Читать книгу Мир Тропы. Очерки русской этнопсихологии - Александр Шевцов (Андреев) - Страница 5

Я совершенно не обладал слухом, но, тем не менее, попросил Поханю научить меня Духовному пению.

– А чего тут! – ответил он. – Бери да пой. Сердцем ты светишь.

Он имел в виду показанное мне еще Степанычем упражнение, которое мой дед называл молением Световидовым. Вначале, прочитав такое название в дедовском «гроссбухе», я подумал, что это просто его фантазия или что-то почерпнутое из книг Афанасьева или других мифологов. Дело в том, что Световид, а точнее, Свентовит – бог вроде бы не наш, а западнославянский. Бытование такого имени на Верхневолжье невероятно. Но Степаныч с первых же моих уроков начал учить меня определенному виду работ с ядром сознания, называвшимся у деда Середка. Степаныч чаще называл его Сердце и заставлял «возжигать» его Светом. Для меня это упражнение по некоторым признакам совместилось с дедовскими записями о Световиде, и я попытался выяснить у Степаныча, так ли это. Когда я задал ему свой вопрос, он только поморщился:

– Ничего не понял.

Я посчитал, что говорил путано, и сделал еще одну попытку:

– У деда в тетради есть запись о молении Световидовом в Середке, – повторил я, пытаясь быть предельно логичным. – Но он больше почти ничего не говорит. То, чему ты меня учишь, кажется, и есть моление Световидово?

– Ну, тебе лучше знать, – неожиданно для меня ответил Степаныч.

– Погоди, Степаныч, откуда мне знать?!

– Ну я же не читал твоих тетрадок.

– Причем тут тетради! А сам ты не помнишь, это называлось молением Световидовым?

– Может, и называлось, какая тебе разница? Я тебя делу учу, а тебя куда понесло?

– Интересно…

– Интересно, так работай. Почему тебе вместо дела постоянно болтать надо?!

– Ну хотя бы потому, что если это так, то это дает мне дополнительные образы для осмысления.

– Какие образы?

– Смотри, Световид – это тот, кто видит свет, и кто виден светом, как свет, то есть, и кого видит свет – и свет-мир, и свет-природу, весь белый свет и даже, может быть, кто видит светом!..

– Да, действительно… – задумался Степаныч, – очевидно, это тебе что-то дает… Кто тебя знает, может, это тебе даже важней… – он еще подумал, встряхнулся и сказал решительно. – Да, это – моление Световидово!

Эта решительность заставила меня усомниться в его словах, но я не рискнул больше приставать.

Степаныч научил меня, как «возжигать» это и другие ядра сознания, как видеть их у других (именно на этом видении основывалось старое офенское приветствие «Со светом по свету») и даже как входить в сознание другого при обучении, чтобы подправить вхождение в ядро или стогно. Но мне до сих пор жаль, что я оказался нетерпелив и задал вопрос про Световида. Если бы я дождался, чтобы кто-то из стариков сам его назвал, это было бы таким открытием!

Умение изливать свет из любого ядра или стогна было потом закреплено теоретическими объяснениями следующего учителя – Дядьки. Но и он и Степаныч в основном показывали, как это делать осознаванием. В отношении же гудошничанья и передачи света другому основную работу проделали Поханя и его жена тетя Катя, когда обучали пению.

Тут надо сразу сказать о том, что многое из показанного ими в то время мною никак не воспринималось как относящееся к пению. Все это совместилось в более-менее цельную картину значительно позже. То же самое прогуживание я сначала воспринял как необычную подготовку плясуньи к пляске – Поханя брал тетю Катю за руку и прогуживал ее через каждый пальчик, точно играл на свирели. Потом она плясала для меня какой-то плавный и очень сильный по воздействию танец, связанный, очевидно, с замужеством, потому что Поханя сказал про него: «По красоте плачет…» («Красота» произносится с ударением на первом слоге). Сразу расспросить подробнее у меня не получилось, а потом все словно стерлось, я даже слов не мог подыскать, когда вспоминал этот пляс.

