Читать книгу Инъекция страха - Александр Щёголев - Страница 4

Заснуть Андрей так и не смог.

Несмотря на то, что принял седуксен. Транквилизатор прогнал из груди эту поганую дрожь, снизил артериальное давление до приемлемых цифр, иначе говоря, помог вегетативной нервной системе справится со стрессом. Однако обещанное в аннотации к лекарству «анксиолитическое действие», т. е. способность подавлять тревогу, почему-то запаздывало. Очевидно потому, что воспоминания были сильнее лекарств. Воспоминания хозяйничали в голове, как женщины в тесной коммунальной кухне, не уступая друг другу ни дюйма – а мест на всех явно не хватало. Те, что были поновее, вытесняли прочий хлам наружу, в черный вакуум спальни. Конечно, зачем копаться в прахе давно умершего детства, зачем рассматривать блеклые старомодные открытки? Теперь, когда советские школы по мановению волшебной палочки превратились в гимназии без октябрят и пионеров, когда видеомагнитофон, нашпигованный порнухой, стал доступен любому из новоиспеченных «гимназистов», жизнь несколько изменилась. Но дело не в этом. Чем слюнявое прошлое могло помочь настоящему, чем могло успокоить кипящий мозг? Разве только тем, что прикрыть на секунду завораживающий огонь состоявшихся час назад дружеских посиделок? Унять жар, остудить страх пережитого, отвлечь память от навязчивого сюжета…

Нет, бесполезно. Остужать что-либо – бесполезно. Страх постепенно трансформируется в стыд, ничуть не менее жгучий. И вообще, плохо Андрею, температура скакнула, а ведь была нормальной, ведь на поправку дело шло, так за что же ему все это? Никак не заснуть! Несмотря даже на то, что навалившаяся на организм вялость сделала руки и ноги неподъемным грузом, несмотря даже на то, что свинцовой тяжести голова продавила постель чуть ли не до пола.

Андрей встал. Оказалось, он все еще способен стоять. Он дошаркал до кухни, преодолевая головокружение, имея целью попить чаю, но воспоминания прокрались за ним следом, и тогда он сказал им: брысь! Хватит соплей! Сейчас нужны ответы – ясные конкретные ответы на четко сформулированные вопросы. Логика и порядок в мыслях. Анализ и синтез. Дедукция плюс индукция… Андрей поставил чайник на газ.

«Итак, зачем Саша вломился в спящую квартиру?» – четко сформулировал он вопрос, чтобы начать. Этот вопрос он ставил перед собой с интервалом в пять минут в течении всего минувшего часа. И каждый раз, вместо ответа, разум рождал картинки: пистолет лежит на столе, пистолет выщелкивает патрон из ствола, пистолет появляется из широкого кармана куртки… Однако возобновлять размышления с чего-то надо, и он начал с этого. Затем продолжил серию вопросов, решившись, наконец, на самый главный: неужели Саша приходил, чтобы убить?

Он принялся медленно, нарочно неторопливо готовить бутерброд – с копченым сыром, вытащенным из холодильника, с импортным маргарином, имитирующим масло, – лишь бы отвлечься. Он решил что-нибудь съесть, прежде чем принять жаропонижающее. Не стоило глотать аспирин на пустой желудок. Желудок – это полюс мироздания, с ним поосторожнее надо. Есть и второй полюс мироздания – половые железы. Увы, для большинства людей какой-либо из полюсов становится центром – вот прекрасная тема для размышлений. Однако отвлечься не удалось. Подробности недавнего визита уже ворвались на охраняемую территорию, уже весело скакали в голове, не считаясь с правом частной собственности.

Теорема доказывалась легко. Друг Саша предъявил пистолет еще в коридоре, едва вошел – раз. Напился, чтобы легче было совершить задуманное, чтобы подавить жалость и стыд – два. Заставил вымыть бутылку, не желал оставлять следов своего присутствия – три. Правда, его видела полусонная мать, но ведь это не проблема для нетрезвого бойца с пистолетом в кулаке!

