Читать книгу Мой вариант жизни… - Александр Шестопалов - Страница 2

Мой друг очнулся и увидел, что его, укутанного в какие-то тряпки, везут на санках по белому снегу укатанной дороги. Вокруг несколько взрослых, незнакомых ему людей. Женщина, которая несёт на руках совсем маленького ребёнка. Рядом с ней идут две девушки-подростка. А его санки везёт небольшой мальчик. «Интересно, – подумал он, – кто это и куда меня везут?»

Наконец они подошли к какому-то забору, за которым вдали стоял дом-мазанка. Женщина открыла калитку и пошла к дому. В это время из будки выскочила огромная собака и бросилась на неё с лаем. Женщина успела войти в дом, а собака, увидев нас, пытающихся войти во двор, с радостью бросилась на новую жертву.

Однако цепь, на которой была привязана собака, не дала ей этого сделать. Сама цепь, с кольцом на другом её конце, скользила по туго натянутой проволоке. Проволока тянулась от дома через весь двор и крепилась к забору. Она располагалась на таком расстоянии, что собака чуть-чуть не дотягивалась до дорожки, ведущей от калитки к дому. Тем не менее они дружно переместились за ворота и стали ждать. Наконец из дома вышла пожилая женщина и со словами «Замолчи, Пират!» отвела собаку в будку и закрыла вход в неё деревянным щитком.

И вот мы все в доме.

Оказалось, что это дом нашей бабушки, и мы временно будем жить у неё. Меня раздели и посадили на деревянную скамейку. И тут я наконец узнал, что зовут меня Шуркой, а вокруг – это моя семья: старшая сестра Тася, следующая по возрасту – это Лиза, далее брат Виктор, затем я и младшая сестра Люся. Привела нас сюда наша мама. Бабушка называла её Шурой. А саму бабушку звали баба Пуля. Тут я узнал, что у нас есть ещё одна бабушка – Куля. А настоящие их имена: Пелагея Ермолаевна и Акулина Ермолаевна. Но нам было удобно их называть просто Куля и Пуля, так как сил выговаривать их длинные имена у нас не было.

Теперь, когда ко мне пришла возможность осознанного восприятия окружающего меня мира, я многое узнал из прошлого нашей семьи. Оказывается, всё ещё идёт война, что в наш дом попала бомба. Мы спаслись только потому, что в начале бомбёжки наша старшая сестра Тася спрятала нас в погреб, который находился во дворе. Я даже вспомнил, как она с чугунком в руках спускалась по лестнице к нам в какую-то тёмную земляную яму. Матери с нами не было. Когда она появилась, то собрала нас и оставшиеся пожитки, и мы влились в общий поток людей, бегущих из города, так как вот-вот в город должны были войти немецкие войска.

Мы жили на окраине города, поэтому вскоре оказались на какой-то пыльной дороге, которая была бесконечной и вела неизвестно куда. Мы шли в толпе с другими людьми, которые также тащили на себе тюки с вещами и другим домашним скарбом. Где-то впереди скрипела телега, которую тянула лошадь. На телеге, нагруженной домашним скарбом, сидели женщины с грудными детьми. Многие идущие рядом пытались опереться на телегу, чтобы передохнуть. Солнце пекло эту бесконечную толпу, которая текла в поднятой ею пыли, стонала, кричала, кто-то спотыкался и падал, кто-то отставал и догонял.

Мы шли в этом потоке, стараясь не отстать и остаться одни. Мать несла на руках младшую сестру, меня тащил за руку старший брат. Мне было тяжело идти быстро, он тащил меня по земле, я просился на руки. Но брат так же, как и старшие сестры, нёс на себе ещё какие-то большие и маленькие узлы.

Эта бесконечная живая лента петляла вместе с дорогой, как шипящая змея, ползущая в пыли.

К вечеру обессилевшая толпа вошла в какой-то посёлок, видимо, колхоз. Какая-то часть этого потока людей осталась здесь, остальные пошли дальше. Видимо, их пугал гул медленно надвигающего фронта…

Толпа оставшихся людей стала распределяться на постой у селян. Появился пожилой мужчина, видимо, председатель этого колхоза. Оставшаяся, не устроившаяся на ночлег часть людей бросилась к нему за помощью.

