения сильно преувеличенными. Но надо полагать, что это он стал таким осведомленным спустя много лет после войны во время работы над мемуарами. Наверняка ведь тоже начитался трудов Б. Мюллера-Гиллебранда и прочих умников, а также вторивших им авторов советских военно-исторических изданий. А вот в то время он, судя по контексту его воспоминаний, не считал, что у наших войск есть преимущество в танках, даже на этом направлении.

Итак, упомянутые Ф. Гальдером немецкие танковые дивизии непосредственно встречали танковые и иные части 8, 9, 15, 19 и 22-го мехкорпусов, а также 109-й мотострелковой дивизии. Именно им был отдан приказ о контрнаступлении на этом направлении. К началу войны они насчитывали по списку примерно 3210 танков [40], из которых Т-34 составляли 174 единицы, а КВ, по разным данным, – от 102 до 189. Во всяком случае, столько их числилось по документам. Но сколько из них реально вступили в сражение под Дубно – Луцком – Бродами, это большой вопрос. Ведь многие из них (по отчетам, до 30 %) к началу войны были неисправны, а немало числившихся исправными реально тоже оказались небоеготовыми. А потому они были потеряны еще до боя: сломались на марше или вовсе не смогли выйти из мест своей дислокации. Кроме того, часть танков этих корпусов была выведена из строя в первых боях войны и в результате бомбежек. Отсюда можно смело предположить, что всего в этом сражении приняло участие около половины из числившихся в них по списку танков, то есть порядка 1600, из которых Т-34 и КВ составляли в лучшем случае приблизительно 250 машин.

В результате получается, что до 800 немецких танков, из них до 450 новых, мощных типов, побили отнюдь не 2800, а на самом деле примерно 1600 советских танков, среди которых новые, мощных типов составляли около 250 штук. И это уже вполне правдоподобно. 450 немецких Т-III и Т-IV гораздо сильнее, чем 250 советских КВ и Т-34, весьма в то время сырых в техническом отношении и плохо освоенных в войсках. Ну а более многочисленные советские легкие и малые танки, а тем более танкетки мало чем могли помочь во встречном танковом сражении. А если к тому же учесть, что немецкие танковые экипажи были лучше укомплектованы и подготовлены, их соединения лучше снабжались и поддерживались артиллерией, мотопехотой и авиацией, то этот разгром выглядит вполне закономерным. Вот откуда недоумение и растерянность, которые возникли тогда у Г. Жукова, М. Пуркаева и И. Баграмяна после получения приказа о контрнаступлении. Не могли они в то время не знать истинное соотношение сил. Вот почему Г. Жуков в своих воспоминаниях действия этих корпусов под Дубно считал успешными, несмотря на их полное в итоге поражение в этом сражении.

Еще больше примеров применения советских танков в начале войны мы можем найти в весьма обширной книге Е. Дрига «Механизированные корпуса РККА в бою». Его описания основаны на архивных материалах и мемуарах участников событий, достаточно обстоятельны и точны. Вот как он описывает, к примеру, действия 2-й танковой дивизии 3-го механизированного корпуса:

«В 16 часов 22 июня командиры подразделений 2-й дивизии получили первый боевой приказ о сосредоточении в районе Расейняй для удара по прорвавшемуся противнику. Спустя час полки дивизии выступили в поход. С наступлением темноты подошли к Ионаве.

Здесь авангардный 4-й танковый полк встал из-за сильного потока беженцев на автомашинах и повозках. Шедший за ним 3-й танковый полк изменил маршрут следования: перейдя мост через реку Нярис, он проследовал на Ионава – Расейняй – Тильзит. Дивизия продвигалась проселочными дорогами. При движении колонн пользование радиостанциями строжайше запрещалось. Марш и сосредоточение дивизии в темное время суток, без потерь от авиации противника, хорошо организованные командованием дивизии, приводились в послевоенных учебниках в пример. <…>

Как это часто случалось в ходе приграничного сражения 1941 года, назначенный исходный рубеж для спланированного советской стороной контрудара был уже занят противником. Части 2-й танковой дивизии встретили 6-ю танковую дивизию корпуса Рейнгардта уже на западном берегу реки Дубисса, в нескольких километрах к северу от Расейняя. Вместо контрудара во фланг началось встречное сражение.