Читать книгу Бесконечная жизнь майора Кафкина - Александр Шушеньков - Страница 4

Погреб был темен, прохладен и сух. Он достался Кафкиным от прежних хозяев, но пока не использовался, а потому пришел в легкое запустение. Дверца полусгнила и не висела на петлях, а просто была прислонена к входу. Кафкин улегся на земляной прохладный пол и стал по доносящимся звукам угадывать события. Он понял, что полковник Котенко, не отыскав «Краткий курс ВКП(б)», прикарманил-таки «Советскую военную энциклопедию». Ворюга!

Еще было слышно прощание Крупских с дочерью. Снова отставного замполита обвиняли в алкоголизме, в том, что он – убийца, подлец, потомственный импотент и извращенец. Хамы, еще и «извращенца» приплели!

Затем приехало такси, и наступила тишина. Слава богу, теперь осталось лишь дождаться темноты. Главное – чтоб соседи не пронюхали! Конспирацию следует соблюдать. «Расходиться по одному, товарищи!» – вспомнилась фраза из революционного фильма.

Июльская ночь наступала поздно, и Кафкин страшно изголодался, пока на землю не спустилась тьма. Было, пожалуй, около одиннадцати, когда он рискнул покинуть убежище. Сначала – утолить голод! Под луной аппетитно белели кочаны, и Григорий Францевич молниеносно расправился с одним из них.

Теперь – к Верке! Кафкин после кочана ощутил на душе какую-то лиричность и вспомнил любимый фильм «Семнадцать мгновений весны», сцену, в которой Штирлиц виделся в швейцарской пивной с любимой супругой. Напевая про себя «…а память укрыта такими большими снега-ами-и-и…», он пополз к окну семейной спальни.

Свет внутри горел, но штора была опущена. А вот форточка – открыта, значит, можно было пробраться внутрь, тем более что теперь туловище Кафкина диаметром было около сорока сантиметров. Он с неожиданным проворством вскарабкался по бревенчатой стене и расположился возле форточки. Из нее слышались два голоса. Один был Веркин, а вот другой…

Кто это там подхихикивает? Знакомый смех… Да ведь это – провокатор Дубов, который привел шпиона-кришнаита! И что он тут делает? Кафкин сунул голову в форточку и стал слушать.

– …Напечатаем непременно, – говорил льстиво Дубов. – Ваши строки «Зря он добивался ее сердца, строил из себя пижона-молодца! Она, как неприступная скала, с мужчинами ни разу не спала!» – это просто новое слово в поэзии. Ахматова нервно курит в стороне! Или вот еще: «В ее он адрес сыпал комплименты, твердил: всегда готов на алименты!» Тут уже и Цветаевой делать нечего! Верочка, да мы под вас спецрубрику откроем. Что-нибудь типа «Крыло Пегаса». А?

– Да, да, – самый цимус, – томно отвечала Вера.

– А Григорий Францевич вам не будет препятствовать в творчестве? – продолжал Дубов. – Стихи требуют полной самоотдачи. Ведь придется ему меньше внимания дарить.

– Он новую жизнь начал, – хмыкнула жена. – Рассказать – не поверите. Так что я теперь свободная девушка!

У Кафкина внутри заныло, и он ощутил себя непотушенным окурком, выброшенным в очко вокзального сортира. Затем случилась в разговоре пауза, звякнуло стекло, и послышалось бульканье.

– Много не лейте, – кокетливо произнесла Вера, – а то я быстро пьянею. Как выпью, начинаю шалить, хи-хи!

– Так мы и вчера, Верок, слегка, хе-хе, дали жару, – поддержал гнусным смешком Дубов. – Пока ваш супруг, хе-хе, боролись с земным тяготением!

– Хи-хи-хи! Боролся и напоролся, Игорек!

Изменщица, понял Кафкин! С аферистом журналюгой снюхалась! Ах, подонки! Доложить, доложить куда следует! Но сначала использовать жену, чтобы содрать с оранжевого доллары.

За шторой послышался страстный шепот Верки:

– Не спеши, Игореша…

– А вчера-то…

Больше Григорий Францевич сдерживаться не мог. Он торопливо полез в форточку; через пару секунд наполовину проник в комнату и там замотался, раздумывая, на что опереться лапками? Его голова, упершаяся в штору, сообщила той колебательные движения, что, в свою очередь, вызвало у Дубова недоумение:

– Что там такое, Веруня?

– Что, где?

– Штора шевелится.

Тут Кафкин лишился равновесия и вывалился из форточки внутрь спальни. Тотчас перевернулся и, опираясь на восемь нижних лапок, выгнулся коброй и зашипел, злобно глядя на развратников. Он заметил, что на тощем теле Швабры был полупрозрачный черный комбидресс, а шпион-журналюга пока еще в брюках, но рубаха его уже расстегнута. Дубовым овладел ужас. Он, как и утром жена, швырнул в Кафкина подушку и рванул с невероятной скоростью вон из спальни.

Оставшись в одиночестве, Швабра смущенно запыхтела и, надевая платье, обратилась к мужу:

– Я думала, ты уже помер. Весь день искала, все помойки обошла.

На журнальном столике расположились бутылка вина, два наполненных фужера, шоколадная плитка, тарелка с апельсиновыми ломтиками. Указав на все это богатство, жена всхлипнула и продолжила:

– Тебя вот ждала, Гриня. Хочешь кагорчика? Апельсинов? Проголодался, небось?

Постепенно она приходила в себя и голос ее креп.