Итоговая формулировка теоремы складывалась с очевидностью, достойной математического справочника, заставляя ослабленную болезнью душу снова и снова содрогаться…

«Стоп, стоп, стоп! – приказал себе Андрей. – А что, собственно, с тобой произошло? Почему ты испугался, каких слов или действий? Все случившееся было слишком иррациональным, чтобы терять из-за этого остатки гордости. То ли так понимай, то ли этак. Кто поможет разобраться? Сашу, что ли, пригласить в гости – ха, ха! – поведать ему о своих проблемах?.. – Андрей непроизвольно улыбнулся и расправил плечи. – Грустная получилась шутка, но – шутка. Рано сходить с ума, господа, рано: пока я жив, как говорят англичане, здравый смысл со мной».

Он выключил газ, снял чайник с плиты и сделал себе чай.

В самом деле, какой мотив мог быть у Саши для убийства своего товарища по детским играм? Месть – непонятно за что? Посчитал Андрея предателем, который тайно помогал врагам? Тогда это недоразумение должно быстро и безболезненно разъясниться. Или его привело желание убрать свидетеля? Опять же – свидетеля чего? Ошибка!

Кстати, действительно ли у Саши неприятности? Может, он придумал себе свой страх, заразив этим вирусом бывшего одноклассника, может, он убегает от того, чего в реальности не существует? Тогда вообще нечего было психовать. Ну, съехал человек с катушек… Впрочем, наоборот, в этом случае опасность возрастала многократно. Параноик, у которого под мышкой в кобуре болтается… даже не под мышкой, а в кармане, с досланным патроном… Нет, знаете ли, лучше пусть будут неприятности! Что-нибудь простое и понятное, вроде порочащих связей с украинской разведкой. Пусть главной версией происшедшего останется недоразумение, ошибка…

«Что я знаю о нем? – задался Андрей новым вопросом, вытягивая логическую цепочку звено за звеном. – Что я, в принципе, мог бы про параноика Сашу разболтать его великим и ужасным врагам?»

Вопрос вернул воспоминания…

…Казалось бы, после школы они должны были распрощаться навсегда. Один поступил в Политехнический институт, на физико-математический факультет, другой – в Военно-медицинскую академию. Поступить в престижный медицинский ВУЗ Саше помогли не только спорт и характеристика из военкомата, но и связи его родителей-врачей. Учились оба нормально, без падений и без взлетов. Как ни странно, Саша не был среди отстающих, становился врачом наравне со всеми, хоть в школе, мягко говоря, и не отличался тягой к знаниям. Честно работал, не злоупотребляя своим положением местной спортивной звезды. Детский невротический комплекс «быть не хуже других» тащил его по жизни, как катер водного лыжника. Что касается гребли, то Саша вообще вскоре бросил ею заниматься – радикулит замучил, по научному «остеохондроз», профессиональное заболевание всех гребцов. Он мудро решил плюнуть на подачки спорткомитета, зато сберечь позвоночник. И добрался, в конце концов, до интернатуры.

Ему благополучно удалось избежать распределения на авианесущий корабль с ядерным реактором на борту, мало того, папины связи сулили ему богатые перспективы – остаться на кафедре, поступить в аспирантуру, и катиться по накатанному желобу скромных советских карьеристов, тем более, в партию он уже успел вступить. Однако случилось нечто непредвиденное. Непредвиденное прежде всего для родителей будущего доцента или профессора, точнее, для его матери. С матерью, кстати, у Саши всегда были несколько странные отношения (примерно, как и у Андрея), которые со временем осложнялись и осложнялись, поскольку оба они, и мать, и сын, были несколько странными людьми. Итак, сын врачей решил с получением диплома и звания завершить на этом свою военно-медицинскую карьеру. Его нашли и ему предложили – словно точно знали, что он согласится. Он согласился. Конечно, в те годы мало кто отказался бы от столь заманчивого предложения, исходящего от столь могущественного ведомства, но ведь в данном случае на другой чаше весов лежала аспирантура…

Откуда Андрей знал все эти подробности? Очень просто: не смогли бывшие друзья расстаться навсегда, не дала им Судьба такой возможности. Во-первых, квартиры родителей располагались в одном районе, который тогда назывался Октябрьским (самый центр, романтика трущоб), во-вторых, вели свободный образ жизни, не связанный необходимостью целый день торчать на работе (все-таки студенты) и, в-третьих, любой из их возможных маршрутов вел через один и тот же транспортный узел (большая красивая площадь с красивым старинным названием). Волей-неволей, но они регулярно сталкивались на улицах – до смешного доходило, будто заранее договаривались о встречах. Встречались – и разговаривали, обменивались последними новостями, хвастались редкими успехами. Вот и получилось так, что один вынужденно следил за жизненным путем другого.