«Нет больше места, нет! Все хаты забиты под завязку!» – кричал он в ответ на их просьбы о ночлеге. Стали появляться сочувствующие селяне. Кто-то посоветовал построить землянки.

Нам общими усилиями вырыли яму примерно 2,5х2,5 метра и глубиной в рост человека. В центре ямы поставили столб. Из принесённых досок сделали решётку крыши, опирающуюся на этот столб. Крышу покрыли слоем сухих стеблей подсолнухов. Получилась землянка, в которой мы находились до зимы. Зимой нас поселили в избу, где мы жили вместе с хозяевами. Спали на полу, но было тепло, и мы этому радовались, так как хозяева нас ещё и кормили. Мать помогала им по хозяйству.

Однажды в наше село пришли войска, немцы с румынами. К нам в избу поселили несколько румынских солдат. Мы потеснились – переползли жить под кровать.

Но это длилось недолго, через несколько дней с вечера и всю ночь были обстрелы. Снаряды с воем пролетали у нас над головами, и мы всю ночь прятались под кроватью. Под утро всё стихло, и мы заснули. Когда проснулись, в избе никого не было, и была какая-то необычная, но тревожная тишина.

Мы с братом подошли к окну и увидели солдат, бегущих по улице. Это были наши солдаты, они были без шинелей, но в гимнастёрках и галифе. Один солдат бежал с длинной винтовкой. Пристёгнутый штык делал её очень длинной. Второй солдат, тоже без шинели, бежал не очень быстро, так как одной рукой тащил на колёсиках пулемёт. Брат сказал, что этот пулемёт называется «Максим».

В избу с шумом и радостными восклицаниями вошла наша хозяйка. Вместе с ней мать и старшие сёстры.

Дальше я ничего не помню. А потом память появилась снова, когда меня везли на санях к бабушке Пули.

Мы все сгруппировались вокруг матери, ожидая, что она откуда-то достанет что-то и даст нам пожевать. Всё время хотелось есть. Баба Куля принесла нам откуда-то большой кусок макухи. Макуха – это выжимки из семечек при получении подсолнечного масла. Макуху мы ели часто. Она была двух видов: когда давят семечки с шелухой и без шелухи – только зёрна. Макуха у бабушки была с шелухой и очень твёрдая, как камень. Её разбили на маленькие кусочки и дали каждому. Есть её было невозможно, но мы её сосали, стараясь размягчить и что-то из неё высосать. Всё-таки это было временное отвлечение от голода. Состояние голода – это у нас была постоянная проблема, которая затянулась на долгие годы.

Мать устроиться на работу не могла, но получила на нас, как на «иждивенцев», хлебные карточки. Их нужно было «отоваривать», другими словами, всю ночь простоять перед магазином, пока утром не привезут хлеб. Сестра и брат по очереди «дежурили» у магазина. Иногда привезённого в магазин хлеба на всех не хватало. Поэтому ночное «дежурство» у магазина было обязательным.

Когда утром приносили «карточный» кусок хлеба, то начиналась его делёжка. У бабы Кули были весы и набор гирь. Когда-то её дед был купцом третьей гильдии и чем-то торговал. Весы лежали в кладовке, куда мы потом часто заглядывали, надеясь найти что-нибудь съедобное. Там, под потолком висели гирлянды нитей, на которых были нанизаны стручки красного горького перца. Мы их потом, незаметно друг от друга, срывали и пытались съесть.

Итак, весы рычажные, основу которых представлял металлический корпус. В нём установлены подвижные рычаги, на которых с одной стороны располагались алюминиевые чашки, а другие концы были изогнутые так, что напоминали головы утят. Когда на чашках весов ничего не находилось, то эти рычаги (клювы утят) были на одном уровне. Когда на одну чашку весов клали кусочек чёрного хлеба, то на другую для уравновешивания клали гири.

Проблема была в том, чтобы «ТОЧНО» на одном уровне установить эти рычаги. Однако полного уравновешивания получить было невозможно! Искали маленькие гири, по 1 г, которых, естественно, не было. Тогда для равновесия отрывали от взвешиваемого куска маленький кусочек или, наоборот, добавляли кусочки или даже крошки хлеба. Однако ювелирной точности, которой требовал каждый из нас, так и не получалось. И тогда этот процесс уравновешивания превращался в трагический спектакль. Он сопровождался криками и плачем недовольных своей порцией хлеба, а недовольные были все. В итоге каждый со своим кусочком и крошками уходил в «свой угол», где съедал полученную порцию.

