Читать книгу Свечи жгу. Стихи - Александр Шатайло, Александр Николаевич Шатайло - Страница 2

Душа похожа на свечу,

когда душа тиха.

Я пламя духа различу

в явлении стиха.

Стихи —

святое ремесло —

я часто свечи жгу.

И от души

и я могу

почувствовать тепло.

выносят мешки

магазины

для мусорных

ранних машин.

а в уличные

корзины

бросают

поверх вершин.

солнце спускается

ниже.

бродит внизу

народ,

купит билетик

трижды,

а рядом —

корзины рот.

туда

и моя пятёрка

летит,

как масло и сыр.

у солнца —

в крови —

гимнастёрка:

солнце боролось за мир.

красный закат,

и рыжий,

жёлтый,

оранжевый он.

город прижат.

и выжат.

осиротел

неон.

мы

всё ниже

и ниже.

солнца тяжёл закат.

время настало

книжек,

с книжками

в спальнях лежат.

я уложился

тоже,

выбрал себе

одну,

ту,

которая мной же

написана

под луну.

нравится книжку

мацать,

нюхать

её листок.

кто-то

делает в двадцать,

а я свою

в полтишок.

будто бы

новой ложкой

хлебаю

старинный супец.

шёл не прямою

дорожкой,

много на мне

колец —

тех, какими

отмечен

самый

обычный пенёк.

солнце

присядет

под вечер:

– дай посижу, Санёк!

только цыганка

гадает

также,

как с давних пор.

и всё опять

совпадает.

руду

забираю у гор.

я – буду!

я, Нэля, поверил,

во всё,

что открылось тебе.

и лучше

европ и америк

хорошие книги

в судьбе!

я буду.

я чую породу.

везёт самосвал

руду.

не знаю,

какого я роду.

не знаю,

в каком я ряду.

но томик <А. Пушкин> возьму

я завтра к бра моему.

Жилетка чёрная под стёклышком лежит —

в ней Пушкин падает,

в неё Дантес стреляет.

Пером писать

мне век мой не велит,

и на столе свеча не догорает.

Для современников, для нас,

важны походы по музеям.

Я на диван живой глазею,

а человек – исчез,

хотя и Муза с нами

и Пегас.

Остались строчки —

чувственны, легки.

Осталась осень.

Оголила плечи.

Зима осталась.

Место у реки.

И человек с букетиком замечен.

Но сгинул век.

И шум его живой.

Другими были,

но творили люди.

Всё кануло.

Всё поросло травой.

Всё испарилось.

Словно уточка на блюде.

Не тихо в мире.

Вновь шумы идут.

И даже не ходи к гадалке:

труба зовёт,

в трубу ведут —

и выплюнут у времени на свалке.

И птицы белые, наверно – чайки —

слетятся и чего-нибудь найдут.

Кувшин пустой останется от нас,

а может в нём найдут ещё монеты.

Находим каски ржавые

и пистолеты,

и ветерана слушаем рассказ.

И только поле не меняет цвет —

меняет вид:

фашист не топает по полю.

Машины времени не будет. Нет.

(И хорошо. И с этим я не спорю.)

Но как-то странно исчезает жизнь,

как будто не было событий.

Солдатик мёртвый неизвестно где лежит —

и жизнь ещё полна открытий.

Но столько повидала жизнь,

что в самый раз

концу быть света.

Но ходим по земле,

земля дрожит —

теперь у каждого в руках ракета,

и взрыв страшнее пистолета.

позавидуешь железу

не уложишь спать гранит

я в морскую жизнь не лезу

но там жизнь с утра кипит

нет синхронности с рассветом

и не будет никогда

но хотел бы своим цветом

показаться как вода

и чтоб следом следом следом

отразились облака

но я сплю

ведь я не еду

на поимку судака

подниматься очень рано

это всё-таки почёт

кто встаёт тому в карманы

или в душу бог даёт

ничего ещё не знаю

спит сознание ещё

может в мамонта кидаю

я уже копьё своё

может сам бегу и прячусь

динозавриков страшась

я ребята не ребячусь

хотя есть такая страсть

если спишь ты долго-долго

мир не станет долго ждать

птицы страшные над Волгой

могут вскорости летать

будет мир уже не прежним

будет снова одинок

а ведь сладко

а ведь нежно

я продрых без задних ног

надо мной кричали чайки

и наверно вороньё

и горилла в моей майке

смотрит в зеркало моё

Россия, забери меня в страну,

когда я крепенько засну.

В твою, в мою, короче – в нашу,

верни меня, Шатайло Сашу.

Верни меня, как ты умеешь,

хоть на коне, когда стемнеет.

Хоть на воздушном змее полечу:

ты запусти его – я захвачу!