Итак, Комитет Государственной Безопасности предложил выпускнику-медику карьеру в своих структурах. И тут же устроил ему проверку на искренность – насколько сильно его желание приобщиться к тайной власти. Проверка была в форме медкомиссии. И не проверка, собственно, а нормальный советский кретинизм. Один из врачей нашел, что у товарища младшего лейтенанта якобы плохие гланды. Плохие – значит, удалять. Ах, у вас за двадцать четыре года было всего две ангины? Вырезать, и никаких споров – это вам не поликлиника, молодой человек! Не хотите – так и запишем. И до свидания, вернее, прощайте навсегда… С другим врачом разговор получился куда напряженнее. В старой медицинской карточке, которую на Сашу завели еще в детской районной поликлинике (надо же, выкопали откуда-то из архива!) обнаружилось, что у будущего бойца невидимого фронта был когда-то «хронический баланопостит». Это из области урологии, чуть-чуть стыдное заболевание, хоть и самое обычное, распространенное. Говоря по-русски – воспаление головки полового члена. «Да, – согласился Саша, – имел место такой диагноз». Который быстро сошел на нет, стоило мальчику потерять девственность. А в чем проблема? А в том проблема, что необходимо немедленное лечение. Причем, в виде легкой неопасной операции. Обрезание – вот лучшее лечение. Саша возмутился: если у сексуально озабоченного пионера действительно скапливалась кое-где смегма, вызывая время от времени воспаление кое-чего, то у него, взрослого мужика, нет подобной «проблемы» давным-давно! Он попросту забыл, что такое «баланопостит» – спасибо, напомнили. Но ему объяснили: мол, сейчас забыли, а как попадете в жаркий климат, да еще в места, где нет женщин, так сразу и вспомните. Существует, мол, такая опасность, если есть предрасположенность. Не спорьте, убедитесь сами – отверстие крайней плоти несколько сужено. «А ведь вам в жарком климате работать, товарищ…» Впрочем, обрезание оказалось необязательно делать, молодого человека прекрасно понимали. Достаточно сделать подрезание, т. е. удалить уздечку крайней плоти. И вообще, ясно же было сказано – каждый вправе отказаться от предложенного лечения, но тогда комиссия, разумеется, даст отвод…

Тот, кто хоть что-нибудь понимает в медицине, поймет и комизм требований, выставленных ведомственными врачами. Веселенький выбор стоял перед Сашей: с одной стороны – широкая и надежная академическая лестница, с другой – обрезание… ах, простите, ПОДрезание…

Он рассказал Андрею эту историю в одну из случайных встреч на трамвайной остановке. Без стеснения, как в октябрятско-пионерском возрасте. Очевидно, опять стал считать бывшего одноклассника всецело своим – тем, от кого можно не ждать насмешек. Ехидное предположение по ходу рассказа: «Наверное, ты этому педику из комиссии очень понравился, если он твой срам так разглядывал», отнюдь не обидело его, наоборот, рассмешило: «Для кого срам, Андрюха, а для кого и гордость…» Что касается истории с поступлением в компетентные органы на службу, то она завершилась благополучно. Саша сделал выбор. Все-таки сработали в нем детские комплексы, всколыхнулись нереализованные детские мечты, потребовав не упустить шанс. Он послушно удалил и гланды, и частичку кожи на своей обожаемой «гордости». Он сумел забраться в большую банку с доблестными советскими чекистами, которая громоздилась в начале Литейного проспекта.

