Читать книгу Масло на потолке - Александр Сергеевич Зыков - Страница 9

Когда я вернулся в казарму, всё было по-прежнему (я про нездоровую атмосферу в подразделении). Из новенького – появилась учёба. Занятия у нашей роты проходили в учебных классах, расположенных в отдельном одноэтажном строении, соседствующим со столовой, магазином и теннисным кортом. Занятия длились по несколько часов кряду, но с обязательными перекурами каждый час, а может и чаще.

Вообще, курение и всё что с ним связано в нашей части (как, думаю, и во всех воинских частях) было возведено в культ. Курилки (деревянные беседки) располагались везде! Перед приёмами пищи, после приёмов пищи, после зарядки, перед утренним построением, после утреннего построения, перед вечерней поверкой на плацу, после вечерней поверки, всегда и везде всю роту загоняли в курилку (все без исключения солдаты должны были там находиться). Тот факт, что некоторые не курят (думаю 10—15 %), никого не волновал. Дымом должны были дышать все!

В курилках царила своя особая атмосфера. Солдаты постоянно стреляли «сиги» друг у друга и спрашивали зажигалки. Однажды, сержанты приказали раздать сигареты и некурящим. Разумеется, я не стал курить, а отдал уже «любезно» подожжённую для меня сигарету кому-то другому (было темно и проконтролировать выполнение своего приказа сержанты не могли).

Иногда в одной курилке встречались несколько рот, и тогда, пользуясь неразберихой, можно было выскользнуть из беседки и отойти в сторону, но следовало находиться в пределах толпы, не вызывая к себе лишнего внимания (обычно «в стороне» стояли не более десяти человек, так что, вероятно, я преувеличил процент некурящих).

Время от времени в курилке удавалось пообщаться с земляками из других рот. Я рассказал двоим о ситуации в моём подразделении. Они оба смотрели на меня распахнутыми от удивления глазами, не веря моим словам. В их четвёртой и пятой роте ничего подобного не было (пятая рота вообще, со слов Севы, была «залогом успеха»). В восьмой же роте БЫЛО.

В обращении в прокуратуру были указаны следующие факты:

(РАЗ) Денежные поборы. На одном из занятий, которые проводил Чёрный, он распорядился составить список сдавших по 1 000 рублей ему «на права на гражданку» (деньги мы должны были сдавать с нашей зарплаты за первый месяц службы). Сборщиком сержант назначил Альберта (своего личного слугу). Командир отделения стращал подчинённого взводным – старлей не должен был увидеть список.

(ДВА) Нанесение массовых побоев. Однажды, после вечерней поверки наш взвод построили в одну шеренгу, и Буратино всем «пробил» грудь. Он шёл вдоль строя и кулаком со всей силы бил в солнечное сплетение. Кто-то вскрикивал, кто-то охал, некоторые делали шаг назад после удара, кто-то оставался на месте. Позади нас, на расстоянии не более метра, стоял шкаф с открытыми отделениям. Так вот, один солдат улетел туда и с грохотом провалился куда-то вниз.

(ТРИ) Причинение вреда здоровью. Это случилось на одном из так называемых «занятий». Все «уроки» выглядели одинаково – мы сидели за партами и писали под диктовку в тетрадях. Диктовал нам обычно Чёрный или Обыватель (они читали текст из учебника своими вялыми сонными голосами). Иногда на своё место они сажали кого-то из нас, и уже этот солдат выступал в роли диктора. После записи очередной порции текста, мы учили его наизусть и затем рассказывали сержантам. Часто в полтора.

Однажды Чёрный вызвал одного, если не ошибаюсь, мордвина отвечать какой-то параграф. Демонстрировал возможности своей памяти солдат не в простом полуприседе, а ещё и держа в вытянутых руках двигатель (в наших учебных залах по периметру стояли детали разной военной техники).

Вообще, нас готовили на механиков-водителей плавающего транспортёра среднего (ПТС). Эта машина предназначается для перевоза через водные преграды личного состава и другой техники. Вместимость ПТС семьдесят пять человек. Длина около двенадцати метров, ширина и высота около трёх метров.

Так вот, бедолага-мордвин постоянно жаловался, его лицо было искажено гримасой, и в конце концов он выронил двигатель на пол. Как оказалось, у него была прооперирована селезёнка, и, вероятно, разошёлся хирургический шов. Чёрный предостерёг солдата говорить правду врачам, ибо салабон (салага) был виноват сам – нужно было о таких проблемах непосредственному начальству сообщать заранее. А коли не предупредил – то всё…

Мордвина больше никто не видел. Наверное, он попал в госпиталь, а потом, вероятно, был комиссован.

(ЧЕТЫРЕ) Нанесение побоев мне. После одной из вечерних поверок Чёрный, недовольный тем, как мы маршируем, выместил свой гнев на мне (я стоял в правом ряду первой шеренги как разом рядом с ним). Только наша рота стала подходить к курилке, Чёрный ударил мне кулаком в грудь. Я, совсем не ожидая удара исподтишка, согнулся пополам. Сержант ударил ещё раз, а потом зарядил коленом мне в живот.