Но знаешь ты, что лишь во сне

я окажусь в своей стране.

И знаю я – и ты во сне

вернёшь нас всех, кто жил в стране.

Давай заснём. Чтоб как-то поскорей

проснулись – у пятнадцати – дверей.

Мне интересен Свет,

что воскресил Христа.

Ему ведь тоже это интересно.

В небесной черни

новая звезда

рождается

погибшей вместо.

Пусть Бог ты.

И в душе ты есть.

Но обо всём

так сразу не узнаешь —

ты остаёшься тем,

кем пребываешь,

но мёртвых звёзд

в тебе

не перечесть.

И новых.

Новых.

Жизнь —

вовек учись.

Сегодня —

музыка органная.

А завтра —

музычка карманная —

достал айфон —

и файлов зашибись!

Сегодня —

меч.

Девятый легион.

А завтра – рёв

и гусеницы танка.

Не знает Бог,

кем станет он,

и не расскажет всё ему цыганка.

А мне сказала:

буду я старик.

Тянуть до гроба буду его лямку.

Но молодой

Исуса лик

так хочется поставить в рамку!

Его представлю.

А себя никак.

Ну разве можно

тухленькой капусточке

лететь в борщец,

что пахнет вкусненько,

и заявлять,

что будет самый смак?

И мы смешны в конце концов.

Какие мы на финише уроды!

Верните девушке лицо,

тупые лепщики природы!

Какой же Свет

вошёл в Христа?

Ведь даже в нём

такого Света нету.

Он не был под землёй,

он не лежал скелетом,

но если гаснет свет…

То будет темнота.

Какая же у Света сила,

чтоб так

гордиться Сыном и Отцом?

Не верится.

Не верится.

Но возвращается лицо,

которое нам молодость

однажды подарила.

приходит кот

прижмётся ночью

и мне покажется

воочью

что всё живое

все предметы

все звёзды неба

и планеты

ко мне идут

хотят прижаться

в любви

и доброте

признаться

сладкая пчёлка

вернулась с медовой трассы —

желудочек полон нектарной массы

отмывает солнышко пальчики от мёда

в очень сладкой водичке

где много народа

в муркином животике

зарождается семья —

но не сладенького хочется —

а кисленького муравья

А снег…

Он понимает нас,

что мы счастливые,

когда к нему выходим.

Сияющих и тёплых глаз

мы с белизны его не сводим.

А ты,

законченный куркуль,

иди откапывай машину, —

снег не козёл,

не отзовётся на скотину,

бери лопату,

если хочешь сесть за руль.

Рычишь,

и проклинаешь небо,

ты всеми четырьмя

надёжно влип.

Взорвалось небо —

подорвало джип,

но никогда снежочек

гадом не был.

Бог на нашем пыхтит этаже —

он застрял здесь, на третьей планете.

Остальные взбесились уже:

может просто сидит в туалете?

Пусть сидит наш боженька-бог,

пусть читает наши газеты —

он хотел, он бежал со всех ног,

ведь мы ближе, чем другие планеты.

Но давно бы забыл о том,

и покинул наш дом,

и на мотыке гонял по планетам,

только дело, конечно, не в этом.

Просто плыло по речке дерьмо.

А Господь не рыбачил давно,

взял удилище и макуху в сарае,

и пошёл, на дождь не взирая.

И глотал червячка налим,

но воняли его рассветы,

Бог вернулся с ведёрком пустым,

попросил у мамы котлеты.

Он не спал и смотрел в окно,

ведь хотелось удить всё-равно,

но сначала убрать на планете…

Пересильд, ты не какай в ракете!

Лучше дома в своём туалете

ты смешное включи кино.

Я бы лучше смотрелся в ракете,

потому что ракета – мечта,

я бы к нашей вернулся планете,

сняв на плёнку Исуса Христа!

Но мы дети в летящей ракете:

просто крутим красивенький шар,

обещал я Лиле и Свете,

и Валюше звезду обещал!

Нам не жить на Красной планете,

даже если там есть вода —

станет писать индус туда

и купаться там будут дети.

И какой-нибудь комбинат

будет слить что-то рад

и молчать будет в тряпочку.

Мальчик донки положит назад,

и коньков потрогает парочку.

Нас погонят даже с Луны —

мы вруны на лимонной планете,

мы вруны, мы вруны, мы вруны,

а по сути и есть серуны —

вот что видел Господь на рассвете.

Никому из планет не нужны

жирнопопые наглые туши.

Не расстёгивая штаны,

гадим, гадим, говняшек полны,

мы из душ соответственно в души.

О планета! Ты себя не вини!

Я себе ещё нарыбачу!

А какашки плывут…

Да приснятся они! —

Я нигде так не стану богаче!