Важным моментом в этом длинном процессе получения своей порции было то, что при этом все были заняты. Треть дня пролетала как одна секунда. И оставшееся голодное время было короче.

Мать, как правило, в этой делёжке не участвовала, так как всё своё время она занималась добычей средств на содержание нашей голодной «оравы». Она, женщина ещё молодая (немногим более сорока лет), не имея работы, пыталась это осуществить в военные и послевоенные годы.

И ей это удалось – пожертвовав собой. Чем только она ни занималась, чтобы прокормить нас. Мы жили на окраине города, в Ростове-на-Дону. Недалеко от какого-то церковного собора. Рядом располагался рынок – базар. Это было то место, то скопление людей, где можно было что-то продать, обменять. Здесь можно было найти всё: и еду, и одежду, и всякую бытовую утварь.

Как я помню, он был разделен на две части – это продовольственные ряды и примыкающая к нему «толкучка» для не продуктовых товаров. Рынок был символически огорожен. А входом в него обозначены большие ворота. Рынок начинался у этих ворот. Здесь продавали всякую мелкую мишуру. Тут начинался спектакль южного базара. Со всех сторон неслись предложения приобрести что-то:

– Ваниль, дрожжи, перчики, нафталин, пиретрум, мухомор!..

– Резинки, кому резинки. Для трусов, подтяжек, резинки!..

– Мороженое, кому мороженое! Только замороженное!.. – и т. д.

Здесь большинство продавцов-зазывал носили товар с собой. Они ходили друг за другом, сопровождая входящих на рынок людей.

Далее шли продуктовые ряды: сначала фруктовые, потом молочные и другие. Интересное было время. В магазинах ничего не было, а если что-то появлялось, то можно было купить только по карточкам. А здесь – пожалуйста! Только входишь в молочные ряды, тебя тут же зовёт к себе каждый продавец:

– Мальчик, иди сюда, попробуй! Посмотри, какое у меня молоко! – При этом она покачивала в разные стороны бутылку – четверть с молоком так, что на её стенках оставался слой стекающей жидкости, что являлось доказательством качественного молока.

Кричат все продавцы, стоящие рядом друг за другом за длинным прилавком. Причём у каждого не только молоко, но и творог, сметана. Они, перебивая друг друга, зазывают тебя к себе:

– Иди сюда, мальчик! Попробуй творог! Попробуй сметану!

И ты, независимо от того, взрослый ты или ребёнок, подходишь к продавцу, протягиваешь кулачок. На него он накладывает немного творога или сметану. Пробуешь. Качаешь неопределённо головой и идёшь пробовать к другому продавцу…

Так делали мы часто летом, когда уже подросли и самостоятельно искали себе пищу. Летом проще. Рано созревали овощи и фрукты. У продавца они были наивысшего качества, а если у них обнаруживался небольшой дефект, то их раздавали бесплатно. К концу рыночного дня можно было практически бесплатно купить ведро зрелых помидор. Они были настолько зрелые и сочные, что на завтра их оставлять было нельзя, так как они «потекут» (испортятся).

Это летом. А до него надо было ещё дожить. А пока мы сидим в избе у бабы Кули и ждём, когда появятся вести от матери, которая на рынке-толкучке что-то продаёт.

Примерно в 12 часов к ней посылали гонца – сестру или брата. Если у матери всё было «удачно», то гонец возвращался с вязанкой дров и примерно с горстью риса.

Для нас это означало праздник – тут начиналась жизнь. Затапливали печь, и хотя она была ещё холодная, но мы уже грелись рядом с ней. Печка у бабушки была каменная и нагревалась долго. Тут же ставили на печь кастрюлю, наливали в неё воды и высыпали туда принесённый рис. После этого было долгое ожидание готовности этого супа-каши.

Вечером приходила уставшая мать и начинала «колдовать» – готовиться к завтрашнему дню, «работе» на рынке.