Делился Саша и другими подробностями резко крутанувшейся биографии – не специально, нет, так получалось. В оговорках, в ухмылках, в паузах между разговорами о бабах. Или когда у него было скверно на душе, или когда он был нетрезв. Например, Андрей знал, что новоиспеченный лейтенант (Саше сразу присвоили лейтенанта – вероятно, за мужество, проявленное на медкомиссии), так вот, что он не поехал ни в какой «жаркий климат», отвертевшись при помощи малопонятной интриги, знал также, что он попал в отдел, который следил за непростыми членами партии (а конкретно – контролировал Смольный) и что это важное для страны дело ему понравилось, правда, наполнило его душу едким презрением ко всему святому, которое он не боялся демонстрировать. Затем Сашу уже в качестве старшего лейтенанта, бросили на какое-то другое дело – Андрей, естественно, не расспрашивал, на какое. Вполне хватало рассказов о зарплате, о спецмагазинах, о прелестях работы со «стукачами». Судя по всему, вошедшему во вкус офицеру общение со «спецконтингентом» особенно понравилось, в частности, такого рода: «…Ты ему говоришь „сволочь“, ты ему в морду харкнешь, а он тебя по имени-отчеству…» Или, например: «…Такой весь согнутый войдет, улыбающийся, мелкими шажками к столу, и блок „Мальборо“ на уголок положит – вот, Александр Витальевич, на склад вчера завезли…» Конечно, разве может не понравиться, когда тебя, сопляка, взрослые дяди (и тети! тети тоже!) по имени-отчеству называют. Когда тебя боятся – разве может это не вызвать чувство глубокого удовлетворения работой и жизнью? Так что поначалу Сашины комментарии содержали гораздо больше смешков и подмигиваний, чем мата. Лишь позже пропорции поменялись. От звания к званию, с превращением работы в службу, его мат наполнялся тяжелым, едким безразличием… Впрочем, он никогда не откровенничал всерьез, хоть и доверял слушателю. Интригующие реплики были не больше чем огрызками, семечками то ли сладких, то ли горьких яблок. Одно не вызывало сомнений: система КГБ приняла Сашу в качестве оперативника, и не больше.

Какой символ времени – из врача по образованию сделать оперативника!

Бывшие одноклассники продолжали сталкиваться на улицах ненормально часто, даже прекратив быть студентами. Потому что оба так и остались жить на свободном расписании – ходили на работу в неожиданное время, и днем, и поздним утром, и ранним вечером. Андрей был ассистентом на кафедре прикладной математики того же Политеха, переименованного честолюбивым ректоратом в Технический университет. «Ассистент» – это должность так смешно называется. Вроде лейтенанта, если считать, что заведующий кафедрой – полковник. Короче, Саша безнадежно обогнал своего товарища в служебном росте, потому что был уже майором, но это явно к делу не относится…

«А что относится к делу?» – тоскливо подумал Андрей.

Он вспоминал и одновременно ел. Два этих занятия совмещались с трудом, но не только оттого, что стыд пропитывал слюну горькой желчью. И не оттого, что хлеб, на который был уложен кусок сыра, оказался черствоватым. Сильно мешался зубной протез – десну натирает, гад, с каждым днем все сложнее и сложнее терпеть эту пытку! Халтура. А ведь как рекламировали, как советовали…

«Может, пресловутое Сашино майорство как раз и важно?» – продолжил Андрей прерванную бутербродом мысль. Похоже, именно с Киева началась его паранойя, именно оттуда он привез свои «неприятности». Вместе с новым званием – внеочередным, кстати. За что ему кинули «майора»? Саша не стал ничего рассказывать, хвастаться очередной победой. Почему? Отношения между двумя одноклассниками к тому времени были абсолютно прочными, доверительными, ведь Саша нисколько не сомневался, что он окончательно и навсегда уложил на лопатки бывшего соперника по «коридорной» борьбе, ведь роли поменялись, и отнюдь не Андрей был теперь самым умным и самым главным. Почему Саша вернулся мрачным, если не сказать, злым? И пить-то после этого начал по-особенному – регулярно, целенаправленно. Странно… А бабы его бесчисленные, сексуальная составляющая его жизни – относится ли это к делу?