– А вместо тебя пришел Игорь. Тебя искал. Хотел интервью записать. А тебя нет нигде! А жена тоскует, волнуется. Где был, отвечай!

Ну вот, вошла в обычный режим. Теперь только держись! Поскольку Кафкин не мог говорить, жена чуть сбавила тон:

– Твоя мать тебя, похоже, застукала. Сказала, что видела толстую зеленую змею, которая ела капусту из нашей кадки. Говорит, что конец света близок. У нее от стресса нога отнялась, между прочим. Сам импотент, и другим мешает… Чего молчишь?!

Кафкин в нынешнем состоянии не мог угомонить жену. Оставалось молча переждать вспышку ее гнева.

– Жрать хочешь?

Кафкин кивнул.

– Капусту принесу, – пробормотала Швабра и пошла на кухню.

Капуста, это, конечно, хорошо, подумал он, но и от апельсинов грех отказываться. Пока жена возилась на кухне, он лихо проглотил все апельсиновые ломтики. Да еще и кожуру от них со стола смел!

– Жри, глиста, – участливо подала Швабра ему кастрюлю с соленой капустой. – Только не подавись. Ну и запашище от тебя прет…

Он ел капусту, а жена монотонно излагала события дня:

– Маманя с папашей уехали после обеда. Зря ты наблевал зеленью, Гриня. Отец на ней поскользнулся, чуть шейку бедра не сломал. Говорят, что ты алкаш и убийца, хочешь их, как Кеннеди, ухайдакать. Ну, что мне с тобой делать?

Григорий Францевич торопливо поглощал пищу, а она продолжала:

– Котенко этот всех замучил своей книжкой. Не нашли мы ее, поэтому он взял твою энциклопедию. Склочник! Ну, чего молчишь?

Григорий Францевич поднял голову от кастрюли и засопел.

– Я и забыла, что ты теперь, как немой Герасим, – ухмыльнулась Швабра. – И что с тобой делать? Утопить, как Муму?

Кафкин похолодел. А ведь она может! Запросто! Надо написать ей, что следует делом заниматься, а не трепом про Муму и Герасима! Отсуживать деньги, превращаться в человека, ехать в Прагу за наследством. Авторучка нужна и бумага. Как это объяснить?

Он подполз к двери, привстал, уперся головой в то место, где утром написал помадой текст, потыкался туда, развернулся и глянул на жену: что, поняла?

– Ясно, – ответила она. – Сейчас дам тетрадь и ручку.

Вынула их из тумбочки, положила на журнальный столик. Кафкин пододвинулся к нему, а жена задумчиво промолвила:

– Не зря я доверенность на получение пенсии оформила! Теперь надо будет и на «Жигули» как-то сделать…

Ах, хищница! При живом муже на машину лапу наложить решила! Боже мой, с кем жил столько лет! Ничего, потом со всеми вопросами разберемся. И развод оформим, дорогая! Пока же следовало усыплять бдительность. Кафкин с огромными усилиями смог изложить свои идеи о привлечении оранжевого к суду. Закончив писанину цифрой 2 миллиона долларов, он скромно устроился на полу в виде кольца и уставился искательно на жену.

– Решил судиться? – произнесла она, прочтя написанное. – Два миллиона срубить? Не выйдет. Он же предупреждал, что пить надо по глотку в неделю; я помню. А ты все сразу выхлебал! Да лысый сам нас засудит и по миру пустит без штанов! У нас сейчас весь доход – только твоя да материна пенсии. Я пока еще гонорары не получаю. А вот если…

Она посмотрела на мужа оценивающим взглядом.

– Если про тебя Игорек пропечатает? Дескать: чудо природы, разумная гусеница. По телевизору покажут, а? Вот так можно зарабатывать! А? Ведь таких насекомых, как ты, ни у кого нет! Можно за деньги тебя показывать, а? За границей гастролировать! За доллары! Тебе пока еще только сорок лет… Я тебя буду хорошо кормить и поить; мне для тебя ничего не жалко! Хочешь «Жигулевское» – пожалуйста. Хоть три литра в день! Приедем в Париж, выставим тебя в Лувре. Билет пусть стоит пять долларов. Теперь давай посчитаем: если в день придет тысяча человек, мы уже заработаем пять тысяч долларов. В день, милый!

Жена от таких перспектив совсем разошлась:

– Афиши напишем. «Ученая гусеница!», «Грамотное насекомое!», «Гусеница сочиняет стихи на русском языке»! А? И будешь мои поэмы ртом писать! Пять тысяч долларов в день умножим на триста шестьдесят пять… Это в год выйдет примерно два миллиона. В год! Если протянешь лет сорок, так мы восемьдесят миллионов зашибем!

Жена продолжала строить планы, а Григория Францевича охватил ужас. Да ведь она это – на полном серьезе. Если сейчас не удрать, она его потом просто не выпустит из дома. Посадит на цепь и начнет эксплуатировать! Вот беда! Бежать, немедленно бежать!

Но нужно это сделать конспиративненько, не вызывая подозрений! Он несколько раз ткнул головой в пустую кастрюлю: давай, жена, корми голодного мужа! Та намек поняла:

– Еще хочешь? Сейчас, Гриня, сейчас!

Она вышла с кастрюлей, а Григорий Францевич не стал терять драгоценных секунд: мгновенно взлетел по шторе к форточке, втиснулся в нее да и укрылся в ночи. Прощай, непутевая Швабра, здравствуй свобода!