Однажды она принесла завёрнутый в бумагу и ещё в какую-то тряпку кусок чего-то тёмного. Мы с любопытством рассматривали его и внимательно наблюдали за её действиями. Для нас это было любопытнейшее развлечение.

Мать взяла эту тёмную массу и стала её разминать в руках, добавляя в неё немного принесённой с собой муки. В результате образовалась большая тёмная масса, из которой она лепила шарики размером с три горошины. Затем четыре шарика заворачивала в бумажку – это была порция. Оказывается, принесённая ею тёмная масса – это была краска. Для окрашивания различных вещей: рубашек, кофт, брюк и других старых вещей. После покраски они приобретали вид новой вещи.

Таким образом, после добавления к небольшому куску краски муки получалось много порций шариков, которые мать довольно долго продавала на рынке.

Ближе к весне мать занялась ремонтом резиновой обуви: боты, калоши, резиновые сапоги. Основной зимней обувью тогда были бурки в калошах. Бурки по форме были похожи на валенки, только шили их из ткани, уложенной в два слоя, а между слоями прокладывали вату, а затем этот «пирог» прошивали ряд за рядом с небольшим промежутком. Получался материал как у фуфайки. Только строчки шли чаще. Таким образом, получался тряпочный сапог, который и назывался бурка. Затем подбирали по размеру бурок резиновые калоши и так ходили в них зимой до весны.

Но всё со временем истиралось, рвалось, прокалывалось в процессе эксплуатации и поэтому требовало ремонта. Вот этим мать и занималась. Мы, раскрыв рты, смотрели за ней и учились. Потом стали ей помогать. Мы чистили от грязи калоши или резиновые боты, затем вокруг места пореза зачищали напильником, снимали верхний слой резины. Точно так же зачищали и резиновую накладку. Затем мать промывала эти поверхности какой-то «вонючей» жидкостью. После просыхания она намазывала их тонким слоем резинового клея и оставляла на некоторое время подсохнуть. Затем заклеивала заплаткой порез или дырку, а далее выполнялась окончательная шлифовка краёв заплатки.

Но заказы на ремонт скоро закончились.

Однажды она затеяла самое вкусное для нас занятие – это изготовление и продажу пирожных-эклеров. Это было очень интересно всем, и все мы вместе помогали ей их делать. Сначала делали подвижное тесто, которое потом помещали в специальный кулёк с дырочкой. Тесто выдавливали из бумажного кулька с маленьким отверстием внизу, и получался такой цилиндрик. Их делали большое количество. Эти цилиндрики выпекались, а затем их разрезали вдоль и внутрь заполняли кремом, который изготавливали сами. Сверху мама мазала их ещё каким-то коричневым раствором. Это занятие для нас было и интересное, и вкусное, потому что мы вылизывали все предметы, участвующие в приготовлении крема.

Но это дело тоже почему-то не пошло.

Короче, мать крутилась как волчок, изворачивалась, как могла. Однажды она принесла немного кукурузной муки и сварила мамалыгу. Каша была несолёная и без масла, но мы уплетали её и просили добавки. Мать старалась дать добавки всем, но черпак скрёб по дну, в кастрюле ничего не осталось, даже для матери. Однако те, кому не досталось добавки, заревели во весь голос, так что мать, бросив черпак в кастрюлю, со слезами на глазах закричала: «Да берите всё, ешьте!» – и убежала в другую комнату.

Нас нужно было не только прокормить, но и одеть, хотя бы старших: сестёр Тасю, Лизу и брата. Им нужно было учиться в школе, а это дополнительные расходы на тетради, ручки, чернила, учебники, портфель. Тогда ручки были перовые, пёрышки часто ломались. Кроме того, чтобы писать, нужно было носить с собой чернильницу. В неё наливали чернила и окунали в неё перо ручки. Всё можно было купить на рынке. Но стоило оно немалые деньги. Так, стоимость учебника равнялась стоимости 1 буханки хлеба на рынке.

Вскоре старшая сестра Тася стала учиться на телеграфистку, а потом работать на телеграфе. Нам стало легче, но ненамного. Мать продолжала «работать» на рынке. Однажды получилось так, что в качестве гонца к матери пришёл я. Было уже сухо. Дорогу к матери я знал, ходил к ней раньше с кем-то из старших. Получив от матери мешок с охапкой дров и какую-то крупу, скорее всего кукурузную, мне нужно было всё это дотащить до дома.