Андрей отложил недоеденный кусок и принялся полоскать рот чаем. Искусственные зубы раздражали, мешали сосредоточиться. Инородное тело. Гадость. Мало того, что натирает, так еще и прикус теперь неправильный – плохо подогнанным оказался «мост». Некий мужик из Института информатики заглянул однажды на кафедру, где Андрей обретается, рассказал кому-то – просто так, к слову, – что у него есть знакомый зубной техник, который за полцены керамические зубы вставляет. Продемонстрировал всем женщинам свою улыбку – белоснежную, ослепительную. Андрей не мог не заинтересоваться этим известием, вернее, загореться, поскольку, во-первых, давно мечтал вставить два отсутствующих верхних зуба, рядышком четвертый и пятый слева, обязательно белые, керамические, но денег вечно не было, дорогое это удовольствие – зубы. Во-вторых, в-третьих и в-четвертых – за полцены. Протезист оказался из местной районной поликлиники, строил «мосты» частным образом, обманывая таким образом государство, но только по рекомендации. Коллега из родственного учреждения дал необходимую рекомендацию. Как раз перед очередным обострением бронхита, дней десять назад, мечта оказалась реализована… Что теперь делать? Андрей потрогал ненавистный протез пальцем: еще одна проблема, пропади все пропадом. Воистину, скупой платит дважды…

Итак, Сашины бабы. Личная жизнь офицера спецслужб.

В рамках этой темы он был предельно откровенен, не упускал ни единой подробности, просто купался в лучах славы, предавая свои похождения гласности. Не беда, что слушатель был всего один, ему хватало. Он, случалось, признавался Андрею в таких вещах, которые под действием психотропных препаратов и то постыдишься рассказывать! Например, что обожает трахаться, когда у партнерши месячные – кровь его возбуждает. Или как бегал в четыре часа ночи в венерологический диспансер, обнаружив у возлюбленной подозрительную болячку. Без стеснения показывал любительские фотографии, где его дамы сердца представали в предельно откровенных ракурсах. Преспокойно глотал трихопол – на глазах у изумленного зрителя. Вот такой вырос мальчик, лихой гусар. И смешно, и завидно, правда? Но все-таки лихость его была во многом внешней, показной. Просто детские комплексы настойчиво искали свое – и получали. На самом же деле, как всякий нормальный мужчина, он ждал от женщин не только распутство. Чистоты и преданности хотелось ему не меньше, вот в чем причина его постоянной неудовлетворенности – в проклятой раздвоенности. Саше нравились бляди, что же тут поделаешь, но едва отношения завязывались по-серьезному, как он начинал требовать от несчастных женщин, чтобы они перестали быть блядьми. Было в этом что-то мальчишеское. Наверное, он даже страдал, мучался.

Впрочем, одна постоянная женщина у него имелась, по имени Вера. Очень яркая, можно сказать, красивая. И одновременно неглупая, что на наших уровнях мироздания встречается нечасто. И беспредельно развратная – Андрею хватило десяти минут в ее обществе, чтобы понять это. Да и в рассказах Саши его возлюбленная представала личностью незаурядной в сексуальном смысле (ведь он ничего не скрывал от своего вечного зрителя-слушателя). Именно развратная, очень точное слово. Уже несколько лет тянулись отношения Саши и Веры, то они сходились, то расходились, то жениться собирались, то телесные повреждения друг другу наносили. Наверное, их отношения можно назвать «любовью». В общем, бурно жили. Эта парочка однажды была в гостях у Андрея, совершила визит вежливости – Саша захотел показать умному человеку свою возможную жену с целью спросить мнение. Андрей так и сказал: развратная – не стал уклоняться от ответа. Саша, конечно, и сам все знал про Верку. Зачем ему понадобилось в очередной раз себя травмировать? (А может, наоборот, он хвастаться приходил – вот, мол, какую красотку я приручил!)

Жена Андрея, кстати, с Веркой тогда болтала без умолку, птички спелись, телефончиками обменялись, но так и не продолжили знакомство. Наверное, потому, что Андрей был против. И слава Богу, что не продолжили. Еще не хватало, чтобы Зоя насмотрелась и наслушалась всяких мерзостей. Незачем было подвергать правильные взгляды жены такому испытанию – вот чем руководствовался Андрей, высказывая после ухода гостей своей «ф-ф-ф!» по поводу Сашиной спутницы. Хотя если уж быть честным до конца, то Вера ему на самом деле понравилась. О, даже очень. Склонность к блядству – это ведь в некоторых ситуациях отнюдь не недостаток… В общем, хорошо в тот вечер посидели.