Когда мы с Поханей ходили в лес, он учил меня айкать. Для меня это было интересно, потому что очень сильно напоминало те звуки, которыми охотники посылали за зверем гончих, когда я еще охотился. В айканьи употребляется всего четыре слова: ай, ой, эй и поть. Из них создается весьма своеобразная мелодия. Начинается с громких повторяющихся: «Ай-Йай-Йай», – потом ты начинаешь частить, – «йа-я-я-я-я-я-я-я», – и без перехода выходишь на «Е-аааАааАааАААЙИ». Переборы в конце, которые я попытался передать чередованием прописных и строчных букв, означают своеобразный горловой перелив. Именно горловой, и Поханя неоднократно это подчеркивал, что его задача вообще – раскрыть горло. «Ой» поется сходно, только с тем отличием, что имеет свойство в конце переходить на ту же третью часть, что и у «ай». «Эй» поется примерно по той же схеме, что и «ай», только сильно сокращая первую часть и почти сразу переходя к короткому перебору. «Поть» же состоит из двух частей. Сначала долгий перебор: «Поть-поть-поть-поть-поть-поть», – а потом сходное с завершением «ай» горловое: «По-о-О-о-О-о-О-о-О-О-О-ТЬЭ». Другим названием для этого было «посыл».

Обычно он заставлял меня айкать, когда мы еще только выходили за деревню и шли полями. Это жутко неудобно, и я не мог это делать без смеха. Все время казалось, что кто-то услышит и посмеется. Тогда Поханя заставил меня каркать в ответ любой пролетающей или каркающей вороне. Я не сразу оценил это упражнение.

Пока вы вдвоем, гораздо легче издать любой «неприличный» звук, то есть звук, за который другие люди тебя могут осудить. Вдвоем у тебя всегда есть возможность оправдаться тем, что вы дурачились. Когда ты один, такое оправдание для тебя не существует. Нельзя дурачиться в одиночку. Дураком можно быть только в обществе других людей. Не задавались вопросом, что значит дурачиться?..

Когда я попробовал каркать в одиночестве, просто идя по лесной дороге, это стало потрясением. Горло мое буквально перехватывало чем-то, крутило в узлы, сжимало, звуки не шли, все время казалось, что сейчас из-за ближайшего поворота или просто из-за деревьев выйдет кто-нибудь и неодобрительно на меня посмотрит, а то и хуже!.. Только стоящая перед глазами картина того балагана, который из карканья устраивал сам Поханя, поддерживала меня. А он мог завестись и так раскаркаться, что все окрестное воронье тучей кружилось вокруг нас или же следовало за нами всю дорогу, перелетая с дерева на дерево.

В одиночестве же в первый раз мне потребовалось часа полтора, не меньше, чтобы у меня получилось хорошее карканье, чистый горловой звук с опусканием в сердце, ярло и живот. Впрочем, карканье вещь сложная и, в зависимости от задач, которые ты перед собой ставишь, может перейти и в небный звук.

Однако обучение всему этому шло как бы походя, и только после моей просьбы научить духовному пению Поханя заговорил о ядрах сознания. Сказав мне в ответ на просьбу, что «сердцем я свечу» и, следовательно, помех нет, он словно усомнился в своих словах через какое-то время и сказал, что придется учиться вабить.

– Конечно, ты светишь, и сердцем и ярлом… но, если петь, тут еще сила нужна…

Что такое вабь, я знал еще по охотничьим временам. Вабить – это выть волком, чтобы подманить его. Но самому мне этого пробовать не приходилось, поэтому я буквально зажегся от интереса:

– Когда?

– Да хоть сегодня ночью! – ответил он, и они оба с тетей Катей засмеялись, глядя на меня.

– А ты знаешь, чего она смеется? – спросил Поханя. – Она ведь тоже вабит. Мы с ней еще и до войны, и после войны охотникам помогали, волков вабили.

– Тогда ж волков-то у нас много было, – закивала она в ответ на мой удивленный взгляд. – Зимой так прямо опасно было, до Коврова можно было живым не добраться…

– Моя Катя, вишь, в бою науку проходила! – еще раз засмеялся Поханя.