Читать книгу Как закалялась жесть - Александр Щёголев - Страница 19

Необычные звуки ворвались в мир нашей тоски…

Я привстаю на локте. Сажусь. Тетя Тома тревожно выглядывает из своей каморки, затем выходит и смотрит вдоль коридора. Что ей там видно, не знаю. Слышен рев, то ли человеческий, то ли звериный. И тут же – отчаянный стон Эвглены: «Разбил!»

Все это далеко, но отчетливо. Похоже, из будуара. Наверное, дверь в будуар открыта, иначе хрен бы я что услышал. И вдруг рев обрывается. Торопливое шлепанье – где-то там, в конце коридора (ага, Купчиха забегала), – и снова ее стоны: «Разбил, скотина!.. Урод!.. Вот ведь урод!..» Потом яростно громыхает каталка; звук приближается…

Везут кого-то нового.

Низкорослый крепыш с бычьей шеей – в одних носках. Носки черные, длинные, почти до колен. На редкость волосатый дядечка. Пристегнут к каталке четырьмя ремнями. Лежит неподвижно, глаза закрыты.

Эвглена плюхается на свободную койку и произносит совершенно неожиданное для нее слово:

– Блин…

– Наш друг под наркозом? – интересуюсь.

– Какой наркоз?! – вспыхивает она. – Вазой его по башке долбанула!

И правда, стриженая голова строптивого любовника повреждена. Из темени сочится кровь, постепенно спекаясь в темно-вишневую лепешечку. И ваза пострадала. Уж не китайская ли, которой Купчиха так гордилась?

– Из захвата ногу вырвал, и давай лягаться, – жалуется она. – Просто бешеный. Оба шприца у меня из руки выбил.

– Неблагодарный.

– Ой, только твоих острот не хватало!

– Сотрясение мозга, – констатирую я. – Черепно-мозговая травма. Вам, девочки, на это, конечно, наплевать, но неужели вы собираетесь в таком состоянии его оперировать?

– Утром решу. Кстати, насчет наркоза… – Она встает. – Тетя Тома, пойдем, поможешь.

Женщины уходят.

И в ту же секунду будущий «товар» открывает глаза.

– Меня зовут капитан Тугашев. Я все слышу.

– Все слышу, а сказать не могу, – сочувствую я.

– Вы так шутите, да? Я сотрудник МУРа. Развяжите меня, быстро.

Он силится повернуть раненую голову и посмотреть в мою сторону.

– У тебя есть имя, капитан Тугашев?

– Роман.

– Ты на задании?

– Я всю жизнь на задании. Развязывай, ё-моё!

– Видишь ли, Рома, я не могу выполнить твою просьбу, потому что пока я буду до тебя добираться, девочки уже вернутся. Я не успею даже одну твою руку освободить. Так что если ты не на задании, а пришел сюда клубнички отведать, то плохи наши с тобой дела.

Наконец он увидел меня – в полный, как говорится, рост. Лицо его застывает.

– Попробуй зубами… – вымучивает он. – Рукой – и зубами…

Тетя Тома вносит снаряженную капельницу. Следом – Эвглена со шприцем.

– Держи его руку, – командует Эвглена. Затем – горе-любовнику: – Не дергайся, дурак! Иглу сломаю!

– Ты еще не знаешь Рому Тугашева, сука! – хрипит тот. – Ты, сука, меня еще узнаешь!

– Конечно, конечно, – воркует она, метя пленнику в локтевую вену.

С третьего-четвертого раза Эвглена попадает, куда надо.

– Передай… – говорит капитан слабеющим голосом. – Позвони драматургу… Пиши номер…

Все, спит. Заснул «на острие иглы». Сомбревин действует практически мгновенно, а ему для разгона вкатили, как видно, сомбревин.

Женщины перекладывают тело на кровать.

– Ну, и зачем ты такого жеребца заарканила? – спрашиваю.

Пока тетя Тома ставит капельницу (тоже с какой-то наркотой), Купчиха находит возможным поболтать.

– Никого я не арканила. Сам прицепился, когда я Виктора Антоновича до метро проводила. Тороплюсь обратно домой, и вдруг – этот. «Девушка, вы летите, как эсминец на боевом рейде. Возьмите на буксир побитого штормами клерка». Это я-то девушка!

– А дальше?

– Сам видишь, что дальше. Не прогонять же, думаю. Смотри, какой мясистый парень. Очень, думаю, своевременное знакомство, учитывая заказ Виктора Антоновича. Кроме того, разговор с Еленой из головы не выходит.

– Разговор с Еленой?

– Ой, не спрашивай. Что с девчонкой творится?

И я не спрашиваю. Боюсь себя выдать. Я слишком возбужден, чтобы вот так сразу найти вопросы. Купчиха уходит. Тетя Тома некоторое время сидит возле своего нового подопечного, и тоже исчезает – ложится у себя на топчан. Алику Егорову вообще вся эта сцена до фени – как спал, так и спит, сраженный промедолом. Ложусь и я.

Сердце слепо тычется в обрубках ног, словно щенок, потерявший мать.