Позже выяснилась одна подробность – Саша признался. Покинув гостеприимный дом Андрея, им с Веркой так приспичило, так захотелось, так загорелось, будто они годик-другой воздерживались. Скорее всего, градус в голову ударил. Дойти гости смогли только до автобусной остановки, а там, найдя какой-то дворик с раздолбанной скамейкой, получили друг от друга желаемое. Разумеется, время было уже позднее, темно было в городе, а в тесном пространстве, окружавшем скамейку – просто черно (да и много времени на это не надо), однако каждую секунду кто-нибудь мог пройти мимо. «Дворик-то наш проходной», – разъяснил Андрей самодовольно ржущему Саше. Вот такая подробность.

Вот такие воспоминания…

«Почему он посчитал меня предателем? – вернулся Андрей к началу логической цепи. – О чем я мог донести на него?» Вопрос был риторическим, не требующим ответа. Ошибка, недоразумение… Впрочем, ответ пришел – в форме шутки. Можно было бы «заложить» офицера КГБ, поведав миру о том, что он продавал по молодости порножурналы, то ли взятые им с обысков, то ли действительно привезенные его друзьями из-за кордона. Да, в свое время за подобные шалости били. Но, к счастью, это время ушло давно и безвозвратно. Или рассказать Верке про загадочную «Марину», которой так дорожил любвеобильный Саша?

Андрей улыбнулся. Настроение улучшалось. Он осторожно доел бутерброд, жуя на той стороне рта, где нет зубного протеза, и родил новую версию. Предположим, неприятности действительно существуют только в Сашином воображении. И при этом он никакой не параноик, одолеваемый манией преследования. Как такое может быть? Вся разгадка в алкоголе. Стоит Саше выпить, и он сразу становится психом – временно, пока не проветрится. Есть у него это интересное свойство, никуда не денешься, случай с проходным двором и скамейкой – отличное подтверждение. Вообще, существует очень четкое деление: одни люди, как выпьют, становятся добренькими, другие – злыми и неприятными. Этот человек относится к третьим. Когда пьяный, он не злой, не добрый, а чокнутый…

Андрей принял, наконец, таблетку аспирина и встал, готовясь покинуть кухню. Его наполняло тихое удовлетворение. Вероятно, первопричина случившегося найдена, ибо последняя из сформулированных версий наиболее убедительна. И лучшее решение в сложившейся ситуации – просто не иметь с Сашей никаких контактов, если тот хоть чуть-чуть выпивший. По его голосу, кстати, легко определяется степень трезвости, так что пусть он только попробует еще позвонить…

Андрей вернулся в спальню, уверенный, что все кончилось, лег на двуспальную супружескую кровать и… Заснуть он так и не смог.

А ведь Саша угрожал, причем, осмысленно, трезво! Какую «кражу» он имел в виду? Неужели – ту? Но чем в той истории можно угрожать?! Мысль снова завертелась волчком. И Андрей завертелся, стремительно потея под пуховым одеялом. Да, была кража, так давно, что пострадавшая семья благополучно об этом забыла. В минувшем марте. Если отсчитать в обратную сторону три сезона: осень, лето, весна, то получится – ровно девять месяцев назад. Очень символично – «девять месяцев»… И монета существовала, но ведь никто этого не скрывал. «Про монету, – говорит, – я тоже знаю…» Ну и что, все знали. Какой смысл вкладывал Саша в свой зловонный портвейный шепот? Псих, он и есть псих.

Монета хранилась у родителей, выполняя роль семейной реликвии. В каждой семье должна быть реликвия, и в этой была. Вероятно, ценная, хотя никто с ней специально не определялся. Бабуля, пока была еще жива, показывала ее какому-то специалисту из отделения нумизматики в Эрмитаже. Посторонних туда не очень-то пускают, только по пропускам, но бабуля, естественно, проникла. Без приглашения, без какой-либо самой завалящей рекомендации, прямо с улицы – сокрушительная была женщина, мир праху ее. «Бабуля» – это бабушка по папиной линии. Или иначе «Баба Уля», потому что имя носила такое забавное, как в романах – Ульяна. (По маминой линии, к сожалению, родственников не сохранилось, война и блокада над этим поработали.) Так вот, баба Уля нашла специалиста и проконсультировалась. Сказали ей немного: монета, мол, немецкая (это было и так известно), семнадцатый век, вероятно, особого выпуска, посвящена Вестфальскому мирному договору, если судить по дате «1648» и по латинской надписи «DOMINE CONSERVA NOS IN PACE», что означает «Господи, сохрани нас в мире».