красота спасёт мир

эта фраза заезжена до дыр

как и привычка дёргать за косичку

потому что девочка красивая

и учится на отлично

но девочка не смотрит в сторону того

чьё нутро закрутилось

как шарик лото

потому что девочка красивая

а у мальчишек натура паршивая

вы тоже паршивые

дорогие девчонки —

кладёте ей в туфельку

злые иголки

несчастна картина

пабло пикассо

несчастна картина

леонардо да винчи

девочку Элю

из десятого класса

однажды повесят

мишенью отличной

за то что красива

и не больна тобой

ей надо в лицо —

кислотой

кислотой

да спасёт красота

длинноногих и тощих —

их самих

и весь мир

и жену мою с тёщей

пусть покажут нам попы

в купальниках рыбки

ведь по попе похлопать

приятней чем скрипке

ну а что говорит паранджа?

а за нею

за тёмной

каждая хороша

и таких не потащишь в сторону гаража

ты погладил цыплёнка

его детское

жёлтенькое перо

а в полдневном саду

как погладить удода

если он спит

и красив

и не видит твоё нутро?

чёрные дыры поглощают звёзды

                как целые города —

как жили эти города?

они исчезают бесследно

золотая дыра моей облетевшей улицы

не слабее чёрной —

всасывает

                     затягивает

похищает

оставляя люк открытым —

заглядывайте:

на высокой шелковице

я похож на жадного ворона:

мои губы чернеют (но это ещё не конец)

пластилиновый воин

       заколол такого же воина

дарят волгу педальную

бабушка и отец

пистолет у меня

и пилотка на мне со звёздочкой

скоро выпадет снег

           и будет кругом красота

ранним утром в Бендерах

перед чайною ложечкой

открываю я рот —

ем тело Христа

пластелин у меня

автомат

и пилотка солдатская

и штаны мои мокрые

            от купаний в снегу

пусть смешная фамилия

но она не дурацкая —

с космонавтом Шаталовым

         устремляется в космос мечта

Последний путь

пусть будет не печален.

(Теряя силы,

руки разожму,

за поручни земли

схватившись.) Посему

я запасаюсь тёплыми вещами.

Во свет или во тьму,

я все-таки с собой возьму

опавших листьев

яркие ковры

и много снежных шариков

от нашей детворы.

Уж эти вещи

можно взять с собой

на самолёт,

на перелёт

в наш дом родной?!

И будут вещи нас хранить,

держать нас вместе,

чтоб не случилось

там, на месте,

а всякое ведь может быть…

Ведь нам лететь иль плыть

не сто кэмэ, не двести…

Мне повезло сундук добыть,

где много места.

Как это странно проститься с землёй,

вдруг оказаться в ловушке, —

нравилось к речке спускаться зимой,

нравилось в тире стрелять из воздушки.

Нравилось лечь и книгу читать,

слушать декабрьский дождик,

только вот руку стал прижимать

к сердцу, словно там гвоздик.

Право, не стоит, планы на год

строить легко и радужно строить, —

так ведь и чёрта можно настроить,

может и бог не съесть бутерброд.

Подлый удар среди светлых дорог

бьёт по мозгам

и выходит абсурдом.

Будит, пугает ранний звонок,

это венок вместо доброго утра.

Нам бы ходить по земле и ходить,

просто не надо иного.

Вот бы кваску возле бочки попить.

Вот бы советского, разливного.

Страшную вещь представить не смог.

Есть же такое, что невозможно?

Кто же приходит – чёрт или бог?

Так вот подкожно, так вот подкожно.

Бог синим небом над нами простёрт.

Чёрт намалёван. Так кто же? Так кто же?

Лучше бы чёрт, лучше бы чёрт.

После уж бог, после уж боже.

Вспомним ли мы о нашей земле?

Ведь и она навек не прощалась.

Красное яблоко и банан на столе.

Синяя маечка к телу прижалась.

Что-то случится однажды со мной.

Лучше бы сразу, без впадения в кому.

Только ведь странно покинуть земной

мир… и жить по-другому.

Что хочу я

в скучном, старом,

старом доме обветшалом?

Пусть скорей его снесут,

и к Наташеньке везут!

У Наташки холодильник

удивительный толстяк:

обожаю дым коптильный

от лещей и колбасят!

Жмутся персики к гранатам,

рак на раке (красен рак),

и полно, полно салата,

и мечтает в те палаты

влезть арбузик-холостяк.

И сама хозяйка в теле,

там и булочка и мёд.

Ели ягодку – не съели,

снова ягодка цветёт!

Дразнит, дразнит, дразнит, дразнит,

обещает наперёд.

В магазинах тоже праздник:

раскупает всё народ.