Читать книгу Психологическая игра. Основной миф - Александр Шевцов (Андреев) - Страница 14

Не все толковые словари являются словарями живого языка. Есть и такие, которые пытаются воссоздать языковую картину определенной эпохи. В данном случае я воспользуюсь лишь двумя. Первый из них «Словарь древнерусского языка» И.Срезневского.

В отношении игры Срезневский значений не выделяет, просто приводит примеры словоупотребления из сочинений, начиная с XI века. Большей частью это выдержки из книг церковного содержания, поэтому игры однозначно осуждаются как приверженность дьяволу, хотя сквозь это просматривается еще насущная в то время для православия борьба с язычеством.

Игры ставятся в один ряд с пьянством и «ляганием». Очевидно, – дерганьем ногами, то есть плясками. Вряд ли это могло относиться к рукопашным ристаниям, поскольку русская культура боя не предполагал ударов ногами – они относились к нижнему миру, а потому удар ногой унижал, то есть опускал в нижний мир. Даже если такие удары могли применяться в бою с чужаком, на игрищах они были недопустимы.

Другой пример из XI века приводит более полный ряд родственных понятий:

«Диавола мудрованья, иже есть… пьянства, игры, скреня, юродословье, смех».

Скрень – это шутка, скреневанье – шутка, кощунство. Кощунами в старину называли нечто, вроде былин или песен, исполнявшихся волхвами. Но в данном случае подразумевается, скорее, пустословие. То есть пустое проведение времени за шуточками и праздной болтовней.

Кроме того та эпоха знала «пировные игры», очевидно, увеселения театрального вида, проводившиеся для гостей во время пиров скоморохами. И «игры позорование», что означает игры-зрелища. Сюда относили и песни, и гусли, и лики, то есть игры в личинах, и все различные игры, искореняя наследие дохристианской культуры и весь прежний образ жизни русского народа.

Поэтому, когда в церковных книгах встречается упоминание «бесовских игр», надо понимать, что речь идет не вообще об играх, а именно о том, что было врагом правящему культу: «Трубами, и скомрахи, и иными играми влечет к себе» (XIV в.)».

Но существовали и другие способы понимать игру, причем, судя по редким примерам, достаточно глубокие и иносказательные:

«Скырть река злу игру сыгра гражаном. Ипатьевская летопись». Или оттуда же: «Створи игру пред градом».

Игра пред градом могла быть как празднеством, так и военными действиями. Точнее, неким игровым действием под стенами осажденного города, призванным оскорбить и поддразнить горожан.

Еще один пример переносного использования понятия «игра»:

«Ударив его за ланиту на игру». Иначе – ударив по щеке в шутку, слегка.

Вполне естественно, что в быту человеку Древней Руси были известны и детские играния, и детские игралища, то есть игровые площадки.

В статье «Играти, играю» Срезневский выделяет семь значений слова играть.

«– забавляться.

– прыгать, скакать. Море распростерто, и к брегом играя (XIV в.)… Агнцы играют на зелени нив.

– быть в движении. Играста младенца в ней.

– шутить. А душою не можеве играти (шутить совестью, нарушать клятву)… Старец рече, играя.

– насмехаться. Каждый на брат свои играет.

– играть на музыкальных инструментах».

Безусловно, к этому надо добавить изображение роли, поскольку ранее были помянуты скоморохи и лицедейные игры.

Упомянутая игра младенца в утробе матери – широко распространенный в средневековье образ, обозначающий движение плода. Светлана Толстая подметила, что «то же может обозначаться глаголом скакати» (Толстая, с. 104).

Все это означает, что к одиннадцатому веку основными значениями слова играть было: забавляться, двигаться скакать, шутить, а также играть на музыкальных инструментах и представлять в лицах.

Это частично совпадает с мнением «Старославянского словаря» под редакцией Цейтлина, Вечерки, Благовой:

«Игрь – игра, развлечение, шутка. Впадая в блуды… в плясания – в игры злы.

Играти. 1. развлекаться, играть, бавить ся. На позорище мирнои. 2. прыгать от радости skakat radosti».

Игра в древности – либо развлечение, забава, либо позор, то есть зрелище, либо движения, скаканья от радости.

Радость определенно не случайна, и ее придется рассматривать качеством или свойством игры как таковой. При том, что мы столь же плохо понимаем, что такое радость, сколь хорошо умеем ее чувствовать, с радостью все же все относительно явно. Гораздо сложней понять, почему в древности игра все время сопоставляется с шуткой.

И я могу высказать лишь одно предположение: шутка означает некую двойственность, игра – это не взаправду, это в шутку, это не в самом деле. При этом игра, безусловно, взаправду, даже если русская поговорка и говорит: то не игра, что взаправду пошла. Игра увлекает, захватывает, но ты всегда знаешь, что лишь изображаешь то, что изображаешь.

Поэтому шутка тесно смыкается с позором. Играя во что-то, ты становишься кем-то, кто этим живет. Но при этом у тебя усиливается осознавание себя изображающим это в игровом мире. Это игра для себя. Но отсюда лишь один шаг до игры для других, сценической игры. Игра как шутка прямо переходит в театральную игру. Тут все просто.

Сложнее понять саму эту двойственность играющего: как нам удается так глубоко входить в жизнь тех персонажей, которыми мы становимся в играх? И тут без психологии, как науки о душе, ничего понять не удастся.

Что же касается несущих радость движений, то возникает искушение подойти к ним биологически. Однако, боюсь, и это окажется тупиком, как случилось со всеми психологами, которые пытались биологизировать игру. Жизненный порыв Бергсона не является биологическим состоянием, хоть и проявляется сквозь тела. Это жизненная сила, которая отмеряется каждому своей мерой, и которой в детстве больше, чем в старости.

Откуда в нас втекает эта сила? И почему она заставляет нас скакать и прыгать, как ягнят на лугу, что уже само по себе становится желаннейшей из игр?