Монета, мол, редкостно сохранилась, просто идеально, степень сохранности можно оценить как высшую. Термин даже такой есть – «зеркальный блеск». Никаких дефектов, значит, и, кроме того – из первой сотни отчеканенных экземпляров, которые по особенному должны блестеть. Что касается ценности данного экземпляра, то этот вопрос нуждается в специальном изучении. И вообще, – огорчили бабулю, – что-то конкретное можно сказать, только перелопатив кучи спецлитературы с целью отыскать аналоги. «Так что не оставить ли вам, милая дамочка, вашу реликвию у нас, и не извольте волноваться, все под расписку, с возвратом…»

Специалист, который тоже был дамочкой, долго семенил позади удаляющейся бабы Ули, умолял повторить ее имя и фамилию и обязательно, всенепременно придти завтра. А та была уже полностью удовлетворена. Потому что наглядно убедилась: семейная реликвия действительно имеет ценность, не подделка, ВЕЩЬ. И никуда больше не пошла.

И сын ее с невесткой (то бишь родители Андрея), в свою очередь, никуда с монетой не ходили. Зачем? Лежит себе, и пусть лежит. Все равно ведь продавать не будем, поэтому ее ценность в денежном выражении знать совершенно ни к чему. А если консультироваться направо-налево, то наверняка вляпаешься в какое-нибудь дерьмо – это очевидно. Показывали диковинку гостям и знакомым, рассказывали на работе, хвастались в узком кругу дилетантов-обывателей, и достаточно. Дед (муж бабы Ули), тот вообще никогда и никому из посторонних не говорил о существовании монеты. И всему семейству строго-настрого запретил разевать на эту тему рот. Наверное, боялся, что дойдет слушок до компетентных органов, а уж «органы-то» смекнут – если хранишь дома немецкие деньги, неважно, что средневековые, значит, враг народа. Пуганый был старичок, хоть и дошел в Отечественную до Берлина. Пока он не умер, требование его выполнялось, но потом, когда не стало деда, – «оттепели» всякие пошли, «застой», ума у людей совсем не осталось. Вот и жена его верная не послушалась, потащилась в Эрмитаж консультироваться.

Собственно, монету привез дед. Из Германии, в качестве военного трофея. Рассказал, что ему один фриц подарил, которого он от смерти спас. В Глогау, небольшом таком городишке, который когда-то был крепостью. У этого фрица якобы было много разных монет, он оказался из династии знатных чеканщиков – родом из Байрейта. В его родном городе сохранился монетный двор, местная достопримечательность… Хотя кто его знает, как там на самом деле получилось. Байрейт (тьфу, не выговорить) был в западной оккупационной зоне, а Глогау – в нашей, советской. Может, «спасти от смерти» означало, что фрица просто-напросто пожалели и не застрелили? Может, вообще его не спасли, а как раз наоборот – после чего поделили добычу среди всего взвода? Так или иначе, но подарок получился со смыслом. Вестфальский мир, окончание Тридцатилетней войны – это точка отсчета, с которой началась новая Германия, это символ возрождения германского духа. Немец-чеканщик, очевидно, прекрасно понимал, что он дарил русскому солдату (если, конечно, был в тот момент жив). Вот такая красивая история. Настоящая семейная легенда, пригодная для развлечения редких гостей.

Впрочем, красота осталась в прошлом – а в настоящем – только досада. Была монета, и нет монеты. Кража.

Этой ли кражей пытался угрожать Саша? А какой еще?