Мать взвалила мне мешок на плечи, и я, шатаясь, пошёл домой. Отойдя от рынка, я свернул в переулок, который мне надо было пройти, затем повернуть налево, а там ещё метров 100, и будет дом бабы Пули. Но в начале переулка мешок с дровами сполз с моего плеча на землю. Как я ни пытался его поднять, мне этого сделать не удалось. Я потащил мешок волоком по земле, время от времени останавливаясь, чтобы отдохнуть. Боялся, что мешок протрётся и дрова выпадут. Поэтому тащил его по земле медленно, не торопясь.

Я бросил мешок метрах в двадцати от нашей калитки и пошёл звать кого-нибудь из домашних на помощь. Брат был дома, пришёл из школы и делал уроки. Он притащил мешок, и всё пошло своим чередом, затопили печь и стали варить мамалыгу. Потом я гордился тем, что тоже участвовал в общих усилиях семьи выжить в те трудные времена.

Летом выходил на улицу, где знакомился с такими же босоногими пацанами, как и я. Мы собирались стайкой, чтобы как-нибудь провести время и немного отвлечься от голода. Много пили воды, и от этого животы у нас были надутые, ходили пузатые. Солнце палило вовсю, и мы собирались кучкой в тени под чьим-то забором. Иногда кто-то приносил для игры лапту и чилику.

Чилика – это маленькая прямоугольная палочка длиной с ладонь, оструганная на конус с обоих её концов. Её клали в кон – это квадрат 1х1м, начерченный на земле. Играющий на кону ударял лаптой по концу чилики, она подскакивала в это время, в полёте ведущий ударял лаптой по ней так, чтобы она улетела как можно дальше от кона. А играющий в поле должен вернуть её в кон.

Полевой должен вернуть её обратно в кон от места её падения. Если он в кон не попадал, то ведущий снова ударял по ней, пытаясь отбросить её подальше от кона. Иногда ведущему отбросить чилику не удавалось, тогда полевой легко забрасывал её в кон и становился ведущим. Такую игру я потом не встречал нигде, путешествуя по стране.

Потом мы играли ещё в «айданы» – это такие косточки бараньи, или в «пристенок». В пристенок стали играть тогда, когда у нас стали появляться деньги – мелочь.

Мы подросли, стали собирать и сдавать пустые бутылки или стеклянные банки. Они стоили дорого. Летом, в сезон овощей и фруктов, их скупали с охотой, так как все делали запасы на зиму. Найдя бутылку, её тут же сдавали, получали деньги и тратили их либо на игру, либо покупали на них конфеты или стакан семечек.

Летом с ребятами играли на дороге в футбол. Вместо мяча кто-то приносил металлическую банку, и её «пинали» ногами вместо мяча, пытаясь завести в ворота.

Однажды во время какой-то игры мы услышали со всех сторон за заборами крики и непонятный шум. Все побежали по домам. Я тоже побежал домой и увидел, как все, кто находился дома, прислонившись к стенке, на которой висела чёрная бумажная тарелка, слушали, о чём она хрипела.

Всё! Война закончилась! Ура! Мы победили! Ура! И понеслась эта весть по всей улице. Кто-то выходил на улицу и кричал «Ура…!» Женщины обнимались, плакали, кричали ура. Все чувствовали облегчение, и казалось, что стало легче жить.

В последующие годы действительно пошло снижение цен на продуктовые и некоторые промышленные товары. Происходило это ежегодно, весной люди с нетерпением этого ждали и радовались, что жизнь потихоньку налаживается.

Старшая сестра Тася написала письмо председателю Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинину, чтобы он направил её, как комсомолку, на какую-нибудь важную стройку. И хотя в то время вся страна была одна гигантская стройка, была разрушена и выжжена половина европейской части нашей страны, но ей, видимо, хотелось вырваться из нашей нищеты и бесконечных забот. Ей исполнилось 18 лет. Она получила паспорт гражданина СССР. И ей хотелось начать новую, свою, самостоятельную жизнь.