Вообще, из-за моего роста и, как следствие, крайнего положения в строю мне доставалось больше всех. В частности, на тренировках по подъёму и отбою пинали именно меня, когда я сидел на корточках и судорожно шнуровал берцы. Не знаю, вероятно, сержанты полагали, что это как-то ускоряет всё подразделение.

Пока я был в санчасти, я пожаловался врачу на сложности со строевой. Было сделано обследование, результатом которого стал диагноз «подвывих тазобедренного сустава» (рентгенография, кстати, проводилась на месте – в старом медпункте). Однако, кому до этого было какое дело? Даже моё предписание об усиленном питании куда-то благополучно запропастилось (впрочем, я не успевал съедать и половины от стандартной порции).

Во всех четырёх случаях из списка и в других, которых в нём нет, были реальные или вымышленные причины, «оправдывающие» сержантов. Мы плохо маршируем, плохо учим текст, шумим, Чёрному нужны были права… Всё логично и закономерно. Чёрный кричал: «Я всё равно буду вас пиздить, пусть меня посадят!». Мы были «пидарами», «суками», «уёбищами» («уёбками»), «чмырями», «флегмами» (так обозначались люди с флегматичными характерами), «амёбами». Так что виноваты мы были сами. Мы не заслуживали другого обращения. Нас полагалось бить, лишать сна и еды, качать, унижать. Меня поражала такая наглость сержантов, и я ждал с нетерпением, когда письмо дойдёт до военной прокуратуры.

Помимо сержантской наглости меня поражало поведение моих сослуживцев. Сказать, что они были овечьим стадом – это ничего не сказать. Многие ябедничали друг друга сержантам. Некоторых, часто Альберта или Школьника, отправляли на стрём – в их задачу входило стоять у дверей и заранее предупреждать о прибытии в казарму или в учебный класс офицеров. В это время остальные солдаты занимались внеплановыми «физическими упражнениями» или другим малоприятным делами.

Подходил к концу июль, и наш взвод, самым первым в части, стали готовить к отправке на полигон для практических занятий по вождению. Чёрный сообщил нам об этом так: «Всё! Можете вешаться! На полигоне офицеров не будет!».

На самом деле офицеров не было и в части. Точнее они, конечно, были. Иногда, и эти «иногда» можно пересчитать по пальцам, я видел офицеров, входящими и выходящими из канцелярии (дверь в их логово соседствовала с входной дверью казармы, и офицеры проделывали ровно пять шагов по центральному проходу). Взводные и ротные участвовали в построениях на плацу. Они стояли в сторонке, а иногда бегали докладывать командующему батальона о текущей численности в подразделениях.

Однажды во время занятий командир моего взвода выводил нас из аудитории по одному в отдельный кабинет, и там происходило его так называемое знакомство с личным составом. К примеру, у меня старлей спросил фамилию и имя, а затем вписал эти данные в какой-то журнал, а я подкрепил его запись своей подписью. На этом процесс знакомства завершился. Кстати, расписывались мы часто. На тумбочке дневального вечно лежал журнал инструктажа личного состава, в котором мы оставляли свои подписи каждый день (хотя никаких инструктажей нам не проводили).

Подготовка к выезду в поля проходила следующем образом. Все элементы своей экипировки нужно было «проклеймить», а именно написать ручкой, маркером или белым корректором на ремне, кителе, брюках, берцах, тапках свою фамилию и номер военного билета. Также нам выдали фляжки (в специальных чехлах с креплением на ремень), вещевые мешки и плащ-палатки. К этому добру нужно было пришить деревянные бирки. Всех нас снабдили заготовками бирок, представляющими собой маленькие деревянные прямоугольнички с четырьмя отверстиями в четырёх его углах. Нам лишь оставалось зачистить заготовку наждачной бумагой, написать ручкой свою фамилию и пришить.

Фляжки были очень старыми, о чём более чем красноречиво сообщали заводские клейма. Из фляг этих пили, очевидно, во времена Великой Отечественной войны (года их выпуска варьировались в пределах 1943—1953 годов). Они были алюминиевыми, выкрашенными в зелёный цвет. Объём каждой составлял семьсот пятьдесят миллилитров. Отмечу, что вкусовые качества воды заметно модифицировались после пребывания в недрах этих фляг (вода сама становилась какой-то алюминиевой).

Однако, фляжкам все были несказанно рады. Несколько раз в день мы набирали в них воду (позади столовой располагалась специальная «поилка») и пили её затем в течение дня. Выдача фляг почти полностью победила мучившую всех жажду. Даже если твоя вода заканчивалась, всегда можно было попросить товарища поделиться с тобой его алюминиевой подругой.

Однако, теперь к проверке затянутости ремней, побритости, кантику на шее, чистоте подшивы и начищенности берец добавилась проверка на наполненность фляжки водой. Если она была пустой (точнее если она не была полной до краёв), то сержант приподнимал её (не снимая с ремня), располагал перпендикулярно телу и наносил удар ладонью по дну, впечатывая крышку фляги куда-то в наши почки.