Итак, в марте: кто-то вошел к родителям в квартиру, когда хозяева отсутствовали, будто знал, что никто не помешает, открыл дверь легко и свободно, будто обладал ключом, взял только монету, ничего, кроме монеты, причем, не искал ее, шаря по шкафчикам и ящичкам, а просто взял и ушел. Неужели кто-то из своих – друзей, знакомых или родственников? «Боже, какая пошлость!» – говорят в подобных случаях интеллигентные люди. Грязь.

Во всяком случае, милиция именно так и решила, что инцидент исключительно внутрисемейный. Пусть они сами друг с другом и разбираются, здраво рассудил перегруженный работой капитан из районного отделения. Фамилия оперуполномоченного, на территории которого находилась родительская квартира (Кировский район), была Кивинов – Андрей запомнил, потому что несерьезная какая-то фамилия, книжная. Так что прав был Саша, упомянув об отказном деле. Но ведь от друга Саши, кстати, тогда ничего и не скрывали! Наоборот, Андрей звонил ему, советовался, как правильно вести себя с равнодушными, ненавидящими работу ментами! А он, видите ли, специально нашел милицейский «отказник», параноик чокнутый. Очевидно, пьяный блеф, чисто гебешная привычка – по поводу и без повода намекать, что «нам все известно».

Кивинов, впрочем, ничего был оперуполномоченный, не похож на обычного мента – интеллигентный, вежливый. Да, его рука не дрогнула, выписывая сакраментальную фразу: «В возбуждении уголовного дела отказать», но возмущенным потерпевшим потом объяснили, что по-другому и быть не могло. Не потому, что опер плохой, опер как раз хороший, лучший на всей улице Стачек, а просто работа у них такая…

Андрей перевернул одеяло – взмокшей стороной вверх, сухой к телу. Аспирин действовал, и вместе с потом из тела уходила тяжесть. Воспоминания также становились легкими, воздушными, и оттого еще более своевольными, вопросы и ответы принципиально не желали упорядочиваться. Андрей с удовлетворением понял, что сейчас заснет… Когда включилась радиотрансляция, он вздрогнул. Играл гимн. На низшем уровне громкости, но в атмосфере полного отсутствия звуков это слабое мурлыканье оказалось взрывом. Шесть утра. Гадство, с вечера забыли повернуть ручку громкости до конца. Ведь почти уже спал. Скорее, а то мать проснется… Он встал, переполненный злостью.

И очень кстати пришлись мысли о милиции – те, с которыми он расстался несколько мгновений назад! Почему бы не позвонить в дежурную часть и не попросить защиты от сбрендившего офицера спецслужб? Лучше не попросить, а потребовать. Лучше не звонить, а утром сходить ногами и оставить заявление. Есть же на свете хоть кусочек правды, хоть капелька здравого смысла!

Когда Андрей спешил по коридору, щелкая повсюду выключателями, он окончательно проснулся. Причем здесь милиция? Именно, что здравого смысла на свете слишком много, и большая его часть концентрируется под форменными фуражками. Да если притащиться с таким заявлением, тебе в лицо рассмеются и похвалят за отличную шутку. А если будешь настаивать, на тебя обидятся, потому что хорошая шутка – короткая шутка. Или вида не подадут, привычные к каждодневным визитам всевозможных идиотов, но взгляды у профессиональных слушателей сделаются тоскливыми-тоскливыми, стоит только завести речь, например, об ирреальном состоянии, в которое погружал тебя твой собственный страх. Зато этот чертов Саша, как узнает, что ты его «заложил» по-настоящему, снова напьется и явится в гости с пистолетом, чтобы уже не уйти просто так…

«Что-то я упускаю из виду, – подумал Андрей, обесточивая гимн. Музыкальная миниатюра, написанная композиторами Глинкой и Петровым в соавторстве, оставила спящую квартиру в покое. – Что-то я не учитываю, что-то все время забываю…»

Нет, вовсе не те гадостные намеки, которые гость позволил себе в отношении Зои. Хотя (Андрей поморщился), эта заноза тоже болит, торчит в голове постоянно. Зоя в Пскове, здесь не о чем думать – нет, не это! Что тогда? Ирреальное состояние, ТЕ ОЩУЩЕНИЯ…

Андрей побрел обратно.

«Мне просто стыдно, – сказал он себе. – Мне просто было очень плохо, мне никогда раньше не было так плохо…»