Через некоторое время ей из Москвы пришло письмо. Адрес на письме был написан каллиграфическим почерком тушью. Для нас это было невероятное событие! В письме за подписью М. И. Калинина предлагалось ей поехать в г. Кенигсберг (Калининград), так как городу требуется для восстановления много рабочих различных профессий. Ей предлагали подъёмные для переезда, и она поехала. Так нас осталось четверо детей, где старшей стала Лиза. Ей тогда было 14 лет. И мы все были под её присмотром.

Лиза и Виктор тоже стали подрабатывать. Город был полностью разрушен. Иногда мы с ребятами катались на трамвае. Кольцо трамвая №3 находилось рядом с нашим домом. Ездили без билетов от кольца до конца. Если выгоняли из вагона как зайца, то мы пересаживались на «колбасу» – сцепку позади вагона. Трамвай ехал по холмистому Будёновскому проспекту, и мы видели, что целые кварталы домов друг за другом слева и справа были разрушены. Часть их была разрушена, а часть полностью сожжена. Поэтому на восстановление города привлекали всех свободных жителей, в том числе и молодёжь.

Я подрос и стал помогать матери. В то время она стала продавать стеклянные банки. Она их где-то собирала и приносила домой. Мы их вместе мыли, а потом ехали с ней в ночь под воскресенье на базар в большую станицу под Ростовом. На этот базар приезжали селяне из соседних деревень продавать всякие товары. Мы приезжали туда ночью. Ехали «товарняком», на маленькой площадке между цистернами. На ней мы с матерью и мешком банок едва удерживались от качания, под грохот колёс борясь с сильным желанием уснуть.

Едва начинало светать, размещали свой товар на земле. Стелили кусок какой-то материи и раскладывали на нём свои банки донышком вверх, чтобы не запылились. Наш товар расходился очень быстро. И мы таким же товарняком возвращались обратно домой. Часть денег шла на заготовку банок, а часть – на наше пропитание.

Но и эта «малина» длилась недолго, так как нас стали «гонять». Трудно стало пробраться к поезду, а с рынка тоже нас стала прогонять милиция.

В мою память врезалась одна ночь. Меня разбудили Лиза и Виктор. Виктор держал в руках целую буханку ещё тёплого хлеба. Столько по карточкам нам не давали. Рядом с ним стояла сестра с бумажным кульком чего-то белого. Они наклонились ко мне со словами: «Бери, ломай хлеб и окунай его в кулёк с сахаром». Я смотрел на всё это и не мог понять – в чём дело?

– Да не бойся, ломай, ешь, КАРТОЧКИ ОТМЕНИЛИ!

Вскоре старший брат закончил 7-ой класс и пошёл учиться в ремесленное училище. Вечером он возвращался домой, и его тоже надо было чем-то накормить. Не знаю почему, но жить стало чуть-чуть легче.

Потом я пошёл учиться в школу. Учился я плохо. Мне всё время хотелось есть. Тетрадей не хватало. Азбуку, потрёпанную, мне достали. Но учиться не хотелось. Хотелось есть. Утром в школе дежурный перед входом в класс проверял на чистоту руки и уши. Если они были грязные, то отправляли мыть руки в туалет. Со мной это происходило так часто, что меня прозвали «Родной брат поросёнка».

Тогда я стал опаздывать на урок и просил учителя пустить меня в класс. Иногда за опоздание на урок меня ставили в угол. Тогда я стал частенько пропускать уроки. Однажды я сел у какого-то дома недалеко от школы и стал ждать, когда окончатся уроки. Я сидел с кислым лицом, думая о том, что за прогул могут вызвать в школу мать, и тогда мне может ещё достаться дома.

Через некоторое время прохожие стали бросать мне монетки. Тут я совсем перепугался, так как баба Пуля говорила нам, побираться – это большой грех! Она водила нас в церковь и учила некоторым заповедям: не ври, не укради, не плюй в открытое окно и т.д. Я пошёл домой, так как время подходило к концу уроков. И тут мне навстречу идёт дядя Миша. Какой-то родственник бабушки Пули.

– Ну что, Шурка, учишься? Учись, учись! А то будешь таким как я! – И он пошёл куда-то дальше. Я остался стоять, потрясённый встречей с ним и его словами. Его замечание произвело на меня большое впечатление. Потом я часто вспоминал его слова и задумывался над их смыслом. Они оказали большое влияние на моё поведение в будущей жизни.

С дядей Мишей я познакомился два года назад. Дядя Миша был племянником Бабы Пули.

Они компанией пришли вечером к бабушке Пуле с просьбой пожить у неё пару дней. Мы переселились полностью на кухню, а большая комната досталась им. Их было четверо: дядя Миша и ещё трое шумных ребят. Они закрывали дверь и галдели там как здоровые молодые мужики. Выпивали, кричали, слегка переругиваясь. Денег и продуктов у них было достаточно, но с нами они не делились. Вместо трёх дней они прожили у нас около недели. Однажды они пришли к нам вечером с каким-то чемоданом и закрылись. Через некоторое время выбросили его нам и попросили мать разломать его и сжечь. Она как раз растапливала печь. Начав ломать чемодан, она обнаружила второе дно, заполненное пачками денег. От такого количества денег мы онемели, а мама пошла к ним и показала. Там тоже поначалу был шок, а потом, забрав у матери деньги, они куда-то ушли.

Пришли только на следующий день вечером. Мы не осуждали мать за такой поступок. Видимо, нищета нашего существования не предполагала каких-то незаслуженных благ. Поэтому весь этот случай прошёл для нас незамеченным эпизодом.

Как-то дядя Миша позвал меня с собой: «Пойдём с нами, прогуляемся». Я согласился, так как делать было совсем нечего. Мы жили недалеко от вокзала. Пришли в зал, народу много: толкотня, лежат, спят, бегают дети, много военных. Все с чемоданами, мешками, узлами, кричат, и вообще слышен постоянный гул толпы, мечущейся в ограниченном пространстве.

Лишь в центре зала небольшая свободная площадка, посреди которой стоит военный, а рядом с ним на полу стоит чемодан. Он засовывает в нагрудный карман какую-то бумажку, возможно, билет.

Дядя Миша, обращаясь ко мне, попросил:

– Иди, спроси у этого военного, который час?

Я, ничего не подозревая, подбегаю к нему и спрашиваю:

– Дядя, скажите, сколько сейчас время?

Вид у меня был ещё тот! Он сначала разглядывал меня, потом вытянул руку с красивыми часами и долго рассматривал их. Наконец он ответил мне. Я вернулся к дяде Мише, который быстрым шагом шёл на выход. А за моей спиной поднялся шум. Я повернулся и вижу, как мой военный крутится на месте и кричит:

– Где мой чемодан?!

Оказывается, пока я спрашивал у военного время, один из сотоварищей дяди Миши утащил его чемодан непростым способом. Он подошёл сзади и надел на его чемодан свой чехол в форме чемодана. Чехол имел вид большого чемодана, у которого не было дна, той стенки, которая напротив ручки. Но на краях были защёлки, которые позволяли надеть этот чехол на чужой, чуть поменьше чемодан и удерживать его в чехле.

Так это с военным и произошло, пока я спрашивал у него, сколько время. Один из приятелей дяди Миши надел чехол на чемодан военного и спокойно ушёл.

Это мне потом кто-то всё объяснил. А я догнал дядю Мишу и сказал, что там кто-то утащил у военного чемодан.

– Ладно, Шурка, иди домой! Скажи бабушке, что мы больше не придём! Иди! Иди! Дорогу найдёшь?

Я ответил «хорошо» и побежал домой.

Со временем мы забыли об этой компании, поэтому встреча с ним у школы была для меня потрясением.

Меня с трудом переводили из класса в класс, так что я еле дотянул до четвёртого класса. При этом некоторые предметы мне нравились, и я стал уже что-то соображать. Почему-то мне понравилось учить немецкий язык.

Учительница была старенькая и худенькая, с большой копной белых седых волос. Её в классе никто не слушал, все бегали по комнате, кричали и передразнивали её. Даже когда она что-то писала на доске, то кто-то тут же стирал написанное. Она же не обращала на всё это никакого внимания и продолжала урок. То есть кто хотел, тот её слушал. Мне она почему-то очень понравилась, и я старательно учил: «Дас Дах – крыша», «Ди Маппе – портфель», «Дас Хаус – дом» …

Но моя учёба в четвёртом классе оборвалась. Заболела мать, слегла и больше не встала. Это было в сорок восьмом году.